Глава 35. Всё своё ношу с собой

   (Рассказ Н. Аристовой № 3 - окончание)


Утром меня будит торопливый говорок Ирины:
-Наташа, Наташа, вставай – к тебе посетитель!
-Какой еще посетитель?! – отмахиваюсь недовольно я, не собираясь просыпаться.
-Да хватит тебе дрыхнуть, засоня! – делает вид, что сердиться сестричка. – Сама же потом пожалеешь, что не встала!

И я сразу же сажусь на кровати, с трудом открывая глаза. Прямо напротив себя я вижу очень красивую, стройную женщину, которая смотрит с заметным любопытством. Мне даже не нужно спрашивать, кто это, потому что я сразу понимаю, что это Катя Воронова.
-Вы Екатерина Львовна? – полу вопросительно, полу - утверждающе произношу я.
-Да, это я, - отвечает женщина. – А Вы Наташа Аристова?
-Верно.
-Здравствуйте, Наташа. Не ожидали меня так рано?
-Нет, не ожидала, - честно признаюсь ей, - но, тем не менее, очень рада, что Вы пришли.
-Мне по «тряпочному телефону» передали, что Вы хотели поговорить со мной…
-По тряпочному? – удивляюсь я.

Екатерина Львовна улыбнулась своей очаровательной улыбкой, обнажая полоску ровных белых зубов, поясняя:
-Это когда известие передается через нескольких друзей, или знакомых, при этом невероятно искажаясь.
-Да-да, - припоминаю я, - еще игра такая есть под одноименным названием. И что же дошло до Вас по этому телефону?
-Мне передали, что Вы, Наташа, выходили на Эргашеву Муххарам Юсуповну, что хотели из-за встречи со мной в самоволку убежать, - вновь улыбается женщина, и на ее щеках образуются ямочки.

-Телефон ничего не переврал, - признаюсь я. – Все так и было.
-Это-то мне и показалось странным. Почему самоволка, ведь мы, насколько я помню, с Вами не знакомы.
-Вы со мной – да, а я с Вами знакома, Екатерина Львовна!
-Каким же образом? – недоумевает посетительница.
-У нас с Вами есть общий знакомый: Сабир Усманов, - отвечаю я, и, видя, как женщина начинает хмурить брови, прошу:
-Только не уходите, пожалуйста, выслушайте меня, умоляю.
-Но не здесь же, не в палате, - женщина обводит глазами обитательниц палаты, некоторые из которых сразу делают безразличные лица, а некоторые – даже не пытаются скрыть своей заинтересованности.
-Да, Екатерина Львовна, - соглашаюсь я, - Вы правы: не здесь…. Идемте в уголок отдыха, там никто нам не помешает.
-Ну что же, идем, - соглашается Воронова.

Уголок отдыха находиться в фойе, и представляет собой небольшую зеленую зону: пальмы, почти под потолок, комнатные цветы в больших и маленьких горшках, и пара кожаных диванчиков, расположившихся в этой, почти тропической, зелени.

Мы усаживаемся на один из диванчиков, и женщина вопросительно смотрит на меня, ожидая объяснений. И меня словно прорывает: я рассказываю ей все, начиная с того места, когда я стояла на выезде из Ферганы, и как Сабир Усманович посадил меня в свою машину. Рассказала и о разговоре, услышанном мной у Карима Отабаева, и о фотографии в доме Усмановых, и о словах Сабира, сказанных мне во время одной из наших встреч: «Если бы Вы, Наташа, не напомнили мне Катюшу Воронову, я бы, скорее всего не остановил машину и не посадил Вас».

Екатерина Львовна слушает меня очень внимательно, но на ее лице не отражается ничего. Со стороны можно было подумать, что все, что я рассказала, от нее так далеко и так ей безразлично, что я не выдерживаю:
-Он Вас любит, Екатерина Львовна! И всегда любил! В каждой женщине, встреченной на своем пути, он ищет Катюшу Воронову, то есть Вас.
-О чем ты, девочка? – как-то устало, словно нехотя, произносит женщина. – Катя Воронова осталась там, в прошлом, в памяти. Разве ты не видишь, что перед тобой совершенно другой человек? Мне скоро тридцать два года, у меня сыну скоро будет девять лет.
-Я знаю, что это и его сын! – выдаю я, гладя во все глаза в лицо женщины, ожидая ее реакции на свой выпад.

Екатерина Львовна молчит несколько секунд, а потом спрашивает:
-А Сабир знает об этом?
-Думаю, что нет, - рассуждаю вслух. – Если бы он это знал, то из-под земли бы Вас разыскал!
-К чему это ему? – усмехается почти горько Воронова. – У него семья, дети…
-Нет у него семьи! – радуюсь я. – Нет! Там такая история неприятная! Но я не могу Вам ее рассказывать: Сабир Усманович все сам должен рассказать.
-К чему? – удивляется она. – Что было – быльем поросло.
-Не правда! – протестую я, сверкая глазами. – Вы говорите неправду, Екатерина Львовна! Если бы Сабир Усманович был вам безразличен, то вы бы сейчас не сидели тут, рядом со мной и не слушали бы мои объяснения, а встали бы и ушли.
-Сейчас я именно это и сделаю: встану и уйду! – объявляет Воронова и поднимается с места.
-И вы даже не хотите знать то, что сейчас Усманов Сабир находиться в больнице в тяжелом состоянии? – несколько преувеличиваю я.
-Как в больнице?! – пугается Екатерина Львовна и опускается, почти шлепается, назад на диванчик. – Что с ним?!
-Он попал в автомобильную катастрофу, - поясняю я.

Воронова начинант бледнеть, и я пугаюсь, что она по моей милости сейчас потеряет сознание, поэтому начинаю поспешно объяснять:
-Он жив, Екатерина Львовна, жив! И его жизнь сейчас в неопасности. Перед отъездом мы с подругой навещали его в больнице…. Он даже пытался шутить…
Екатерина Львовна вдруг заплакала: тихо, почти беззвучно, закрыв лицо руками. А я растерялась, не ожидая от нее такой реакции. Растерялась, не зная, что сделать, что сказать. Но потом решила: пусть поплачет, видно слезы копились давно и только сейчас нашли выход.

Выплакавшись, Воронова достает из сумочки платочек с зеркальцем и, глядя на свое зеркальное отображение, говорит:
-Боже мой, какая же я страшная!
И я веселюсь от души:
-Ну, если Вы страшная, то, что же тогда говорить Ольке Петровне?!
-Кто такая Олька Петровна? – машинально интересуется Воронова.
-А! – машу рукой я. – Это «новая русская» из нашей палаты.

Мы еще некоторое время говорим с Екатериной Львовной на отвлеченные темы, как старые знакомые. Барьер недоверия между нами разрушен, и мы общаемся с ней почти на равных, без скидки на разницу в возрасте. Не знаю, сколько бы мы с ней разговаривали еще, но тут возникает, неуловимая в обычное время, сестра-хозяйка и объявляет довольно громко:
-Почему у нас посторонние в такое время?! Больная, Вы должны быть в это время на процедурах! А Вас, девушка, попрошу приходить в положенное для посещений время, сегодня или завтра!
-Завтра я не смогу, - отвечает ей Воронова. – У меня завтра тяжелый день: сдача объекта.
-Ну, тогда послезавтра приходите, - милостиво соглашается медсестра.
-Скорее всего, послезавтра, - отвечает Екатерина Львовна. – Что вам принести, Наташа?
-Спасибо, - отвечаю ей, - ничего не нужно: у меня все есть.
-Приносите фрукты, - советует сестра, – не ошибетесь.

Я хочу запротестовать, не принимая такую безапелляционность, но Воронова опережает меня:
-До свидания, Наташа, я побежала. Сынишка немного приболел. Один дома – матери почти не видит: все работа и работа…
-До свидания, - отвечаю ей. – Конечно, бежите, раз мальчик болеет.
-Я еще приду к Вам, - обещает Екатерина Львовна. – Непременно приду.
-Спасибо, Екатерина Львовна! – произношу я слова признательности за то, что она пришла, что выслушала, что, надеюсь, поняла. - Спасибо!

Воронова торопливым шагом уходит, на прощание, помахав рукой. Я смотрю ей в след  и думаю: - «В такую женщину, как Екатерина Львовна, нельзя не влюбиться. Недаром  ни Сабир Усманович, ни Тахир Насыров не могут забыть ее, хотя прошло столько лет».
-Больная, - недовольным голосом обращается ко мне сестра-хозяйка, - сколько мне тут еще стоять? Вам же было сказано русским языком, чтобы Вы возвращались в палату!
-Иду, иду, Мухаббад Ислямовна, - успокаиваю разгневанную сестру. – Даже бегу!
-А вот бежать не надо, - назидательно произносит та. – Это Вам не парк «Культуры и отдыха», где все бегают, кому не лень – это больница, и здесь должна быть тишина.
-Как на кладбище, - себе под нос произношу я.
-Что Вы сказали, больная? – не понимает меня ворчливая Мухаббат, что в переводе на русский язык означает – Любовь.
-Я сказала: иду в палату.
-Вот-вот, так-то лучше.

Конфликт исчерпан, и я не спеша, возвращаюсь в палату, где меня уже ждет сестричка Ирина со своими, ставшими уже ненавистными, уколами и капельницами.
Весь день я размышляю о странностях нашей жизни, о превратностях судьбы, о том, что она играет людьми, разлучая любимых, отбирая у них близких, родных людей. Назло коварной злодейке-судьбе мне хочется, чтобы у Сабира Усмановича и Кати Вороновой все сложилось удачно. Мне очень хочется хоть чем-то помочь им. Только в моих ли силах это, ведь я и себе помочь ничем не могу? Гибель родителей, наркотики, выкидыш (какое неприятное слово), чуть было меня саму, не свернули в бараний рог, и я уже начала подумывать о том, зачем живу в этом чужом, холодном и равнодушном мире. В мире, который с недавнего времени ничего не дает мне, кроме несчастья, боли и безразличия.
Но сейчас я поняла, что вопрос поставлен не верно. Нужно спрашивать ни что мир сделал для тебя, а что ты сделал для мира. Только в этом случае появляется смысл жизни, только тогда становиться ясно для чего ты живешь…

            *     *     *

Следующий день я уже встречала с большим оптимизмом и с уверенностью, что в этом мире не одна, что у меня есть друзья, есть люди, которые симпатизируют мне, и которым симпатизирую я - а это уже кое-что.

Во время обхода Михаил Иванович сообщил мне, что ему звонил Грек, и просил передать, что он «дико извиняется» за то, что не смог выполнить свое обещание и приехать в Джизак незамедлительно, но «торжественно клянется», что к моей выписке из больницы непременно будет здесь.
-Такой интересный человек этот ваш Грек! – и восхищается, и одновременно удивляется доктор. – Таких людей в народе обычно называют странными…
-Вы хотите сказать, доктор, блаженными? – задираюсь я.
-Ну, зачем  же крайности, Наталья? – удивляется доктор. – Хотя именно блаженные и движут прогресс вперед. Именно они – ум, честь и совесть рода человеческого. Нет, ваш Грек не блаженный, а именно странный.

-Почему же мой?! – не сдаюсь я. – Он такой же и Ваш, как мой!
-А ты стала колючей, Наталья Аристова, - беззлобно улыбается Михаил Иванович. – Значит, дело идет на поправку.
-Извините, доктор, я не хотела Вас обидеть...
-А ты меня и не обидела, Наталья. Я еще пока могу отличить юношеский максимализм от старческой занудности.
-Вы очень тактично, доктор, дали мне понять, что я вздорная девчонка?
-Я уже говорил как-то, что у меня дочь примерно такого же возраста, как ты, Наталья, поэтому я не могу относиться к тебе иначе.

Мне перестает нравиться тема моего несовершенного возраста, и я перевожу разговор в иное русло.
-Спасибо Вам, Михаил Иванович, за Воронину Катю. Она была у меня, и мы с ней очень заинтересованно поговорили.
-Мне о вашем заинтересованном разговоре уже успели доложить.… Нарушаете, понимаешь, больничный режим, Наталья Дмитриевна! Требовали принять меры.
-За то, что мы с Катей поговорили в фойе дольше положенного на десять минут? Ну, знаете, доктор, это просто придирка! Уж больно строга эта Ваша Мухаббат Ислямовна!

Я специально акцентирую внимание на слове Ваша, как пару минут назад делал доктор.
-Я прав, - делает тот вывод, - дело  действительно идет на поправку. Когда ты поступила к нам в больницу, то и пару слов сказать была не в состоянии, а теперь вон как бодро глаголешь.
-Это намек на то, что нам пора распрощаться, да, доктор?
-Мне всегда жаль расставаться с такими пациентами, как ты, Наталья, - признается Михаил Иванович. – Но приходит время, больные выздоравливают и разлетаются в разные стороны, сразу же забыв о старом враче, поставившем их на ноги.

-Не правда, доктор! – протестую я, - Вас забыть при всем желании не возможно, потому что Вы незабываемый…. По крайней мере, я Вас не забуду, ведь Вы мне спасли жизнь!
-Еще как забудете, - отвечает Михаил Иванович, лукаво улыбаясь глазами. – Это закон жизни: плохое человек старается забыть в первую очередь. С тяжелой ношей по жизни идти трудно.
-Я выдержу, доктор, - обещаю ему, - выдержу непременно.
-Да уж, постарайся, Наталка, постарайся! – просит меня доктор. – Я буду очень рад за тебя.

После разговора с Михаилом Ивановичем я стала настраиваться на выписку, стала приучать себя к мысли, что ни сегодня завтра должна буду покинуть этот временный казенный приют и вновь вернуться в Ташкент-город хлебный. И сразу сами собой стали возникать проблемные вопросы. Куда возвращаться, в группу Грека? Но там Максим, который способствовал тому, что я попала на больничную койку. На  прежнюю квартиру?  Но срок договора заканчивается через пару недель, и квартира будет выставлена на продажу, потому что хозяин уезжает в Россию…. Все начинать заново? Смогу ли? Слишком тяжелый багаж у меня на плечах, от которого я никогда не смогу, а точнее, вряд ли захочу избавиться. Как говорят умные люди: «все свое ношу с собой». Вот и мне, видимо придется все свое нести с собой.

-«Странный багаж у тебя, Натаха, - усмехаюсь я. – Со стороны он совершенно не заметен, а на самом деле тяжел невероятно».
-Тяжел камень – ко дну тянет, шелкова трава ноги спутала, - вспоминаю я сказку, которую читал мне в детстве папка, и светлые слезы памяти сами наворачиваются на глаза.
-«Разве такое забудешь? – думаю я. – Разве такое можно забыть?.. Кто старое помянет – тому глаз вон, а кто забудет – тому оба…. Куда не кинь – везде клин. Но ведь привыкают жить с болью в душе? Привыкну и я. Должна привыкнуть.

Продолжегние: http://proza.ru/2008/12/02/280