Поэзия изгнания

Эмигранты. Поэзия русского зарубежья
М.: Лира, 2004.
Марина Цветаева, Владислав Ходасевич,   Георгий Иванов,   Владимир Набоков,   Игорь Северянин,   Иван Алексеевич Бунин,   Константин Дмитриевич Бальмонт,   Георгий Викторович Адамович,   Владимир Алексеевич Смоленский,   Зинаида Николаевна Гиппиус,   Арсений Иванович Несмелов,   Иван Иванович Савин,   Николай Авдеевич Оцуп,   Дон-Аминадо,   Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева,   Владимир Александрович Петрушевский. 

Исторической России уже больше нет, но ее история еще не превратилась в пыль. Осколки прежней страны еще существуют, русские люди еще живут, еще творят. Порой даже создают шедевры. Обстоятельства этих последних (за гибелью) творений вызывают особый трепет. Ничего подобного по мастерству и силе отчаяния уже больше не будет. Как и России не будет больше – она останется только вот в таких антологиях. «Поэзия изгнания» сразу стала любимой, много ценностей собрано под одной обложкой, хотя раньше знал и читал почти всех. Отобрал то, что больше всего понравилось почти у каждого автора.

АДАМОВИЧ
Раньше ценил его более как критика и эссеиста (одно название «Одиночество и свобода» чего стоит!), но и в стихах Адамович весьма хорош, прорывает пресловутую «отстраненность».
*
Осенним вечером в гостинице, вдвоем,
На грубых простынях привычно засыпая…
Мечтатель, где твой мир? Скиталец, где твой дом?
Не поздно ли искать искусственного рая?
Осенний крупный дождь стучится у окна,
Обои движутся под неподвижным взглядом.
Кто эта женщина? Зачем молчит она?
Зачем лежит она с тобою рядом?
Безлунным вечером, Бог знает где, вдвоем,
В удуший духов, над облаками дыма…
О том, что мы умрем. О том, что мы живем.
О том, как страшно все. И как непоправимо.
 
БАЛЬМОНТ
Раньше Бальмонта я не только за поэта, но и за человека серьезного не считал. Слишком уж дешевыми методами и пустейшими стихами зарабатывал он свою популярность (в основном, у экзальтированных особ). Но вот человек попал в изгнание и все напускное слетело. Стал писать горькие, великолепные строки, а порой даже с неподдельным национальным пафосом, понял, что «Я русский, я рыжий, я русый» - и это главное:
 Русский язык
Язык, великолепный наш язык.
Речное и степное в нем раздолье,
В нем клекоты орла и волчий рык,
Напев и звон и ладан богомолья.
В нем воркованье голубя весной,
Взлет жаворонка к солнцу — выше, выше.
Березовая роща. Свет сквозной.
Небесный дождь, просыпанный по крыше.
Журчание подземного ключа.
Весенний луч, играющий по дверце.
В нем Та, что приняла не взмах меча,
А семь мечей — в провидящее сердце.
И снова ровный гул широких вод.
Кукушка. У колодца молодицы.
Зеленый луг. Веселый хоровод.
Канун на небе. В черном — бег зарницы.
Костер бродяг за лесом, на горе,
Про Соловья-разбойника былины.
«Ау!» в лесу. Светляк в ночной поре.
В саду осеннем красный грозд рябины.
Соха и серп с звенящею косой.
Сто зим в зиме. Проворные салазки.
Бежит савраска смирною рысцой.
Летит рысак конем крылатой сказки.
Пастуший рог. Жалейка до зари.
Родимый дом. Тоска острее стали.
Здесь хорошо. А там — смотри, смотри.
Бежим. Летим. Уйдем. Туда. За дали.
Чу, рог другой. В нем бешеный разгул.
Ярит борзых и гончих доезжачий.
Баю-баю. Мой милый! Ты уснул?
Молюсь. Молись. Не вечно неудачи.
Я снаряжу тебя в далекий путь.
Из тесноты идут вразброд дороги.
Как хорошо в чужих краях вздохнуть
О нем — там, в синем — о родном пороге.
Подснежник наш всегда прорвет свой снег,
В размах грозы сцепляются зарницы.
К Царьграду не ходил ли наш Олег?
Не звал ли в полночь нас полет Жар-птицы?
И ты пойдешь дорогой Ермака,
Пред недругом вскричишь: «Теснее, други!»
Тебя потопит льдяная река,
Но ты в века в ней выплывешь в кольчуге.
Поняв, что речь речного серебра
Не удержать в окованном вертепе,
Пойдешь ты в путь дорогою Петра,
Чтоб брызг морских добросить в лес и в степи.
Гремучим сновиденьем наяву
Ты мысль и мощь сольешь в едином хоре,
Венчая полноводную Неву
С Янтарным морем в вечном договоре.
Ты клад найдешь, которого искал,
Зальешь и запоешь умы и страны.
Не твой ли он, колдующий Байкал,
Где в озере под дном не спят вулканы?
Добросил ты свой гулкий табор-стан,
Свой говор златозвонкий, среброкрылый —
До той черты, где Тихий океан
Заворожил подсолнечные силы.
Ты вскликнул: «Пушкин!» Вот он, светлый бог,
Как радуга над нашим водоемом.
Ты в черный час вместишься в малый вздох.
Но Завтра — встанет! С молнией и громом!




БУНИН
Поэт в нём мне нравится меньше прозаика, но и в поэзии, и в прозе какой у Бунина великолепный, чистый Русский язык, и – какая ностальгия:
*
Ты жила в тишине и покое.
По старинке желтели обои,
Мелом низкий белел потолок,
И глядело окно на восток.
Зимним утром, лишь солнце всходило,
У тебя уже весело было:
Свет горячий слепит на полу,
Печка жарко пылает в углу.
Книги в шкапе стояли, в порядке
На конторке лежали тетрадки,
На столе сладко пахли цветы…
«Счастье жалкое!» — думала ты.

ГИППИУС
Строго говоря, приведенные в книге стихи «Антона Крайнего» (или кто она-он там?) не относятся к эмигрантскому периоду, а написаны еще в зачумленном революцией Петрограде. Ну, так не надо было дружить с террористами и помогать поджигать свой дом. А потом – жаловаться:

Веселье
Блевотина войны — октябрьское веселье!
От этого зловонного вина
Как было омерзительно твое похмелье,
О бедная, о грешная страна!
Какому дьяволу, какому псу в угоду,
Каким кошмарным обуянный сном,
Народ, безумствуя, убил свою свободу,
И даже не убил — засек кнутом?
Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой,
Смеются пушки, разевая рты…
И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,
Народ, не уважающий святынь!
29 октября 17.

ДОН АМИРАДО
Не поклонник, но вот это нравится:

Послесловие
Жили. Были. Ели. Пили.
Воду в ступе толокли.
Вкруг да около ходили.
Мимо главного прошли.

ГЕОРГИЙ ИВАНОВ
Пожалуй, лучший поэт Русского Зарубежья. Многое люблю, многое повторяю. Но, наверно, самое затронувшее – вот:
*
Свободен путь под Фермопилами
На все четыре стороны.
И Греция цветет могилами,
Как будто не было войны.
А мы — Леонтьева и Тютчева
Сумбурные ученики —
Мы никогда не знали лучшего,
Чем праздной жизни пустяки.
Мы тешимся самообманами,
И нам потворствует весна,
Пройдя меж трезвыми и пьяными,
Она садится у окна.
«Дыша духами и туманами,
Она садится у окна».
Ей за морями-океанами
Видна блаженная страна:
Стоят рождественские елочки,
Скрывая снежную тюрьму.
И голубые комсомолочки,
Визжа, купаются в Крыму.
Они ныряют над могилами,
С одной — стихи, с другой — жених.
…И Леонид под Фермопилами,
Конечно, умер и за них.

КУЗЬМИНА-КАРАВАЕВА
Еще одна изгнанница. Находила утешение в Боге, и ее вера достойна всяческого уважения. Монахиня, погибла в концлагере. Писала неплохие стихи:

*
Припасть к окну в чужую маету
И полюбить ее, пронзиться ею.
Иную жизнь почувствовать своею,
Ее восторг, и боль, и суету.
О, стены милые чужих жилищ,
Раз навсегда в них принятый порядок,
Цепь маленьких восторгов и загадок, —
Пред вашей полнотою дух мой нищ.
Прильнет он к вам, благоговейно нем,
Срастется с вами… Вдруг Господни длани
Меня швырнут в круги иных скитаний…
;;;;;;;;;;;;;За что? Зачем?

НАБОКОВ
Тот самый сноб. Представляется страшно чужим и далеким. Но еще в молодости я полюбил несколько его ранних стихов. В них сквозит человеческая теплота, которую Сирин прятал очень глубоко. Вот одно из лучших стихотворений:

*
 В неволе я, в неволе я, в неволе!
На пыльном подоконнике моем
следы локтей. Передо мною дом
туманится. От несравненной боли
я изнемог… Над крышей, на спине
готического голого уродца,
как белый голубь, дремлет месяц… Мне
так грустно, мне так грустно… С кем бороться —
не знаю, Боже. И кому помочь —
не знаю тоже… Льется, льется ночь
(о, как ты, ласковая, одинока!);
два голоса несутся издалека;
туман луны стекает по стенам;
влюбленных двое обнялись в тумане…
Да, о таких рассказывают нам
шарманки выцветших воспоминаний
и шелестящие сердца старинных книг.
Влюбленные. В мой переулок узкий
они вошли. Мне кажется на миг,
что тихо говорят они по-русски.
1920

НЕСМЕЛОВ
А вот Арсения Несмелова я открыл для себя благодаря данной антологии, стал искать статьи и материалы о нем. Белый рыцарь – сражался. Бежал в Харбин. Но советская Свинья его все же достала – и уничтожила. Российская трагедия подготавливалась долго, но началась она «в этот день». И уже – не остановить, не справиться было. Другие стихи в том же духе, хотя есть и лирика. Но «В этот день» - первое, что понравилось и взяло за живое:

В этот день
В этот день встревоженный сановник
К телефону часто подходил,
В этот день испуганно, неровно
Телефон к сановнику звонил.
В этот день, в его мятежном шуме,
Было много гнева и тоски,
В этот день маршировали к Думе
Первые восставшие полки!
В этот день машины броневые
Поползли по улицам пустым,
В этот день… одни городовые
С чердаков вступились за режим:
В этот день страна себя ломала,
Не взглянув на то, что впереди,
В этот день царица прижимала
Руки к холодеющей груди.
В этот день в посольствах шифровали
Первой сводки беглые кроки,
В этот день отменно ликовали
Явные и тайные враги.
В этот день… Довольно. Бога ради!
Знаем, знаем, — надломилась ось:
В этот день в отпавшем Петрограде
Мощного героя не нашлось.
Этот день возник, кроваво вспенен,
Этим днем начался русский гон, —
В этот день садился где-то Ленин
В свой запломбированный вагон.
Вопрошает совесть, как священник,
Обличает Мученика тень…
Неужели, Боже, нет прощенья
Нам за этот сумасшедший день!

ОЦУП
Как поэт Николай Оцуп раскрылся уже в эмиграции, а значит – поздно. Остается только вспоминать и доживать. Но есть еще и любовь, хотя и в печали, но все же, все же…
*
Вот барина оставили без шубы.
«Жив, слава Богу», и побрел шажком,
Глаза слезятся, посинели губы.
Арбат и пули свист за фонарем.
Опять Монмартр кичится кабачками:
Мы победили, подивитесь нам —
И нищий немец на Курфюрстендаме
Юнцов и девок сводит по ночам.
Уже зевота заменяет вздохи,
Забыты все убитые в бою,
Но поздний яд сомнительной эпохи
Еще не тронул молодость твою.

Твой стан печальной музыки нежнее,
Темны глаза, как уходящий день,
Лежит, как сумрак, на высокой шее
Рассеянных кудрей двойная тень.
Я полюбил, как я любить умею.
Пусть вдохновение поможет мне
Сквозь этот мрак твое лицо и шею
На будущего белом полотне.
Отбросить светом удесятеренным,
Чтоб ты живой осталась навсегда,
Как Джиоконда. Чтобы только фоном
Казались наши мертвые года.


ПЕТРУШЕВСКИЙ
А вот Владимира Петрушевского я раньше не знал. Но, чёрт возьми, как близки его чувства:

Я поздно родился — на целое столетье!
Моей душе мила седая старина:
Тогда б не видел я годины лихолетья,
А славу родины и дни Бородина.
Тогда б, вступив в Париж, где русские знамена
Так гордо реяли, забыв Москвы пожар,
Поставил часовых в дворце Наполеона
Из бравых усачей и доблестных гусар.
В бою перед врагом не ведая бы страха,
Я б на защитный цвет смотрел как на обман,
И в дни лихих атак, как и во дни Кацбаха,
Всегда б горел на мне блестящий доломан.
Честь рыцаря храня, не ведал бы о газе,
Мой враг бы не взлетал, как хищник, в облака,
И на груди моей, как трещины на вазе,
Покоились следы дамасского клинка.
Тогда б не видел я печальных дней «свободы»,
Всю грязь предательства и весь позор измен,
Кошмарный большевизм и униженья годы,
И голод на Руси и всенародный плен.
Тогда б не слышал джаз, не видел бы чарльстона,
Из недра Африки прокравшегося в свет,
А под любимый звук «малинового звона»
Мазурку б танцевал иль плавный менуэт.
И жизнь моя была б так сказочно прекрасна,
Я знал бы цель ее — Россия, Царь и Бог!
И если б умер я, то умер не напрасно,
За родину в бою отдав последний вздох.
Тогда б я не влачил печальных дней изгоя,
Как тень минувшего, как «бывший» человек,
А гордо бы стоял в рядах родного строя…
Я поздно родился, я опоздал на век!


САВИН
Или, вот, Иван Савин – тоже не очень известен. Не дожил и до тридцати. У него отобрали не только Родину, но и молодость:
*
Кто украл мою молодость, даже
Не оставил следа у дверей?
Я рассказывал Богу о краже,
Я рассказывал людям о ней.
Я на паперти бился о камни.
Правды скоро не выскажет Бог.
А людская неправда дала мне
Перекопский полон да острог.
И хожу я по черному свету,
Никогда не бывав молодым,
Небывалую молодость эту
По следам догоняя чужим.
Увели ее ночью из дому
На семнадцатом детском году.
И по-вашему стал, по-седому,
Глупый мальчик метаться в бреду.
Были слухи — в остроге сгорела,
Говорили — пошла по рукам…
Всю грядущую жизнь до предела
За года молодые отдам!
Но безмолвен ваш мир отснявший.
Кто ответит? В острожном краю
Скачет выжженной степью укравший
Неневестную юность мою.


СЕВЕРЯНИН
«Король поэтов» тоже хлебнул лиха. Правда, не погиб, а много лет угасал в эмиграции. Скажут, что это лучше, чем в лагере. Но применимо ли вообще здесь слово «лучше» - когда во всем идет обнуление?

Конечное ничто
С ума сойти — решить задачу:
Свобода это иль мятеж?
Казалось, все сулит удачу, —
И вот теперь удача где ж?
Простор лазоревых теорий,
И практика — мрачней могил…
Какая ширь была во взоре!
Как стебель рос! и стебель сгнил…
Как знать: отсталость ли европья?
Передовитость россиян?
Натура ль русская — холопья?
Сплошной кошмар. Сплошной туман.
Изнемогли в противоречьях.
Не понимаем ничего.
Все грезим о каких-то встречах —
Но с кем, зачем и для чего?
Мы призраками дуализма
Приведены в такой испуг,
Что даже солнечная призма
Таит грозящий нам недуг.
Грядет Антихрист? не Христос ли?
Иль оба вместе? раньше — кто?
Сначала тьма? не свет ли после?
Иль погрузимся мы в ничто?


СМОЛЕНСКИЙ
Владимир Смоленский – еще одно мало известное имя. Но – все понятно:
*
Над Черным морем, над белым Крымом
Летела слава России дымом.
Над голубыми полями клевера
Летели горе и гибель с Севера.
Летели русские пули градом,
Убили друга со мною рядом,
И Ангел плакал над мертвым ангелом…
Мы уходили за море с Врангелем.

ХОДАСЕВИЧ
Как я люблю его «тяжелую лиру».  Какое мастерство и проникновенность. Уже лет тридцать В.Ф.Ходасевич неизменно мой любимый поэт, из самых-самых любимых.  Что-то особенное выбрать из него трудно. Пожалуй, стихи 20-х годов всего пронзительнее. Но если нельзя найти «самое», то вот – «не самое»:
*
Нет, не найду сегодня пищи я
Для утешительной мечты:
Одни шарманщики, да нищие,
Да дождь — всё с той же высоты.
Тускнеет в лужах электричество,
Нисходит предвечерний мрак
На идиотское количество
Серощетинистых собак.
Та — ткнется мордою нечистою
И, повернувшись, отбежит,
Другая лапою когтистою
Скребет обшмыганный гранит.
Те — жилятся, присев на корточки,
Повесив набок языки, —
А их из самой верхней форточки
Зовут хозяйские свистки.
Всё высвистано, прособачено.
Вот так и шлепай по грязи,
Пока не вздрогнет сердце, схвачено
Внезапным треском жалюзи.

ЦВЕТАЕВА
Люблю многие её стихи, но сама она вызывает отвращенье. Слишком много темных стихий разгулялось. Стихиям нет дела до размера и «соразмерности», но людям-то, детям-то – есть. Неприятие безумного мира – понятная и оправданная позиция, особенно в тех трагических обстоятельствах. Но неужели пошлый и скучный вагон парижского метро хуже бруса – балки в Елабуге.
Читатели газет
Ползет подземный змей,
Ползет, везет людей.
И каждый — со своей
Газетой (со своей Экземой!)
Жвачный тик,
Газетный костоед.
Жеватели мастик,
Читатели газет.
Кто — чтец? Старик? Атлет?
Солдат? Ни черт, ни лиц,
Ни лет. Скелет — раз нет
Лица: газетный лист!
Которым — весь Париж
С лба до пупа одет.
Брось, девушка!
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;Родишь —
Читателя газет.
Кача — «живет с сестрой»,
ются — «убил отца!»
Качаются — тщетой
Накачиваются.
Что; для таких господ —
Закат или рассвет?
Глотатели пустот,
Читатели газет!
Газет: читай: клевет,
Газет: читай: растрат,
Что; ни столбец — навет,
Что; ни абзац — отврат…
О, с чем на Страшный Суд
Предстанете: на свет!
Хвататели минут,
Читатели газет!
— Пошел! Пропал! Исчез!
Стар материнский страх.
Мать! Гуттенбергов пресс
Страшней, чем Шварцев прах!
Уж лучше на погост —
Чем в гнойный лазарет
Чесателей корост,
Читателей газет!
Кто наших сыновей
Гноит во цвете лет?
Смесители кровей,
Писатели газет!
Вот, други, — и куда
Сильней, чем в сих строках! —
Что думаю, когда
С рукописью в руках
Стою перед лицом —
Пустее места — нет! —
Так значит — нелицом
Редактора газет-
ной нечисти.
**
 Такой вот у меня вышел «конспект-выписка» из «творческого наследия» почти последних русских поэтов. 
Господи, как горько!