Книга вторая - часть вторая - главы 3, 4 и 5

                Глава третья

       На следующий день к Наташе-маме приехала Наташа-дочка.
       И как раз тогда произойдёт один из самых смешных случаев в моей жизни.
       Утром я проснулся, оделся и, наконец, услышал молоденький голосок – к нам приехала девушка. Когда я к ней вышел и поздоровался... почему-то сразу принял её за ту самую женщину, дома у которой мы с папой три года назад встречались с Анатолием Барди! Тогдашняя Наташа-мама в моём комическом заблуждении каким-то непостижимым образом сделалась сегодняшней Наташей-дочкой!.. И это несмотря на то, что Наташе-дочке, маленькой, худенькой, с ясными, почти детскими глазами, было всего лишь двадцать один год, а на вид – и того меньше – не дать и восемнадцати. Без всяких косметических прикрас – её это только приятно молодило.
      
       Голос моего Неизвестного Друга (по прошествии многих лет): Ты догадался о своей ошибке... только год спустя! Узнал по телефону от самой Наташи-дочки, что ты и в этот и в предыдущий раз приезжал в Киев – к НАТАШЕ-МАМЕ!..

       Хотя сегодня было воскресенье – папа ещё на рассвете уехал из Киева по неотложным делам; обещал вернуться за нами (мной и мамой) завтра.
       А сейчас мы все – я с двумя Наташами (не считая своей мамы – тоже Наташи) – вышли из дому и направились к автобусной остановке. Мартовский день выдался прохладным и пасмурным. Тучи застилали небо. Дождя не было – но мы на всякий случай захватили зонтики.
       Сели в автобус.
       Автобус нас довёз до Киево-Печерской лавры: древнейшего из древних монастырей на Руси.
       Этот мужской монастырь находится в центре Киева, расположен на правом высоком берегу Днепра; он возвышается на двух холмах, с глубокой ложбиной посередине – оврагом, который спускается до самой реки и который делит Лавру на верхнюю – видимую часть монастыря, и нижнюю – уходящую под землю, в Ближние пещеры и в Дальние пещеры. С высоты этих холмов можно окинуть взглядом оживлённый город, его тихий голубой Днепр с извилистыми берегами. Где-то, не выкорчеванные человеком, вдоль днепровских берегов и ввысь и вширь разрослись деревья, казалось, они в саму Русь пустили корни... В дни поздней весны и целого лета, а также ранней осени всё там красуется в сочном зелёном убранстве.   
       Через боковой вход мы прошли на территорию Киево-Печерского заповедника. Ему принадлежит верхняя Лавра. Там по разные стороны расположились храмы: Троицкая Надвратная церковь, с крепостными каменными стенами, прилегающими к ней, через неё же – главный вход в монастырь; Церковь Спаса на Берестове, с пятью куполами и пристроенной к ней сбоку колокольней; Большая Лаврская колокольня – самое высокое строение во всей Лавре – с курантами и тринадцатью колоколами. Другие храмы, колокольни, галереи – архитектурные сооружения Лавры можно ещё долго перечислять.
       От некоторых из старейших храмов веяло Древней Русью. Другая церковь, построенная веками позже и смотревшаяся несколько роскошно, уже напоминала о времени ином: о России, что возомнила себя «Третьим Римом» – православным... Однако камни, из которых всё это возводилось, тогда и ведать не ведали: бородатому «Третьему Риму» ещё было очень далеко как до петровской эпохи, когда нежданно-негаданно обритым боярам стало за державную бороду обидно, так и до правления Екатерины II, когда парадным лоском, этой аристократической коврово-барабанной помпой отвергался баженовский архитектурный праздник души... И уж тем более давно почившим столетиям не снилась диктатура пролетариата: как в самые голодные годы советской тирании новая власть начнёт грабить православные храмы – чтобы обилие золотого запаса в виде идеологически чуждого ей искусства превращать в бумажные рубли, а рубли – в то, что тогда простыми смертными ценилось дороже золота... Всё же, если к нашим храмам приглядеться не изнутри, а снаружи, – в какие бы века они ни воздвигались, их в благородной простоте и величии всегда что-то роднит. Это настолько их сближает, насколько контрастирует с геометрически-плоско отутюженными фасадами и интерьерами, будто те в электронно-дизайнерский век сошли с конвейера. – В век железобетонных столпов цивилизации – небоскрёбов, которые прямоугольной серой массой придавливают землю и грандиозно врезаются в небо...               
       Здесь Успенский собор взорвали ещё во время войны – не известно кто, немцы или наши... Так как в советское время – при Ленине и при Сталине – церкви разрушали, и только потом стали снова их возрождать, Успенский собор в Киеве тоже восстановят, но позже...
       И в Ближних, и в Дальних пещерах живут монахи; в каждой из них есть по три подземных церкви, где ведутся службы.
       Когда мы говорим «пещеры», перед нами встаёт образ чего-то сурового и мрачного. Но эти пещеры – величиною аж с маленький подземный городок – таковы далеко не везде: ближе к земной поверхности их белые стены, вдоль которых развешены иконы, округляются в низкие потолки, – эти узкие проходы освещают электрические лампы...
       Конечно, в старину стены пещер Лавры не белили, не выравнивали, словно приглаживая первобытную загрубелость подземелья. И освещалось оно лишь тусклым светом свечей и лампад...
       Вначале своего существования в этих пещерах появились только монашеские кельи. В них жили старцы-затворники.      
      
       Н (к рассказанному выше): На заре человечества подземелья были столь обычным и привычным для древних людей жилищем. Но когда наши предки эпоху пещерную пережили; когда древние мистические страхи прозябающих в звериных шкурах племён хоть немного начали ослабевать перед первыми росточками творящего духа и мужающего интеллекта, – предки, верно, не предполагали, что же ещё, кроме самой крайней нужды, может их далёких потомков вернуть в эти «пропасти земли»...
       Н: И всё это – после того, как над Русью воссиял он, Владимир Красно Солнышко?..

       В пещерах Лавры не все останки умерших старцев истлевали... «Видно, старцы-то, и вправду, были святые!» Так хоронившие их монахи объясняли для себя это – как им казалось – чудо. Позже люди просвещённые нашли «чуду» объяснение. В некоторых местах тех пещер земля оказалась суха – настолько, чтобы быть лучшим бальзамом против тления.
       Если чьи-то останки два года сохранялись нетленными, монахи их оставляли там, где хоронили, – в проделанных в стенах пещер нишах для погребения; если же истлевали – переносились в костницу.
       Так, где-то, в глубоко прорытой земле, от её сухости и затверделости веяло покоем вековым...
       А где-то – в местах, прокопанных ещё глубже, – бурлили подземные воды... Не с их ли шумом – из-под строгого, степенного православия – снова незримо пробуждались и приходили в звериный экстаз духи язычества? Нет синей птицы в подземелье вечной ночи, которой звёзды только снятся!.. 

       Н: Мы, кажется, остановились на Владимире Красном Солнышке?
       Н: То ещё Красно Солнышко! Князь Владимир крестил Русь – да... Но как это сделал? 
       В то время один из византийских военачальников поднял мятеж против верховной власти Константинополя. Двум императорам-соправителям Византии нужна была военная помощь, чтобы не пасть жертвами грозившего Константинополю государственного переворота. Русь была готова оказать эту помощь. А заодно: сам князь Владимир уже собирался и для себя, и для всей Руси – на смену веры в языческое многобожие – выбрать одну из религий, приверженцы которой поклоняются единому Богу. Византия исповедовала православие. К православию – восточной христианской конфессии – князь Владимир и склонялся в выборе веры... Только – взамен обещанной помощи подавить бунт в соседнем государстве – от двух братьев-соправителей Византии князь Владимир потребовал отдать ему в жёны их сестру-царевну. Нет? Не согласны?.. Но дружины князя уже вошли в византийский город Херсонес Таврический. Если ему, Рюриковичу, царевну не преподнесут как на блюдечке, город Херсонес Таврический больше не будет византийским! А может – та же участь ожидает и Константинополь!.. Наконец, царевна получена невестой в княжеские лапы. Теперь-то Красно Солнышко поможет Византийской империи управиться с её внутренними врагами...
       Ну, а дальше – Русь... Освятим её новой верой! Приступайте, мужчины и юноши, женщины и дети, ко всенародному обряду крещения: входите в речные воды (их обилием Бог Русь не обидел!) язычниками, а возвращайтесь из них от язычества омытыми с головой христианами. Православными христианами! А кто не захочет, тех он, Рюрикович, с нательным крестом из чистого серебра, – из-под земли достанет!..

       Мы решили продолжить прогулку на свежем воздухе, и из пещер Лавры (где ненадолго присоединились к проводившейся там экскурсии) возвратились на Соборную площадь. Солнце по-прежнему скрывалось за тучами; прохладный ветер дул нам вослед. Я с Наташей-дочкой шёл впереди, мы беседовали.
       – А вы знаете экстрасенса Марию? – спросил я её.
       – Да, – ответила Наташа.
       – С вами она тоже проводила сеансы?
       – Да, проводила. Но разве то, что она делает, можно назвать «сеансами»?..
       «Это точно!» – подумал я.
       По дороге мы вчетвером зашли в храм: церковная служба давно началась – мы достояли до самого её конца. Меня это утомило: ногам было непривычно долго стоять без движения. (В Одессе, дома, в свободные от творчества минуты я почти беспрерывно ходил.) Сесть же в наших православных храмах негде: возноси мольбы свои к Богу, народ, – или стоя, или преклонив колени...
       Наконец мы вышли из храма. Проходили мимо сидящих на паперти и просящих милостыню. Мама, обе другие Наташи не скупились на подаяния. Впереди мать и дочь шли рядом; уже прошли дальше, – когда вдруг меня с мамой окликнул зычный мужской голос:
       – А мне? – Мужчина, такой важный, приземистый, был, как говорил о себе один из любимых героев моего детства, – «в полном расцвете сил». В отличие от также сидевших с ним на паперти, он внешне выглядел довольно прилично – в костюмчике-с! На мужчине был крест большой, золотой; он свисал с длинной, такой же золотой, цепочки, а цепочка – надета на мясистую шею. Для подаяний, Христа ради, – между убогими кепочками нищих красовалась его шляпа. Чёрная, большая. К зависти дающего, к гордости просящего. Жаль, конечно, что не на голову надета, а лежит на асфальте, пылится, что шику-блеску не здесь удаться на всю катушку; и что, при всём при этом, надо иметь вид такой несчастный... такой не ново-русский бандитский! Но почему бы богачу на час не сказаться нищим? Кто знает, какая из причуд его, «нового русского», окажется последней?.. Как ты дьявольски ни крут – найдутся и покруче! И если тебе будет суждено предстать пред лицом Всевышнего, в этот знаменательный день надо же иметь вид человеческий – от Боженьки и от Версаче! Может, нашими хомо мафиозусами ты уже заказан, и кое-кто сейчас, в шикарной иномарке, с автоматом (веруем, богатыри, в своего могучего огнестрела «калашникова»!), в двух шагах отсюда незаметно караулит твой выход из монастыря на тот свет! Или, с пистолетом «макаров», вечером претёмным будет ждать тебя в подъезде твоего дома... И всё, что тебе остаётся, – это, под колокольный звон старинных церквей, возносить мольбы: за свой грядущий упокой!..
 
                Глава четвёртая

           ВЕРА, НАДЕЖДА... «АНШЛАГ!»: НЕБОЛЬШОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

       Егор Ильич (человек лет шестидесяти; в прошлом, до развала СССР, занимавший высокий государственный пост): Не верили в Бога у нас в стране – не так, чтобы очень... И что? Вдруг – просто взяли да поверили? Как по заказу?.. Ах да! Горбачёв народу объявил: «Гласность, Перестройка!» А тут – круглая дата: тысячелетие крещения Руси. Колокола зазвонили, – а свободная пресса уже тут как тут! Атеистам – отставка!.. Что на всё это скажешь, чудак-человек?
       Чудак-человек: Хочешь понять, отставной атеист – объегоренный Егор – почему столько советских людей в одночасье стали православными? С какой-то подозрительной лёгкостью?.. Мол, не они ли ещё совсем недавно ходили на праздничные первомайские демонстрации...
       Егор Ильич: ...на которые МЫ, ВЕРХОВОДЯЩИЕ, их созывали!
       (Короткое молчание.)
       Чудак-человек (немного грустно): ЧтО мне манна небесная? или ковры-самолёты? или так называемые «летающие тарелки» с инопланетянами?.. Даже если бы всё это существовало, – такому чудаку-человеку, как я, не стало бы на сердце теплее: не будь на Небе Того... (Вдруг оба видят: всё небо – в «летающих тарелках»!!! Оба – в один голос): Ма-а-а-терь  Бо-о-о-жья!.. (Крестятся.)
       ...А на «летающих тарелках» (которые одним своим прилётом людей бывшей советской страны собрали в Аншлаге, будто светопреставлении!!!): Жванецкий, Задорнов, Хазанов, Шендерович, Петросян, Винокур, Евдокимов, Арлазоров, Альтов, Коклюшкин, Мишин, Вишневский, Шифрин, Новикова; а также – Ширвиндт и Державин, Карцев и Ильченко – все они, во главе с Региной Дубовицкой, атаманшей раз-задорников – артистов – юмористов (поют):
    
                А нам всё равно,
                А нам всё равно,
                Станем мы храбрей
                И отважней льва!
                Устоим сейчас –
                В самый жуткий час
                Все напасти нам
                Будут трын-трава [43]!


43 Леонид Дербенёв (песня из фильма «Бриллиантовая рука»).


                Глава пятая

       Сегодня – когда Мария снова взялась за дело – я не замер в ожидании, как вчера: с закрытыми глазами – охваченный внутренним порывом – сам простёр руки... к чему? К свету – который я мысленно себе представил – и который, как я думал, слился со светом, порождённым экстрасенсорным искусством Марии. Так порой невольные движения спящего вторят происходящему с ним во сне...
       Нет, скорее, я желаемое принял за действительное: голубоглазую романтичность моего воображения не получилось у этой женщины соединить с мощной светоносностью, в моё сознание поселенной на несколько минут Марией вчера... Пусть то, что происходило днём раньше, возникло иначе – но впечатление от вчерашнего сделалось импульсом к сегодняшнему. Я в мыслях летал – кружился над землёй!..
       Я напевал громко и радостно. Руки мои, протянутые ввысь, словно устремлённые к невидимому свету, то – волнообразно расходясь всё шире – казалось, и необъятное заключат в сладостные объятия, то – так же волнообразно сходясь вместе – вот-вот в «полёте» моём да «кружении» достанут своё!..

       Питер Пэн (невзрослеющий мальчик с волшебного острова – из сказки Джеймса Барри): А я по-настоящему умею летать!
       Я: Правда?!
       Питер Пэн: «Я – ЮНОСТЬ, Я – РАДОСТЬ, я – маленькая птичка, проклюнувшаяся из яйца! [44]»
       Я: Так вот почему ты летаешь не только во сне!..

       У Марии сейчас я был мысленно обращён ко всем людям в мире, которые желали бы подхватить такое... Однако радостное волнение – без возможности всё им бурно охватить (реально и – не безответно!) за пределами этой небольшой комнаты, этого дома, и города, и даже страны, – оно отнимало у меня силы душевные и физические. Марии тоже стоило немалых усилий одаривать меня волшебной энергетикой. Ещё не открыв глаз, я услышал голос Марии:   
       – Слава, я хочу прибавить тебе энергии. Не трать её сам... 
       И всё-таки горение фитиля, зажжённого во мне вдохновением, она не ослабляла. И всё-таки мелодии, как единственная молитва романтика-мечтателя к Романтику-Богу, из уст моих текли свободно...
       Наконец Мария закончила, – я открыл глаза. Рядом были мама и тётя Наташа с дочкой.   
       – Ну? – спросила меня Мария, после того как потрудилась от души. – Как тебе? Что нынче скажешь?
       – Хорошо...
       Теперь уже, сидя на кровати, я брал в руки небольшие иконы, их разглядывал одну за другой: Мария сняла их со стены – дала мне иконы рассмотреть поближе, может, прикоснувшись к ним, что-то почувствовать... На одной из них было изображение Христа. Я взглядом своим как бы встретился со взглядом – Его! Этот взгляд притягивал, как живой... На секунду позабывшись, я лицом едва не коснулся Его, писанного на иконе, лица!..

       Голос из дальнего далёко (мне – протяжно – спустя годы): Кто-о это опять на миг забывается? – и кажется, даже ра-а-д сему мгновению: когда, вспоминая о том, что было, – сно-о-ва в песни-исповеди пишет «Он» с большо-о-й буквы (имея в виду человека, наречённого Богом)?..
   
       Может, Мария как экстрасенс не только с людьми, но и с иконами что-то делала? Подносила к ним свои чуткие, добрые руки, в которых сосредотачивала всю силу своих биотоков и через неё сама заряжалась сокрытой в иконах энергией веры и трудолюбия тех, кто их создавал? Чтобы изображаемое на них притягивало, почти физически?.. Не знаю...
      
       Н (мне, спустя годы): Таким, как на иконах, или не совсем таким ты представляешь реального – не обожествлённого – иудея Иешуа, всё равно: чему энергия взаимного притяжения сообщается, тем она и движет!
       Я: Православные иконы живописностью не блещут. Но чьи-то сумеречные поиски одухотворённого, – их потом кто-то способен подхватить иначе, по-другому... И тогда для внутреннего зрения засияет улыбка вечности, а для внутреннего слуха цветовая гамма – преобразится в гамму музыкальную...
                __________

       Возможно, цель творимого для меня Марией не совсем совпадала с моими собственными устремлениями...
       Возможно, не о Вечной Юности – чтобы её достичь – думала она, когда ради меня выкладывалась вся – и так однажды, после очередного моего с родителями посещения этой женщины и её горячих усилий, упала на кровать, в бессилии...
       Но если когда-то мне и вовсе не хотелось быть здоровым, то нынче я желал даже большего – и в этом видел столько здорового, что об ином средстве исцеления, кроме излучающего самоё Неувядание, и не помышлял...
               

44 Джеймс Барри, «Питер Пэн» (слова «Я – ЮНОСТЬ, Я – РАДОСТЬ» выделены мной).