О Двенадцати, о Блоке, о Боге

В школе я каким-то образом ухитрилась не читать поэму Александра Блока "Двенадцать", за что сейчас говорю себе спасибо. Уверена, если прочла бы её тогда, то своим ещё незрелым умом отринула это произведение навсегда, как неудобочитаемое и не нужное. Правильно говорят - всему своё время. И вот это время наступило!

Блока я люблю. Скифы, стихи о Прекрасной даме, о Родине, другие лирические стихотворения, насыщенные настроениями, интонациями, образами, я почитаю за самую высокую поэзию.

Учебники литературы учили меня, что поэму "Двенадцать" надо понимать, как эпос революции и гимн новому светлому будущему в лице революционного отряда из двенадцати человек (двенадцать апостолов), которые идут тёмной ночью (поверженный старый мир) сквозь метель (трудности и лишения) строить счастливое свободное общество (царство коммунизма).

А Иисус Христос (персонаж, о котором не умолчать) - это символ святости богоугодного дела революции. Про то, почему благословляющий революцию Иисус Христос в таком случае не в терновом венце, а в легкомысленном "венчике из роз" - внятного объяснения в учебниках не было, а учителя объясняли кто во что горазд.

Я прочла поэму несколько раз (читается легко), и с каждым разом всё больше убеждалась, что в учебниках было написано неправильно. В переводе с латинского слово "революция" означает беспорядок, то есть состояние общества, в котором нет порядка, а есть состояние анархического безвременья – старый мир разрушили, а новый не построили.

Может, поэтому Иисус Христос не рядом с отрядом, а парит впереди него "белой поступью надвьюжной" не в конкретном образе Бога, а "снежной россыпью жемчужной", как видение-предостережение идущим.

Отряд из 12-ти вооружённых людей – это маленькая модель нового общества, оно же символ насилия, а ничего хорошего насилием не построить, какие бы благие цели общество не ставило. Революция, она же революционный переворот, сокрушила нравственный эталон человеческого существования, низвергла Любовь - основу нравственности и совести.

Иисус Христос – тот самый эталон высшей морали, на который равняется любое справедливое общество и выстраивается линия земной жизни. Нельзя уничтожать основы, это грозит страданиями и гибелью.

"Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков; не нарушить пришел Я, но исполнить, Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота или ни одна черта не прейдет из закона." /Матфей, 5:17, 18./

Потому и парит Иисус в метели не в терновом венце (символ мученичества), а "в белом венчике из роз" - символе святости и непорочности. И кровавый флаг в Его руках – не символ революции, а знак напрасно пролитой крови.
Но вряд ли поймут 12 антиапостолов появление над ними Христа - они призваны революцией свершить насилие, им разрешено "грабить награбленное" и убивать, поэтому они идут:

... без имени святого
Все двенадцать - вдаль.
Ко всему готовы,
Ничего не жаль...

Из дневников Блока известно, как восторженно он принял февральскую революцию и период до октябрьской переживал, как звучание "мирового оркестра народной души" и призывал "слушать революцию".

И вдруг в январе 1918 года этот тонкий лирик, этот чувствительный романтик пишет поэму о революции! Поэма написана не высоким блоковским "штилем", а честушечно-балаганным языком, приплясывание которого не мешает ощутить антиреволюционную интонацию.

Это сразу поняли советские идеологи и умело подстраховались - "перекроили" идею поэмы в свою пользу, не обращая внимания на мнение автора: "... те, кто видит в "Двенадцати" политические стихи, или очень слепы к искусству, или сидят по уши в политической грязи, или одержимы большой злобой,— будь они враги или друзья моей поэмы." /Александр Блок. "Поздние статьи"/.

Советской власти нужны были литературно-идеологические подпитки, и поэма Блока "подвернулась" кстати.

В дневнике от 10 марта 1918 года Блок записал: "О. Д. Каменева (комиссар Театрального отдела) сказала Любе (жене Блока): "Стихи Александра Александровича (Двенадцать) — очень талантливое, почти гениальное изображение действительности. Анатолий Васильевич (Луначарский) будет о них писать, но читать их — не надо (вслух), потому что в них восхваляется то, чего мы, старые социалисты, больше всего боимся".

"...большевики правы, опасаясь "Двенадцати". /А.Блок. Запись в Дневнике/.

Корнелий Зелинский, будущий литературный критик, вспоминал, как осенью 1918 года встретил Александра Блока на Невском. Тот стоял перед витриной магазина, за стеклом которой были вывешены плакаты со строчками из "Двенадцати": "Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем" и "Революцьонный держите шаг, неугомонный не дремлет враг". И под каждым лозунгом стояла подпись "Александр Блок".
Зелинский обратился к Блоку: " ... для нас радость и неожиданность, что и вы вошли в нашу борьбу". "Да, - смутился Блок, - но в поэме эти слова произносят или думают красногвардейцы. Эти призывы не прямо же от моего имени написаны!", — и поэт будто с укоризной посмотрел на меня."

Одни поняли, но утаили, другие не поняли и осудили, третьи разобрали поэму на цитаты, представив их мнением самого автора.

Не от оттого ли Блок перед смертью потребовал от жены обещание собрать и уничтожить все до единого экземпляры поэмы ("Люба, хорошенько поищи, и сожги, все сожги"...) Думаю, Александру Александровичу невыносимо было сознавать, что его детище (о котором он сказал "Я - гений!"), поняли превратно! Или поняли правильно, но переврали специально!

После поэмы "Двенадцать" (в том же январе 18-го написаны "Скифы") Блок ничего более не написал, на все вопросы отвечал: "Все звуки прекратились… Разве вы не слышите, что никаких звуков нет?" О жаловался первому иллюстратору поэмы Анненкову: "Я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь! Мы задыхаемся, мы задохнёмся все. Мировая революция превращается в мировую грудную жабу!"

Ох, ты горе горькое!
Скука скучная,
Смертная!

Оркестр революции замолчал для Поэта раз и навсегда. Больше того – превратился в шум, который мешал жить. Предвидение Блока о революции, как насилии, оправдалось – в феврале 1919 года его арестовала петроградская ЧК по подозрению в участии в антисоветском заговоре. Блок пробыл в тюрьме всего полтора дня (заступился Луначарский), но эти часы надломили его и вызвали резкое ухудшение здоровья.

Отряд из двенадцати разбойников-уголовников (в зубах – цыгарка, примят картуз. На спину б надо бубновый туз), идущий в вьюжную ночь грабить и убивать, разросся до масштабов советского государства.... Винтовка – их железный аргумент, они стреляют даже в Бога (кто "от пули невредим") и в то же время Его же просят "Господи, благослови!" Цинично просят Бога благословить их на убийства!

Свобода, свобода,
Эх, эх, без креста

В том же году Блок записал в дневнике: "… под игом насилия человеческая совесть умолкает; тогда человек замыкается в старом; чем наглей насилие, тем прочнее замыкается человек в старом. Так случилось с Европой под игом войны, с Россией — ныне".

Потому и идёт за отрядом старый пёс, но идёт не как отвергнутый старый мир, а как мир патриархальный, устойчивый, основанный на Божеских законах.

Но Бог милосерден, он не оставляет без милости даже разбойников, они для него хоть и грешники-безбожники, но заблудшие овцы, которых можно спасти. Потому и стелется над ними "поступью надвьюжной", метелью заметает, снежинками слепит, словно хочет остановить ...

Впереди - с кровавым флагом,
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз –
Впереди - Исус Христос

Эти строчки - самое трогательное, пронзительное и отчаянное в своей безнадёжности место в поэме.
Не услышит Христа революционный отряд, хуже того, стрельнёт в него "из винтовочки стальной" как в помеху на пути и пойдёт дальше антихристом, сметая всех неугодных и лишних. Сами себе командуют: "Революционный держите шаг!" и сами о себе говорят: "Неугомонный не дремлет враг!"

Черное, черное небо.
Злоба, грустная злоба
Кипит в груди...

Чёрный вечер – революция, белый снег – надежда, ветер на всём белом свете – лихое время ...
Но Блок в конце поэмы упоминает о Боге - значит, надежда на спасение человеческих душ остаётся.



Иллюстрация к поэме "Двенадцать" - автор Ю. Анненков, 1918.