25 из 62. Чергелис

            Самым модным портным в Салехарде был Йонас Чергелис. По одним слухам он был литовец из «лесных братьев», по другим — еврей, а по третьим слухам — немец. Срок его заключения давно истёк, но вернуться на родину ему не разрешали. Он писал прошения, и, ожидая ответа, обшивал городское начальство. Сам он всегда был одет с иголочки: шляпа, перчатки, длинное пальто. И когда шёл по улице, то видно было издалека, что идёт Чергелис.
У него-то и заказали, — не без помощи мороженого осетра — пальто для Лёшкиной матери. На вторую примерку отправились всей семьёй. Чергелис жил на Северной улице, недалеко от водокачки, в добротном доме, обитом «в ёлочку». На двери — электрический звонок. Николай, Лёшкин отец, надавил пальцем на кнопку и насмешливо сказал через плечо:
— Министр!
Звонков на Мостострое ни у кого не было.
 
Дверь отворил хозяин, худощавый черноволосый мужчина с мерной лентой на плече. Пробежав взглядом по лицам гостей, Чергелис поклонился и сказал сухо:
— Прошу.
Комнат в доме было несколько. В самой большой стояли два манекена, мужской, женский, и швейная машинка «Singer» с ножным приводом. На полках лежали рулоны материи, раскроенная ткань и готовые заказы, обёрнутые в серую бумагу и перетянутые накрест шпагатом. Пахло утюгом. Лёшка с сестрой Любочкой примечали каждую мелочь.
— Прошу вас, — обратился Чергелис к Нине, держа на весу схваченное на живую нитку пальто. Лёшкина мать, покраснев от смущения, просунула руки в рукава и замерла, как манекен. Чергелис, отступив на шаг, окинул её цепким взглядом. Пальто смотрелось богато: строгая ткань в ёлочку, приподнятые плечи, воротник из серебристого каракуля, и шлица вдоль спины — согласно тогдашней моде.
 — Это будет шик, мадам! — сказал Чергелис и причмокнул.
Лёшка согласно кивнул головой, хотя буржуйское слово «мадам» его покоробило.
— Мама! — воскликнула Любочка. — Ты такая красивая!
Нина, разведя руками, обратилась к мужу:
— И куда я в нём?!
Николай поморщился. Гулять с семьёй он не любил. Нина обратила взгляд к Чергелису. Портной пожал плечами, впрочем, тут же спохватился и сказал, что пальто с каракулем придаст ей весу. Действительно, хрупкая Нина была теперь похожа на генерала.
— Итак, мадам, — проговорил Чергелис, помогая ей снять пальто. — Другая примерка через два неделя.
Гости направились к выходу, как вдруг Николай спохватился:
— Йонас, мои не верят, что у тебя есть душ.
Чергелис поджал губы, потом проронил:
— Смотрите. — И повёл гостей по домотканой дорожке. В конце коридора он остановился, приложил палец к губам: «Тсс!» — и толкнул дверь.
— У-ух, ты! — с изумлением выдохнула Любочка.
Посреди комнаты, как в кино, стояла белая эмалированная ванна. Над ванной висел душ с длинным хромированным шлангом. Показав рукой на металлический бочонок с трубками, Чергелис коротко аттестовал:
— Титан!
— Нагревает воду, — пояснил Николай.
Чергелис отвернул кран, и каждый помочил палец под струёй воды. Вода была тёплая.

Экскурсия закончилась. Простившись с хозяином, Шатовы возвращались к себе. Родители долго и тягостно молчали, как будто Чергелис оскорбил их чем-то. Лёшка посмотрел на мать. Она погладила его по голове.
— Нам и в тазике хорошо. Да, сынок?
Лёшка фыркнул. Можно было и не напоминать,  что вечером его будут мыть дома (баня была на ремонте).
— Говорит, в Литве у него остров есть, —прервал молчание Николай. — Приглашает.
— А ты не отказывайся, — сказала Нина.
— Врёт, я думаю…  Кстати, Весловский, он там служил лётчиком в сороковом, когда воссоединяли, так вот он говорит, что в Литве, в деревне — и водопровод был, и паровое отопление, и канализация…
— В деревне?
— Ага. Бидоны с молоком у дороги оставят, а рядом тарелку пустую. Купил — денежку положил.
— Не смеши-ка!

Вечером Лёшка сидел в тазике на табуретке. Мать поливала его водой из ковшика, бойко тёрла мочалкой и напевала:

Играй, играй, рассказывай,
Тальяночка, сама,
О том, как черноглазая
Свела с ума…

— А ты немцев видела? — спросил Лёшка.
— Пленных видела. Один раз варёную картошку выменяла у немца на обмылок.
— Зачем?
— Чтоб мыться. Завшивели. Война ведь. Мама моя уже не вставала: туберкулёз. Надо кормить её, а самой тоже есть хочется. Мне тогда двенадцать было. Ходила к поездам, торговала, выменивала. Вижу раз: немцев везут в товарном вагоне. Один уставился на меня. Сам тощий, кости да кожа. «Картоха, — говорю ему, — горячая». У меня оставалась последняя, такая малюсенная. Он себя по карманам похлопал: «Нихтс! Ничего!» — но нашёл-таки обмылок. Сменялись. А чего ты интересуешься?
— Так.
Лёшка пожал плечом, а про себя удивился: «Немцев кормить!? Фу! Я бы поубивал всех».
— Встань. Смывать буду.
Лёшка в полный рост встал под ковшик. Вода потекла, свиваясь в косички перед глазами, падая на грудь, сбегая ручейками по животу, по письке, и казалось, Лёшка писал в тазик.
— Мам, почему у Чергелиса есть душ, а у нас нет?
— А зачем он нам? Мы люди простые.
Холод из сеней лизал Лёшку. Но пар, поднимавшийся от тела, окутывал его, как кокон. Внутри кокона было тепло, уютно, покойно…  Лёшка разомлел. Нина завернула его в полотенце и отнесла в постель. Простыни были свежие, прохладные, и на душе было чисто, светло, легко. Лёшка уснул. Во сне он плыл на пароходе, а на берегу сидел Чергелис и, протягивая ему горячую картошку, говорил:
— Прошу, мадам. Кушайте.

В апреле пальто было готово. Несколько раз Нина надевала его и, посмотревшись в зеркало, вешала обратно в шкаф: носить было жалко. Думала пройтись 1 мая в обновке под ручку с мужем. Да вот беда: Николай вступил в партию. Три дня обмывал свой членский билет, на четвёртый день лежал в кровати и стонал с похмелья.
— Мать! Молочка бы…  Пошли кого-нибудь к «бандеровцам».
Кроме Лёшки идти было некому. С трёхлитровым алюминиевым бидоном в руке он отправила к своему другу Валерке Рывко. «Бандеровцами» называли всю его семью, хотя с Западной Украины были только родители.
Сбив снег с валенок, Лёшка постучался в дверь. Послышались шаркающие шаги, и выглянула Валеркина мать. Как же она осунулась! Под глазами тёмные круги, взгляд убитый. Заметив бидон, она сказала тусклым голосом:
— Хлопчик, немае молочка. Захворила наша Краса.
— А Валерка выйдет?
Дверь захлопнулась. Валерку на улицу не пускали из-за брата-старшеклассника, которого посадили за хулиганство. Суд был на прошлой неделе. Дали 2 года колонии. Мать от горя почернела.
Подпинывая коленом пустой бидон, Лёшка вернулся к себе.
— Нету молока, мам, — объявил он с порога. — Краса заболела.
— Тсс! Отец уснул! — прошептала Нина и, выталкивая сына за порог, добавила: — Пойди погуляй.
— А как же уроки?
— Потом сделаешь.
Лёшка вздохнул с притворным сожалением и отправился на улицу. Посмотрел, как из кочегарки идёт дым, как играют в хоккей перед школой, проверил, что продают в магазине, и возле Клуба геологов наткнулся на Валерку Рывко.
— Вот так фокус! — удивился Лёшка. — От матери удрал?
— Сама отпустила! Я сказал, что надо к Люде Штурм — подтянуть русский.
Валерка вынул из-за пазухи тетрадку.
— И, правда, пойдёшь?
— Ха! Я того? — Валерка покрутил пальцем у виска и спрятал тетрадку. — Я к тебе шёл.
— Ого! — сказал Лёшка, присвистнув от удивления, и показал рукой за спину Валерки. Он обернулся. На клубе висела афиша. В один голос они прочитали:
— Серенада Солнечной долины. Музыкальная комедия, — И радостно переглянулись.
— Позырим?
— Айда!
— А деньги есть?
Они похлопали себя по карманам. Денег не было…
— Совсем ничего? — раздался мужской голос. Мальчики вздрогнули, увидев перед собой Чергелиса, в светлом пальто, в мягкой фетровой шляпе и в кожаных перчатках. — Этот фильм — самый весёлый в мой жизнь! — продолжил он.
Друзья молчали. Чергелис подумал мгновение и, поманив рукой, повёл их, как на ниточке, за собой. Они вошли в клуб. Чергелис попросил в кассе два детских билета.
— Ах какой музыка в этот фильм! — сказал он недоумевающим мальчикам — Настоящий джаз! — Он даже на мгновение зажмурился, потом отвернулся к окошечку кассы. Мальчики от радости тыкали друг друга в бок. Пересчитав сдачу, Чергелис вручил им билеты. Лёшка с Валеркой стояли как вкопанные.
— Вас ждут, — сказал Чергелис, подталкивая их к вертушке, перед которой стояли старушки-контролёры. Мальчики прошли в фойе.
— Ты понял? — спросил Валерка.
— Не-а, — признался Лёшка.
— Он чокнутый. Или шпион.
— Чергелис?
— Ага. Знать нас не знает, а билеты купил… Думаешь, спроста?
Лёшка хлопнул себя по лбу: спасибо-то не сказали! Испугав старушек-контролёров, он выскочил из клуба. Но поздно. Чергелиса уж и след простыл.