25 из 62. Чергелис

              Самым модным портным в Салехарде был Йонас Чергелис. По одним слухам он был литовец из «лесных братьев», по другим — еврей, а по третьим слухам — немец. Срок его заключения давно истёк, но вернуться на родину ему не разрешали. Он писал прошения, и, ожидая ответа, обшивал городское начальство. Сам он всегда был одет с иголочки: шляпа, перчатки, длинное пальто. И когда шёл по улице, то видно было издалека, что идёт Чергелис.
У него-то и заказали, — не без помощи мороженого осетра — пальто для Лёшкиной матери. На вторую примерку отправились всей семьёй. Чергелис жил на Северной улице, недалеко от водокачки, в добротном доме, обитом «в ёлочку». На двери — электрический звонок. Николай, Лёшкин отец, надавив пальцем на кнопочку звонка, обернулся и сказал насмешливо:
— Министр, не меньше.
Лёшка оценил юмор. Звонков на Мостострое не было ни у кого, и гости обычно били по двери кулаком или ногой.
Дверь отворил хозяин, худощавый черноволосый мужчина с мерной лентой на плече. Пробежав взглядом по лицам гостей, Чергелис поклонился и сказал сухо:
— Прошу.
Комнат в доме было несколько. В самой большой стояли два манекена, мужской, женский, и швейная машинка «Singer» с ножным приводом. На полках вдоль стен лежали рулоны материи, раскроенная ткань и готовые заказы, обёрнутые в серую бумагу, накрест перетянутые шпагатом. Пахло утюгом. Лёшка с сестрой Любочкой оглядывались, примечая каждую мелочь.
— Прошу вас, — обратился Чергелис к Нине, держа на весу схваченное на живую нитку пальто. Лёшкина мать, покраснев от смущения, просунула руки в рукава и замерла, как на витрине. Чергелис, отступив на шаг, окинул её оценивающим взглядом. Пальто смотрелось богато: строгая ткань в ёлочку, приподнятые плечи, воротник из серебристого каракуля, и шлица вдоль спины — всё согласно тогдашней салехардской моде. А мода, как известно, изменчива.
 — Это будет шик, мадам! — сказал Чергелис и причмокнул.
Лёшка согласно кивнул головой, хотя слово «мадам» его покоробило.
— Мама! — воскликнула Любочка. — Ты такая красивая!
Нина развела руками.
— И куда я в нём?! — обратилась она к мужу. Николай поморщился. Гулять с семьёй он не любил. Нина взглянула на Чергелиса. Портной пожал плечами, впрочем, тут же спохватился и сказал, что пальто с каракулем придаст ей весу. Действительно, хрупкая Нина была теперь похожа на генерала.
— Итак, мадам, — проговорил Чергелис, помогая ей снять пальто. — Другая примерка через два неделя.
Гости направились к выходу, как вдруг Николай спохватился:
— Йонас, мои не верят, что у тебя есть душ.
Чергелис презрительно поджал губы, потом проронил:
— Смотрите — и повёл гостей по домотканой дорожке. В конце коридора он остановился, приложил палец к губам: «Тсс!» и толкнул дверь.
— У-ух, ты! — с изумлением выдохнула Любочка. 
Взгляду предстала комната, посреди которой стояла белая эмалированная ванна, роскошная, как в кино. Над ванной висел душ с длинным хромированным шлангом. Показав рукой на металлический бочонок с выходившими из него трубками Чергелис коротко аттестовал:
— Титан!
— Нагревает воду, — пояснил Николай.
Чергелис отвернул кран, и каждый помочил свой палец под струёй воды. Вода была тёплая.
К себе Шатовы возвращались молча, пока Нина не сказала со вздохом: 
— Нам и в тазике хорошо. Да, сынок?
Лёшка фыркнул. Можно было и не напоминать! Он не забыл, что вечером его будут мыть дома (баня на Комбинате была на ремонте).
— Говорит, в Литве у него остров есть, — на ходу проговорил Николай. — Приглашает.
— А ты не отказывайся, — сказала Нина.
— Врёт, я думаю. Кстати, Весловский, он же там служил лётчиком в сороковом, когда воссоединялись, говорит в Литве, в деревне — и водопровод есть, и паровое отопление, и канализация…
— В деревне?
— Ага. Бидоны с молоком у дороги оставят, а рядом — тарелку пустую. Купил — денежку положил.
— Не смеши-ка! Не поверю.
Вечером Лёшка сидел в тазике на табуретке. Мать поливала его водой из ковшика, бойко тёрла намыленной мочалкой и напевала:

Играй, играй, рассказывай,
Тальяночка, сама,
О том, как черноглазая
Свела с ума…

— А ты немцев видела? — спросил Лёшка.
— Пленных видела. Один раз варёную картошку выменяла у немца на обмылок.
— Зачем?
— Чтоб мыться. Завшивели. Война. Мама моя уже не вставала: туберкулёз. Надо её кормить, и самой есть хотелось. Мне тогда двенадцать было. Ходила к поездам, торговала, выменивала. Вижу раз: немцев везут в товарном вагоне. Один уставился на меня. Сам тощий, кости да кожа. «Картоха, — говорю ему, — горячая». У меня оставалась последняя, малюсенная. Он себя по карманам похлопал: «Нихтс!» — но нашёл обмылок. Сменялись. А чего интересуешься?
— Ничего. Так.
«Немцев кормить!? — удивлялся про себя Лёшка. — Фу! Я бы убил».
— Встань. Смывать буду.
Лёшка выпрямился под ковшиком в полный рост. Вода стекала с головы, свиваясь в косички перед глазами, падала на грудь, затем, соединяясь в ручейки, бежала по животу и ниже, по письке, и, казалось, что Лёшка писал в тазик.
— Мам, почему у Чергелиса душ есть, а у нас нет?
— А зачем нам? Мы люди простые.
Холод лизал Лёшку. От тела поднимался пар и окутывал Лёшку, как кокон, внутри которого было тепло, уютно, покойно. Лёшка разомлел. Нина завернула его в полотенце и отнесла в постель. Простыни были свежие, прохладные, и на душе было чисто, светло, легко. Лёшка уснул. Во сне он плыл на пароходе, а на берегу сидел Чергелис и, протягивая картошку, дымящуюся паром, говорил:
— Прошу, мадам. Кушайте.
В апреле пальто было готово. Несколько раз Нина надевала его и, посмотревшись в зеркало, вешала в шкаф: носить было жалко. Думала пройтись 1 мая в обновке под ручку с мужем. Да подвёл Николай: вступил в партию. Три дня обмывал свой членский билет, на четвёртый день лежал в кровати и стонал с похмелья.
— Мать! Молочка бы…  Пошли кого-нибудь к «бандеровцам».
Кроме Лёшки идти было некому. С трёхлитровым алюминиевым бидоном в руке он отправила к своему другу Валерке Рывко. «Бандеровцами» называли всю семью Рывко, хотя с Западной Украины были только родители. Сыновья родились уже здесь в Салехарде. Отец был нелюдим, суров, семью держал в кулаке. Мать, сколько могла, защищала сыновей от него. 
Стряхнув снег с валенок, Лёшка постучался в дверь. Послышались шаркающие шаги. Дверь приотворилась. Выглянула Валеркина мать. Как же она осунулась! Тёмные круги выступили у неё под глазами. Заметив пустой бидон, она сказала тусклым голосом:
— Хлопчик, немае молочка. Захворила наша Краса.
— А Валерка выйдет?
Дверь захлопнулась. Валерку на улицу не пускали — из-за брата Петьки. Зимой он с тремя одноклассниками подрался со взрослым дядькой. Тот сам напросился, ну и поплатился сломанным ребром. А на днях был суд, и Петьку с подельниками посадили на 2 года.
— Нету молока, мам, — громко объявил Лёшка с порога. — Краса заболела.
— Тсс! Только уснул! — прошептала Нина, зажимая ему рот. — Пойди погуляй. Пусть поспит ещё.
Отец спал. Лёшка выскочил на улицу. Свобода! Он долго бежал, пока не встретил рядом с клубом Валерку Рывко.
— Ты что, удрал?
— Сама отпустила! Сказал, что надо к Люде Штурм, подтянуть русский.
Валерка вынул из-за пазухи тетрадку.
— И правда, пойдёшь?
— Ха! Я того? — Валерка покрутил пальцем у виска и спрятал тетрадку. 
Они рассмеялись. Тут Лёшка отодвинул Валерку в сторону и показал рукой на афишу, висевшую на Клубе геологов.
— Смотри, что написано: «Серенада Солнечной долины. Музыкальная комедия».
— Кинокомедия! Здоровско! Айда, Лёшка.
— Айда! Деньги есть?
Они похлопали себя по карманам. Денег не было…
— Совсем ничего? — раздался мужской голос. Мальчики обернулись. Перед ними стоял Чергелис — в светлом пальто, в мягкой фетровой шляпе и в кожаных перчатках. — Этот фильм — самый весёлый в мой жизнь! — продолжил Чергелис.
Друзья молчали, подозревая подвох. А Чергелис поманил их, как будто за ниточки потянул. Они послушно прошли вслед за ним в клуб. Нагнувшись к окошечку кассы, Чергелис попросил два детских билета.
— И самый лучший место. Ах какой музыка в этот фильм! — сказал он уже мальчикам — Настоящий джаз! — Он даже на мгновение зажмурился, после чего отвернулся к окошечку. Мальчики исподтишка тузили друг друга от радости. Пересчитав сдачу, Чергелис вручил им билеты. Лёшка с Валеркой стояли, как вкопанные, и будто не знали, что делать с этими полосками голубой бумаги. Чергелис едва заметно улыбнулся.
— Вас ждут, — сказал он, подталкивая приятелей к вертушке, за которой стояли старушки-контролёры. Мальчики прошли в фойе.
— Ты понял? — спросил Валерка.
— Не-а, — признался Лёшка.
— Он чокнутый. Или шпион.
— Кто? Чергелис?
— Ага. Знать нас не знает, а билеты купил…
Лёшка хлопнул себя по лбу: забыли сказать спасибо! Испугав старушек-контролёров, он бросился вон из клуба. Да где там! Чергелиса уж и след простыл.