По краешку судьбы. Истоки - повесть

Истоки
/ По краешку судьбы/                Асия Турашкызы
повесть
  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 
 Посвящается всем журналистам, погибшим  в борьбе за правду и справедливость.
Любовь - это проявление бессмертного
начала в существе смертном.
Платон
       Дария сидела в редакционной комнате и просматривала сценарий литературной передачи, принесенной ей автором накануне. Вскоре ее вызвали по телефону к главному редактору. Он сообщил ей довольно приятную новость. Из Москвы едет ведущий популярной телевизионной программы, Максим Молодов для подготовки совместной передачи об Абае. Ей было поручено помочь. Дария обожала передачи с его участием. У Максима была внутренняя сдержанность, интеллигентность, которые ей всегда нравились в мужчине. Если приглашенный вел себя достойно, глаза Максима светились мягко, понимающе, если же грубо, бесцеремонно, то они смотрели с каким-то сожалением, словно говорили: "Напрасно вы так делаете, напрасно..."
      И вот открывается дверь, и на пороге он - кумир миллионов зрителей - худенький, высокий, порывистый, жизнерадостный. Он ласково поздоровался, представился, и они заговорили. С ним было удивительно приятно говорить. Та легкость, с которой он вел себя на экране, была присуща ему и в жизни. Максим сразу же составил список литературы, решил пойти в библиотеку, часть книг обещала принести Дария. К ней он отнесся как к старому товарищу, давней коллеге. Все женщины на телевидении заметно оживились. Они и так-то были самыми экстравагантными дамами в городе, а сейчас фантазия еще больше преобразила их: невероятные разрезы, банты, брюки, космическая косметика - голубые, розовые, фиолетовые цвета... Прошел слух, что Максим разведен.
     В один из субботних вечеров главный редактор решил пригласить на ужин к себе московского гостя. Несколько женщин вызвались помогать, и Дария в их числе. Немного покачиваясь на маленьких каблучках, она носила тарелки, накрывала на стол. На ней было яркое шелковое платье с длинными рукавами на манжетах. За столом Дария нервно шутила, кокетничала, что ей было совсем не свойственно. И что же? Все ее неловкие попытки понравиться оказались напрасными. Весь вечер Максим обсуждал с главрежем какие-то непонятные проблемы. Один раз только потанцевал с ней и опять ушел на балкон к мужчинам. В конце вечера она почувствовала себя опустошенной. Пошла на крошечную кухню и с каким-то остервенением начала мыть посуду, на что хозяйка квартиры заметила: "Вы, Дариюша, устали очень, идите домой". В глазах ее было сочувствие и понимание. И она ушла потихоньку, ни с кем не простившись. Московский гость был к ней совершенно равнодушен.
     На следующий день Максим и Дария составляли текст передачи. Он замечательно пишет, она хорошо редактирует. Они словно дополняли друг друга, и получался безупречный текст. Неожиданно они обнаружили, что понимают друг друга с полуслова. Это были счастливейшие мгновения в ее жизни!
Из редакционной комнаты иногда раздавался громкий заразительный хохот. Это шутил Максим, а Дария подхватывала его шутки. О Боже, как он хорошо чувствует женщин: "Марина так заразительно смеется, хотя немного вредноватая; Камка, диктор, очень красивая", - всех заметил, никого не пропустил и, оказывается, с восхищением смотрит на ее яркие блузки. Максим часто иронизирует над Дарией, улыбается, а в глазах - огоньки, добрые, лукавые. "Любишь термины, ты ученая", - говорит он. Обращается к ней запросто на "ты", как к старому товарищу, а ведь она старше его больше чем на десять лет. У журналистов так и заведено, до старости не назовут по имени-отчеству. Они часто беседуют на философские темы. Максим утверждает, что сейчас важно осмыслить место человека в истории, понять, что дали людям прошедшие семьдесят лет социализма. Последнее время он увлекся философией и социологией, учится заочно на философско-экономическом факультете МГУ, подумывает, быть может, заняться политической деятельностью.
     Дария спрашивает его:
     - Считаешь ли ты, что на зло надо отвечать злом? Кто прав, Конфуций или последователи буддизма?
     Максим внимательно смотрит на нее:
    - Я думаю, все зависит от конкретной ситуации. Иногда надо мстить. Ну, вот ты идешь по улице и вдруг на тебя накинулся пьяный, ты же будешь отбиваться. Не люблю общие места, общие теории и голое их в жизни применение. Нужно смотреть на живой процесс. Например, взяли теорию Маркса, применили к жизни, и что из этого вышло, мы хорошо видим. Солженицын пишет, что Ленин вообще не понимал природу русского мужика...
    - Так ты совсем ничего не видишь положительного в революции, в том, что у нас было?
     - Нет, не вижу.
     - И спокойно отнесся к перестройке, ко всему, что за этим последовало?
     - Совершенно спокойно. Уравниловка ничего не дала нашему обществу. В нем должны быть и богатые люди. Люди от природы не равны по своим возможностям, и им нужно дать возможность развиваться, а не кроить всех на один манер.
     - А мне жаль те годы. У нас была вера в коммунизм, в светлое будущее, мне жаль Николая Островского, написавшего такую мужественную, такую искреннюю книгу... Теперь его выбросили из школьной программы.
     - Ностальгия по застою? Мне это знакомо. Нет, теперь возврата к этому не будет. Тоталитаризм родился из утопии, что жизнь общества можно втиснуть в схему, что общественными и природными процессами можно запросто управлять, навязать обществу одну идеологию. Однозначной системы ценностей просто не существует. Каждая система настолько своеобразна, неповторима и уникальна, как автономна каждая человеческая судьба. Теперь мы будем развиваться, как свободное демократическое общество, где будет место свободному формированию мысли, где каждый будет исповедовать ту религию, которая ему по душе, и со временем, возможно, станем такой страной, как Швеция.
     Чувствовалось, что на мировоззрение Максима сильно повлияло чтение философской литературы. Он так любил говорить о единстве и борьбе противоположностей. Их, должно быть, говорил он, равное количество, как спрос и предложение в экономике. Уклон влево, уклон вправо, и начинается борьба - основа всего движения. Влияние философии чувствовалось и в его поведении. Он не принимает самопожертвования - для него это момент, когда добро превалирует над злом. Надо, чтобы человек поступал и по внутренней необходимости, и по долгу. Это идеальное состояние он берет за основу в поведении людей и старается ему следовать сам. Он видит идеал в самой жизни, в самой действительности, и ему не нужно, как романтикам, постоянно разочаровываться в жизни. Мир самодостаточен, и нужно, находясь в нем, быть реалистом, принимать его таковым, каков он есть. Не быть романтичной советует он и Дарии. Она идеализирует людей, любит универсальное знание, проводит параллели между наукой, жизнью, искусством, ищет общее, что их объединяет. А он, наоборот, не любит смешивать. Наука должна быть наукой, искусство - искусством. Максим мечтает написать обобщающий труд, быть может, концепцию развития России. Журналистика удовлетворяет его только наполовину.
     Дарии он нравился все больше и больше.
     Он был не похож на нее, он  казался ей смелым, способным на поступки. Она делала робкие попытки перевести их разговоры в сферу чувств, поведала, как в молодости хотела испытать раздвоение чувств, так жизнь ее наказала - раздвоена сама жизнь. Рассказала о двух своих знакомых, которых познакомила для создания гуманитарного общества, а у них вышел роман, который тоже ничем не закончился. Потом поделилась с ним, что ей грустно возвращаться домой одной. Он внимательно слушает, но даже бровью не поведет. Видимо, как женщина, она его совсем не интересует. « Наверное, она не в его вкусе», - горько думала Дария.
Да, правда, она ведь намного старше его, другой национальности. Она недоумевала: зачем тогда он тянется к ней? Что, изучает типы людей, пригодится в работе? А может, он балансирует между более теплым отношением и дружеским? Она придумала себе эту "соломинку" и держалась уже только за нее. И все же, вздыхала она: « Как он сдержан. Все наблюдает, изучает..».
     Как-то Максим говорил по обыкновению о чем-то серьезном. Она слегка коснулась его руки. Реакция была неожиданной - он быстро отдернул руку. То ли мысль она ему сбила, а ведь он прежде всего любит мысль, то ли вообще не допускает никакой интимности. Она внутренне сжалась. И все-таки после этого прикосновения что-то изменилось в их отношениях. Теперь он внимательно слушает ее рассказы о знакомых мужчинах. Он потихонечку, осторожно выясняет, кто ей нравится больше всех. И у него рефреном вырывается вопрос: "А сколько ему лет?" Говорили о главреже. Она: "Мужской тип, все спешит, торопится, рацио". А он: "А тебе какой нравится?" - "Мне женский тип, человек хотя бы выслушает тебя до конца". Радостная улыбка тронула его губы. Он доволен ответом. Затем, также исподволь начал выведывать ее мнение о главном редакторе. "Да вредный какой-то. Говорит нормально, потом возьмет и скажет какую-нибудь гадость, съязвит". А потом она видела, как Максим стоял в коридоре с главным. Они беседовали о чем-то, курили. Высокие, красивые, с затаенной силой в глазах, один пожилой, другой молодой. Она прошла мимо них, кивнула им и заметила, что в их глазах засияли искорки. Сегодня она хорошо выглядит: в мини-юбочке, пушистом розовом свитере, с коротенькой стрижкой, покрашенной под красное дерево.
     Максим не приходил на студию несколько дней, а ведь нужно было работать над сценарием. У нее одной почему-то работа не клеилась.
     Наконец он пришел, невеселый, разбитый.
     Дария вспыхнула, увидев его:
     - Что с вами, Максим Сергеевич?
     Взгляд его серых, немного угрюмых глаз неожиданно смягчился. Огоньки мелькнули в глазах.
     - Да, понимаешь, тоска, сплин, так сказать, ничего неохота делать.
     Он посидел, полистал журнал. Потом встал:
     - Ну, я пошел, иду в театр. Вот взял билет на Мольера, - он показал билет.
     - Какая скука! - ответила Дария.
     - Почему?
     - Ну, восемнадцатый век. Ничего нет посовременней?
     - Что, классика хуже современных пьес? Уже так? - он иронично посмотрел на нее.
     Она покраснела.
     - Ну ладно, пойду прогуляюсь перед спектаклем.
    Он вышел и исчез. Ровно на неделю. Она была в ужасе. Передача через несколько дней, а его все нет и нет. И Дария отправилась искать его в гостиницу.
     Оказалось, что он просто заболел. Максим обрадовался, едва она вошла. Мужчины так беспомощны, когда болеют. Марина, журналистка, приехавшая с ним вместе из Москвы, лечила его, как могла, - медом, чаем, денег ни у кого не было. Она варила суп на плитке в коридоре. При этом все время выходила и заходила в комнату. Дария ревниво наблюдала за ней. Затем Марина накрыла на стол, поставила пиалки для чая, положила несколько конфет. Дария сбегала во двор гостиницы и на последние деньги купила лимон.
     Они пили чай, беседовали, изредка смеялись. Максим был весь красный, видимо, температура еще держалась. Марина в очередной раз вышла в коридор. В этот момент выражение лица Максима внезапно изменилось. Он, пряча глаза, с мягкой улыбкой смотрел на нее. "Как это понять?" - думала Дария. Значит... значит, его тянуло больше к ней, а не к Марине. Нет, он, наверное, просто скрывал от Марины их дружбу. При ней он вел себя нейтрально. Он же зависел от нее в данной ситуации. А у Марины не было никаких чувств к нему. Дария это знала точно, но все равно ревновала. Просто, как всякая женщина, оказавшись рядом с беспомощным мужчиной, она за ним ухаживала. Только и всего - успокаивала себя Дария.
     Через несколько дней Максим появился в студии. Простуда прошла, но врач сказал, что она дала осложнение на почки. Необходимо срочно лечь в стационар и сделать курс инъекций. Но его командировочные почти закончились, из дома тоже ждать нечего, отец и мать на пенсии.
     - Ты можешь занять денег? - спросил он мрачно.
     - Нет. Недавно буквально у всех знакомых просила сто тенге в долг - бесполезно. Вот, может, на базар пойду, продам что-нибудь?
    - Когда это будет известно?
    - Только в воскресенье утром.
    - Нет, это поздно.
    Он нервничал:
    - Ну, давай попрощаемся.
    - Ну, подожди, надо хорошо обдумать ситуацию, прикинуть варианты. Не надо спешить.
    - Сколько можно мусолить одно и то же? Надо как-то действовать. Я не привык долго тянуть. - Он еще более помрачнел. Вынул из кармана тощую пачечку денег, начал нервно пересчитывать их. - Может, хватит все-таки на лечение?
    - Я сейчас схожу, позвоню знакомому врачу, она профессор, сходим проконсультируемся, так ли срочна госпитализация.
    На следующий день они отправились к профессору. Она посмотрела его анализы, сказала, что все не так уж и страшно. По приезде в Москву можно проделать курс инъекций амбулаторно. Лицо его моментально преобразилось, он повеселел. Сказал Дарии, что еще поспрашивает денег у знакомых в гостинице.
    На следующий день он снова не нашел денег. С отчаяния накупил на оставшееся продуктов на дорогу.
    - Нет денег, - сказал он, - значит, надо ехать, возвращаться домой. Сценарий сама доделаешь, там пустяки остались... Черт с ним, со здоровьем. В Москве что-нибудь придумаю. Кривая куда-нибудь да вывезет...
    И вот наступил день прощания. Было уже поздно. Быстро темнело. Они стояли на остановке. Оба чувствовали, что им не хочется расставаться. Подошел троллейбус, но он не сел в него.
    - А тебе куда? - спросил он.
    - Туда! - она махнула неопределенно на запад. Нужно было спешить. Было небезопасно возвращаться домой поздно.
    Он написал быстро свой адрес:
    - Напиши, если будет время.
    - Ну, я пошла, - она робко протянула ему руку, а вдруг снова оттолкнет?
    Он же вдруг порывисто схватил ее за обе руки:
    - Будь счастлива, - сказал он с чувством.
    Она побежала в темноту. Ведь дома ее ждала дочь, наверное, беспокоилась.
    По-хорошему, ей бы нужно было проводить его, ведь они стали почти товарищами. Но если она завтра не пойдет на базар, им с дочерью просто нечего будет есть.
    На следующий день она тревожилась, думала о том, как он садится в поезд и что она не может быть рядом с ним, и о том, что у нее никогда не было такого друга, который понимал бы все оттенки ее мыслей и чувств. Вечером она включила магнитофон и слушала песню в исполнении Лаймы Вайкуле "Я за тебя молюсь...", и снова слезы лились из ее глаз. Потом она вдруг вспомнила шутку Сергея Ильича, пожилого редактора из спортивной редакции: "И зачем тебе эти дебри науки, вечно что-то изучаешь, просветительство это (он имел в виду ее лекции для школьников, пенсионеров, друзей в клубе, который она организовала при домоуправлении), найди себе парня, джигита, роди себе еще ребенка... Весь мир вертится вокруг этого: "Он любит, она любит".
     "Грубо, но, может, это действительно так? Жить в мире книг, иллюзий, а может, ее смысл совсем в чем-то простом", - подумала она.
     Дария решила, что все уже закончилось и она никогда больше не увидит Максима. Она отправилась к подруге. Та слушала внимательно, серьезно. Ведь любовь так редка в жизни, и всем хочется погреться возле нее, пусть безнадежной, но оживляющей серые будни. Она вдруг посоветовала написать ему, позвонить. Звонить ей было не по карману, и она написала письмо. О своей работе, об общих знакомых, о прожитых днях. Он ответил. Так завязалась их переписка. Письма были длинные, умные, полные размышлений о жизни.
     "Жить, наблюдать, быть в мире с людьми и вдруг неожиданно, в нескольких словах схватить сущность бытия, запечатлеть в неожиданном образе его красоту - не свойство ли это поэта?" - думала восхищенная Дария. Но, к сожалению, в этих письмах не было и намека на любовь. Ни одного ласкового, нежного слова...
Дария решила позвонить, услышать его голос.
     - Алло, здравствуй, Максим, это я.
     - Из Алматы, так вот, вдруг. - В голосе было удивление, в трубке раздался легкий смешок.
     - Да, и так хорошо слышно. Как дела, настроение, поправился?
     - Настроение хорошее. Уже ничто не беспокоит. Приехал мой друг. Мы были в Подмосковье, купались...
    - А ты умеешь плавать?
    - Да.
    - Еще что делали?
    - Жарили свиное мясо на костре.
    - А ты в курсе, насколько это укорачивает жизнь...
    - Да, знаю. Что делать, друзья. Как ты сама?
    - Болею, перезанималась медитацией, качает из стороны в сторону.
    - Ничего. Это пройдет. Нужно быть только спокойней, избегать стрессов. Я вот занимаюсь йогой. Если чувствую напряжение, бросаю сразу.
    "Как похоже на слова Нины Владимировны, ее лечащего врача:         "Организму должно нравиться то, что вы делаете. Наблюдайте за собой". Он такой молодой и такой мудрый. А что дальше будет? Он вырастет в большого, умудренного опытом человека", - подумала Дария.
     В тот вечер он как раз вел передачу с известным философом. Она сидела возле телевизора и любовалась им. Есть в нем что-то действительно аристократическое. Утонченный, худенький, с совершенно правильными чертами лица, уравновешенный, с необычайно приятным баритоном. Он говорит абсолютно спокойно, правильно, с четкой дикцией и в каждое слово вкладывает серьезный смысл. Любое слово из его уст кажется основательным и продуманным. Серые огромные глаза смотрят вдумчиво и внимательно. Природа не поскупилась для него на ум и красоту. Вдруг она вспомнила, как он уморительно изображал генсеков. Ему не откажешь и в превосходном чувстве юмора. Он еще очень молод, чист нравственно, даже, наверное, есть в нем что-то монашеское. Он, конечно, встретит девушку, достойную его, полюбит. А она, Дария, только будет мешать ему, ведь он непременно будет их сравнивать. И нужен ли он ей? Все это так безнадежно, бесперспективно, только одна мука для сердца... Как жить, когда тебя не любят? Как? Как все живут вокруг - без любви, заняты выживанием, добыванием средств к существованию. И вдруг приходит любовь и забирает тебя полностью, поглощает все твое существо. И ты возьмешь пистолет, как "соседка" Трюффо, пойдешь и застрелишь себя и его, потому что невозможно - не быть вместе. Любовь - ты унесешь нас вместе в другой мир, наконец соединишь наши жизни... Милый Максим, наверное, в другой жизни мы были вместе, составляли одно целое, а в этой - мы опоздали. Как ты добр, умен, красив, остроумен. Во всем городе, на всей Земле нет человека, равного тебе... Но у тебя есть и недостатки, как и у всякого человека, - неприспособленность к жизни, слабое здоровье, ты - человек настроения. Если тебе не хочется что-то делать, ты и не будешь, а друг ведь ждет, страдает. Каприз твой довлеет над чувством долга. И откуда такая непреодолимая сила в тебе? Ты погибнешь, но будешь делать то, что считаешь нужным. А как же ты работаешь? Ведь официальная служба не дает воли капризам настроения.
Видимо, у тебя хватает воли держать себя в руках, чтобы выжить, и она не обязательна, когда это касается друзей? У тебя очень тонкая нервная организация. Иногда ты сух, застегнут на все пуговицы, не достучишься до тебя. Ни за что не откроешь себя. А иногда, это бывает, когда ты особенно удивлен участием к себе, ты весь открываешься, как на ладони. Но это все порывами, только когда у тебя есть настроение, когда струны твоей души неожиданно задеты. Чаще ты сдержан, говоришь на общие темы, тебя мало понимают окружающие, ты немного оторван от жизни, не понимаешь ее реалий. Ты очень горд. На любые замечания реагируешь болезненно и редко принимаешь их.
     Дария сидела в редакционной комнате и думала, думала о Максиме, как вдруг в дверь постучали. Вошел Семен Петрович, инженер связи, старичок под семьдесят лет. Он спросил - все ли в порядке с телефоном. Дария ласково улыбнулась ему:
     - Проходите, выпейте чашку чая...
     Он радостно улыбнулся. В кармане у него торчала книга.
     - Что вы читаете? - спросила Дария.
     - Валовой. "От застоя к развалу".
     - О-о. Бр! Бр! Аж мороз по коже прошел от названия.
     - Да, он здесь пишет, что экономика при социализме была затратной.
     - То есть сколько затратили - такова и мощность предприятия?
     - Да.
     Они рассмеялись.
     - Я давно хотел сказать вам, что смотрю ваши передачи, вы так хорошо их ведете, просто, скромно, толково. Мне особенно понравилось, как в передаче об Абае вы читали стихи.
     - На фоне гор?
     - Да.
     - Вы в центре живете?
     Он кивнул.
     - Тогда пойдемте вместе, я вас провожу.
     Семен Петрович неожиданно обрадовался. Дряблые щеки его зарумянились.
     Они вышли на улицу.
     "Семен Петрович - фронтовик, прожил долгую жизнь, может, расскажет что-нибудь интересное о своем времени, ведь скоро День Победы, использую в передаче, - думала она. - Нужно понять жизнь того поколения. Во что они верили? Как жили? Каково им сейчас?"
     Переходили улицу, она поддержала Семена Петровича, он ведь хромал, у него были осколки снаряда в ноге.
     Семен Петрович оказался очень непростым человеком. Он много думал о марксистско-ленинской философии. Ему уже в те годы она казалась нелепой, нескладной, он не верил в ее жизненность. Ему не нравилась экономика социализма. Он тщательно составлял ресурсосберегающие проекты, а ему предлагали использовать миллионы. Сейчас все это он находит в книге Валового. И все-таки мышление человека противоречиво. Нет-нет, и он, как и все советские люди, верил, кто коммунизм где-то рядом, еще чуть-чуть, и он наступит. Он купил диалектическую логику и, прочтя, поразился ее "трескотне". Эта философия ему была тоже не по душе. Он покупал томики философов, думал, будет читать на пенсии. И что же? Начал, наконец, читать. Ничего не понял. Потом стал проглатывать все подряд. Поразился тому, как Бэкон теоретически вывел понятие теплоты. Дария слушала рассеянно. В голове у нее был только Максим. Ей хотелось рассказать о нем. Она вдруг почувствовала доверие к старику. И все рассказала ему.
     - Даже не поцеловал ни разу, ну что за сухарь, не понимаю, - удивился он. - А я вот последние дни только и думаю о вас. Вот сейчас стою и мечтаю о том, как же вас поцеловать...
     - Ну поцелуйте, - в сердцах сказала она. Подставила щеку. Она думала о нем, как об отце. И что же, он говорит:
     - Я хочу поцеловать вас в губы.
     - Здесь, на виду у всех? А если передадут семье? Нет, вы что-то не то говорите.
     Она растерянно посмотрела на него. Какое-то мятежно-нежное выражение промелькнуло в его небольших синих глазах... Она невольно смутилась.
     - Интересно, вы когда-нибудь изменяли супруге?
     - Нет, никогда, зачем это делать, когда любишь человека? А вот сейчас со мной происходит невероятное...
     Семен Петрович был девятым ребенком в семье, родился в годы гражданской войны. Ему дали имя предыдущих умерших детей, чтобы не жил, ведь есть было нечего. Но, удивительное дело, он выжил. Наверное, существует все-таки судьба. Отлично учился в школе, любил читать книги по истории, философии, художественную литературу, учил наизусть поэмы и стихи. Но по настоянию родителей, считавших, что "писанина" не способна прокормить, поступил в технический вуз. Потом началась война, он ушел на фронт. Вначале взяли в ополчение. Это было действительно ужасно. Шли несколько дней пешком, спали на ходу. Люди падали. Потом отправили в Среднюю Азию заканчивать институт (не так уж бессмысленна была политика вождя). Там он страшно голодал, ел фрукты, но ими наесться невозможно. Закончил институт и снова на фронт, в технические войска. Перед войной у него была девушка. Они встречались несколько лет. Она все время рвалась на фронт (молодежь воспитывалась в духе патриотизма). И когда она попала туда, он подумал: "Теперь она не моя! Война есть война. Вокруг мужчины, рядом постоянно смерть. И Бог так создал людей, что мужчины и женщины тянутся друг к другу, несмотря ни на какие препятствия". Она вышла замуж за командира полка, о чем написала ему. Как горько ему было читать эти строки. Она прощалась с ним навсегда и просила простить ее. В это время он уже служил на Украине. Как-то шел по пшеничному полю, и вдруг в него откуда-то выстрелили. Пуля попала в ногу. Он упал и потерял сознание. Когда очнулся, увидел перед собой женское лицо невиданной красоты, в короне русых кос.
     - Ничего, хлопче, выживешь, - сказала Маруся. Она привела врача и двух женщин. Они положили его на плащ-палатку и потащили в село. Врач вынул пулю и велел лежать до выздоровления. Маруся ухаживала за ним, как за родным братом. (О, эти женские сердца - не зная человека и, может, даже питая к ним равнодушие, - всегда заботятся, ухаживают за больными!) Семен Петрович поправился и пошел догонять свою часть, уже подходившую к Германии. Он записал адрес Маруси, писал ей длинные письма. А когда закончилась война, поехал в это село и нашел свою девушку. Она помнила и ждала его. Вскоре Маруся закончила курсы бухгалтеров, и они уехали в подмосковный городок Липецк. У них двое детей, сын и дочь, внуки. Счастливая семья, вместе почти полвека. В Казахстан приехали в шестидесятых годах - не хватало специалистов. Ему дали квартиру, хорошую зарплату, заплатили подъемные. Ведь тогда нашей Родиной был весь СССР. И люди спокойно ехали и жили там, где им нравилось, поднимали целинные земли, строили заводы и фабрики, помогали друг другу, верили - люди всех национальностей равны...
     После этого вечера Семен Петрович стал приходить к ней в редакцию. Они говорили обо всем на свете. Он был интересный собеседник, но ему было не с кем поговорить. Густав Зелинский, один из его любимых авторов, тоже писал в своем дневнике: "Я читал, читал, но у меня не было друга, с кем бы я мог поделиться. Я приходил в отчаяние".
     - С кем вы говорили о книгах? - спрашивает Дария.
     - Ни с кем, сам с собой. Мне всегда не хватало оппонента. Так, беседовал со случайными людьми...
     Семен Петрович перечитал всю классику. Любил Пушкина, Бальзака. В редком фонде библиотеки он познакомился с допросами Колчака. Его интересовала судьба русской интеллигенции, то, как она была уничтожена. В "Туркестанских ведомостях" он увидел очерк Горького о Ленине. Оказывается, в этой публикации вождь назван жестоким человеком, уничтожающим народ. За это Горький и был сослан на Капри. Это была ссылка. Семен Петрович собирал факты, группировал, систематизировал, обобщал. Он любил читать воспоминания Зелинского, Залесского о Казахстане, Бларамберга, Гасфорта. Вся история и культура укладывались у него в свою систему, и создавался его собственный духовный мир, который ему не с кем было разделить.
     И вот теперь он, похоже, обрел родную душу.
     Прошло несколько месяцев. У Дарии неприятности. Долг в двести долларов. Его требуют немедленно отдать. Все выходные дни она сидит на базаре, продает вещи соседки, свою мелочь. Заложила несколько вещей в ломбард.
     Однажды она шла по коридору в студии, направляясь в свою редакцию, как вдруг увидела Максима. Он ожидал ее возле двери, видимо, продолжительное время. Она в смятении. Ведь в письме она писала, что всегда готова принять его у себя дома, если он будет проездом в Алматы, однако дочь ее Дина категорически запретила. Но, слава Богу, он, кажется, устроился в гостинице. Как всегда неожиданно Максим спросил:
    - Ну что, стал ли город чище?
     Дария отмахнулась:
     - Извини, мне до этого как-то сейчас нет дела, я вся в долгах, сломался холодильник, купила новый, заняла на год, а требуют немедленно отдать. Что делать, не знаю...
     - Главное, не нервничай, нужно как-то спокойно, осторожно, обдуманно выйти из этой ситуации... - но как, он не сказал.
     - А у тебя как дела?
    - Все нормально, подлечился. Приехал по делам в Союз журналистов, хотим создать международную телерадиостудию...
     - Знаешь, завтра хочу в сады поехать за яблоками, хотя бы джем сделать на зиму, так поесть. Хочешь пойти?
    Он обрадовался.
     - Еще как хочу!
     На следующий день они сели в маленький автобус, доехали до предгорий, и автобус вдруг сломался. Она поспешила быстро выскочить, чтобы не платить, ведь у нее дома полный экономический кризис. Дочь - студентка, зарплату не выдавали два месяца. А Максим даже ничего не заметил, вышел и пошел спокойно. Вокруг рдели золотые клены, хрустящие листья горами лежали на обочине дороги. Впереди маячили огромные карагачи.
     - Какие укорененные, - задумчиво сказал Максим.
     - Какие, какие?
     - Ну, понимаешь, крепко сидят в почве и очень большие.
Через некоторое время он пожаловался на усталость и предложил отдохнуть. Они сели на выгоревшую траву возле арыка. Дария взяла его руку, стала рассматривать линии на ней. Рука была немного искривленная, белая, тонкая.
     - Жизнь будет длинной за счет знаний,  - сказала Дария.
     - Ты в это веришь? Наверное, и в гороскопы веришь?
     - А почему бы и нет? Это система систем, как в физике... И они насчитывают тысячелетия. Неужели люди были глупы в прошлых веках?
     Он улыбнулся. Они встали и пошли дальше. Иногда Максим пытался обнять ее за плечи, но потом отдергивал руку. Они брались за руки, но при виде прохожих разжимали их. Пришли в заброшенный сад, стали собирать с земли яблоки, лежавшие в мокрой пожелтевшей траве, - золотое превосходное, кандиль, зимовку. Дария кидала ему в холщовую сумку крупные сочные плоды. Максим вдруг уселся под дерево и мечтательно уставился в небо.
     Дария крикнула ему:
     - У меня еще сумки, помоги мне.
     Но он не слышал ее. От свежего воздуха и необычной тишины он задремал. Она не стала будить его. Ведь яблоки лежали на земле. Когда она закончила сбор, у нее оказалось три сумки. Она села на пенек и стала ждать, когда он проснется. Вскоре он открыл глаза, удивленно посмотрел на нее и, увидев ее груз, рассмеялся:
     - Больше своих возможностей?
     - Да не скоро еще выберешься сюда, нужно все успеть...
     Он взял одну из ее сумок. Она дала ему ту, что полегче, ведь у человека больные почки. На пригорке Максим вдруг остановился.
     - Как красиво! Давай посидим...
     Она тоже остановилась, посмотрела на горы. Действительно красиво. Пурпурные, желтые, коричневые тона, над ними синь прозрачного неба, а вокруг золото шуршащей листвы... Не хотелось уходить. Но если они сейчас не пойдут, то не успеют сесть в автобус.
     Он смущенно посмотрел на нее:
     - Извини, я что-то быстро устаю последнее время.
     Они доехали до центра города. А до ее дома было еще несколько остановок. Пошли пешком. Дария с трудом тащила свои сумки. Максим пытался помочь ей. Но она знала, что ему нельзя поднимать тяжести, и старалась справиться с ношей сама, приговаривая на ходу: "Ничего, ничего, каждый сам за себя!" Она оставила его на перекрестке, побежала к дому. Возле подъезда сидели старушки. Дала им по яблоку, закинула сумки домой, настрочила записку Дине, чтобы приготовила ужин, и помчалась обратно к Максиму.
     - Я тебя провожу, - сказала она неуверенно.
     - Да нет, я мог бы и сам добраться...
     - Понимаешь, я не хочу с тобой расставаться, я так скучала по тебе эти месяцы...
     - Понимаю, - он серьезно посмотрел на нее серыми задумчивыми глазами.
     Они зашли в магазин, Максим купил бутылку вина, и они отправились в гостиницу.
     Максим быстро вымыл яблоки, поставил чай. В комнату вошел его друг, тоже журналист из Москвы. Говорили о политике. Максим больше внимания уделял другу. Потом тот куда-то заторопился, а Максим стал пить холодный остывший чай, хрустеть яблоками. Дария подошла к окну. Это был четвертый этаж. Под окном громоздился золотой дуб, под ним коричневые и желтые листья и дальше - пожелтевшие деревья, тротуары, осыпанные хрустящей, позванивающей листвой. Там, далеко, остались яблони в саду и мягкий, бордовый, зеленый, коричневый, желтый ковер гор...
     - "И день сгорел, как белая страница, немного дыма и немного пепла", - сказала Дария. Она подумала: "Сейчас я уйду, и опять ничего не будет, не будет нежности, не будет чувственности, которой им так не хватает... Он такой спокойный, уравновешенный". Ей стало невероятно тоскливо. В глазах затаились слезы.
     Максим подошел к ней. И, словно читая ее мысли, видя ее насквозь, обнял за плечи:
     - Как красиво, правда?
     - Очень. Мне иногда так хочется подняться в небо и смотреть на горы, реки, города. Давай полетим далеко-далеко...
     - С удовольствием. Только у меня нет ни пропеллера, ни крыльев…
     Часы пробили девять. Дария подошла к зеркалу, попросила у него расческу. Он протянул ее. Теперь у них все общее?
     - Не причесывайся так сильно, будь как обычно! - шутливо сказал он. Подошел к ней и осторожно обнял за плечи. - Эх, Дария, Дария, - сказал он и посмотрел на нее нежно, с глубоким чувством.
Дария была счастлива, как никогда. Она погладила его руку, поцеловала в волосы.
     Они вышли на улицу. Когда появился троллейбус и она направилась к нему, Максим провел рукой от ее плеча до ладошки и нежно пожал пальцы. "У него совершенно неповторимые, свои жесты", - подумала она.
     На следующий день он был у нее в гостях. Дария испекла яблочный пирог, приготовила чай. Они сидели и вновь говорили о судьбе.
     - Да, что предначертано судьбой, то и будет, - убеждала Дария. - Захотела я как-то уехать из Москвы на один день раньше, что-то так соскучилась по Алма-Ате, по Дине, по дому. Весь день промучилась в аэропорту, все ждала, что на каком-нибудь самолете будут свободные места, все бесполезно. Наутро улетела своим рейсом. А один из ночных бортов разбился... Это фатализм. "Как ни прячься, смерть найдет тебя и в золотом сундуке", - говорил Аблай-хан. Люди, летевшие этим бортом, думали, им повезло - достали билеты, полетели, и вот... конец. А мне, значит, не время еще было, другая судьба...
    Пришла Дина из института, иронично посмотрела на них и удалилась в свою комнату.
     Они стали листать альбомы. Максим так мило, внимательно рассматривал фотографии, изредка комментировал:
     - Пожелтевшие фотографии военных лет, у нас дома такие же. Это твой отец. Видно, что он - образованный человек, лицо одухотворенное, мама - не особенно, любит властвовать, у сестры - философский взгляд, прекрасный, спокойный человек. Это шестидесятые, семидесятые годы. Лица все радостные, умиротворенные. Хорошо жили люди в те годы.
    - Да ты физиономист. Семен Петрович говорит, что глава  школы йогов принимал в свое заведение по фотографии.
    - Кто такой Семен Петрович?
    - Инженер по связи, ты не помнишь?
    - А, вы как-то вместе домой шли, ты его поддерживала?
    - Он очень славный человек, добрый, мягкий, образованный...
    - Знаешь, он похож на соцреализм.
    - Не смей так говорить о нем.
    Вдруг Максим увидел ее фотографию, с Диной на руках. Она бережно держала девочку, ласково смотрела на нее. А вот она в поле, с ребятами, убирает кукурузу - первые годы после института, когда работала в школе.
    - Да, - вздохнул он. - Вот на таких людей, как ты, был и ориентирован коммунизм.
    - Каких?
    - Самоотверженных, отдающих себя общему делу. Я думаю, принцип коммунизма "Работай для всех, для общего блага, и будущее будет прекрасно" - прекрасен. Сколько героев воспитано на этой идее! И твой любимый Николай Островский. А капиталистический принцип гораздо проще: "Делай для себя, короче, преследуй свой интерес - и твое дело вольется в общее". Принцип коммунизма верен с моральной точки зрения, но он рассчитан на подвижников, а люди-то все очень разные. При социализме одни честно работали, другие тащили, имели дачи, машины, импортную мебель. Помнишь романы "Дефицит", "Универмаг"? "Собственность есть кража", - писали учителя церкви, а русскому народу вообще не было свойственно римское понятие собственности.
    - А вообще, Максим, как ты считаешь, почему революция произошла именно в России?
   - Почему? Причины кроются в особенности склада души русского человека. В максимализме, ортодоксальности - полностью отдаваться одной идее - или христианству, или коммунизму. У русского человека нет сомнений, здравого скептицизма, который присущ личности на Западе. Далее, идеи христианства, которыми всегда жил русский народ, близки основным положениям коммунизма. Моральный кодекс строителя коммунизма и библейские заповеди очень схожи. Нравственный идеал имеет общечеловеческие корни. Помнишь у Соловьева - единение людей в церкви на основе христианских заповедей. Оно начинается в соборе и пронизывает затем всю жизнь. Затем сюда нужно добавить и элемент общинного мировоззрения, который на сегодняшний день, я думаю, не актуален.
    - А разве не происходило единение людей на основе идеалов коммунизма? - возразила Дария. - Ты сам говоришь, что люди были духовно объединены верой в светлое будущее, солидарны, помогали друг другу в годы войны, и интернационализм не был выдумкой. Сейчас же каждый за себя, идет борьба за выживание, единственная цель - роскошь, деньги. Пока что мы видим перед собой дикий, хищнический капитализм. Преобладает культ золотого тельца. Идол вместо идеала. Смотришь боевики, сериалы - в основном борьба за наследство. Получается, что никакого смысла в истории, в цивилизации нет. Человек уподобляется дикому животному, пожирающему природу и себе подобных...
    - Не говори! « Казнокрады, бывшие ретивые комсомольские вожаки захватили власть в свои руки, прибрали к рукам все богатство страны. А молодые мужчины в расцвете лет от безнадежности погибают», - писал Солженицын. Действительно, мы сейчас находимся в стадии раннего хищнического капитализма. Возможно, он переродится, эволюционирует. Да, сейчас действительно эпоха безвременья, старый идеал отошел, а нового еще нет. Человечеству, видимо, придется вернуться к религии...
    - Я тоже так думаю, хотя совсем еще недавно мне были больше по душе светские ценности - искусство, например... И все же, революция. Что это было, на твой взгляд?
- Скорей всего кровавый семидесятилетний эксперимент. Но весь путь исторического развития вел к этому исходу. Именно в России это должно было произойти. Русская идея, совмещающая в себе православие и общину, близка коммунистической идее. А потом ты ведь отлично знаешь русскую историю, историю русской интеллигенции. Ее отличительные черты - сострадание к социально униженному человеку, любовь, жалость, жертвенность, поиски правды и справедливости, стремление отдать жизнь за народ, за будущее человечества. Декабристы, далее Белинский, Чернышевский, Герцен, Добролюбов, революционеры-разночинцы, социалисты-утописты, Желябов, Петрашевский, первые русские марксисты, большевики. Все они руководствовались высокими моральными принципами - отдать жизнь за народ, а ведь эта идея изначально была присуща Иисусу Христу. Жаль только, что поначалу глубоко задуманная идея создания справедливого гуманного общества не реализовалась. Принцип труда на общее благо, конечно, благороден. Но подавление личности человека, ее свободы в угоду коллективу для меня лично неприемлемо. Помнишь демократический централизм - меньшинство подчиняется большинству. И пострадал же я от него в институте, пытался отстаивать свои мнения, вышибли только так, заканчивал учебу в Сибири, в Академгородке. В нашем обществе вообще не было демократических свобод. Перевороты задумывают романтики, осуществляют террористы, а пользуются их благами карьеристы. Идет перерождение общества. Наступает эпоха тоталитарного государства. Уничтожается в первую очередь религия - основа духовности общества, затем интеллигенция - духовный катализатор общества. В Казахстане, сама знаешь, Сейфуллин, Жумабаев, алашординцы, Букейханов, Байтурсынов, цвет нации. О российской интеллигенции я уже молчу - она и сейчас вся на Западе. К власти приходят "бесы", "шариковы". "Полстраны - заключенные, полстраны - конвойные". Партия большевиков - это вам не Лев Толстой и не Людвиг Фейербах. Они берут у Маркса голую идею - диктатуры пролетариата и трансформируют ее в жизнь. Они очень ограничены, целенаправленны, хорошо организованы, преданы одной идее. Якобы демократическая революция превращается в жесточайшую диктатуру организованного меньшинства. И они побеждают. Социализм устанавливается после сорок пятого года на половине карты земного шара. Но что, я, например, испытывал, глядя на эти соцстраны - Китай, Корею? Веет от них однообразием, серостью. Народ, как ошарашенный, поклоняется вождям. Когда они умирают, все чуть ли не рвут волосы на голове. Нет разнообразия жизни, ее множественности. Уже одна эта черта отталкивает от того социализма, что был у нас...
Они говорили, говорили и не могли наговориться, будто не виделись целую жизнь. Да так оно и было - целую жизнь... И потому хотелось сказать сразу обо всем, взахлеб, перескакивая с одного на другое.
    - Мне импонирует философия Николая Бердяева, - продолжал Максим, - для него всегда на первом месте стоит свобода личности. Хотя он высоко ценит принцип ведения хозяйственной жизни при коммунизме. Запад пошел по своему пути. Там, действительно, сейчас высокий уровень жизни. Индивидуальная собственность, свободное предпринимательство, индивидуальные буржуазные свободы привели к расцвету либеральной демократии - венцу идеологической эволюции, как утверждает Фукуяма. Сейчас в принципе в экономической и социальной организации западного общества есть и социалистические элементы. К примеру, в Швеции тридцать процентов населения, может и меньше, владеют всей собственностью, но они же и отчисляют самые большие налоги в фонд социального страхования, и за счет них обеспечены и инвалиды и безработные. Но разве Запад превосходит Восток? Так же идут войны, существует богатый Север, нищий Юг, богатые не спешат поделиться своим состоянием с бедными, идет хищническое истребление природы, культура перерождается в цивилизацию. Разве Запад не пришел к тому же кризису, что и Россия? Нет духовности, нет человеческого отношения к человеку, к природе... Мы не исполнили заветов Христа. Если не будет кардинального поворота к духовности, человечество неизбежно изживет себя. В один прекрасный день Земля превратится в сверхновую Звезду - это будет ее Апокалипсисом.
     - А как бы ты поступил, если бы был в правительстве?
     - Я бы прежде всего остановил грабеж, проверил бы банки, как это было сделано Джоном Кейнсом в Америке, затем начал создавать свое производство. Ведь все мы уже сыты и отравлены продуктами со всего мира. Я, знаешь, написал концепцию развития России. В нее я включил не только экономические вопросы, но и проблемы духовного развития человека. Пытался опубликовать в "Известиях", "Труде", но никто не хочет печатать такие вещи, называют утопией.
     - И все-таки капитализм или социализм?
     - Наверное, капитализм, но в соединении с социалистическими элементами. Разве можно отнимать у людей то, что они завоевали - право на труд, бесплатное обучение, пенсии, социальные выплаты?
     - Коммунисты были воинствующими атеистами, ненавидели религию, верили только в силу духа человека... А ты кто - верующий?
     - Ты как будто исповедуешь меня, - улыбнулся он. - Ну ладно уж, отвечу на твой вопрос. Я верю в Высший разум, Абсолют. Безусловно, он управляет миром. Ведь все в мире сгармонизировано. Сколько ни делай зла, в конце концов получишь за него воздаяние. Но мне ближе всего христианство своей высокой духовностью, хотя я и не соблюдаю никаких ритуалов, не следую канонам. И у тебя, наверное, такая же вера в Аллаха, согласись?
    - Семьдесят лет воспитывались атеистами. "Надейся на себя, человек!" - твердили нам. Теперь наше сознание поворачивается в другую сторону. Мы говорим: "На все воля Вселенной". Так писал Циолковский. Я теперь признаю и тонкий мир, и плотный, а значит, трансцендентную силу Бога.
    - Знаешь, мне не дает покоя одно наблюдение, - немного помолчав, сказал Максим. - Мне часто встречаются люди, которым все равно, что произошло. Они заняты только выживанием, у них нет никакого духовного кризиса.
     - Не заметили, что произошло? Не может быть. Посмотри, как старое поколение переживает крушение коммунистических идеалов. Они плачут. Я вот помню себя в четырнадцать лет в седьмом классе. Было седьмое ноября. Я помылась в бане, надела чистую светлую блузку и сидела за шкафом и пела революционные песни "Варшавянку", "Каховку". Мама очень удивилась, глядя на меня, а потом стала подпевать. Ритм этих песен захватил нас. Мы все верили, что строим светлое будущее. Я была тимуровкой, помогала старикам, больным, занималась с отстающими. Комсоргом проводила вечера для старшеклассников, по двести человек водила в театр, кино... Да, мы верили в будущее, в котором все люди будут равны, свободны, вообще не думали о смерти.
     - И ты это все не утратила, не сломалась, осталась все такой же честной, прямой, - глаза его особенно потеплели, в них загорелись светлые огоньки.
    - Почему?
    - Ты изначально добра по генам своих родителей, я сужу по их фотографиям, своего благородного народа. А коммунистическое воспитание, выраженное несколько декларативно, привитое тебе советской школой, идет из глубин христианской этики - склонность к самопожертвованию во имя блага людей, сострадание к угнетенным, поиск справедливости и правды. Ты ведь воспитана, насколько я тебя понял, на Толстом, Достоевском, Чехове, то есть на классической русской литературе, которую питало прежде всего христианство - идея Христа, давшего своей жизнью и смертью образец истинного служения человечеству.
    - Ты, наверное, льстишь мне, - смутилась Дария.
    - Да нет, нисколько. Я так думаю вполне искренне. - Он с задумчивой нежностью посмотрел на нее.
    - Ты меня полностью анатомировал, Макс. Мне даже не по себе. Давай лучше пойдем дальше и найдем вместе, где же истоки нравственности. Вот смотри, что написано в словаре. - Она достала книгу и начала читать: "Нравственная норма имеет идеально-духовный характер. Она вырабатывается в общежитии людей. Это способность личности самостоятельно направлять свои действия в социуме". Значит, - она приостановила чтение, - есть светский, атеистический путь ее развития?
    - Все далеко не так просто... Возьмем хотя бы золотое правило этики: "Поступай так с другими людьми, как ты хочешь, чтобы поступали с тобой". Откуда его истоки? Из фольклора, пословиц, поговорок, из ранних религиозных представлений о жизни. Затем оно входит в Евангелие и потом в качестве категорического императива трактуется Кантом. Истоки человечности лежат в инстинктах. Из них в сообществе людей постепенно создавались предпосылки моральных норм. Инстинкты сохранения вида - борьба за выживание, за партнера, оборона от врагов, забота о потомстве - переросли в мораль сообщества, направленную на сохранение этого закрытого общества, половой инстинкт - в сексуальность, а последняя перешла в любовь; оборона от врагов - во взаимовыручку, смелость, храбрость, жертвенность; забота об отдельных членах сообщества - в сострадание, милосердие, альтруизм. В Казахстане, ты знаешь, найдены древние могилы, где были захоронены инвалиды. Еще я думаю, что огромная роль в происхождении человечности принадлежит традиции и обычаю. Поступая согласно обычаю, человек поступает нравственно. В казахах, например, меня пленяет обычай гостеприимства - отдать последний кусок гостю - ведь это образец жертвенной доброты. Обычай тесно связан с преданием, как образом жизни. Я это понял, когда мы с тобой писали вместе сценарий об Абае. Ты сама даже не знаешь, как много мне дала, разъяснила в своем народе - для тебя это обыденность, а для меня - открытие. Свою духовность мы получаем от предков. Возвращение народных обычаев, отраженных в преданиях о Кыз-Жибек, Козы-Корпеше, я видел несколько раз на праздновании Наурыза, когда приезжал в Алматы. Уважение к старшим, гостеприимство, показанное в обрядах, - это все так прекрасно и напомнило мне и наши христианские традиции.
    - А как ты думаешь, Макс, когда появилась нравственность? Или она изначально заложена в человеке? Или ее нет вовсе?
    - Я думаю, миллион лет до нашей эры, когда возникли речь и язык, проклюнулось сознание, а за ним уже - необходимость разделять добро и зло. Когда начало формироваться христианство, общественная мораль уже оформилась в системе табу, обычаев и моральных требований. Этому послужили первобытные религии. Ну, ты помнишь, наверное, "Золотую ветвь" Фрэзера. Общественная мораль и религия возникли практически одновременно на заре становления человеческого сообщества.
     Боже! Какими умными казались они себе, рассуждая о судьбах человечества и одним махом желая решить вечные проблемы, - они были легки, невесомы, их обжигало счастье, и все было возможно.
Дария и Максим еще долго бы беседовали на разные темы, если б совершенно не устали от своих разговоров, и потому решили ненадолго остыть друг от друга. Максим надевал плащ, и вдруг из кармана его пиджака выпала фотография. На ней была изображена девушка в полупрофиль, в белой мохеровой шапочке и с роскошной русой косой. От тонкой шеи, от прозрачных голубых глаз словно исходило сияние.
     Дария подняла фотографию, подала ему. В глазах ее был немой вопрос.
     - Жена, - ответил он смущенно.
     - Вы вместе?
     - Как тебе ответить? То притягиваемся, то отталкиваемся. Сейчас она у своей матери в Нижнем Новгороде...
     - Почему вы расстались?
- Понимаешь, когда живешь вместе, невольно начинаешь видеть в человеке все его недостатки. А для любви нужна недосказанность. В женщине должна оставаться загадка, тайна, - задумчиво ответил он.
     Несколько дней они не виделись. Потом Максим встретил ее возле студии. Она спешила на лекцию. Пастор протестантской церкви мистер Мен выступал в клубе строителей. Она пригласила Максима с собой. Они шли по улице, окаймленной пожелтевшими тополями, и беседовали о просветителях.
     - Да, жаль просто всех просветителей: Толстого, вашего Абая, - сказал Максим, будто между ними до этого ничего не было, кроме этих бесконечных разговоров.
    - Почему? - вяло отозвалась Дария.
     - Да народ, я думаю, сам по себе, а интеллигенция сама по себе. Просветители к концу жизни разочаровались в своей деятельности. Народ их не понял. Абая, я читал у Шакарима, забросали камнями, избили плетками… Это сейчас, через сто пятьдесят лет, его вознесли, а современных "абаев" разве не преследуют сейчас? Прогрессивных, честных, талантливых... Беда в том, что значение человека оценивается спустя много лет после его смерти. - Он сделал паузу, ожидая ее реакции. Дария молчала. Тогда он сказал за нее: - Ты возразишь: а воспитание? Так вот. Воспитать можно только то, что заложено в генотипе, иначе это бесполезное дело. Ты по природе своей романтик, идеализируешь людей, потом разочаровываешься, потом, наверное, плачешь... здоровье теряешь. Нужно трезво оценивать жизнь, ведь идеал заключен в самой жизни, а не на страницах книг. Ты слишком много классики прочла.
     - Так ты что, совсем отрицаешь влияние личности на общество?
     - Личность тогда оказывает влияние на исторический процесс, когда она действительно выражает все единство мира. Ленин - практик, у него мировоззрение только его партии, а Гете - величайший мыслитель, он выражает целое, как и Абай. Они - гении.
    - Но революции все равно будут и войны тоже...   
    - Истина в том, чтобы понять мир, принять его таким, каков он есть, знать, что идеал скрыт в самой жизни, что мир самодостаточен и не нужно делать насилия над живой жизнью. Революции - ложный путь спасения...
     - Но идеал не может быть в самой жизни, на то он и есть высшая цель, что где-то в облаках и практически недостижим. Человек должен стремиться к светлой идее - это облагораживает весь его облик, его жизнь...
     - Корни его все равно в самой жизни...
Они пришли в клуб. Пастор великолепно говорил о миссии Христа. Пламенно, увлекательно, красиво. У него, видимо, было и сильное энергетическое поле, которым он воздействовал на слушателей. Они были необычайно взволнованы, возбуждены. Дария так расчувствовалась, что у нее даже голова закружилась, хотя она конспектировала выступление. В воскресенье ей надо было читать лекцию о христианстве в клубе при домоуправлении. Когда они вышли на улицу, она совсем ослабела.
    - Поддержи меня... Дай руку, что-то мне плохо, - попросила она.
Максим дал ей руку. Пока они шли по неосвещенному тротуару, он поддерживал ее, а когда вышли на свет, потихоньку разжал пальцы... Она не будет навязываться... Отпустила руку тоже. Снова волна отчуждения прошла между ними.
На следующий день Максим как ни в чем не бывало пришел в редакцию. Опять говорили о политике. Она сказала, что не любит Гайдара.
     - А кто тебе нравится? - спросил Максим.
    - Григорий Явлинский, - отвечала Дария.
     - Вот какой человек сам, такие ему нравятся и политики. Гайдар - умнейший человек. А ты все критикуешь, всем недовольна.
В это время в дверь заглянул Семен Петрович.
     - Дария Дулатовна, вас ждать? - спросил он.
Лицо Максима вдруг покраснело. Он резко встал и вышел из комнаты.
     Дария и Семен Петрович вышли на улицу. Дария тревожно оглядывалась по сторонам. Может, Максим еще здесь, не ушел. Но его нигде не было видно. Она рассказала, что у нее с Максимом ничего не ладится. При этом очень волновалась, то и дело менялась в лице. Семен Петрович начал ее успокаивать.
     - Ну, вы, пожалуйста, не нервничайте так, берегите себя.
     Дария решила, что уже все, точка в их отношениях.
     Но через несколько дней Максим снова пришел. Немного холодный. Говорит медленно. В каждой фразе противоречит ей. Но чувствуется, что хочет помириться. А она бесхарактерная, готова все простить, ведь она так любит его. Они снова мирно беседуют. Дела свои он закончил, едет через несколько дней. И снова дверь открывается, и Семен Петрович окликает Дарию. Максим чувствует по выражению ее лица, что она не откажет старому человеку. Встает и быстро уходит. Что у него на душе? Пожалуй, у них странные отношения, балансирующие на грани разрыва.
И Максим странный. Вот совсем недавно нужно было уходить из редакции. Она начала собираться, но не могла найти ключ от шифоньера, там висело пальто. А тут еще позвонили из аппаратной, прося зайти на несколько минут.
     - Максим, поищи, пожалуйста, ключ! - крикнула она и побежала вниз.
     Помещение закрывали, вахтер стоял в коридоре и нетерпеливо ждал их. Она влетела в комнату. Максим сидел на стуле, опершись головой о стену, и дремал. Она взорвалась:
     - Я же просила поискать ключ.
     - Ты не думай, я все обыскал глазами, у меня глаз как алмаз, - сказал он, снова оглядывая комнату...
     - Ну ладно, пошли.
Они вышли на улицу. Было довольно прохладно, сыро. Дария в одном тонком костюмчике.
     - Да, не плюс сейчас, - сказала она.
     Он вдруг снял свое пальто, протянул ей.
     - А как ты сам? Тебе же нельзя простывать... Нет, нет, я не возьму. Вот идет мой троллейбус, я побежала... До свидания...
Она бросилась в теплый салон.
     Максима не было несколько дней. Она каждый день умирала, как Озирис, брошенный в землю. Он, конечно, не любит ее. У мужчин рассудок прежде всего, они только краешком мозга любят. Но, наверное, она ему все же нравилась немного. А может, и нет. Скорее всего - она не его женщина.     .
     Дария ждала несколько дней, потом не выдержала, отправилась в гостиницу. Ей ответили, что он уже уехал. На душе у нее стало невероятно пусто. Уехал, не простившись. Но какое-то сомнение было, она чувствовала, что он еще в городе. И действительно, вскоре он пришел, принес коробку конфет. Они сидели, пили чай. Вдруг Максим, задумчиво глядя на Дарию, спросил:
     - Семен Петрович опять зайдет за тобой?
     - Не знаю, может быть. - Она посмотрела на него внимательно.        В его глазах был немой вопрос.
Дария покраснела и, невероятно волнуясь и глядя в сторону, вдруг вымолвила:
     - Он любит меня.
     - Что? - Максим затрясся от беззвучного смеха. Он никак не мог успокоиться.
Она опустила голову.
     - Ну, извини, извини, я не хотел тебя обидеть. Конечно, нельзя над этим смеяться. Любовь, я говорю, настоящая любовь так редко возникает между людьми, что всякое ее проявление достойно уважения...
Они еще немного поговорили, а завтра он обещал снова прийти и посидеть в компании Марины, которая тоже была сейчас в Алма-Ате.
     Максим пришел к обеду. Они собирались в столовую радиокомитета. А Марина вдруг не захотела остаться с ними, ее пригласили в кафе.
Тогда Максим сказал:
     - Я тоже, пожалуй, пойду. Думал, мы посидим, посмеемся, вспомним прошлое.
     Дария умоляюще посмотрела на него:
     - Ну останься, пожалуйста, пообедай со мной.
     - Хватит уже, наверное. Вчера три часа сидели, обо всем переговорили. Пора и честь знать.
Марина, чувствуя неловкость, поддержала Дарию:
     - Дарии Дулатовне скучно, посиди хоть немного с ней.
     - И завтра не придешь? - голос Дарии прозвучал совсем жалко.
Марина вдруг почувствовала ее состояние.
     - Ну, слушай, завтра зайди, посиди с человеком, поговори о жизни, что ты за тип замоскворецкий!
     - Нет, сколько можно...
    Дария умоляюще смотрела на него.
     - Ну что вы за женщины! Не можете нормально себя вести, ну что навязываться так? - Глаза его вдруг стали неприятно расширяться.
    Марина вспыхнула:
    - Да ну тебя, зануда несчастный!
    Повернулась и ушла.
    Дария помрачнела:
    - Я должна тебе сказать, что плохо себя чувствую. Вчера ничего, сегодня хуже. Все-таки работать на телевидении нелегко, согласись, постоянно в каком-то нервном напряжении, особенно перед камерой. Нужно искать что-то другое... Вряд ли я смогу тебя проводить.
     - Ну, начинается...
     - Нет, правда, голова болит. Погода, нервотрепка с последней передачей, да и во вторник я так расстроилась. Мне сказали, что ты уехал...
    - Перешел просто к знакомым. Ну и женщины! Ну, вот же я стою перед тобой, под машину не попал. Вечно вы трясетесь, у меня мама такая же, как ты.
     - Неделю не звонил, что и как. Я беспокоилась. Сейчас не хочешь остаться. Выходит, я тебе совершенно безразлична...
     Он достал из кармана еловую веточку и протянул ей.
     - Ну, прощай. Когда эта веточка осыплется, ты поймешь, что я уже в Москве... Пиши письма, не забывай.
Он повернулся и пошел.
     - Пока. - Дария грустно посмотрела ему вслед.
     "Да, напишешь ему, как же. Наверное, это действительно точка в их отношениях. Почти неделю не давал о себе знать. Что это? Равнодушие к живому человеку, к его чувствам? Мужское рацио? Однако когда ему надо достать билет или нужное лекарство - он быстро ее находит", - зло думала Дария, сглатывая слезы.
     Она вдруг вспомнила, как он ее охарактеризовал последний раз: "Детская, любопытная, сердечная", - и снова удивилась его проницательности.
     Дария отрешенно смотрела в пустоту. Ей казалось, что жизнь совершенно бессмысленна, если люди так холодны друг к другу.
Вдруг дверь открылась, и на пороге появился Семен Петрович:
     - Вы идете? Что с вами?
     Взгляд ее потеплел:
     - Иду, иду.
     Невероятно волнуясь и сбиваясь, она все рассказала ему.
     - Ну, вы, пожалуйста, не нервничайте так. Вам нельзя болеть... берегите себя, - гладил ее руку Семен Петрович.
     В его словах не было никакой ревности, а наоборот, чувствовалась отеческая забота. Он беспокоился, что она страдает. Вот, действительно, добрый человек. Какая чистая у него душа! Как жалко его любви! Он так сочувствует ей. Если бы не он, она еще долго бы тосковала. Как хорошо, что он есть на свете - простой, искренний...
     Дария сидела в редакции и думала о том, что после сорока лет чувства ослабевают, хотя чувственность, наверное, у женщин возрождается. Вот, она сидит и спокойно думает о том, что завтра Максим уедет, возможно, они больше не встретятся. Конечно, он не любит ее. Жалеет, наверное, просто. А с другой стороны... Он может совершенно один гулять в парке часами, удивляться тому, что иголки у ели пожелтели и опадают, ведь это вечнозеленое дерево. Ходить на площадь в праздники и наблюдать за людьми. Наверное, где-то в глубине души он поэт, хотя решительно отрицает, что пишет еще что-то, кроме статей. Она с грустью посмотрела на еловую веточку, стоящую перед ней в стакане. И вдруг в дверь постучали. На пороге стоял Максим, немного смущенный, немного растерянный.
     - Понимаешь, ну не мог я уехать на такой ноте, - сказал он. - Пришел на спектакль, а его отменили, это все Марина... Я виноват, не понял твое состояние, прости...
Он подошел к ней и просто, как-то совсем по-детски положил свои руки горсточками в ее ладошки. Он совсем не думал о том, что кто-нибудь может войти. Это было просто дружеское, немного смешное, немного неловкое рукопожатие, но от него горячие токи пронзили Дарию, заливая ее лицо радостным светом.
Снова они стали друзьями. Она пообещала, что придет проводить его...
     Утром Дария пришла к нему. Знакомые, у которых он жил, были на работе. Он ждал ее, смущенно улыбаясь.
     - Знаешь, они столько напихали гостинцев, не ожидал. Смотри, целых четыре сумки... Не знаю, что и делать.
     - Ничего, я помогу. Сегодня мне уже лучше.
     - Возьми вот эти. Они полегче.
     Дария быстро уставала, ставила сумки на землю, молча поглядывая на него.
     - Ничего, Дария, ставь, отдыхай! Время еще есть.
     - Да запачкается ведь.
     - Ничего страшного!
     - Они очень добрые - твои знакомые. Когда приедешь, пошли им тоже посылку.
     - Баш на баш? Я никогда не делаю по долгу. Это неискренне. Я дарю только тогда, когда у меня возникает такая потребность.
     - А ведь существует традиция: ты сделал хорошее, тебе это должно вернуться. Иначе о тебе подумают, что ты неблагодарный человек.
     - Нет, я действую иначе...
     - Но еще Пушкин сказал: "Обычай - деспот среди нас".
     - Знаешь, у Канта есть понятие "прекрасный поступок". Это когда твое естественное влечение сливается с твоим долгом. Вот к такой гармонии нужно стремиться.
     Дария подумала, что они снова могут заспорить, заговориться и наверняка опоздают на поезд, потому не стала продолжать разговора.
     На вокзале царила суматоха. Все ходили взволнованные. Кого-то встречали, кого-то провожали. Они помогли женщине с ребенком сесть в поезд. Дария волновалась больше, чем Максим. Бегала в справочное, узнавала, на каком пути будет стоять поезд, где проход на второй и третий пути. Максим же был совершенно спокоен. Он не давал этой мелочной суетной жизни властвовать над собой.
     - Ну ты прямо вся дрожишь. Ну, сяду, поеду, чего так волноваться, - пожимал он плечами.
     Все-таки она не успокоилась, пока не устроила его в вагоне. Они посидели немного в купе, поговорили с москвичами о погоде в столице. Дария боялась, что поезд вдруг тронется, и вышла на перрон. Максим последовал за нею. Вокруг все прощались, обнимались. Две пожилые женщины поцеловались в губы. Дария приподнялась на цыпочки и чмокнула его в прядку волос возле уха. Он задумчиво посмотрел на нее. Она протянула ему сверток из своей сумочки.
     - Что это? - недоуменно спросил Максим.
     - Пирожки на дорогу. Утром испекла.
     Он благодарно посмотрел на нее. Затем зашел в вагон, стал смотреть в окно на нее. А поезд все стоял и стоял. Дария вдруг махнула ему рукой и побежала. Она устала провожать. Событие не должно слишком долго длиться. Она ведь очень нетерпелива, у нее всегда все в движении. Доехала до сквера, через который они когда-то несли яблоки. Вошла в аллею. Золотые деревья обняли ее своей прохладой, словно осень осенила своим крылом. Шуршала под ногами увядающая листва.
     Дария вернулась домой опустошенная. Взяла с полки письма Максима и разом все перечитала, но это не удовлетворило ее. Она достала из шкафа стихи Пастернака и стала читать их вслух. Никто, никогда, наверное, так тонко не выразил ощущений влюбленного и отвергнутого человека. Эти бесконечные перепады настроений и мыслей... Да, она любит, любит так, как поэт. Он заполнил своим образом весь мир. Она не может делить это чувство ни с кем. Пусть это безнадежная, безответная любовь, но она прекрасна. Она прощает его за выходку в саду, за бесконечные смены настроений, за все недомолвки - такая огромная потребность любить человека, растворяться в нем живет в ней. И вдруг, впервые в жизни она услышала в себе плавную нежную музыку, и слова, прекрасные слова о нежности, о страсти полились из ее сердца. Это были первые в ее жизни стихи...
Часть вторая
Трагедия старости не в том,
что человек стареет,
а в том, что он душой остается молодым.
О.Уайльд
     Дария написала Максиму письмо, интересовалась его работой, спрашивала, не нужны ли ему лекарства. Вскоре она получила ответ. Вначале он показался ей сухим, слишком ученым. А потом она обнаружила в нем строки, наполненные теплом. "Я так тронут интересом к себе и своей работе, - писал он. - Твое письмо согрело меня".
     Он действительно глубоко понимает доброту, хотя сам не совсем такой. Он немного физически ленив, эгоистичен в меру, но если эгоизм подразумевает разумную к себе любовь, не так уж это и плохо. Он ценит самоотверженность. Понимание - это уже наполовину чувствование. В человеке открываются шлюзы, и идет поток нежности, доверия, душевного тепла. При втором прочтении его письмо показалось ей умным, человечным. Вначале шли общие рассуждения, потом мысль становилась точной, емкой. Еще чуть-чуть, и она приблизится к пониманию сути жизни, станет всеобъемлющей и красивой, как истина. И как поэтично он пишет, свободно владея словом, образно, четко. Старинные философские слова то и дело мелькали в его языке: "укоренение, смысложизненный, горний, сокровение". Она писала, что читает классику, он отвечал, что сейчас интересна литература, которая освещает путь человека на фоне исторических процессов, исторических сломов. Но в этих письмах не было ни одного теплого обращения, ни одного ласкового слова. Он не любит ее, это ясно, как день. Он любит жену. Наверное, она более сдержанна в чувствах, скромная, глубокая натура. "В ней, действительно, есть какая-то загадка", - вспомнила она фотографию Марианны. А она, Дария, вся как на ладони. Говорит, что думает.
     Дария часто смотрела Максима по телевизору, любовалась им. Иногда дочь кричала ей в комнату: "Беги скорей, Максим Молодов выступает". И Дария бежала к телевизору. Потом вдруг стало известно, что Максим перешел работать в парламент, чему Дария никак не могла поверить. Ведь он был так независим в своих убеждениях.
     Глядя московские передачи, Дария невольно сравнивала ведущих. Владимир Молчанов - интеллигентный, пожалуй, даже аристократичный, Дмитрий Киселев - проницательный, Влад Листьев - взрывной, порывистый, так искренне, заразительно смеется, Владимир Сергеев - очень медлительный, Максим - очень серьезный, утонченный, каждое слово из его уст наполнено глубоким смыслом. И вдруг в восемь часов она смотрит интервью Владимира Сергеева с Максимом. Максим - это их же братия, независимая, гордая четвертая власть в государстве. И вдруг метаморфоза - помощник члена парламента. Чиновник - это угодник, человек, ломающий свое "я" ради выгоды, ибо известно, что политика и мораль мало совместимы. Обычно добродушный к актерам, Владимир Сергеев был очень напряжен, извивался, как уж. Он во что бы то ни стало хотел выудить у Максима признание в двойственности его жизни. Задавал вопросы неожиданно, и вопросы были довольно коварные, скользкие. Видимо, дома тщательно готовился. В нем чувствовалось уважение к Максиму и в то же время неукротимое желание найти в нем червоточину, уязвить. Сергеев спрашивает: "Вы когда идете по Кремлю - чувствуете ли себя свободным человеком, Максимом Молодовым, или зажимаете себя, заковываете, чтобы остаться там?" Максим отвечал на предыдущие вопросы, в общем, абстрактно, а тут возьми и скажи: "Да, я сдерживаю себя, да, я ограничиваю себя, но это не из целей личной карьеры, мне много не нужно, мне действительно жаль Россию, жаль ее людей. У меня самого родители - пенсионеры, им трудно жить. Разве можно сейчас без содрогания смотреть телепередачи - то шахтеры бастуют, то учителя объявили голодовку. Должны же мы, мужчины, наконец, помочь своему народу. Только этим объясняется мой уход в политику". Он сказал это почти жестко. Дария невольно подумала: "Да, он долго не продержится на этой должности", - и невольно заплакала. В тот вечер она написала ему письмо о том, что с восхищением смотрела его интервью. Но он не ответил. Она подумала, что ему некогда и, быть может, он вернулся к Марианне.
     Время шло. Работа, лекции в обществе отнимали его у нее. Она стала постепенно забывать Максима, тем более что он больше не писал и не выступал по телевидению. Иногда, в суете будней мелькал его образ. Он смотрит немного иронично, немного покровительственно, загадочно улыбается.
     Почему уходит любовь? Потому что наступает некоторое разочарование в человеке. Потому что ты не видишь его. "Любишь, пока хорошо не знаешь", - писали великие. Это означает, что любовь заключает в себе создание некоего идеала, романтизацию личности, этакого загадочного флера. А когда он спадает - уходит и любовь. Он создает для себя маяк, к которому намерен стремиться, но приближение к нему сулит ему зачастую разочарование. В этом и есть смысл движения. Стремиться к прекрасному всю жизнь, достигая его лишь частично.
     Любому человеку легче жить, имея нравственную опору, звезду, сияющую впереди. В этой идеализации есть нравственный стержень для жизни. Если его нет, мы растеряны.
     После работы Дария шла домой с Семеном Петровичем. Прохожие часто оглядывались на странную пару: женщина средних лет и глубокий старик. Семен Петрович не обращал внимания на окружающих, он с увлечением рассказывал о том, как уже на территории Германии, выходя из столовой, офицеры отдавали остатки еды немецким ребятишкам. Затем он поведал о своей любви к девушке-немке. Даже показал ее фотографию, немного пожелтевшую от времени: белокурые волосы в художественном беспорядке, большой выразительный рот, немного тяжеловатый подбородок, нос с горбинкой и необычайно живые пленительные глаза. Казалось бы, это немыслимо - они любили друг друга, даже хотели пожениться. Но командир части сказал ему, что он делает ошибку. "Если привезешь ее домой, то скандалу не оберешься, - сказал он. - Жениться на дочери врага - обречь себя на вечные мучения". Одним словом, их любовь была обречена. И Марлен, поняв это, уехала в Западную Германию. И он не отговаривал ее. "Он хотя и романтик по натуре, но в конце концов приходит к трезвым решениям", - с одобрением и одновременно с неудовольствием подумала Дария. Потом, в году шестьдесят пятом, услышал вдруг на улице немецкую речь. Говорила симпатичная белокурая женщина. Сердце его затрепетало: "Неужели Марлен?" Но нет, это была не она.
     - А как же Маруся? - спросила Дария.
     - Письма не приходили, я и подумал, что она, как и Тоня, оставила меня. Ведь война, мир рушится. Но, оказывается, нет, она ждала, писала, но письма пропали. Закончилась война, я поехал наугад в это село на Украине, и, о счастье, нашел ее.
     - Вы любите ее?
     - Да, мы вместе уже полвека, она всегда заботилась обо мне...
     - А зачем тогда я?
     - Ну, понимаете... Я и сам не знаю, что со мной происходит. Это первый раз в жизни. Смотрел ваши передачи, восхищался. Мне нравится ваша сдержанность, желание скрыть себя, показать в ярком свете выступающего... Но ваши вопросы, серьезные, продуманные, выдают вашу сущность, помимо вашего желания. Если бы я не работал здесь, то вы для меня так и остались бы телезвездой... Однажды заговорили со мной, улыбнулись. Ведь никого не было рядом. Я подумал, что эта улыбка предназначена мне. С вами так интересно. Ни с одной женщиной мне не было так легко и просто. Вы интересуетесь всем, впитываете в себя. Я могу болтать о чем угодно, а вы слушаете...
     - А с Марией Семеновной как?
     - Ну, у нас разговоры самые обычные, что купил, по какой цене, как наладить быт. Да, она, в общем-то, много читает. Дюма, детективы, известные нашумевшие вещи...
     "Так живет большинство людей, - подумала Дария. - Но они уже родная кровь, и в то же время он, выходит, давно одинок в семье, хотя, опять-таки, и счастлив: верная, заботливая жена, дети, внуки".
     - И вы не обсуждаете книги, фильмы?
     - Нет, она не идет на это. Скрывает свои мысли и чувства...
     - А когда вы пытаетесь говорить?
     - Сразу обрывает. Не любит многословия.
     "Может, это и правильно, - подумала Дария. - Чувство должно быть прожито только один раз и не нужно превращать его в говорильню - болезнь филологов и журналистов. И в то же время как тяжело, когда нет рядом человека, с которым ты мог бы поговорить о прочитанном, увиденном. А почему его нужно обрывать? Ведь он столько знает, столько читает. Наоборот, нужно прислушиваться к тому, что он говорит. В сущности, Семен Петрович не реализовал себя как личность, таил в себе весь груз своих знаний. Иногда урывками беседовал с кем-нибудь чужим. Читать, переживать, собирать факты, анализировать их - и все это держать в себе долгие годы? Бедный, бедный..."
     Он усаживает ее в трамвай, пожимает ей руку. А потом нежно, долго смотрит в окошко. А люди в трамвае смотрят на него. О, безыскусная, детская душа, не умеющая скрывать свои чувства!
     Каждый день он что-нибудь приносит ей. То цветы, то конфеты, то бумагу для сценариев, ждет ее часами, голодный, усталый. Она тоже дарит ему свои любимые книги, небольшие сувениры. Вообще, Дария не любит принимать услуги, чувствовать себя обязанной. Если вы делаете хорошее доброму человеку, вы тут же становитесь его должником.
     Она говорит ему:
     - Вот вы мне помогаете, а если что не так, не упрекнете?
     -Я никогда вас ни в чем не упрекну ни при каких обстоятельствах... Человек делает хорошее, значит, это ему нравится, приносит удовольствие, и он счастлив от этого. И вообще, древние были правы, когда говорили, что человек не должен помнить о добрых делах своих, тем более говорить о них, пусть о них скажут другие. Действительно, мы любим людей за то, что сделали для них, и ненавидим за то, что причинили им неприятности...
     Она пыталась ему рассказывать то новое, что узнала. Потом перебивала себя. Зачем? Он ведь не сможет уже передать эти знания кому-то, использовать в каком-нибудь деле. Ведь его возраст говорит о том, что не нужно напрасно тратить энергию. Но она увлекается и рассказывает. Он советует ей больше снимать природу, больше писать сценарии, верить в науку, принимать решения взвешенно, благоразумно. Ведь она так нетерпелива. Не одобряет ее увлечения мистическими учениями, хотя и сам неплохо знаком с ними.
     Как ни странно, вечером, ложась спать, она думает уже не о Максиме, а о Семене Петровиче. Какой он добрый, хороший, терпеливый. Утром встает - какая-нибудь мелкая вещица на столе, брелок-собачка для ключей или плюшевая обезьянка напоминают о нем.
     Как-то перед праздником всех сотрудников студии отпустили пораньше с работы. И Дария с Семеном Петровичем отправились гулять по городу. Было уже прохладно, осенний ветер продувал насквозь. Они забрели на привокзальную площадь. Слышались гудки поездов. Вдруг Семен Петрович сказал:
     - Давайте сядем на поезд и уедем далеко-далеко и начнем жизнь сначала...
     Она улыбнулась:
     - Но уже очень поздно, наш поезд давно ушел. Давайте лучше сядем на троллейбус и поедем ко мне, попьем чаю, что-то очень свежо.
    И они поехали к ней домой...
    По пути она купила груши и печенье. Они снова беседовали. Дария показывала ему свои любительские фильмы, фотографии. Это были ее попытки образно увидеть мир. Она мечтает снимать фильмы в духе Тарковского, экранизировать Платонова. Семену Петровичу нравились отдельные места, некоторые он критиковал, уж больно заумно, советовал больше работать над собой. "Все приходит к тому, кто умеет ждать", - говорил он.
     Темнело. Она проводила его на остановку. Шел дождь. Было уже совсем поздно. Подошел троллейбус. Неожиданно Дария тоже вошла в салон.
     - Вам же нужно домой! - воскликнул Семен Петрович.
     - Нет, нет, ничего. Я проеду с вами.
     Водитель  объявил, что троллейбус пойдет в парк. Они вышли, снова оказались на остановке. Семен Петрович не понимал, где они находятся, путался в названиях улиц.
     - Ничего, ничего, сейчас подойдет другой, - успокаивала его Дария.
Вскоре они сели в другой троллейбус. Дождь барабанил по крыше. Когда доехали до нужного места, она спросила, где находится его дом, и повела его туда. Он был так растроган.
    - Как же вы обратно теперь? Ведь уже совсем поздно?
    - Так же, как и сюда. Ведь транспорт пока ходит...
    - Какая же вы хорошенькая...
    - В каком смысле?
     - Да, наверное, во всех. Я вам так благодарен. Довели до самого дома. Теперь я и на бровях доползу. Другая посадила бы в троллейбус, на том и все.
     - Не думаю. Каждый бы поступил на моем месте так. Вы пришли ко мне в гости, значит, я несу ответственность за вас... И Маруся бы довела, не так ли?
    - Да, конечно, наверное... Меня, да. Знаете, я каждый вечер сижу и беспокоюсь, как вы идете домой. Иногда поздно возвращаетесь с передач. Сижу и представляю, как вы заходите в подъезд, думаю, вдруг кто-нибудь возьмет и обидит. Я все время в тревоге.
    - Не беспокойтесь так, у меня же первый этаж. Быстро забегу, стукну в окно, дома телефон, так что бояться нечего. Ну, прощайте. Спокойной ночи. - Она крепко пожала ему руку.
    Вернулась домой вся мокрая, усталая.
    - Почему так долго? - спросила подозрительно Дина.
    - Провожала Семена Петровича до дома.
    - До самого дома?
    - Да, да. Ты же видишь, какой он старенький.
    - А ты, можно подумать, Шварценеггер... Ну, мам, я-то волнуюсь.
    - Ничего со мной не случится. Я взрослый человек.
     Дария неожиданно для себя стала меньше вспоминать Максима. От бережной ласки, заботы, доброты ("Любовь должна быть деятельной", - часто говорил Семен Петрович) у нее стало возникать чувство благодарности к Семену Петровичу. Как-то она долго не могла достать лекарство для дочери. Так он обошел все аптеки в центре города, старый, больной человек, и принес его. Она не знала, как благодарить, только схватила его большие белые ладони и спрятала в них лицо. Как он добр, заботлив! И она так привыкла к нему, к этим милым беседам, что уже не представляла жизни без них.
     - Дариюша, но вы-то хоть чуть-чуть меня любите? Или только позволяете себя любить? - робко спрашивал он.
     - Я? - Вдруг руки ее стали горячими, словно космическая энергия прошла по ним. Она взяла его руку, от нее тоже шел жар. Дария удивилась. - Семен Петрович, наверное, в другой жизни мы были вместе?
     - Наверное, - смутился он. Он перелистывал книгу, теребил платок, перекладывал ручку, а морщинистое лицо его румянилось, кустистые брови приподнимались вверх. Ее присутствие делало его юношей, влюбленным, взволнованным.
     Она нежно смотрела на него и вдруг неожиданно сказала:
     - Знаете что? Я хочу, чтобы вы всегда, всегда были рядом.
     Он опустил голову:
     - Это бесперспективно. Мне хотя бы вас видеть, иногда прикоснуться к вам, и я был бы счастлив.
    - И это все? - Она буквально ошарашена его словами. Наконец-то она ответила на его нежное чувство. И получила такой ответ. Ей стало грустно. Расстались они довольно сухо.
     Они не виделись несколько дней. И вот она сидит в редакции и пишет очередной сценарий. Никто ее нормально не поздравил с наступающим женским праздником. Так, устные, мимоходом поздравления. Женщинам разрешили после скромного чаепития идти домой. Она выходит на улицу. И что же? Возле дуба стоит Семен Петрович с красной гвоздикой в руке и смущенно улыбается. Она, конечно, моментально забывает об их размолвке, и они снова идут гулять по весеннему городу. Он говорит, что простудился и несколько дней болел. Сегодня, наконец, ему разрешили немного погулять, и он заспешил к ней.
     Вечерело. Небо было иссиня-темное. На западе горела яркая желтая звездочка, а над ней остренький, вновь рожденный месяц. Голубоватые тени облаков. Мрачные ветвистые силуэты деревьев. Морозно, но в воздухе чувствуется весеннее дыхание. Весь этот мир опускается на них и словно шепчет: "Ждите, верьте, все у вас впереди!"
     Семен Петрович вдруг забывает о своем возрасте, о своей болезни, он мечтает, что она когда-нибудь будет его супругой. Ведь любовь вне брака он не признает...
     - А как же Мария Семеновна? - спрашивает Дария.
     - Что поделаешь, как ни странно, люблю вас обеих. Я почти все время думаю о вас, утром, днем и вечером... Когда обедаю, смотрю телевизор, читаю книгу, нет-нет и мелькнет передо мной ваш милый образ. Когда я с ней - я думаю о вас.
     - И наоборот?
     - Нет, когда я с вами, я только с вами. Сейчас, конечно, нет никакой возможности, но, может быть, обстоятельства изменятся, и мы будем вместе?
     Дария не понимала себя и боялась: любить молодого мужчину и старика? Возможно ли это?
    Но Дария отчего-то наивно верила Семену Петровичу, что они когда-нибудь будут вместе. Они чем-то неуловимо похожи друг на друга. Оба любят думать о несбыточном и в то же время быстро отрезвляются, возвращаются к обыденной жизни, к реальности.
    Дария вдруг вспомнила, как он в последний раз на ее порыв ответил: "Бесперспективно".
    Она спросила его:
    - Почему вы так сказали?
     - Как вы все помните! Знаете, в психологии утверждается: "Важно как помнить, так и забывать". Иначе трудно жить. Не припомню, какой ход мыслей у меня был. Наверное, я так считал тогда. Да, глупость, наверное, сказал. Не уверен был в ваших чувствах. Не знаю. Нет, просто трезво оценивал ситуацию.
     Она сказала, что прочла заметку в газете, как развелась пара, прожившая двадцать пять лет.
    - Вы этого не делайте, вы уже как две половинки одного человека.
    - Да, это верно. Я вот тоже думаю, если разведусь, будем ли мы счастливы?
     - Нет. У вас хорошая крепкая семья. Пусть будет так, как есть, а если со мной вдруг что-нибудь случится, останемся друзьями.
    - Что может случиться с вами?
    - Что может быть с еще молодой женщиной? Выйду замуж.
    Он отрицательно качает головой:
    - Нежелательно, хотя это и эгоистично.
    - Будем друзьями. Вот я с Максимом надеюсь остаться в дружеских отношениях.
   - Это еще неизвестно.
    - С ним очень трудно. Он - человек настроения.
     - Думаю, он не считает это большим грехом. И по вашим рассказам я чувствую, и по его передачам, статьям, что он - глубоко порядочный человек...
     - Поэтому я его и полюбила...
     - И сейчас еще любите? - тревожно спросил он.
     - Я думаю о вас обоих.
     "Семен Петрович сомневается в моих чувствах, жаждет любви и ломать собственной жизни не хочет. Он рассуждает трезво, и это хорошо. Если посмотреть со стороны, их отношения, конечно, безнадежны. Хотя забываешь и возраст, и болезнь, а остается только нежность к человеку. Нет, пусть каждый пойдет своим путем, а эта нежная дружба-любовь останется светлым воспоминанием в жизни", - думала Дария.
     На следующий день они снова гуляли по улицам города. Как хорошо идти вместе и знать, что твой собеседник реагирует на каждое твое замечание, чувствует тебя всего, понимает в каждой мелочи.
     Семен Петрович возмущался вывескам на английском языке: "Не знаешь, в какой стране находишься!"
     Возле шашлычной на тротуаре лежала большая черная собака с острыми ушами. Рядом с ней точно такие же, гладенькие, сытенькие, только чуть-чуть поменьше, собачата.
    - Ну, прямо как на джайляу, - сказала Дария.
Подошла пожилая женщина, тоже стала рассматривать семейку:
    - Наелись шашлыка, теперь отдыхают.
    - А чьи они? - спросила Дария.
    - Да ничьи, бесхозные, приблудились. Раньше было больше щенков, все куда-то убежали, вот эти двое не уходят от нее.
    Затем они смотрели на котенка, который никак не мог перейти улицу. Потом слушали уличную музыкантку. Она пела и играла на домбре протяжные грустные песни степи. Слезы навернулись на глаза Дарии.
     - У нее такой прекрасный голос, ей бы петь где-нибудь в капелле или на семейном торжестве, - сказала она, достала десятку и положила ей в сумку. - Мечтаю разбогатеть и создать свой культурный центр, где можно будет популяризировать науку и искусство, развивать таланты и просто помогать безработным, инвалидам, организовать для них какие-то мастерские. Просто сил уже нет смотреть на безработных, на просящих милостыню. Неужели мы к этому шли? И это есть цена демократии?
     Семен Петрович тяжело вздохнул, достал деньги из бумажника и отдал девушке.
     Дария думала о Семене Петровиче: "Как наивно он верит в их будущее и требует, чтобы Дария была всегда с ним. Но что он может как супруг? Пожалуй, очень мало. Это ей придется ухаживать за ним. А в духовном плане - много. У нее всегда был бы рядом друг, к которому можно прижаться в любую минуту, пожаловаться на свои беды. Он так близко принимает к сердцу ее радости и страдания, так хочет помочь во всем. Он даже прочитал несколько лекций в ее клубе, пожертвовал клубу небольшую сумму денег и посещает каждое воскресенье их собрания. Никто никогда не относился к ней с таким участием. Он чист душою, благороден, ребенок в глубине души, неисправимый романтик, хранящий в памяти целые поэмы Пушкина и Лермонтова". Каждый день она прислушивается к шагам за дверью и сразу же узнает их. Душа ее наполняется светлой радостью.
    Они доходят до перекрестка. Он идет направо, а она - налево. Ей грустно. Он спешит, ему нужно в положенное время быть дома. Он - человек, никогда не нарушающий своих обещаний, нашедший главную ценность жизни в женской любви. Задумывался ли он когда-нибудь, каково ей. Наверное, догадывался. Но ведь дома ждет Мария Семеновна. Как разные чувства уживаются в одном человеке? Разлад с самим собой? Двойственность самой жизни? Человек может любить двоих, потому что не находит всей гармонии в одном? Почему люди сразу не находят себе пару, чтобы больше уже не раздваиваться? Это все наделали поэты и писатели своим неумеренным воспеванием любви. Любовь, любовь превыше всего. И человек идет на все, чтобы добиться ее.
     Семен Петрович был отчаянным мужчиной. Взял да и пригласил Дарию к себе домой в один из летних дней, когда вся семья уехала отдыхать на озера. А Дария была не менее отчаянной. Возьми да и согласись! И вот они вошли в огромную просторную квартиру. Здесь все было обычно. Мебель не модная, семидесятых годов, посуда тоже. Вещи расставлены как придется. У хозяев, видимо, не было любви к уюту. "Чисто, и ладно", - так, наверное, рассуждали они. "Бивуак, - подумала Дария. - Люди приходят сюда поесть и переночевать, их мир занят чем-то другим".
     Семен Петрович пригласил на кухню. Поставил чайник, начал накрывать на стол. Он немного суетился, смущался, краснел, забыл поставить и сахар, и масло. Чувствовалось, что никогда не занимался хозяйством. Они попили чаю, потом отправились в гостиную смотреть книги... Их было множество во встроенных шкафах. Они беседовали о литературе. Ей вдруг стало скучно. Она лукаво посмотрела на него и сказала: "Давайте потанцуем, не все же философствовать!" Он отказался: "Никогда в жизни ни разу не танцевал". "Ну же", - приглашала Дария. Наконец, он поднялся. Дария стала напевать мелодию вальса из "Моста Ватерлоо" и водить его по комнате. И, удивительно, несмотря на небольшую хромоту, он двигался очень плавно, в такт ее движениям и мелодии. "Напрасно вы притворяетесь, у вас неплохо получается, сделаем из вас супертанцора!" Он нежно прижимался к ее щеке, а его руки чувствовали теплоту ее тела. Они кружили по комнате. А со стен на них смотрели лица с довоенных фотографий, и среди них Маруся. Огромные глаза, полные нежности и грусти, слегка вздернутый носик, прямой пробор, как у звезд немого кино, белокурые вьющиеся волосы. Перед ними мелькали вещи, цветы, книги. Им обоим было хорошо вместе. Ей казалось: вот-вот произойдет чудо - и из старца выйдет добрый молодец, как в сказках, и они навсегда соединят свои жизни. Вдруг лицо Семена Петровича побледнело, он схватился за шкаф. Дария испугалась, посадила его на диван. На столе лежал тонометр. Она быстро смерила давление. "Повышенное! - сказала она. - Вам надо прилечь". Она уложила его на диван. "Коренфар", - прошептал Семен Петрович и показал глазами на сервант. Она быстро достала таблетки и дала ему вместе с водой. "Ничего, ничего, сейчас пройдет", - говорил он, впадая в легкий сон. Она сидела возле него, держа его за руку и с тревогой всматривалась в его неподвижное лицо. Когда он проснулся и увидел перед собой Дарию, то неимоверно удивился, затем пожал с благодарностью ее руку.
     - Ну, мне пора, - сказала она. Он встал, проводил ее до двери.
     Через несколько дней она пришла к нему в мастерскую, но ему было некогда, он что-то срочно ремонтировал. Но сказал, что будет до шести вечера и что они непременно пойдут домой вместе. Она отправилась в съемочную. Он не зашел за нею. В мастерской ей сказали, что Семен Петрович отпросился: ему позвонили из дому. Что там стряслось?
Дария пошла домой одна. "Все, все, сколько раз это "все"? Когда же, наконец, с ней будет человек до конца жизни? Тоскливо на душе. Надо, надо расставаться с иллюзиями и искать что-то осязаемое для жизни... - думала она. - Надо освободить Семена Петровича. Что там произошло у них? Ему о жене надо думать..."
     Дария пришла домой грустная, как никогда.
      Мама, что с тобой? - тревожно спросила Дина.
     Дария все рассказала.
     - Да зачем тебе этот старик? Я понимаю, ты для него сейчас вроде религии... Но нельзя травмировать себя так. Завтра же пойди и скажи, что "все", "инаф".
    - Да, я так и сделаю, - отвечала Дария.
     На следующий день они возвращались домой опять вместе. Он оправдывался: у жены была мигрень, ничего страшного, но она вдруг затребовала его домой, вот он и сорвался, и нарушил обещание пойти с Дарией, но он думал о ней, терзался...
     Дария сказала о словах дочери, потом добавила:
     - Я, пожалуй, пойду дам объявление, годы уходят, уходят, а я все одна, одна...
     Он помрачнел, опустил голову.
     - Дина еще сказала, что вы - хитрый человек, а я для вас - игрушка.
     - Нет, нет, вы не игрушка, я вас серьезно люблю...
     - Но вы же сами сказали, что бесперспективно... Слово-то какое нашли, бюрократическое...
     - Сморозил глупость, не подумал. Нет, я уже не представляю жизни без вас. Только и думаю целыми днями. Дариюша, милая, не надо замуж. Мне будет плохо, - жалобно лепетал он.
     На следующий день Семен Петрович вошел в редакцию, словно в воду опущенный...
     - Я думал о нас всю ночь. Действительно, зачем я вам нужен - старый, больной человек...
     "Наконец-то сознался, а то романтическую паутину вьет: "Когда-нибудь мы будем вместе". Все-таки в глубине души он очень благоразумен", - думала Дария.
     - Нет, нет, нельзя изменять супруге, хотя бы в мыслях. Она, по-моему, стала догадываться. Пора заканчивать наши отношения. И что я, старый хрыч, буду стоять у вас на пути?
     Он стоял, сгорбившись, внутренне сжавшись, растерянно глядя на нее маленькими голубыми глазами из-под кустистых бровей, ожидая ее решения.
Дария смотрела на него, и волна нежности поднималась в ней. Она почувствовала вдруг, что не хочет терять его. Привыкла к его заботе о себе, тихим ровным беседам, к его ласковым большим белым рукам.
Он ведь скрашивал ее одиночество. День без него - день, прожитый в суете и пустоте. Люди, толкущиеся возле нее, - не любят и не понимают ее, как понимает ее этот старый человек.
     - Нет, нет, я не хочу с вами расставаться, - сказала она.
     - О, моя любимая, дорогая девочка! - воскликнул он. Лицо его преобразилось, морщинки разгладились, зарумянились щеки, а взгляд стал мятежно-нежный.
     Они одновременно посмотрели в окно. Небо после дождя - прозрачная чистая голубизна, и волокна облаков, разметанные веером, словно небрежные мазки, наложенные художником на небесную палитру...
     - Я не знаю, не могу выразить, как мне с вами хорошо, хочется петь, говорить, говорить, сделать что-нибудь грандиозное. Я никогда не забуду, как вы меня довели до самого дома. Да, именно с такой женщиной можно связать жизнь. Глуп ваш Максим, - говорил, захлебываясь словами, Семен Петрович.
     - Но я ведь намного старше его. И ему нравятся европейские женщины...
     - Разве дело в оболочке?
     - Да сколько было таких счастливых браков: Йоко Оно и Джон Леннон, Оливия Хасси и ее японский друг! Однако, Семен Петрович, мне иногда удивительно смотреть на вас. Ведь все у вас было, было...
     - Да, было, но не так.
     - А как?
     - Как-то серо, буднично и, пожалуй, грубее чуть-чуть...
     - Но у нас нет никакой перспективы, вы сами так сказали.
     - Бернштейн заметил: "Движение - все, конечная цель - ничто"... Пусть у нас будет только движение, только процесс.
     - Мне не хочется терять вас как друга. Если вдруг что-то изменится в моей жизни, - снова стала она его искушать.
     - Что?
     - Ну, вдруг я выйду замуж.
     - Нет, дорогая Дария, мы не останемся друзьями. Противоположный пол не дружит, он только любит. Прошу вас, не говорите больше так.
     - Но вы бы могли развестись и остаться со мной, если так любите?
     - Да, иногда у меня возникают дикие мысли оставить семью и служить только вам. Я понял, наконец, этих рыцарей, служивших дамам и никогда не прикасавшихся к ним. Но, поймите, Дария, у меня слабое здоровье, война все отняла. Развод просто убьет меня...
     - Ну хорошо, а если бы вам было, ну, скажем, пятьдесят и вы были женаты - пошли бы на разрыв?
     - Вот этого я не знаю, сомневаюсь.
     - Видите, и так и эдак ваша жизнь связана с Марией Семеновной... Зачем же я?
     - Я люблю вас.
     Дария вдруг вспомнила, как сказала однажды Максиму, что ей сделал предложение редактор одной популярной газеты. Тогда он внимательно посмотрел на нее и выпалил: "Выходи!" Если бы сейчас Семен Петрович сказал то же самое, то есть отпустил бы на волю, ей было бы больно. Наверное, он, действительно, любит ее - это прекрасно, это и страшно эгоистично.
     Семен Петрович, немного помолчав, вдруг сказал:
     - Вы же меня и спрашивать не будете, если решите изменить свою жизнь. Ведь, правда?
     - Да, наверное.
     Они играли в игру, которая называется прекрасной мечтой, но оба хорошо знали, что она неосуществима, и все же каждый продолжал играть свое соло, как в оркестре. И не мог остановиться.
     Привязанность неравных в чем-то людей чаще всего шокирует окружающих своей необычностью. Женился же Николай Раевский, будучи девяностолетним старцем, на женщине вдвое моложе его. И она писала, что никогда, ни один человек не вызывал у нее столько нежности, уважения, любви. Но такие случаи редки, а жизнь удивительно банальна. Дария спрашивала себя: нужен ли ей старый больной человек? Для Марии Семеновны - он свет в окошке. И свое, кровное, она, наверное, сумеет защитить. Доброта доброте рознь. Одни жалеют и помогают только родным, вторые включают в этот круг еще немного друзей, а третьи готовы протянуть руку помощи любому человеку. Альтруисты, создатели различных обществ милосердия, просветители, гуманисты. Они лишены или почти лишены так называемого разумного эгоизма, отрицающего самопожертвование и наделяющего людей психологией "каждый за себя". Разумный эгоизм подразумевает любовь к себе, и он, конечно, необходим человеку. Не уважая, не любя себя, ты не сможешь любить другого. "Возлюби ближнего своего, как себя", - подразумевает гармоничную любовь к себе и к другому, а не самоотречение и себялюбие. Но готовность действовать на пользу другим, не считаясь со своими интересами, - прекрасна. Сестры милосердия, учителя, священники. Разве можно представить нашу жизнь без этих людей? Когда в обществе преобладает эгоистическое начало и нет глубокой просветляющей доброты, наступают мрачные времена. Человек теряет в своем облике божественное и обращается в биологическое существо. Многие люди ищут спокойной, взвешенной жизни, они устали от ее тревог и волнений. Дарию вполне можно было понять. С Семеном Петровичем ей снова нет попутного ветра, как и с Максимом. Ведь с самого начала было ясно, что их отношения обречены. Хотя жизнь - это ведь всегда процесс, а не "труп свершения". И разве не прекрасна дружба старого человека и молодой женщины, их взаимопонимание, взаимооткрытие? Большинство людей, пожалуй, живет разумом. Семен Петрович часто говорил, что если бы Максим был больше романтиком, у них, вероятно, что-то и получилось бы. Но, увы, разум побеждает, отнимает полет мысли, возвышенность. Если человек чрезмерно рационален, то он живет долго, скучно, серо. Если же в нем преобладает романтическое начало, он живет недолго, но ярко, самобытно, сгорает, погибает в огне любви, не думает о будущем. Каждый выбирает жизнь сообразно своей натуре.
     Однажды вечером Дария и Семен Петрович возвращались домой вместе. Они решили одну остановку проехать на троллейбусе. Неожиданно в салоне появился запах жженой резины, из кабины водителя повалил дым. Пассажиры начали беспокоиться, просить, чтобы открыли двери. Но их каким-то образом заклинило. Люди начали задыхаться, паниковать, кричать. Мужчины начали разбивать окна всем, что попадалось под руку. Семен Петрович побледнел, потом начал медленно оседать на пол. "Спасать, спасать, немедленно спасать его, - думала Дария. - Но что делать, как выбраться отсюда? Окна разбить нечем". Сама она тоже начала задыхаться. Некоторые пассажиры лезли прямо в разбитые окна, но это было небезопасно. Вдруг она вспомнила, как изучала на занятиях гражданской обороны, что в транспорте должен быть аварийный выход. Неожиданно увидела перед собой надпись "Запасной выход, сними резину, выдави стекло". Она быстро достала из сумки маленькие ножницы, надрезала кусок резины. Вместе с щупленьким парнишкой, стоявшим рядом с ней, они выдавили стекло. Оно с грохотом упало на асфальт. Затем парнишка выпрыгнул в окно. А Дария стала тащить грузное, почти безжизненное тело Семена Петровича к окну. Ей было неимоверно тяжело, она невольно злилась про себя: "Ну что это за мужчина. Ведь он должен спасать ее, а не наоборот!" - говорила она почти вслух. Еще минута, и она тоже упадет. Из последних сил она приволокла его к окну. И, о радость, мальчишка не сбежал. Он схватил Семена Петровича за руки и потянул вниз. Подбежали еще двое мужчин, подхватили старика и плавно опустили на асфальт. Таким же образом они вытащили и обессилевшую Дарию. У тротуара стояла "скорая". Подошли санитары, уложили Семена Петровича на носилки и понесли в машину. Она последовала за ними. Дария пробыла в больнице до поздней ночи, пока не убедилась, что Семену Петровичу лучше, затем позвонила его родным, а сама отправилась домой.
     На следующий день после работы она пошла в больницу. Долго плутала по коридорам. Наконец нашла палату. В ней было удивительно чисто. Сидя за столом, больной пил сок прямо из бутылки. А Семен Петрович, к ее удивлению, сидел на кровати и читал книгу. Она протянула ему небольшой пакетик с яблоками.
     - Как вы? - спросила она.
     - Хорошо, завтра уже можно идти домой!
     - Были ваши?
     - Все, все приходили. Как я вам благодарен. Если бы не вы, я бы там точно задохнулся. Как вы, такая на вид хрупкая, вытащили меня? - волнуясь, сказал он.
     - Мне помогли, помогли, успокойтесь...
     - Да, всю жизнь меня спасали женщины. Сначала Маруся, теперь вы. Если бы не вы, меня бы давно не было на этом свете. - Он благодарно сжал ее руку.
     Прошло несколько недель. Отношения между людьми не бывают постоянно гладкими. Как небо закрывается тучами, так наступает ненастье и между людьми.
     Однажды Дария рассказала Семену Петровичу о своей любви к одному писателю.
     Он нахмурился, брови почти сошлись на переносице.
     - Это было давно?
     - Лет десять назад.
     - И что, все было?
     - Да...
     Лицо его неожиданно побагровело. Он сурово спросил:
     - Это было не в браке?
     - Нет. Я не могла выйти за него замуж, что-то меня останавливало. Не знаю, что... Наверное, все-таки его скупость.
     Лицо Семена Петровича совсем окаменело.
     - Так, значит, вы несерьезная женщина. Да, наверное, наши отношения подошли к концу. А у меня были такие планы насчет вас.
    Лицо Дарии тоже вытянулось, замерло. Но она продолжала вежливо:
    - Планы у вас могут быть только с Марией Семеновной... Ну что же, расстанемся, я никогда никому не навязываюсь. Воспринимайте меня такою, какая я есть.
     Ей было больно услышать его слова. Она ведь почти всю сознательную жизнь провела без мужа. Разве может понять это мужчина, полвека проживший с женой? Да и еще мысли не допускает, что она может выйти замуж. Конечно, его жизнь устроена, а молодую женщину он держит в заложницах своей платонической любви. Вот где исходная точка их разногласий. На брак. Он человек прошлого поколения, имеющего свои стойкие стереотипы. По их понятиям, сексуальные отношения могут быть только в браке. Да, это стереотипы. Но для людей старшего поколения они наполнены глубоким содержанием. Для них - это высшее мерило нравственности. Может, это и верно.
     - И супруги не должны изменять друг другу, - вслух продолжила она свои мысли.
     - Да, - он тяжело вздохнул.
     - Но вы же вот уже духовно изменяете и мечтаете о другом.
     - Но ведь ничего не было. Я не изменяю. И что я могу сделать? Я не виноват, что полюбил вас. Это случилось так неожиданно. Все, что со мной происходит, - ни на что не похоже. Поймите, без вас я уже не смогу жить, а вы говорите мне такое.
     - Ну что ж, прощайте...
     Дария хмуро посмотрела на него. Она вспомнила, что он влюбился в нее, думая, что она замужем. И если бы это было так, он сдержался бы. У них все только по закону - влечения, любовь. Везде нужен штамп. Может, это и верно. Общество создает институт брака, чтобы оградить себя от излишеств. Но ведь по-настоящему любящий человек верен только себе и своей любви. Смысл соединения двух людей не в составлении планов, фиксации друг на друге надежности. Любовь не поддается ни на домогательства, ни на уговоры. Она случается или нет. А если отворачивается от одного и поворачивается к другому, то это служит выражением жизненности, а не порочности. Любовь рождается на свободе и не может существовать в неволе. Мы можем только благодарно принимать ее, пока она гостит у нас, и в любое время должны разрешить ей уйти.
     Теперь Дария сухо здоровается с Семеном Петровичем, избегает встреч. Как-то она шла по коридору и увидела его. Глаза ее стали холодными. Он напряженно посмотрел на нее и пошел дальше, прихрамывая. Это тянулось около недели. Сухие приветствия, равнодушные взгляды.
     Дария должна в воскресенье прочитать лекцию в своем клубе о природе Казахстана. Она села готовиться. Просматривала пленки телепередач и невольно вспоминала Семена Петровича. В каждой передаче чувствовались его советы. Вот здесь он подсказал читать стихи у памятника, здесь нужно идти по лестнице и говорить. У него тоже есть "киношное" чувство, свой взгляд на мир, так и нереализованный. Так один человек воплощает в жизнь замеченное многими людьми, синтезирует в себе полифонию мира.
Дария приготовила для показа любительский фильм о Казахстане. Она всю жизнь мечтала стать кинорежиссером. Но у нее не было ни здоровья, ни мужской хватки, которая необходима для этой профессии. Ее творческие стремления выливались в небольшие любительские фильмы и спектакли, в которых играли школьники, студенты, пенсионеры, ее друзья - члены клуба. Фильм снят был очень поэтично. Вначале на экране возникали бескрайние пустыни, слышался стук колес поезда, затем степи в алых тюльпанах. Мелькали островки сосновых лесов с блюдечками голубых озер, каменистые насыпи, скалы, поля, засеянные кукурузой, тополя, ограждающие их. Их листья сверкали и переливались на солнце... И вдруг громадные, снежные, невероятно голубые горы, вставшие на юге сплошной стеной. Им предшествовали панбархатные зеленые холмы со свечечками елей. Закаты и восходы в степи, они же в горах. Подъем по горе вверх, и вдруг озеро, сверкающее между гор, касающихся облаков. Она снимала фильм еще в юности, когда туристские базы "Горельник" и "Эдельвейс" были наполнены шумом и людскими голосами...
     Дария комментировала фильм слушателям и вдруг увидела в заднем ряду знакомое лицо. Оно сияло от восхищения. Так значит, он пришел сюда ради нее! Она неожиданно обрадовалась. Вся ее обида моментально улетучилась. После просмотра фильма пили чай, говорили о том, что на природе Казахстана можно делать бизнес, если организовать при клубе туристическое бюро с хорошими экскурсоводами. Но как всегда нет спонсоров и непомерные налоги. Семен Петрович принес торт и цветы. Белые хризантемы стояли в середине стола и своими лучиками пронзали сумрачное пространство полуподвальной комнаты. Дария смотрела то на цветы, то на Семена Петровича. Она вдруг забыла обо всем, что произошло между ними. Вот они снова вместе идут на остановку и говорят, говорят. Семен Петрович то снова строит замки на песке, то возвращается к реальности. Дария вдруг посмотрит на его неподвижное лицо, застывший взгляд, который преображается только при взгляде на нее, и ей становится не по себе. Но разве может мягкий человек противостоять напору чувств другого человека? Человеческая привязанность возникает, несмотря ни на какие препятствия. И даже если она изживет себя, пройдет, все равно она была, существовала, имела свое движение, давала людям ощущение полноты жизни, ее красоты и привлекательности...
     Две недели не было Семена Петровича. Не приходил, не встречал у входа в студию. Она тоже была очень занята, готовила новые передачи, читала лекции в клубе. Чувства наши противоречивы. Иногда она спокойно думает о нем, можно сказать, он есть и его нет - это без разницы. А порою порыв нежности охватывает ее. Ни один человек в мире не ценил, не понимал и не любил ее, как Семен Петрович. Дария думала о том, что с ним, вероятно, что-то случилось, но не решалась ему позвонить, он жаловался на странную ревнивость Маруси, какой и в молодости никогда не было. Как бы не навредить ему... Неожиданно для себя она вспомнила, что он всегда носил с собой паспорт в кармане. У него высокое давление. Вдруг упадет где-нибудь на улице. Найдут, поднимут, доставят по адресу в документе. О бедный человек! Как в нем уживается желание жить и постоянная готовность к смерти!
     Через несколько дней, выходя с работы, она снова увидела его.
    - Почему вас не было?
    - Да какие-то неотложные дела накопились дома. Ходил в мастерскую несколько раз чинить часы, радио... На базар с супругой...
    - А я ждала вас... Конечно же, я для вас на десятом месте, на первом у вас семья...
    - Как и у вас... - вежливо парировал он.
    - У меня было столько тяжелых моментов, так хотелось с вами посоветоваться, просто поговорить, я ничего не знала, что с вами...
    - Что же поделаешь, не смог...
    - Да, я думаю, что наши отношения перерастают просто в приятельство. Можно от человека ничего не требовать, не ждать, не обязывать...
    - Нет, я этого не чувствую. Я только и думаю о вас.
    - При этом спокойно выполняя долг перед семьей...
    - Что же поделаешь, Дария, иначе ведь нельзя.
Они снова встречаются. Но Дария начинает замечать, что Семен Петрович говорит все более медленно, постоянно ищет слова. Его подводит все чаще память. Раньше, наверное, из тысяч слов моментально находил нужное, к сорока годам начал забывать фамилии, а к семидесяти уже и слова. Ее раздражает рассеянность, вообще свойственная мужчинам. Она рассказывает по десять раз про одного и того же человека, а он снова спрашивает, о ком это идет речь. Где молодой человек ошибется, не простишь старому человеку, быстренько отнесешь на умственное старение. С молодым перекинулся словом, и молниеносно поняли друг друга. Здесь же нужно долго, настойчиво объяснять, говорить достаточно громко. (Чувствовалось, что он тщательно скрывал, что плохо слышит). По правде говоря, иногда эта дружба ее утомляет. Он часто повторяет одни и те же вещи. Когда она говорит: "Вы это уже несколько раз говорили", - он отвечает: "Что, я уже все рассказал?" Его реакции настолько замедленны, что ее друзья не могут общаться с ним. Но иногда ответит точно, в точку - блестящим афоризмом, тонким замечанием или что-то мудро посоветует. "Интерес, - говорит он, - возникает тогда, когда вдруг в новом видишь давно забытое старое, и наоборот". А недавно он назвал Мейсона резонером. Это, пожалуй, никому в голову не приходило. Резонеры в старинных комедиях констатировали события в иронической, остроумной форме. Это надо же, выискать из архива своей памяти такое слово, о котором почти забыли. Но до этих моментов, как до алмазов, еще надо дойти. А быть искателем драгоценных камней нелегко. Ведь все окружающие потихоньку подсмеиваются над ней. Она и раньше замечала его заторможенность, но в один день вдруг увидела ее ясно глазами подруги.  Дария познакомила Светлану, врача по профессии, с Семеном Петровичем на улице. Та сказала потом, что у него нарушение мозгового кровообращения, часть сосудов в мозгу уже не работает, что у него умственное и физическое угасание. А что до "претензий", то она сразу обрывает подобные отношения - или друг, или никто. Неожиданно для себя Дария увидела, как он стар, немощен. Чувство должно иметь какую-то подпитку... Хотя каждый раз, когда он делает что-то хорошее для нее или просто сочувствует ей, волна нежности поднимается в ней. Может ли любовь поддерживаться участием? Пожалуй, может. Но молодому привязать к себе легче. А здесь нужно все время трудиться, напоминать о себе.
     Семен Петрович снова пропал. И она начала забывать, опять забывать... Светлана вдруг предложила ей познакомиться с бизнесменом, ее бывшим одноклассником. Она согласилась и в то же время испуганно подумала: "А как же тот огромный мир, который они создали вместе? Неужели он тоже разрушится?" Семен Петрович многому научил ее. Спокойному, взвешенному отношению к обстоятельствам, которые не всегда благоприятны для человека, ненавязчивости. Ведь в их семье все именно так. Никто никому ничего не приказывает, не требует... Ну, пусть они обычные люди - каждый должен идти своим путем, у каждого своя судьба. Это мудро. И все же, чувствует она, ему скучно в семье. Жизнь идет однообразно. Пытливый ум, пытающийся понять мир, его истоки и движение, повлиять на него, более близок ему.
     Семена Петровича все не было и не было, и Дария подумала, что и он начал забывать ее. Ведь у каждого чувства есть начало, пик и конец. Но, оказывается, нет. Обстоятельства разлучили их. Да и он, на самом деле, приходил несколько раз, ждал на остановке, но она уходила раньше по делам своего клуба. И вот однажды они снова встретились у ворот студии.
Дария, волнуясь и теряясь, начала говорить:
    - Я должна вас огорчить. Время уходит, молодость не вернется. Светлана хочет меня познакомить со своим одноклассником, бизнесменом...
    - Что? - Лицо его задрожало... - Я так скучал без вас, часами стоял здесь, а вы?
    - Ну вам же дороже семья, на разрыв вы никогда не пойдете, так зачем же эти отношения?
    - Эти отношения? Разве они не приносят вам радости? Они же могут продолжаться бесконечно...
    - Вам хорошо, у вас все есть. Вы все бросаете и бежите домой в нужную минуту... Зачем вам эта любовь?
    - Теперь я тоже буду искать себе подругу...
    - Зачем искать? У вас же есть супруга, а вы изменяете...
    - Я не изменяю...
    - Духовная измена, наверное, тяжелее физической.
    Вдруг лицо его страшно исказилось:
    - И откуда взялась эта стерва, эта ваша подруга, чтоб ей провалиться в тартарары... Если бы вы ушли к Максиму, я бы это еще понял, но знакомиться с бизнесменом. Нет, это нестерпимо!
     Он повернулся и понуро побрел по улице.
На следующий день Семен Петрович снова стоял у студии. Вид у него был совсем неважный. Лицо бледное, на подбородке седыми кустиками торчала седина. Он принес ей книгу, которую давно обещал подарить, - "Письма К.Сомова".
     - Как вы? - спросила Дария, тревожно вглядываясь в его сумрачное лицо.
    - Я не спал всю ночь. Раньше по утрам просыпался с радостным чувством, думал о вас, а теперь просыпаюсь с тревогой - жду катастрофы. Я так страдаю, у меня повысилось давление... Я не могу вас терять, поймите...
    - Ну, успокойтесь, успокойтесь, ради Бога. Никто еще ни с кем не знакомится...
    Она проводила его до дома. Сказала, что скоро уходит в отпуск и, если у него будет возможность, пусть приходит в гости к ней. Он немного успокоился.
     Дария думала о том, почему мужчины так эгоистичны. Собственничество у них в крови. Это, наверное, был протест мужчины, захватившего женщину в свой плен. И вместе с тем - это действительно мужское поведение. Он не хочет отдавать любимую, духовного друга. Такие люди просто так не отдают, что им принадлежит по праву. И в то же время все довольно странно. Ведь он сам ничего не может ей дать. Надеяться на что-то в таком возрасте... Чувства ее уходят, потому что нет обновления... Нет полета мысли, ее глубины, разносторонности, как у Максима. Он воспитан на классике, не понимает современной литературы, модернизма. Конечно, в нем привлекает жизненная мудрость, выдержанность, надежность. Удивительно и то, что он любит, словно ему двадцать лет, только еще серьезней. Почему она так привязалась к нему? Потому что в ней постоянно жила неутоленная жажда любить мужчину, заботиться о нем, посвящать ему свою жизнь. Но он должен быть все время новым, меняться, как меняется окружающий мир. Она думала, как же все-таки скажет Семену Петровичу, что чувства ее угасают. Это казалось ей ужасным. Ведь он только и живет ею, все делает для нее. И вдруг в один день все потерять. Она живо представила себе, как одиноко, тоскливо будет ему. Под конец жизни он нашел человека, который по-настоящему понял его, и тот уходит. Дария чувствовала, что в нем живет комплекс, пережитый в молодости, - любимая ушла к другому человеку, предала его. Неужели все повторится снова, теперь уже в конце жизни? Перенесет ли его сердце снова такую рану? Она не знает, как и что сказать. Стать причиной страданий человека, а может, и смерти, а может, заслужить проклятия - это выше ее сил. Нужно еще потерпеть, подождать...
     Дария ушла в отпуск. Проводила занятия в клубе, начала репетиции нового спектакля по пьесе У.Сарояна, ходили всем клубом в горы. Купались в горном озере. Она простудилась. И тут к ней нагрянули гости: Светлана со своим знакомым. Более неподходящего момента нельзя было и придумать. Дария плохо выглядела, дома не убрано. Но быстро накрыла стол, опустошила весь холодильник, выставила все, что было в доме. Говорить было особенно не о чем. Обыденные разговоры, в основном как можно заработать деньги. Ни он, ни она не произвели друг на друга никакого впечатления. У нее осталась только досада, что напрасно потрачено время. Действительно, люди должны знакомиться сами, как сталкивает их судьба, а всякая надуманность, неестественность только губят отношения.
Вот и закончился отпуск. Она идет на работу. А вечером на остановке снова встречает своего старика. Он кидается к ней с объятиями, ни на кого не обращая внимания.
    - Полегче, полегче, Семен Петрович, люди вокруг, - останавливает она его.
    - О Дария, как я скучал, места не находил себе.
    - А почему не навестили?
    - Боялся дождя, ведь мне нельзя простывать, болезнь усугубится. Боялся посторонних людей... Ваша дочь, родственники. Что они обо мне подумают?
    - Да, да, но я вас все равно ждала.
    - Нет, я приходил один раз. Правда, не нашел дом, запутался... Но вы хоть вспоминали обо мне...
   - Да, я думала о вас, но временами забывала, честно сознаюсь. Но чувствовала, что вы есть в этом мире и так же любите. Какая светлая у нас дружба, вы ощущаете?
   - Еще бы!
    - А вы помните "Доктора Паскаля" Золя?
    - Да...
    - Наши отношения уже описаны великим французом, особенно в том месте, когда Клотильда уезжает ухаживать за богатым родственником в надежде получить наследство...
    - А в это время Паскаль умирает, не выдержав разлуки...
     - И смысл этого в том, что нельзя искать добра от добра.
     - Другой же великий француз, Роллан, сказал, что идеи человеческие замкнуты в одном и том же кругу. Пройдет еще несколько лет, и снова повторится такая же, как у нас, любовь...
    Они взялись за руки и пошли по аллее, усыпанной свернувшимися дубовыми листьями, предвещающими осенние заморозки.
     Наступили первые зимние дни. Семен Петрович и Дария снова шли по улицам города, одетым в зимний убор. Слева от них тянулся длинный бетонный забор, ограждающий стадион. Они подошли к небольшому проему. Перед ними открылся вид на футбольное поле, занесенное снегом. Трибуны тоже были в снегу. Японской графикой вдали виднелись черные силуэты деревьев, за ними нежный розовый полусвет заката, в переходах тонов, и выше темнеющее синее небо. Скоро, скоро зажгутся на небе звезды. Морозно, бело, тихо, пустынно. Зимний холод сковал жизнь.
    Дария как всегда проводила Семена Петровича почти до дома, потом долго ждала троллейбус и простудилась. Она серьезно заболела. В это время Дина уехала на практику в другой город. Дарии было очень трудно. Один раз зашли сотрудницы с работы, принесли лимоны, сказали, что ей звонил Семен Петрович, потом из клуба приходили ребята, принесла конфеты, соседка дала немного продуктов. Все это было помощью, хотя и небольшой. Потом и она иссякла - у всех была своя жизнь, свои заботы, а болезнь Дарии затянулась. Дарии приходилось самой делать уколы перед зеркалом (было так неудобно, что она не раз укалывала руку), ставить горчичники, готовить пищу. Ей хотелось просто лежать. Участковый врач намеревался положить ее в больницу, но Дария не соглашалась. Ведь там еще хуже, холодно. Она не вызывала Дину. Дочь должна закончить практику, написать дипломную. Так вот в одиночку мучилась, жалея себя. До чего же ей было тоскливо! Часто она плакала от своей беспомощности, но потом думала, что если она не будет бороться за себя сама, ей никто не поможет. "Спасение утопающих - дело рук самих утопающих", - эту пословицу любил повторять ее отец-фронтовик, чудом вернувшийся с фронта, уцелевший благодаря своей жизнестойкости в одном из боев под Москвой. "Надейся, дочка, прежде всего на себя!" - часто говорил он. Не хватало денег, она отдавала соседке вещи для продажи, по нескольку раз заваривала травы, отыскала в шкафах собранный в горах шиповник. Временами она впадала в отчаяние. Почему рядом с ней никого нет? Потому что настоящая дружба и настоящая любовь столь же редки в жизни, как и вообще настоящие достойные люди. Один завистлив, другой обидчив, третий легкомыслен, четвертый эгоистичен, а сама она максималистка. Повышенные требования предъявляет к людям. Да и друзья - это временное явление. Могут помочь только близкие люди, но и от них не стоит зависеть, ведь и они со временем упрекнут. Нет, правда, в этой жизни каждый за себя. "Никогда не унижайся ни перед кем. Верь в свои силы", - внушала она себе.
     После нескольких недель суровой борьбы болезнь стала отступать. Дария позвонила на работу. Ей сказали, что приходил Семен Петрович, принес две пачки аспирина, но некому было отнести их ей, все заняты, потом подумали, а нужны ли ей эти лекарства? "Две пачки аспирина, - засмеялась она в трубку, - да этого хватило бы, чтобы окончательно выздороветь, ну ладно, хоть за это спасибо, какое-никакое внимание".
    И вот она снова на работе. Дверь редакционной комнаты открыта. Она читает пьесу "Козы-Корпеш и Баян-Слу", переделывает ее для телевидения. И что же? Заметила, кто-то поднимается по лестнице. Сверкнули знакомые очки в роговой оправе. Это был Семен Петрович. В новом красивом костюме, с лайкрой, тщательно выбритый, в белой рубашке и галстуке. Лицо его светилось, румянилось, губы улыбались, сияющей казалась даже оправа очков. Он весь выпрямился в ожидании встречи. Но Дария смотрит на него строго, если не сказать равнодушно.
     - Здравствуйте, я так рад вас видеть, с возвращением, - тихо говорит он. - Как вы себя чувствуете?
     - Здравствуйте, - отвечает она. - Хорошо, все уже позади.
     - Смотрел вашу последнюю передачу, любовался вами.
     - Спасибо.
     Несколько минут они молчали.
     - Что же вы не пришли, не проведали, - укоризненно сказала Дария... - Не помогли мне?
     - Чем я мог помочь? - растерянно отвечал он. - Потом, шел снег, было скользко, потом дождь, потом все замерзло, начался гололед... У вас дома мог кто-то быть из близких. Что они подумают обо мне? Я бы стоял, весь мокрый, или весь в снегу, мне бы было стыдно...
    - Одним словом, вы боялись простыть, как всегда. Вам нельзя переносить отрицательные эмоции. Вам нужно беречь себя, я понимаю... Если я уволюсь с работы и буду сидеть дома, вы тоже не придете, и это будет действительно концом нашего фильма.
     - Нет, я приду...
     - Нет, нашим отношениям действительно пришел конец, - грустно сказала она и молча уставилась в окно.
     Еще недавно сияющее лицо его сникло, покраснело.
     - Милая Дария, скажите, что я должен сделать, чтобы вернуть ваше расположение?
    - Теперь уже ничего, я предательств не прощаю.
    Лицо его совсем побагровело, брови сдвинулись на переносице.
    - У вас тяжелый, непредсказуемый характер.
    - Что? Я же и плохая! Зачем вы тогда все время говорите, что любите меня?
    - Это не исключает привязанности, может даже наоборот, притягивает.
    - Вы, мужчины, слишком рассудочны, рациональны. У вас любовь наличного бытия. Вы любите, пока дует попутный ветер, благоприятствуют обстоятельства... А когда нет, вы сразу в кусты, по натуре своей вы все предатели. Я как-то чаще видела женщину-сиделку возле мужчины, чем наоборот... Я освобождаю вас от двойственности, а себя от смешных придуманных игр. Пора и мне начать настоящую жизнь. Прощайте...
Семен Петрович опустил глаза, медленно поднялся со стула и, сгорбившись, пошел к двери.
    "И ни разу не прийти, хоть тут умри! - негодовала Дария. - Боялся гололеда. Да, пожалуй, упадет, костей не соберешь. Наверное, это и лучше, что его не было". И что она так нервничает, пожалуй, он уже и не мужчина, а так, одно название, трясется только за себя, за свое здоровье, несет свой сосуд бережно, чтобы не расплескать.
    Это ведь не только предательство их дружбы, но и признание себя ничем, тенью человека. Сколько раз она просила его стать просто приятелями, встречаться изредка, обмениваться впечатлениями о жизни... Так нет, он уверял, что любит ее безмерно, что она - смысл его жизни и что когда-нибудь они все равно будут вместе... Романтические бредни, которые может сочинить только впавший в детство человек. И она верила этому. Бедный романтик, доверчивый, наивный человек, не сумевший найти в жизни свою прекрасную половинку. Что же остается от романтических прекрасных высот? Жалкие крохи. Что осталось от Анны Павловой, некогда блиставшей на сцене? Несколько пачек, балетные тапочки и фотографии... "Артист балета в блеске славы и красоты после себя ничего почти не оставляет", - пишет К.Сомов, побывав на выставке, посвященной творчеству балерины.
Дария еще думала о том, как бы он поступил, если был бы  моложе и здоровее? Сама она в молодости шла на помощь каждому. Потом появилась семья, здоровье ухудшилось, она уже анализировала свои поступки - а не повредит ли это ее семье, ее здоровью. А к старости, когда человека одолевают недуги, он, конечно, становится равнодушным к чужим страданиям, ему бы себя сберечь. Молодые добрее сердцем, потому что оно еще у них не изношено. В любом поступке человека проявляются его возрастные особенности, принадлежность к той или иной национальности, наличие религиозных или иных стереотипов, темперамент и многое другое, что составляет сущность человека. И вместе с тем сердце ей подсказывало, что и, будучи молодым и здоровым, он бы так же поступил. Ведь в глубине души он совсем не романтик, а трезвый реалист. Он не захотел привозить немку Марлен домой после войны, не женился на изменившей ему девушке, хотя любил их обеих, он связал жизнь с женщиной, которая всю жизнь заботилась о нем, и никогда не был в ситуации, когда бы от него требовались жертвенность и доброта. Он баловень судьбы. И спокойным людям всегда легче жить. Пусть благодарит судьбу за то, что ветер всегда дул в его сторону и он прожил спокойную счастливую жизнь. Не было только в ней полноценного духовного общения. И его он приобрел под конец жизни. Все сполна получил в этой жизни Семен Петрович. И сумел на время затуманить голову молодой женщине, обмануть ее глупыми мечтами о несбыточном счастье... Но хорошо, что на время... Отрезвление рано или поздно наступает... Но ей жаль расставаться с ним. Он ведь жил ее мечтой о гуманитарном обществе или клубе, о фильмах, которые она снимет, был соучастником ее шагов к этому. Конечно, он не шел на большие затраты, все в меру. "От семьи ничего нельзя утаивать, - считал он. - Семья священна для человека". Помогал в пределах разумного. Как мог, так и служил ей.
     - Все, конец иллюзиям, я дам брачное объявление в газету и буду искать человека. Я обязательно должна найти себе друга. Не знаю, какой он будет национальности, возраста, роста. Но он обязательно должен быть умным, духовным и жить жизнью сердца, как сказал однажды Максим, - сообщила Дария дочери.
    - Мама, ты опять рассуждаешь, как типичный романтик, когда же ты спустишься на землю? Подходи к жизни трезво. Любишь то старого, то молодого. В мире интеллектуальных людей, живущих жизнью искусства, встречались, конечно, такие пары, ты помнишь, Дункан и Есенин, Жорж Санд и Шопен... Но все они были бесперспективными, безнадежными, а жизнь-то требует другого! И хватит бесплатных лекций, всяких культурных обществ, зарабатывай для себя, оденься прилично, в конце концов. Посмотри, как ваши телевизионщики разодеты. Одна ты ходишь в одной и той же юбочке и свитерочке!
     - Ах, Дина, ты так молода и так рассудительна. Быть может, ты и права. Наверное, и мне пора спуститься на землю. Где есть попутный ветер - туда и плыть, хватит строить замки на песке, ведь их уносит первая же волна. Да, я смирюсь, буду менее требовательной, надо как-то приспособиться к жизни!
В дверь позвонили.
    - Мама, тебя какой-то парень спрашивает. Говорит, из религиозного общества.
    В комнату вошел лохматый парень в джинсовке, с зелеными прозрачными бусами на шее.
    - А, Бахыт, проходи, сейчас отредактируем твое письмо, - сказала Дария. Она закрыла дверь за гостем.
    Дина подумала: "Да разве ее исправишь? Опять за свое. Вечно всем помогает, дружит с разношерстным народом, то молодые, то старые, то кришнаиты, то христиане. Нет, по-моему, она никогда не устроит свою личную жизнь. Характер человека не исправишь. И вечные восторги, и вечные разочарования, и мечты образовывать массу, которой это совсем не нужно... Да, мама - неисправимый романтик... Но, пожалуй, без таких людей жизнь была бы неимоверно скучна и пресна..." Она невольно вспомнила сотрудников фирмы, где проходила практику, - деловые, экстравагантные, говорят на английском, а копнешь - и поговорить не о чем - голый прагматизм...
    Прошло несколько дней, потом недель. Дария напряженно работала, писала сценарии, помогала дочери собирать материал для дипломной работы. Семена Петровича сократили как пенсионера, и о нем ничего не было слышно. Перед Дарией, нет-нет, да и мелькал его образ, хотя и старалась не думать о нем. Дина работала над дипломной работой, тема которой была очень сложной. В конце концов она переутомилась и тяжело заболела. Она с детства росла слабенькой. Дарии пришлось взять отпуск без содержания, чтобы ухаживать за дочерью. Снова ее не было на работе долгое время. Администрация предупредила ее, что в случае сокращения штатов телевидения, невзирая на ее заслуги и передачи на Москву, ее сократят. Но Дария не думала об этом, ей было важнее здоровье дочери. Она бегала по городу, доставала лекарства, делала уколы, в субботу и воскресенье ходила на рынок, продавала вещи, которые привозила из-за границы соседка по лестничной площадке. В доме уже не осталось ни одной хрустальной вазы, ни одного кольца, подаренного ей на свадьбу.
    В эти тяжелые дни ее настигло еще одно тягостное известие. Погиб Максим. Они уже давно не переписывались. Но разве чувства проходят бесследно? Каждый раз, видя его по телевизору или читая его статьи, она волновалась, ведь он столько места занимал в ее жизни когда-то!
В правительстве он не удержался - было душно. Вернулся в журналистику. Вначале писал аналитические статьи о судьбах русской интеллигенции, о западниках и славянофилах, о Марксе, а потом вдруг начал проводить конкретные расследования, за которыми стояла так называемая криминальная Россия - люди без всяких идеалов, без духовного стержня, целью которых было только обогащение, не понимающих, что рано или поздно по закону равновесного устройства мира им придется расплачиваться за свои дела. Одну за одной печатал он свои острые статьи (то разоблачения в армии, то в банках, то в госструктурах), которые тут же становились сенсацией дня и комментировались ежедневно на телевидении. Максим не уехал за границу (хотя прекрасно владел английским), как это сделали некоторые ученые, деятели культуры, пытаясь решить свои проблемы. Материальные проблемы, быть может, они и решили, но духовные - увы, нет. Отныне их жизнь двойственна. Многие, не выдержав душевного разлада, покончили жизнь самоубийством.
     Максиму угрожали, писали анонимные письма, звонили, но он писал и писал, раскрывая экономические преступления и низших, и высших чинов. Так долго продолжаться не могло. В одно воскресное утро он отправился в редакцию, чтобы поработать в тишине над новой публикацией. У входа в здание кто-то выстрелил ему в затылок. Максим скончался на месте.
Дария не выключала телевизор, смотрела на бесконечную толпу, прощавшуюся со своим кумиром. Для них он был кумиром, для нее - близким сердцем, внезапно переставшим биться... Слезы текли по щекам, она вытирала их, когда заходила в комнату дочери. "Ты что, мама?" - тревожно спрашивала Дина. Не желая лишний раз волновать ее, она лгала: "Лук резала, сделаю тебе пельмени". Дария смотрела на горестные лица стариков, потерявших единственного сына, на красивую русоволосую женщину в черном платке, и сердце ее болезненно сжималось. Цветы, цветы, море цветов, громадный портрет с черной лентой, необычайно серьезные серые глаза, нижняя губа чуть прикушена. "Макс, Макс, наивеличайший, как твое имя подходит тебе, неужели мы больше не встретимся с тобой, не поговорим, не поспорим, не поссоримся, как прежде?" - спрашивала она себя. Как долго он искал себя - то одним занимался, то другим, написал даже концепцию развития России. В конце концов, он решил практическим делом помочь своей родине. И погиб, как погибли сотни журналистов на этом тернистом пути. Это судьба русской интеллигенции - вечно служить народу, общему делу, бороться за прогрессивные идеи и не устроить ни личной жизни, ни уютного очага - уйти совсем, стать жертвой темных сил, рвущих Россию на части. Противоречивый, то бесконечно добрый, то замыкающийся в себе, холодный, мрачный, то насмешливый, то увлекающийся. Она все время вспоминала его смех, мягкую лукавинку в серых глазах, размашистый шаг. Для нее он всегда был где-то рядом. И вдруг его нет. Эта мысль не укладывалась в голове. Как будто часть ее жизни, ее души отделилась от нее и, как айсберг, безнадежно ушла под воду. Дария буквально задыхалась от тоски, от невероятности случившегося. Но она и сознавала одновременно, что ей нужно держать себя в руках, чтобы выходить дочь. И быть может, это чувство и спасало ее. Но где же ее друг, единственный старый друг, который последнее время был ее утешителем и советчиком? Где?
        Стоял жаркий августовский день. Нестерпимо палило солнце, деревья стояли запыленные, обессилевшие. Даже в тени было около тридцати градусов. Дария сидела на кухне и готовила бульон для Дины, как вдруг увидела в окне знакомую фигуру. Мелькнула орденская ленточка. Она встрепенулась. "О Боже! Неужели Семен Петрович! В такую жару, с его давлением! Это так рискованно". Она выскочила навстречу ему, завела в комнату, усадила, напоила холодным компотом. "Зачем вы пришли, ведь вам нельзя ходить в такую жару!" - воскликнула она. - "Я должен, должен был прийти, вы ведь не простите, я знаю, - отвечал он. - Боже мой, как я рад вас видеть, я так скучал. Как Дина?" - "Лучше, спасибо, я скоро выхожу на работу, пригрозили сократить, если не выйду". - "О Боже, какое жестокое время, это вас сократить? Вы так хорошо ведете передачи, пишете великолепные сценарии". - "Да, какой-то дикий рынок... Вот и Максима убили", - сказала она и заплакала. Он молча обнял ее за плечи. И это дружеское прикосновение еще больше обострило ее чувства. Она разрыдалась. Он гладил ее по волосам и приговаривал: "Ну-ну, успокойтесь, успокойтесь". В его маленьких синих глазах стояли светлые слезы. Немного успокоившись, Дария заговорила о работе, о дипломной работе Дины, ее трудоустройстве. Семен Петрович обещал поговорить со знакомым, работающим на фирме по продаже компьютеров. Расстались они снова друзьями. На прощание он вынул из кармана банку апельсинового сока. "На выздоровление", - сказал он ласково. Она благодарно взглянула на него, проводила во двор. Там бегала маленькая пушистая собачонка. Завидев их, она убежала. "Эта маленькая собачка так на меня лаяла, когда я шел сюда", - сказал он застенчиво.
    Вскоре Дария вышла на работу. Ее захлестнула текучка, занятия в клубе. Среди своих дел и забот, нет-нет, да и вспомнит Дария Семена Петровича, и волна нежности снова нахлынет, омоет ее сердце чистым светом.
     Следствие об убийстве Максима не подвинулось ни на шаг. Все так же глубокой тайной окутана его смерть. Вот уже прошло более пяти лет, а дело так и не раскрыто, как не расследованы сотни случаев гибели журналистов.
Семен Петрович все реже приходил на студию. Здоровье его ухудшалось с каждым днем, и родные запретили ему выходить в город. Он не оставил семью, не разрушил своего гнезда. Мудрый, благоразумный человек, он предвидел все и умер на руках жены и детей. И они даже не знали, какой взлет чувств, какое счастье испытал он на закате своей жизни.
Дарию все-таки сократили, и она перешла работать на радио. Работа эта ей не совсем нравилась, ведь она мечтала поставить фильм, хотя бы телефильм, но все было заморожено. Свое общество ей тоже не удалось создать, не было спонсоров. Небольшой клуб при домоуправлении на грани закрытия. Личную свою жизнь она так и не устроила. Она живет жизнью дочери. Мечтает, чтобы та полюбила хорошего человека, вышла замуж и родила ей внуков, чтобы заботиться и любить их...


   
.