Старая монета

Несколько авторских слов в защиту рассказа

Есть, обязательно где-то есть солидный, строгого облика гражданин. Реально просматриваю, как, прочитав рассказ, брезгливо, будто рептилию, отбрасывает он от себя книгу и шумно, с оскорблённым видом, возмущается перед кем-то из домашних:
- О, писака! Не верю! Это поклёп! Издевательство! Какими мелочными изображаются наши люди! С каким удовольствием смакуется их никчемность! Что ни человек, то совесть его – двадцать копеек?!. Не верю! Не может такого быть!..
Жизнь, увы, показывает, что такое бывает. Более того, совесть многих граждан вообще оценивается в считанные копейки. Простой, в подтверждение, пример: тысячи и тысячи граждан постоянно забывают  оплатить проезд в общественном транспорте. Совесть их, значит, стоит только три-четыре копейки (цена проезда в трамвае-троллейбусе-автобусе).
Именно из действий вот таких трёхкопеечников, а также некоторых случайных фигур, и составляются истории наподобие той, что произошла со старой монетой.

1

Было погодное сентябрьское утро.  Гаврильчик Вера, плотная сорокалетняя женщина,  копала на своём огороде для семейного завтрака картошку. Собралось её уже достаточно; Вера воткнула лопату в землю и наклонилась взять ведро,  но здесь увидела сбоку него какой-то тёмный кружочек.
Вера подняла его. Это оказалась старая, с тридцатых ещё лет, монета стоимостью двадцать копеек. Вера повертела монету в руках и уже хотела выбросить, однако передумала. У монеты, хоть и отдалённо, всё же было какое-то сходство с теперешней, восьмидесятых лет, двадцатикопеечной монетой. При невнимательности и спешке их, пожалуй, кто-нибудь мог и спутать. Почему, в таком случае, не попробовать. Может, получится. Вера опустила монету в карман.
Управившись с домашними делами, поехала Гаврильчик со своей окраины в центр, на рынок. Возле пивного ларька, где она работала продавщицей, уже топтался десяток мужчин. Ну, известно, чего эти птахи так рано сюда поприлетали. Головы болят после вчерашнего. Пивом жаждут себя отлечить. Что же, подлечим, соколики.   
Открыв изнутри окно, Вера бросила несколько зорких взглядов на очередь («уже выстроились; о, здесь они всегда действуют чётко»), наметила себе мужчину с лицом особенно страдальческим и начала продавать. Страдалец вскорости подступил к окну, подал Гаврильчик рубль. И это было хорошо. Ибо тот мог дать ей денег ровно по цене пива, или немного выше, и задуманная ею комбинация тогда бы не удалась. Она пустила из крана в бокал умеренную струю, набрала мелкими монетами сдачу (засчитав туда и старую монету, которую дома очистила наждачной бумагой) и протянула мужчине. Он безразлично принял сдачу, высыпал в карман брюк, отошёл в сторону; Вера услышала, как он за дощаной стенкой ларька, видимо глотнув уже, с облегчением выдохнул.
«Побольше бы таких,- подумала Вера. – Хороший был бы навар.» (Уважаемый читатель не первый день живёт на свете и, конечно, понимает: недоливы, разбавления; оно так всюду; традиция, так сказать… Всё, всё, дальше.) «И не забывать – вежливость, культура. Они, хоть и пиюжники, а тоже любят хорошее обхождение. И меньше будет на меня подозрений.»
- Так, а вам?.. Два бокала? Пожалуйста… Сырок не хотите?..

2

Фамилия исстрадавшегося была Грик. Накануне, вечером после работы, отметился он с друзьями в таких популярных среди простого люда учреждениях, как ресторан «Кресты», кафе «Заугольное», рюмочная «Подъезд» и этим утром чувствовал себя неважно.
Пиво немного помогло. Вот если бы ещё и закурить. В ларьке «Беломор-канала» не было (Грик курил только «Беломор-канал»; последнюю «беломорину» выкурил, поднявшись). Грик пошёл с рынка и через несколько минут остановился возле газетного киоска, находившегося вблизи от главного входа в учебный корпус университета. Внутри киоска сидела девушка.
- Анька, ты уже здесь?
- Здесь, не видишь… А ты что, соскучился по мне? Полчаса назад виделись… Почему не идёшь на работу?
- «Беломор» кончился, пришлось к тебе завернуть… Есть?
- Конечно. Давай деньги.
Грик выгреб из брюк деньги, начал пересчитывать.
- Э… что такое?.. – произнёс вдруг удивлённо он. – Её же не было у меня… Откуда… Не понимаю я…
- Что, папа?
- Да вот, монета… Старая… Не было же… Стой, стой… Знаю!.. Ага!.. Это та, из пивнухи, её мне совганула! Она, конечно… кто же ещё… Рубль ей дал, так она мне со сдачей… Вот, холера! А?.. Что, назад идти к ней? Разобраться…
- Ну, что ты, папа! Надо было там, на месте, глядеть. А теперь ты уже ничего не докажешь.
- Ты так думаешь?
- Ничего ты уже не докажешь.
- Жаль… Вот сделала, а?.. Да и я маху дал… Не посмотрел… Я же доверяю…
- В другой раз будешь смотреть.
- В другой… Мне за теперь неприятно… Двадцати этих копеек мне, конечно, не жаль. Ничего особенного за них не купишь… Ну, хлеба булка… Надурила… вот что не нравится…
Молча Грик потоптался на месте.
- Анька, слушай, я вот что надумал. Возьми у меня эту монету. Совгани её кому-нибудь! Мне совганули, так что я, дурнее всех? Найдутся и ещё… Совгани!
Аня поморщила лицо.
- Возьми, чего ты… Жаль всё же, что пропадут… А то как-то досадно. Каждый хоть на двадцать копеек, а хочет тебя обколпачить…
- Так уже и каждый… Ладно, давай… Экономистом, смотрю, стал! Копейки считаешь! А на выпивку так червонцы выбрасываешь!
- Эх, Анька, что поделаешь… жизнь такая… Гнёшься днями на этом заводе, радости мало видишь, ну и подумаешь когда-нибудь: дай хоть выпью немного, а то…
- Хватит, хватит… «Выпью»… Вот тебе твой «Беломор»… Иди. На работу опоздаешь.

3

Отец закурил папиросу и пошёл. Не зная ещё, что делать с монетой, Аня завертела её в руках. Появился в окне человек; Аня отложила монету в сторону, занялась этим человеком и о монете забыла.
Однако позже, когда покупателей перед нею не было, она рассеянно глянула вокруг себя и снова увидела старую монету. Несколько секунд неуверенно, с сомнением глядела Аня на монету; затем усмехнулась. «Совгану», - подумала она. – Не ради денег. Какие здесь, и правда, деньги. Ради эксперимента. Посмотреть, найдутся ли ещё «дурные»… Надо только правильного «кадра» выбрать…»
Впереди был почти целый день нудного торчания в этом киоске, и захотелось ей хоть теперь немного развеяться.
Подходящего «кадра» пришлось Ане ждать весьма долго. Брали у неё разную мелочь, как газеты, проездные талоны, и расплачивались соответственно малыми деньгами.
Наконец из университетских дверей выскочил коренастый, в клетчатом пиджаке студент, подбежал к киоску и сунул в окно пятёрку.
- Пожалуйста, общую тетрадь, за сорок копеек. Быстрее, прошу вас. Преподаватель на пару минут отпустил.
Аня взяла пятёрку студента, подала ему общую тетрадь и, заглянув в фанерную коробочку с деньгами, стоявшую у неё под прилавком, развела руками.
- Ой, что же делать? – проговорила она огорченно. – У меня нет рублей дать вам сдачу. (Рубли у неё были, однако студенту показывать их она не собиралась.) Я могу вам только монетами…
- Давайте, давайте! Быстрее, ещё раз прошу, времени нет.
Аня отсчитала целую пригоршню монет (была там и старая), подала студенту. Он высыпал монеты в боковой карман пиджака и побежал назад. «Да, хватает иванушек»,- подумала Аня, глядя ему вслед. И зевнула. Как ни странно, даже незначительного подъёма самочувствия от своей маленькой, со вкусом проведенной операции она в себе не находила.

4

В третьем часу занятия у Тереха, студента, купившего в киоске общую тетрадь, закончились. В университетском буфете употребил он пару сарделек с булкой и кофе, подался в общежитие, бросил в своей комнате портфель и сразу же заспешил в комнату сорок седьмую. Учебный год только ещё начался, но мужскую часть общежития уже захлестнула эпидемия, что называется, азартных игр, и одним из очагов эпидемии была сорок седьмая комната.
Когда Терех вошёл, там вокруг стола рассаживались пятеро студентов, и только один студент не проявлял к мероприятию никакого интереса и, наподобие покойника – с бескровным отрешённым лицом, со сложенными на груди руками, в одежде, туфлях,- лежал неподвижно на кровати.  Взгляд его был устремлён в потолок. Терех, как последний, замкнул дверь и подсел к столу. Начали в «двадцать одно».
Хорошая карта пошла Тереху и в этот раз. (Играли они, постоянной компанией, уже несколько дней подряд. Больше выигрывал Терех. Остальные по этой причине прониклись к нему неприязнью.) Денег в пиджаке Тереха прибавлялось. Однако наконец он «залетел». Ставить в банк нужно было много. Терех зачерпнул из кармана ладонью деньги, взялся их отсчитывать. На поверхность денег вылезла старая монета.
- Э друзья! – вскрикнул Терех. – Проигрываете, так уже и занимаетесь лишь бы чем? Так не пойдёт!.. Ну, что молчите? Не узнаёте? Чья?
Все недоуменно смотрели на старую монету.
- Ф-фокусники! Что, чистенькие все? Но кто-то же подсунул! Не я же себе! Денег уже у кого-то нет, так вот…
- Слушай!.. Ты… не раскрывайся, словно чемодан… - раздражённо проговорил студент Бутович, который больше всех проиграл и поэтому был сильно не в духе. – Никто тебе её не давал, не выдумывай. Никому это не надо… А если кто и дал… ничего, жив будешь. И так вон полный карман денег набил!
- Ну и что, что набил? Пусть у меня хоть мешок денег будет, тебя это не должно чесать! Это мои деньги, я их законно выиграл! Играть нужно, а не химичить!
- Во кулак! За копейки как дрожит! Первый раз такого вижу!
- И последний! С вами я больше не сяду!
Терех швырнул старую монету на стол и шагнул было к двери; но монета от  стола отскочила и попала Бутовичу в щеку.
- А, это! – крикнул Бутович и ударил Тереха в плечо. Терех назад, и они стали драться. Остальные игроки взяли сторону Бутовича и поддержали его кто словом, а кто и делом. Бутович тогда схватил лежавший на тумбочке пружинный эспандер, замахал им, отогнал всех от себя, быстро отомкнул дверь и выскочил в коридор; игроки повалили следом. По коридору в это время шли два студента, жившие в одной комнате с Терехом, его приятели, и бросились его выручать. Все сцепились в клубке.

5

На эти бурные события по-прежнему не реагировал студент Иванов, пластом лежавший на кровати. Иванову в жизни не везло. Он был сирота; к тому же непрактичный, созерцательный. Всё вместе это означало постоянную бедность. Двое суток назад он скромно пообедал в студенческой столовой на последние деньги и с того времени, кроме нескольких сухих хлебных корочек, найденных им в шкафу для посуды, ничего больше не ел. Ситуация осложнялась тем, что однокомнатники его были детьми родителей сановитых, на отсутствие денег не нарекали и кормиться любили в предприятиях общепита, не обходя порой и рестораны; каких-то их чая-сахара-батона, как назло, в комнате теперь не имелось. Собственные же чай и сахар, тоже последние, Иванов расходовал утром того дня, что и деньги. До стипендии ещё было далековато.
Не дай бог, не дай бог.
Усугубляло положение и ещё одно обстоятельство – Иванов уже не решался одалживать. Когда-то, в начале своего студенчества, он частенько занимал деньги; теперь же, на третьем курсе, эти хронические одалживания стали для него неприятными, тягостными, и он в конце концов постановил, что лучше голодать, но не просить и не унижаться, а там, ну, не сегодня, так завтра, что-нибудь да наладится,- не умирают же, кажется, в нашей стране люди от голода. А посколько находить какой-то выход из этой напасти необходимо, то: 
1) Не взять ли да занести в скупку своё зимнее пальто?.. Да, единственное. Да, не будет в чём ходить. Но… до той зимы ещё нужно дожить.
2) Или, может, подкараулить на улице, возле магазина какого, вислоухую бабку. Она будет в кошельке деньги пересчитывать, а я – гад, конечно, буду, да ладно – деньги выхвачу, туда-сюда между публикой, бабуля только ртом зевает.
3) В кантору какую-нибудь можно залезть. Или магазин. Деньги у их там где-то остаются же после рабочего дня.
Обдумывая так и сяк эти варианты, в осуществление которых он и сам не верил, Иванов начал переворачиваться на бок (отекла спина) и усмотрел на полу старую монету. Глаза его, до этого замутнённые, блеснули и выбросили в комнатный простор пучок бриллиантовых лучей. Он встал, подошёл шатающейся походкой к монете, поднял, уяснил себе её сущность, затем – глянул в окно. Там, в сотне метров от общежития, издавал звуки и шевелился тот самый рынок. «Что, если повезёт, выгорит?» - подумал Иванов.
- Прошу, помоги! Помоги! – воскликнул он, воздев руки вверх (хотя до этого о всевышнем никогда не задумывался).
Он сунул монету в карман и выступил в коридор. Здесь всё ещё ходила сеча. Иванов немного посозерцал зрелище, затем прошмыгнул мимо воителей, вышел из интерната и побрёл на рынок.
Богатый, щедрый, роскошный был рынок. Его прилавки, казалось, трещали под тяжестью всевозможных даров природы. О, гнусная, беспросветная зависимость от этих конвейерным способом размноженных фетишей, этих побывавших в самых невероятных жизненных клоаках кусочков бумаги и металла! Есть они – и ты что-то значишь, нет – и ты воплощённая бессмыслица, шорох, тень, ибо не можешь установить свои права даже над обыкновенным помидором. Иванов долго таскался между рядами, пристально всматриваясь не только в дары природы, но и в глаза владельцев даров – на предмет отсутствия в них (глазах) интеллекта. К его досаде, глаза интеллект показывали и даже усиливали его, едва только замечали, что за ними кто-то наблюдает. Выгорать явно ничего не собиралось. Иванов, отчаявшись, собрался уже идти назад в общежитие, как стал свидетелем такой сценки.
У маленькой сухой бабушки покупал яблоки интеллигентного вида – костюм, галстук, высокий лоб – мужчина. Яблоки, краснобокие, средних размеров, лежали на прилавке в кучках; пять яблок было в каждой кучке. Бабушка перед собой на ладони держала несколько монет.
- Так сколько вы это мне копеек дали? – спрашивала она, всматриваясь прищуренными глазами в монеты.
- Сорок, сорок,- говорил успокаивающе мужчина. – Три монеты дал: пятнадцать, пятнадцать и и десять. Вместе сорок. За две кучи. Не бойтесь, не обману.
- Дитятко моё, я не то что боюсь… Просто не вижу… Очки свои побила, так слепая теперь… деньги не могу отличить…
- Всё нормально, не бойтесь. Сорок копеек вам с гарантией.
Мужчина побросал яблоки в свою сумку и отошёл, а Иванов встрепенулся. Эта бабушка здесь, на рынке, была для него единственный, пожалуй, шанс, чтобы попробовать сбыть монету. Слепая же почти! Иванов достал из кармана монету, сделал к старушке шаг… и остановился. Боязливость не пускала его. Но голод! Голод обладает большою движущей силой, и очень жаль, что сейчас невозможно установить, какое содержание было у желудка того или иного исторического героя накануне осуществления им (героем) подвига, иначе обязательно бы выявилось, что многими героями двигала не страшенная ненависть к врагу, а страшенный голод. Иванов пересилил себя, принял развязный вид и подступил к старой.
- Почём, бабушка, твои яблоки?
- Одна кучка двадцать копеек, дитятко.
- Ну, на тебе как раз двадцать копеек.
- Двадцать?
- Двадцать, двадцать. Нормалёк, бабуля. Не бойся, не обману.
Всегда медлительный, Иванов на этот раз не стал тянуть; он сгрёб свои пять яблок, затолкал в карманы и дал хода. Возле рынка находился заросший молодым лозняком пустырь. Иванов забежал в самую гущу, упал на спину, выхватил из кармана яблоко и…

6 

Станислава Филипповна жила вблизи города в деревне. Яблоки на рынок привезла со своим человеком, Степаном Степановичем. Покупали яблоки мало; продавал их сам Степан Степанович; потом ему захотелось походить, глянуть на местную жизнь; и только он отошёл, как начали появляться покупатели. Станислава Филипповна им и не особенно радовалась, потому что боялась напутать с деньгами; облегчением для неё было, когда снова увидела она тонкую прямую фигуру своего мужа.
- Ну как? Что? Покупают? – спросил, с покровительственными нотками в голосе, Степан Степанович.
- Три рубля, пока тебя не было, приторговала.
- Оо! Три!.. Хорошо. Пошло дело.
- Если так будут куплять, час ещё побудем, и домой. Бери деньги. Пусть у тебя будут.
Степан Степанович, хоть был человек пожилой, но зрение, в отличие от Станиславы Филипповны, имел орлиное. Старую монету заметил он ещё в ладони жены.
- Ну-ка, стой! Что это такое! Какие это у тебя деньги? А?.. Ну, вот, езди с тобой. Стоишь тут как
пугало!
 Станислава Филипповна неспокойно зашевелилась.
- Что, что?.. Тише немного, люди здесь.. Что?..
- Доверять тебе нельзя – вот что! Старые двадцать копеек тебе всунули! Вот, с тридцатого ещё года…Не видела? Совсем ослепла?.. Тфу!
- Тихо, тихо, слышу-то я ещё хорошо… Старая?.. Ой, злыдни!.. И что, никуда она уже не пойдёт?
- Конечно. Что с неё толку.  Под забор, и всё.
Станислава Филипповна, с сожалением повертев монету, сделала движение, чтобы её выкинуть.
- Подожди, подожди… Не надо… - произнёс вдруг Степан Степанович.
- Зачем она тебе?
Степан Степанович немного подумал.
- Дай её сюда… Прохвосты, а?.. Нет, так не будет…
Живо он зашагал к пивному ларьку. Отстояв несколько минут в очереди, он подал Гаврильчик рубль и благосклонно сказал:
- Добрый день, дочка. Бокал пива, пожалуйста.
Гаврильчик налила бокал, протянула вместе с ним Степану Степановичу сдачу и занялась другим мужчиной. Степан Степанович отошёл в сторону и посмотрел на сдачу. Двадцатка в ней была. Тогда Степан Степанович опустил бокал на приставленную к ларьку пустую бочку и быстро проделал такую комбинацию: взял из ладони двадцатку и бросил её в карман, а вместо неё положил в ладонь старую монету. После чего забрал бокал и с самым сокрушённым видом вернулся к окну.
- Эх, дочка, и не стыдно тебе?.. Такое надо мной сотворить… Вот, смотри. Чего ты мне её всунула? Или думаешь, если дед, то уже и и ничего не разберусь, меня легко обдурить?.. Не думал я…
Гаврильчик, увидев в его ладони среди других монет старую, очень напоминавшую утреннюю, на мгновение смешалась, однако тут же поджала губы и строго, независимо произнесла:
- Мужчина, вы что?.. Не давала я вам её. Стану я из-за каких-то двадцати копеек совесть свою марать.                Вы, мужчина, что-то не такое здесь говорите.
-  Как же не такое, как же не такое?.. – Степан Степанович заволновался. – Вот же она, вот! Ты свою совесть марать не будешь, а я, значит, буду?.. Люди, вы слышали, как она на меня?..
Степан Степанович с взбудораженным видом оглядывался по сторонам и прерывисто дышал, как человек, получивший тяжёлое оскорбление, терпеть которое дальше просто никак невозможно. 
Гаврильчик быстро сообразила, что дело нужно быстрее замять, иначе могут быть неприятности – поверят же легче мумии этой трухлявой, чем ей, да ещё с её проклятым носом (Гаврильчик попивала, и нос имела соответствующий). Певуче-приязненно она заговорила:
- Мужчина, знаете, может и действительно от меня к вам эта монета попала… За день столько денег наперебираю, что к вечеру голова распухает, могу чего-нибудь и не заметить… Вот, может, и эту монету пропустила. Откуда она ко мне попала – ну, совсем, совсем не знаю. Делайте со мной что хотите, но не скажу, потому что не знаю.
- Хм… Бывает, что ж… Хм… Бывает… - бормотал Степан Степанович, продолжая, однако, ещё хмуриться.
- Бывает, вы же сами понимаете… Дайте, пожалуйста, эту монету, я вместо неё вам новую дам.
Обмен был сделан, и Степан Степанович от окна отошёл. Он себя чувствовал бодро.
Гаврильчик же долго мерекала, что это за монета: откопанная ею утром на огороде или какая-то другая, тоже пущенная кем-то в обращение. В конце концов она решила : её надули. Настроение её испортилось. Старую монету бросила она в мусорное ведро. Но торговать-то надо. Исподлобья смотрела Гаврильчик на головы, что одна за одной появлялись в окне, и то и дело тихо, сама себе, шипела:
- Ы-ы, шакалы… Обормоты… Ползают здесь… Чтоб на вас короста…

Навар, впрочем, в этот день получился весьма неплохой.

                Авторский перевод с белорусского