Быль и другие рассказы

Быль.
Это было давно. Достаточно давно, чтобы вспомнить и посмеяться. Лет двадцать назад. А то и того более.
Работал у нас в коллективе один человек. Интересный. В прошлом прапорщик и начальник столовой в военчасти, а это то состояние, которое физики- ядерщики именуют предельно допустимой концентрацией, которая чревата цепной реакцией и… Короче, этому человеку пришлось распроститься с армией, и отправиться в плавание по мирской жизни. И с собой он взял ряд армейских традиций. Так, в виде багажа. Или балласта. Не важно.
Внешность у него была этакая армейско- ухоженная. Аккуратный, в меру подтянутый, выбритый, но с намёком на щетину, всегда в костюме и непременно при галстуке. Предупредительный с начальством. Запанибрата с сослуживцами. Зоркий глаз на окружающее. Истинный армеец. И фамилия соответствующая.… Скажем – Калашников… чтобы не обиделся.
После Юрьи он попал в Киров и, после ряда пертурбаций, осел на Кировской студии телевидения, в группе спецосвещения. Знакомым он представлялся как «художник по свету». И ещё по- разному. Ну, это не важно. Представляя собой яркий типаж, он получил прозвище «Полковник», которым очень- таки дорожил и даже напоминал при случае сам, кто он есть такой. Может, имели место некие приятные воспоминания, или мысли о будущем. То, что сейчас называют здоровыми амбициями.
Как-то раз, узнав о том, что будут проводиться съёмки при воинской части о совещании с участием высокого офицерства, наш «Калашников» несколько возбудился и сделал всё возможное, чтобы отправиться туда, конечно же, в качестве «художника по освещению». В общем-то, и стараться ему не понадобилось. Это была его стезя и с этим никто не спорил.
Группу возглавлял один из журналистов, человек серьёзный, очень себя ценивший и порой даже жёсткий. Съёмочная группа прибыла на место совещания, развернула аппаратуру – то есть на штатив взгромоздили кинокамеру, приспособили магнитофон с функцией синхронной записи звука, выставили ряд светильников, которые и обслуживал наш «Калашников». Работа «кипела», а наш герой «поедал» глазами начальство, как своё, так и армейское. Напомним, что он был  и чувствовал себя «армейской косточкой» и потому надел лучший костюм, рубашку, галстук в тон, наодеколонился, то есть всё чин чинарём.
Совещание благополучно подошло к концу, а вместе с ним и съёмка  телесюжета. Офицеры, в предвкушении обещанного банкета оживились, начали переговариваться между собой. Были приглашены и телевизионщики. Они тоже оживились и поторапливали «Калашникова», помогая ему по мелочам. Сказал своё слово и руководитель группы. Что-то вроде бы, «скорей же, Полковник». Эти слова были услышаны не только «Калашниковым».
И когда он доложился о своей готовности, а весь багаж подхватили и утащили к машине приставленные к группе солдатики, которыми этот наш «Калашников» весьма профессионально манипулировал, к нему подошёл офицер в звании, кажется, майора.
- Вы полковник? – Спросил он у «Калашникова».
- Да, - подтвердил опешивший от такой фамильярности со стороны постороннего человека «Полковник».
- Тогда вам в другой зал.
И «Калашников», провожаемый глазами своих коллег, которые уже было, отправились к своему указанному угловому столику, но остановились, вошёл в банкетный зал, где были икра, коньяк и разные другие вожделенные вкусности (во времена тотального дефицита), а также люди в звании от подполковника и выше. Почти все были в форме, некоторые – в парадной, а кое-кто в цивильном, так что костюм «Калашникова» не выбивался из офицерской обоймы.
Бывают у людей в жизни моменты, когда всё получается легко, как бы само собой и в точку, и человек как бы всё может, всё ему по силам. Это состояние называется «быть в ударе», то есть поймать, оседлать удачу. Наверное, таким вот удатным и был в тот день «Калашников». Надо отметить, что он весьма органично вписался в коллектив офицерства, смеялся над чужими шутками, излучал шутки сам, даже выдал удачный тост, станцевал и вообще с каждым прожитым в том банкетном зале мгновением становился всё более своим для сидевших там людей. Наверное, вот так некоторые делают карьеру, а наш герой просто веселился и делал это искренне, отдаваясь веселью душой и телом.
А в общем зале тоже веселились, но в «облегчённом калибре», то есть попроще.
Угостившись, телевизионщики начали собираться восвояси, на студию, а одного члена группы не хватает. «Калашников» «требовал продолжения банкета». Чему старший группы, человек серьёзный и строгий, начал выражать недовольство.
Кто-то из бригады заглянул в соседний зал и знаками попытался вызвать своего загулявшего коллегу и товарища, но тот как раз выпил на «брудершафт» с начальником части, генералом, и теперь беседовал с ним. Должно быть, генерал уговаривал  «Полковника», показавшего себя «душой компании» перевестись к ним в часть, где для него обязательно найдётся и должность и «тёплое место», потому как «Калашников» мечтательно улыбался и кивал головой.
Тут журналист, старший киносъемочной группы не выдержал и вошёл в банкетный зал, подошёл к генеральскому столу и бросил «Калашникову» фразу про «две минуты» и «пора ехать». После чего так же быстро, как вошёл, развернулся и покинул помещение, так как знал о правилах приличия и не хотел выяснять при всех отношения с подчинённым.
- Кто это? – спросил генерал у «Калашникова».
- Это? – на мгновение задумался «Полковник» и тут же ответил: - Водитель мой.
- Так чего же он…
Генерал засобирался было отправить зарвавшегося на гауптвахту, не считаясь даже с тем, что тот не совсем по их ведомству, но тут «Калашников» сразил всех присутствующих.
Он поднялся с места и сказал:
- Не надо, товарищ генерал. Водитель у меня строгий, но он прав, пора возвращаться. Честь имею.
Дисциплина, это базовый элемент любой армии, и с этим не станет спорить даже генерал. «Калашников» попрощался за руку с каждым из присутствовавших в том зале и, наверное – с сожалением, покинул тот «кусочек армейского мира», о котором он мечтал всем своим армейским сердцем.
Всю обратную дорогу строгий руководитель группы чихвостил «художника по свету», а то даже не оправдывался. Он улыбался. Наверное, он не воспринимал тогда смысла угроз. Он ещё раз переживал те минуты, которые можно было назвать счастьем. Ведь у каждого оно – своё, счастье.


После командировки.

У Василия Васильчикова было превосходное настроение. А как же иначе?  Он сделал все свои дела и вернулся из командировки на день раньше. То есть он вдруг стал обладателем внеочередного выходного, который нужно, да что уж там - необходимо  провести так, чтобы потом не было мучительно обидно за бесцельно прожитый день, а для этого надо было срочно составить план рекомендуемых мероприятий на завтра.
Отправиться, наконец, на рыбалку и спокойно посидеть с удочкой и плеером в ушах, заряженным «под завязочку» «Пинк Флойдом». Или вместе с супружницей Машкой укатить на дачный участок, заправить там мангал десятком шампуров с нанизанными кусочками баранины, сдобренной маринадом и сухим крымским вином. Или просто валяться на диване, почитывая газетку и тупо переключая пультом каналы, параллельно с чем поглощать бутылочное пиво. Или…
За сим увлекательным составлением перечня Василий добрался до дома. Именно здесь у него появилась завлекательная мыслишка о новом развлечении. Скорей даже игры. Его жена, Машка, была в отпуску и по этой причине должна находиться дома. Вот сейчас он откроет дверь, завалится внутрь и грозно спросит, распахивая дверцы шкафов, один за другим, один за другим, - «Где он?» «Кто?», округлит глаза супруга. «Вах, как – кто?» - грозно спросит Вася, с подчёркнутым кавказским акцентом, -- «любовник, ведь муж внезапно вернулся из командировки. Понимать надо, да!» При этом он будет таращить глаза, крутить ими в глазницах, поправлять воображаемые пышные усы. Потом они посмеются и, уже вместе, примут окончательное решение относительно завтрашнего свободного дня.
На цыпочках Василий подкрался к двери, тихонечко повернул ключ в замочной скважине, открыл дверь и…
Первое, что он услышал, был скрип кроватных пружин, а ещё ахи и взвизгивания. Ошибиться было невозможно. Впервые Васильчиков ощутил, что значит выражение «всё внутри перевернулось». Вмиг ослабели руки, ноги, выскользнула из рук сумка и шлёпнулась на пол, но он этого не заметил. В голове тупо ворочались глупые, как бараны, мысли. «Дождался» и «вот как это происходит».
На непослушных ногах он вошёл на кухню. На столе стояла пустая винная бутылка и пустая же сковородка. Вот так – выпили, закусили и – в постельку.
Больше всего действовал на нервы этот агрессивный ритм скрипа кроватных пружин. И ахи, взвизгивания, которые доносились оттуда. Он даже не узнавал голоса собственной супружницы, хотя кто ещё другой мог быть там, на их священном супружеском ложе?
Где-то на самом дне опустошённой души клубилась тяжёлая гнетущая обида и вдруг она скачком поднялась и ударила в голову. Вскочил Василий, рука сама сомкнулась на рукояти чугунной сковороды. Сейчас он скажет им всё, что он думает, нет, сейчас он им покажет.
Быстро и даже стремительно вошёл он в спальную комнату, где всё ещё продолжалась вакханалия, подошёл к постели, поднял сковороду и нанёс несколько сильных ударов по мелькающему мягкому месту кобеля. После чего отшвырнул сковороду в сторону, ибо почувствовал, что следующий удар нанесёт уже в голову, и так же стремительно выскочил на лестничную площадку, грохнув на прощание дверью. Здесь силы, только что переполнявшие его, куда-то сразу так улетучились.
Всё!! Развод! Или, может быть, он сначала всё же поговорит с ней… с Машкой… с Марией… ведь у них… они… раньше ведь было всё так…
Ноги отказывались служить, и Васильчиков опустился прямо на серые цементные ступеньки. Снизу послышались шаги, и Василий как-то отстранённо подумал, краешком разума, что надо бы встать, пропустить, подвинуться, что подумают соседи, но подниматься не стал, а сунул во взлохмаченные волосы ладони и застыл немой статуей скорби, словно руками закрывал пробивающиеся сквозь череп рога адюльтера.
-- Вася? – послышался рядом знакомый голос. Сначала Васильчиков и не сообразил даже, но потом рывком поднял голову. Перед ним стояла его супружница Мария с набитыми продуктами сумками в руках.
-- Ты вернулся? – заботливо спрашивала жена, поставив сумки к стеночке. – А ты тут чего это сидишь? Случилось что?
-- Да… нет… не знаю, -- только и смог выговорить Василий.
-- А у нас ведь радость в доме, -- засуетилась Машка. – Брат у тебя приехал, с Украины. Со своей новой жинкою. Помнишь, он ещё как-то писал. Сюрприз вот тебе хотели устроить. Меня вон на рынок услали, чтобы тебя, значит, честь по чести, встретить. Пир горой, то- сё.
Василий слушал, а по щекам его катились крупные слезы, и он кивал словам жены и улыбался ей. И в самом деле, радость-то какая – брат приехал, которому он так и не разбил ведь сковородой голову. Сдержался! А самое всё же главное. Так это то, что семья у него крепкая, как скала, и не страшны ей никакие невзгоды, пока Машка здесь, с ним рядом, и день свободный, завтрашний, они проведут все вместе, со смехом вспоминая, как это бывает, когда муж возвращается домой из командировки раньше положенного срока.




Послепраздничный разговор с бутылкой «Шампанского».

Где же она? Куда я её спрятал?
Боже, как болит голова… Зачем я вчера так нажрался? Ну, это вопрос риторический, не требующий немедленного обстоятельного ответа, на который, кстати, сил уже навряд ли осталось. Всё, что удалось выцарапать из резервов организма, нацелено на поиски бальзама, который поможет нам подняться со дна болевого колодца похмелья.
Итак, попробуем сосредоточиться. Я её спрятал, мою бутылочку… от себя самого, чтобы сохранить… ну, это сейчас не суть важно. Важно другое, для чего мы настроились на поиск. Значит, я её спрятал от себя. От этого факта и надо отталкиваться, как танцору – от тёплого бока печки. Где мне её не найти?
Где?!! Спокойно, Вениамин Модестович, всё в наших возможностях, надо лишь собраться, сконцентрировать свои силы. Море нам уже по колено, было… вчера… а сегодня… Ох, уж это оно, сегодня.
Спокойно. Спокойно, я сказал!
Ух, голова как раскалывается. Помню, пошёл я в анекдо… в аналогичном случае к доктору. Вот, говорю, помогите, у меня мигрень. А он голову свою в белом колпаке опустил и грустно так отвечает: «Нет, Гавриил Эдуардович, не надо обольщаться. Это вовсе и не мигрень. К чему эти аристократические идиомы? А вас, батенька, элементарно «жбан» с бодуна раскалывается. Ведь так?» «Позвольте, -- отвечаю, -- меня зовут Вениамин Модестович». «Очень приятно, -- отзывается доктор самым унылым тоном, а Гавриил Эдуардович, стало быть я». Тут он глаза свои поднимает и я словно в зеркало погляделся. Вместе с ним мы тогда полечились и поведал мне доктор, что лучшим средством с похмелья с медицинской и общечеловеческой точки зрения является от квашеной капусты рассольчик, но для аристократической натуры для аналогичной цели пользуют шампанское.
К сожаления, к величайшему, увы, сожалению, вышеупомянутый рассольчик вместе в капусткой был полностью потреблён мною со товарищами вчерась во время… м- м… не помню, но было весело… Осталось…
Но где же она? Сосредоточься, Вениамин, сосредоточься. Ты хотел, ты знал, что такая ситуация возможна и принял меры. Ты положил её туда, куда пьяному никак не добраться. А куда пьяному не попасть? Ага, на антресоли.
Точно! Она там!! Полдела сделано.
Антресоли…
Антресоли?!
Но как туда, в самом деле, попасть? Да ещё в моём состоянии мигрени. Нет – бодуна!
Стремянка. Она была где-то здесь. Я точно знаю, что она должна быть, ещё с прошлого ремонта я её не вернул хозяевам. Ага, скорей всего наша лестница в чуланчике.
Ага. Ох, зараза, ничего, я это потом приколочу, повешу, соберу обломки, но главное, лестница в моих руках. Кстати, надо же, с ней и стоять как-то даже устойчивей. Чего это я?
Ах да, антресоли. Ну-ка, ну-ка. Высоковато, конечно, но цель, как она теперь близка и желанна. Где же ты, моя маленькая. Ага. Ага! Ага!! Вот же она.
Вот она, моя разлюбезная бутылочка «Шампанского». Дай я тебя поцелую, разлюбезная моя. Ах! Вот чёрт!! Едва не упустил… не упустил… едва… Скорей вниз… Рождённый пить… то есть ползать, в поднебесье долго находиться не может, не имеет натуралистического права.
Ну, здравствуй, моё золотце. Дай я тебя обниму, поцелую вот прямо сюда в этикеточку, в эту медальку… и в эту… и в эту… ведь это знак качества, знак признательности заслуг.
Знаю, что сам же приготовил тебя к знаменательному событию. К какому? Ах да, на годовщину совместного проживания с моей обожаемой супружницей, с… как там её? Ох, сейчас это не важно, сейчас важно другое – дожить до того знаменательного дня. Дожить… это значит пережить день сегодняшний, что будет ох как непросто, архинепросто, как сказал бы Владимир Ильич… со всеми его перепитиями… Да, перепили мы всего вчера изрядно. И ликёрчик мы пили, и водочку пили, и коньячишко, и самогоночку, да, ещё и перцовочку, а потом не помню, но что-то было ещё, а напоследок всё чешским «козелом» залакировали. Ох, скажу я вам, этот их «Козел» обернулся банальнейшим козлом, бодать его в голову… то есть, бодун ему в голову.
Голову… Голова… Как болит эта моя разнесчастная голова. Дожить бы… пожить бы ещё…Матерь божия, как всё здесь плохо, неважно, это я себя так ощущаю, но в остальном-то вроде бы и ничё. Вот сейчас я «шампанское» вскрою.
Вот эту фольгу оторву. Не даётся, заразина, нет, пошла, сама пошла. Вот и пробочка, пробочка наша. Ох, как она хорошо и глубоко вставлена. Вот бы и нам… Это я о чём? Ах да, пробочка.. Как её крепко проволочка обнимает. Вот и я супружницу свою… как её там…  в молодости обнимал. А мы эту дрянную проволочку скрутим. Зачем она здесь… мешается… не даётся, зараза! А вот так! А мы вот так.
Ну всё, с проволокой покончено. Сейчас пробка пальнёт и польётся нектар… амброзия… божественное совершенство виноделия… бальзам на душу.
Чего же ты, пробка, думаешь? Да разве она способна думать, сопереживать? Недаром ведь говорят, туп как пробка. Вон, конкретный пример. Ну, давай, стрельни. Я тебе говорю.
Вот когда не надо… Помню, как-то в родном коллективе Новый Год встречали. Получилось, что я первый бутылку цапнул, мне, значит, и бутылку вскрывать полагается. Едва я проволоку скрутил, ещё даже и не до конца, как чую, что пробка уже поползла. Батюшки, думаю, сейчас бахнет, начал её отворачивать от себя и оно действительно как… хлопнет… Все хором ахнули. Я тогда зажмурился, а когда приоткрыл глаза, сразу увидел лицо своего начальника. Он тоже, кстати, зажмурился, да так сильно, что веками зажал ту самую пробку, которая столь удачно выбрала для себя мишень. А из бутылки пена фонтаном льёт, я, чтоб добро не пропало, мигом по фужерам всё расплескал. И начальник очухался, и Новый Год встретили, только меня с тех пор Снайпером прозвали и премии лишили, за одно и то же событие, но это всё осталось в прошлом.
Вот чёрт, штопор ещё тебе искать что ли? Ведь это же шампанское, а не ркацители, слышь, ты, дурёха игристая. Потрясти тебя вот так… вот так…
Ага. Пошла ро… родимая, спасительница.
Молодца…
Ай, молодца…
Будем жить, мужики, если, конечно, все праздники переживём!!


Конфуз.
У математиков имеется закон – от перестановки мест слагаемых сумма не меняется. Это – у математиков. А в жизни всё случается с точностью до наоборот. Для убедительности этого моего утверждения приведу убедительный пример, вспомнив рассказ одного моего давнего знакомого и приятеля. Но начну сначала, уже с го слов, то от «первого лица».
Когда я начал работать в своём первом печатном издании, во мне распустился дремавший в полглаза до того росток таланта. Из-под моего журналистского пера выходил один примечательный текст за другим. Думаю, что почитав некоторые мое опусы, Антон Павлович (Чехов) одобрительно бы заворчал, а Иван Сергеевич (Тургенев) кашлянув в кулак, одобрительно бы покачал головой.
Во всяком случае, так мне казалось. Да и не мне одному, так как за свои труды я был награждён турпоездкой в Португалию, полновесную капиталистическую страну. Напомню, что было это давно, во времена Советского Союза, когда у нас много чего не хватала, но все знали, что там всё есть. Очень хотелось проверить это своими глазами.
Я не буду долго рассказывать все красоты капиталистического изобилия, ибо мы всё дожили до полных полок в российских супермаркетах, но тогда это для меня было настоящим шоком. Как-то я попытался сосчитать различные сорта пива, бутылочного и баночного в каком-то лиссабонском шопе, не самом большом, но, после того, как сбился три раза где-то на четвёртом десятке разнообразия, бросил это вредное дело и предался созерцательности. С баночкой ячменного напитка в руках, для большей убедительности.
Правда, теперь этим никого не удивишь, а раньше, случалось, эти мои устные воспоминания людей понимающих завораживали. Но я перехожу уже ближе к заявленной теме, то есть моему примеру.
Наша поездка сопровождалась многочисленными ознакомительными экскурсиями, как это и водится. Частенько одна экскурсия накладывалась на другую. Это нас и сгубило.
В тот день всё начиналось замечательно. Это я понял, когда экскурсовод начал собирать нашу группу для поездки на местную винную фабрику. Видели бы вы тот энтузиазм и быстроту сборов, какие продемонстрировали мои коллеги из разных городов и изданий моей советской Родины. Чтобы сборы не затягивались экскурсовод нам намекнул, что будет дегустация. Да мы и сами не сомневались, а если что, могли бы и настоять.
Скажу я вам честно, на винной фабрике я был тогда впервые. Уже потом, дома, я не раз вёл репортажи со спиртоводочного производства. Но это было после. Хотя и там есть что рассказать.
Как оказалось, портвейны, или «вино дель порто», то есть вина, произведённые в Португалии, начали делать именно здесь, чуть ли не на этой винной фабрике, и до сих пор появляются всё новые рецепты портвейнов. Нам много чего рассказывали и мы, журналисты разных изданий, слушали и кивали с самым умным видом. Но при этом каждый из нас думал об одном. «Когда же?..».
Наконец мы добрались до дегустационной комнаты, которая была оформлена в виде пещерного грота. Из стены торчали торцы гигантских бочек, вмурованных в стену. На каждой имелся медный кран, из которого в бокал толстого стекла наливался тот или иной сорт портвейна.
Мамочка моя! Чего так только не было! «Фиеста», «Куэмбра», «Мадейра дель Порто № 78», «Ла Пиевра», «Ла Пиевра №6», «Экстазио дель Анхель», «Амброзио № 14» … Сначала наш гид ещё переводил названия той продукции, которые нам предлагалось отведать, а потом как-то и вам увлёкся этим делом и оставил нас в неведении.
Вообще-то полагалось сделать один глоток, подержать во рту вино, проглотить его и насладиться вкусом и послевкусием. Затем перейти к следующей бочке, с другой разновидностью изделия, сваренного по иной рецептурной технологии. Наверное, так делали участники других экскурсий. Из других стран.
«Я другой такой страны не знаю…», вдруг запел журналист из многотиражной газеты «Карельская правда» и замахнул полный бокал чего-то там рубинового оттенка. И остальные тоже с удвоенным энтузиазмом принялись за дегустацию.
Собственно говоря, это уже перестало быть просто дегустацией, а перевоплотилось в некий фуршет. Уже говорились тосты и здравицы, а когда длинноносый репортёр из «Ленинградской правды» заговорил о возможности получения политического убежища в этой уютной пещерке, экскурсовод спохватился и начал завершать процесс, чтобы вывести нас отсюда.
Не на тех напал. Мы были готовы занять круговую оборону и дегустировать всё, до чего могла дотянуться наша рука. Учитывайте ещё наш энтузиазм, и наличие безграничных ресурсов данной фабрики. Мы собирались оставаться здесь до конца не только экскурсии, и дня, но и …
Пока обсуждались варианты, гид наш говорил. Наверное, в нём умер пламенный трибун, какой-нибудь Марк Туллий Цицерон. Каким-то образом ему удалось уговорить нас оставить эти позиции, которые мы столь душевно освоили и даже начали обживать. Он задурил нам своими быстрыми речами нам головы, что мы пришли в себя, когда наш автобус катил по площади Праса ду Комерсиу.
Если вы уже бывали в Лиссабоне, то знаете его характерные особенности. К примеру то, что он, как наш Киров или Рим, расположен на семи холмах, и что городское устройство образовано своеобразными террасами, которые соединены друг с другом всякими там мостиками, переходами, фуникулерами и тому подобными архитектурно- транспортными нюансами.
Вот эти покачивания на переходах с одного городского уровня на другой и привели нас в чувство. А гид разливался курским соловьём. Посмотрите направо, достопочтимые государи, там вы видите творение архитектора Висенти ди Оливейра, а вот там его товарища, Родриго душ Сантуш.
Ещё хочу отметить, что в Лиссабоне имеется масса музеев, как оказалось. Тут и Национальный музей старинного искусства, и Музей религиозного искусства, и Музей города Лиссабона, и Музей карет, и Музей изразцов, и Военный музей, и Этнографический музей, и музей, совмещённый со школой декоративного искусства, и ещё другие.
Но после столь знаменательной поездки на фабрику мы двинулись в Университету города Лиссабон. Гид пел торжественную оду старейшему учебному заведению Европы, основанному ещё в 1290-м году. Слова его то проявлялись в голове, то как-то плавно отдалялись, потому я его и воспринимал как-то урывками. Вот мы сидим в салоне автобуса на площадке перед портиком, украшенным изразцами, а потом сразу уже двигаемся по коридору, поддерживая самых причастившихся к порто…, короче, к портвейну.
Далее мы оказались в обширном холле, то ли музейного назначения, то ли хозяйственного. Рядом находились апартаменты ректора университета. Помню большие стеклянные шкафы с книгами – манускриптами и инкунабулами, разрисованными цветными гравюрами. А ещё был здесь отдельный шкаф, в котором находился меч.
В большинстве своём все мы продолжали оставаться в приподнятом, даже, можно сказать – игривом настроении. Кто-то из наших коллег, вроде бы из газеты «Правда Кавказа» начал напевать «Танец с саблями» на музыку Арама Хачатуряна из балета «Гаянэ». Делал он это весьма темпераментно и прищёлкивал пальцами обеих рук.
Чтобы как-то проиллюстрировать эту вокальную импровизацию, я и достал тот бесхозный меч из стеклянного шкафчика. Правда, шкафчик не хотел открываться и наш коллега из Череповца, со словами «Эх, ухнем, эх, дубинушка, сама пошла» дверцы шкафчика всё же открыл, несмотря на протестующие хрусты, которые он издавал, не встречавшийся ранее с мятущимися русскими характерами.
Наша затея остальным товарищам пришлась очень даже по сердцу и мы мигом воспроизвели ту знаменитую мизансцену из балета. Правда, сабля была у нас в единственном числе и экземпляре, потому мы её передавали из рук в руки, а всё действие запечатлел на фотоплёнке жутко знаменитый фотокор Не-помню-его-фамилии.
В это время в помещение холла, ставшего сценой балета, заявились ректор в сопровождении нашего гида. Надо было видеть, как отвалилась челюсть у этого самого португальского ректора. Должно быть, она была вставной. Или станет вставной после нашего визита. Он выкатил глаза. Обычно так не получается, но тут вроде как повод у него получился выдающийся.
В это время с грохотом пал на колени наш гид. Он был не просто экскурсоводом, но и переводчиком. И возопил он тогда, начав почему-то по-итальянски. Я помню слова «мама миа», а потом быстрый перебор страстных слов. Если бы он был гитаристом, то у него получилась красивая печальная мелодия.
Когда недоразумение как-то завершилось, выяснилось, что меч это есть символ этого университета и имеет право его, как символа борьбы с мракобесием, коснуться только рука ректора, и то раз в году, в торжественную дату не помню уж чего.
И тут появляется компания туристов из далёкого малопонятного государства и устраивает, на пустом месте вакханалию. И как это выдержало сердце пожилого заслуженного человека. Но, главное, что выдержало. И пусть математики продолжают, с пеной у рта, утверждать, что сумма не меняется, ставь их на любое место, но гид тот, да и ректор университетский уже поняли, что раз на раз не приходится. И это верно.


Боязнь высоты.
Юношеству свойствен максимализм. В моём случае он сконцентрировался до состояния кристаллизации. То есть я даже весь светился, когда разглядывал себя в зеркало. Если прищуриться, то можно получить отвлечённое впечатление.
Непонятно? Я сейчас поясню.
Глядишь на себя в зеркало, как пел наш Том Джонс – Серов, и видишь, конечно же – себя, какой ты есть. Но стоит немного прищуриться и появляется какая-то недосмотренность, что ли, неопределённость, которую надо мысленно доработать, то есть заставить себя увидеть то, что очень хочется.            
Ага, начинаете понимать. Продолжаю.
Итак, прищурюсь я перед зеркалом и вижу себя же, но в смокинге, с бабочкой (галстук такой), и девахой декольтированной до режущей кромки норм приличия (не забывайте про молодость со свойственными ей фантазиями). В руке у меня узкий бокал с чем-то алкогольно- буржуазным, то ли виски, то ли бренди, а может ещё какой кальвадос. И на заднем фоне – небоскрёбы, непонятно, то ли Нью-Йорк это, или Токио, а может вообще Лондон, не суть важно.
Важное здесь то, что я вижу себя дипломатом, послом в капиталистическое очень дальнее зарубежье, где я должен буду отстаивать интересы нашей любимой Родины. С моим-то словарным запасом я много чего могу отстоять. Во всяком случае, именно так мне казалось. Оставалось дело за малым, то есть эту мою будущую дипломатичность одипломатить, то есть получить диплом образования на профессию дипломата.
Вот так. Правда, нахально для паренька из далёкого медвежьего края? Ну, так я уже говорил про сгущённый свой максимализм, который ныне именуется здоровыми амбициями. Здоровенными, я бы даже сказал.
У Николай Васильевича Гоголя имеется герой, которого зовут Манилов. Помещик такой, если что из школьной программы ещё помнится. Занимался он тем, что сидел на берегу пруда и сочинял разные красивые проекты, а потом их забывал, ибо начинал придумывать новые. Это его занятие ещё назвали маниловщиной. Вспомнили? Так вот, я не стал долго раздумывать, а собрался и поехал.
Куда, думаете?
Нет, не в вожделенное зарубежье, которое от нас никуда не денется (про Лиссабон я вам уже ведь рассказывал), а в столицу нашей родины Москву. Заявился я в этот самый МИМО, то есть в Московский институт международных отношений и начал выкладывать документы на стол в помещении приёмной комиссии со словами «вот я и приехал».
Вместо того, чтобы обрадоваться моему приезду, эти самые господа из пресловутой комиссии, с весьма скучным видом, от которого портится молоко в пакете, огорошили меня известием, что сей институт принимает только тех, кто имеет московскую прописку. И даже показали мне на вывеску. Мол, М значит Московский, то есть для москвичей.
Украдкой я из кармана вытащил зеркальце и глянул в него, привычно сощурившись. Выходило, что от москвича я ничем не отличаюсь. Разве что выговор немного выдаёт. Но это ведь, вы согласитесь, что мелочи?
Из любого положения существует выход, надо его лишь нащупать, для чего приложить толику стараний. А этого мне было не занимать, равно как и нахальства. Так я быстро узнал, что прописка может быть как постоянной, так и временной.
Ага!! Это уже кое-что!
Далее выяснился важный момент. Сию временную прописку дают тем смельчакам и страдальцам, которые готовы взяться за выполнение такой работы, которую москвичи, имеющие постоянную прописку, выполнять не хотят или боятся. Но я-то же не боюсь ничего. Какое удачное совпадение!
Вот так моя мечта отодвинулась чуть за горизонт. Но… если забраться повыше, то линия горизонта может вернуться на изначальные позиции. Непонятно. Я сейчас объясню.
Как я уже говорил, в стольном городе имеется масса непрестижных профессий. Начиная от дворника и санитара в каком-нибудь хосписе, до ассенизатора и мусорщика. Ну, это уже на самый что ни на есть крайний случай.
Вот так, пристрелочно, как говорят учёные – эмпирически, то есть методом проб и ошибок, я нащупал достойное место – кровельщика. А что? Работа на свежем воздухе, город весь увижу, как на ладошке и начну в нём ориентироваться. Подробней? Счас…
Записали меня в бригаду, выдали робу и инструмент – лом и какую-то кирку. Так я, единомоментно, переместился в категорию лимитчиков. Взгромоздил я всё это хозяйство на плечо и направился следом за бригадиром, который направился… к ближайшему гастроному. Там он мне объяснил, что как новичку мне полагается проставиться и не надо задерживать рабочих людей.
Ну, это дело понятное. Взял я пару бутылок розового вермута, как будущий посольский работник и поместил их в пакет, куда сложил колбаски докторской, сыра плавленого, названного «Дружбой» и «Бородинского» хлеба. Что ещё надо рабочему человеку.
В своих снах о будущем, а также иностранных кинокартинах я не раз видел небоскрёбы, но на наш небоскрёб, «сталинский», я поднимался в первый раз. Подниматься, объяснил мне бригадир, это ещё ничего, тут главное, не слишком быстро опуститься. Это такая у них дежурная острота, как у сапёров, про одна нога здесь, а другая – там.
С помощью разных там переходов и лесенок выбрались мы на крышу, где ветер и горизонт – вот он, отовсюду виден. А люди внизу, словно муравьи. Главное, не зацикливаться на нём, на низу, так как вниз мы всегда успеем. Это, как вы уже поняли, была очередная бригадирская шутка, она же, по совместительству, тост.
Когда первая бутылка кончилась, бригадир сразу посуровел и обозначил для меня фронт. То есть фронт работы, который заключался в том, чтобы убрать, срубить, старый парапет и начать монтировать новый, который к обеду сюда, к нам, доставят.
Это со стороны выглядит обыденно, то есть подойти и выкорчевать сгнивший заборчик. Здесь, на высоте, по виду, вроде как Эльбруса, это – настоящий подвиг. Не верите? Попробуйте сами! Хотя бы попытайтесь. И чтобы ветер был, который вас каждый миг с крыши сдуть намеривается. И прогибающийся под ногами край крыши. А ещё, как это вот тут выяснилось, что я не переношу высоты, которая намерена меня в себе растворить. Вот так – раз, и меня нет. На крыше. Это меня-то, будущего дипломата, отстаивающего интересы своей матери- Родины.
Пока не выветрился вермут, я ещё как-то двигался, судорожно пытаясь что-то там своротить неподъёмным ломом. Бригадир, недовольно сощурившись, с минуту наблюдал за мной, а потом решительно подошёл.
«Дай сюда. Смотри, как надо».
Больше он не сказал ни слова, а просто перешагнул тот хлипкий заборчик, что отделял нас от бездны, и подцепил парапет ломом. Громко скрипнуло, и целая секция заграждения повисла над пропастью. Бригадир зацепил её киркой и бросил к моим ногам.
«Оттаскивай, салага».
Он так и стоял там, казалось, нависнув над высотой. Безмятежно он выплюнул окурок и тот закувыркался, как закувыркался бы я, если меня вдруг выплюнуло сквозняком. Проводив бедный чинарик глазами, я достал вторую бутылку и откупорил её.
Лишь после этого я смог сделать первый крохотный шажок. Прочь, от проклятого края. «Хоть немного ещё постою, на краю», пел с хрипотцой дворового певца Владимир Высоцкий. Вот только стоять я не хотел и отодвигался прочь.
Потихоньку я добрался до лестницы, ведущей вниз. Пусть так, я сейчас на это смотрел другими глазами.
Но как же МИМО, спросите вы? Сейчас отвечу.
Знаете, я об этом задумался позднее, когда занялся словесностью. МИМО, оно то и означат, что надо мимо идти. Не для нас это дело, не про нас. А в Лиссабон я и так попал, даже не надев дипломатического смокинга, и интересов Родины не отстаивал. Да и зачем они там, на чужбине. Интересы государства надо отстаивать у себя дома, скажу вам я.
А что касается высоты. Видна, говорят, птица по полёту. Хорошо, пусть так, но лучше лететь по горизонтали, к тем тайнам, что скрыты по ту сторону горизонта, чем вниз, с нарастающим ускорением…


Канун Нового года.
Хорошее вино отмечается послевкусием, когда впечатления соответствуют содержанию. Точно так же и праздники хороши своими предвкушениями, то есть ожиданиями чего-то замечательного.
Надеюсь, вы меня понимаете?
Хочу я вспомнить ещё одну историю, которую мне рассказывал сам её участник. Я как-то уже про него вам рассказывал. Это наш бывший товарищ по коллективу с армейской внешностью и фамилией. Мы его обозначили как «Калашникова», и даже прозвище у него было – Полковник.
Но в этот раз про Полковника ничего не будет, потому что Александр (это его настоящее имя) готовился к встрече Нового года, ожидая, как это водится всяких праздничных впечатлений.
Надо ещё сказать, что праздники Александр не просто любил, он их обожал. За ту лёгкость общения, какие во время праздника подразумеваются. Любил за веселье, за удаль, за подарки, которые любил получать, равно как и одаривать. Ну, и самое, наверное, главное – во время праздников есть повод, достойный повод, «оторваться» по полной программе. А уж в этом он был настоящим профессионалом.
Супруга у героя нашей истории была женщиной властной и ревнивой. Она знала об увлечениях весельями своего благоверного, и очень неохотно отпускала его куда-то из «семейного гнезда».
В этот раз, по общему согласию, было решено встретить новогодние праздники дома, в узкой семейном кругу. Как раз накануне Александр перед супругой провинился, по причине излишней широты души и готовностью предаваться веселью, по поводу и без. Поэтому он был сговорчивый и соглашался на все условия, которые выдвигала его суровая, иногда, супружница.
Единственное, на чём он твёрдо настоял, это на приобретении десятка бутылок водки, «чтобы лишний раз не бегать по морозу».
Звучало всё логично и супруга была вынуждена согласиться, ибо на самом деле «мороз- воевода дозором обходит владенья свои», то есть холодало и тенденции эти сохранялись.
Водка имелась в количестве, которое заранее настраивало на благодушие и жизненный оптимизм. Чего ещё не хватало, чтобы встретить следующий год? Правильно. Пельменей. Ещё винегрета, но это уже женский вопрос – крошить салаты.
«Калашников» споро накрутил фаршу аж целый тазик, в котором в заготовительный период супруга варила варенье из клубники, крыжовника и прочей смородины. Сейчас же время было зимнее, а варенье хранилось по банкам.
Когда фаршу было накручено уже в чрезмерности, супруга нашего «Калашникова» расстаралась с тестом, из которого произвела сочней без счёта. Александр уселся лепить пельмени. Понятное дело, что жена ему помогала, как это и полагается в дружных семейных парах.
По телевизору что-то пела Пугачёва, а на кухне работала спорилась, почти как на заводском конвейере в авральную пору окончания месяца. Да, собственно говоря, так и было, если взглянуть на отрывной календарь, который висел рядом с украшенной ёлочкой. Пельмени заполняли один противень за другим, которые «Калашников» уносил на балкон, для замерзания. Полагается так, если кто не знает.
Оттуда, с балкона, он и заметил одинокую фигурку, что жалась к стене соседствующего дома. Это был милиционер, которого судьба не взлюбила до такой степени, что ему выпало дежурить именно в самый праздничный день в году, когда каждый имел достойный повод для самого массового веселья.
Теперь нам необходимо сделать небольшое отступление, чтобы объяснить, почему Александр милиционеров не любил. Судьба вот так складывалась и обстоятельства, что они его недопонимали. Непонятно? Сейчас объясню, то есть приведу пару показательных примеров.
Как-то раз Саша со своей супругой возвращались из сада, где он как раз занимался важным делом, то есть перерабатывал большой урожай яблок. «Калашников» убедил супругу, что сможет изготовить из яблок крюшон, сидр и кальвадос вместо надоевшего повидла, джема и варенья. Красивые иностранные слова выглядела на редкость убедительно, но…
Но на деле оказалось, что получилась банальная брага, которую Александр перегнал на самогонку, пусть и из яблок. Продукцию пришлось неоднократно пробовать, дабы знать, когда она будет готова. Вот он и напробовался до такой удручающей степени, что на ногах если и стоял, то только потому, что за что-то руками держался, чем весьма супругу свою прогневил.
Мы уже упоминали, что она была женщиной суровой и на расправу незамедлительной. Потому Александр ей противоречить не спешил, а предпочитал поддакивать. Отправились они домой. Александр двигался по прямой при деятельном участии супружницы.
Сад, в котором хозяйничала наша семейная пара, находился где-но у Гнусино, а жили они на Филейке. Это такой жилой микрорайон в городе Кирове, весьма отдалённый от центра. То есть им приходилось сначала добираться из сада до Театральной площади, а уже оттуда направляться домой.
Почему именно до Театральной площади, задастся вопросом иной любопытствующий товарищ. «Элементарно, Ватсон», с хитринкой говаривал товарищ Холмс хрипловатым голосом актёра Ливанова. По той простой причине, что площадь была оборудована одним очень нужным общественным заведением. Вы, наверное, уже догадались, что это – туалет.
Обычно здесь пропадала супруга нашего героя на пару- тройку минут, а потом они уже отправлялись домой, в дружбе и согласии. Но в этот раз всё было чуть сложнее. Саша без суровой супруги не хотел стоять на ногах, а всё куда-то запрокидывался, отчего жена снова начала гневиться.
Был выбран компромиссный вариант. Супруга подвела «Калашникова» к стойке автобусной остановки и велела держаться за неё обеими руками. «И чтобы ни один козёл не смел тебя отсюда стронуть», громко резюмировала она его положение и заставила повторить, причём два раза, для уяснения ситуации. После чего удалилась по  своим неотложным делам.
Только она ушла, а Саша пытался сконцентрировать своё сознание, дабы устойчиво, насколько это в его случае возможно, находиться прямо, откуда-то подкатила милицейская машина, на которой была намалёвана аббревиатура «ПА». Вы, должно быть, видали такую. Находившиеся внутри сотрудники увидали, как у остановки находится гражданин и обеими руками пытается стойку повалить, её расшатывая. У них сложилось такое быстрое мнение. Вот они и вылезли из машины и решили проверить свою версию с мнением товарища, который на остановке хозяйничает.
Подошедшие милиционеры задали вопрос, мол, с какими намерениями, ну, и так далее, на что наш «Калашников» послушно повторил ту фразу, которую его супружница заучить заставила. При этом про «козлов» он повторил два раза, так как на этом, (вы помните?), настояла суровая супруга. Стражи порядка тут же поняли, что гражданин накаляет и усугубляет, отцепили его от стойки и увезли по назначению, то есть в вытрезвитель.
Вышедшая в это время из общественного заведения супруга была в высшей степени озадачена тем, как сумел «лыка не вязавший» муж, не могший сделать и двух шагов без посторонней помощи, за пять минут исчезнуть столь далеко, что нигде, вплоть до линии горизонта, не наблюдался. Заявился домой он лишь на следующий день и был недоволен жизнью и супругой в высшей степени, о чём громогласно заявил так, что это слышали даже соседи. 
Второй случай был тоже с забавными совпадениями. Наш «Калашников» человек был компанейский и благожелательный. Положительных черт характера в нём было немало и в коллективе к нему относились по доброму. К примеру, я ему как-то подарил книжку писателя Николая Леонова про полковника МУРа Льва Гурова. Книжка называлась «Мент поганый». Кто не читал, поищите, очень завлекательная криминальная повесть.
«Калашникову» название приглянулось, и он книжку взял, и даже часть её прочитал. Вот только дело это он не любил и скоро книжку забросил, а потом и вовсе потерял. Но я не об этом. Как-то в состоянии радостного возбуждения по случаю удачного завершения рабочего дня, который ознаменовался хорошим фуршетом (такое в нашей работе случается), «Калашников», что называется – нос к носу, столкнулся с парой патрульных товарищей. Те сразу же учуяли, что прохожий не очень контролирует свои движения. Наверное, у них срабатывает какой-то условный рефлекс и они пытаются с таким прохожим непременно свести знакомство.
Вот и в тот раз они окружили нашего «Калашникова», который пребывал в самом приподнятом настроении. Он решил сразу же завести дружбу с товарищами в форме и сделать это непринуждённо и интеллигентно, показать при этом себя компетентным и книги читающим, в том числе и про их суровую и необходимую службу.
В памяти его находилась та книга, которую он держал в руках достаточно долго, чтобы названия не забыть. Вот это название он им и огласил.
Наверное, он ожидал, что милицейские сотрудники тут же вспомнят повесть замечательного советского детективщика Леонова и поймут, что встреченный ими товарищ к ним очень даже лоялен и почти стремится подружиться, так как со службой знаком, хотя бы через литературные произведения.
Скорей всего патрульные такой повести не знали, потому как сразу же и осерчали, и начали пресекать вызывающее поведение пьяного гражданина. Александр попытался довести до их внимания, что сказанная им фраза не его, а принадлежит Леонову, но получил только дополнительную зуботычину, которую они посоветовали ему передать своему подельнику, с которым они тоже непременно встретятся и проведут с ним воспитательные мероприятия.
Всё это не более, чем досадные недоразумения, но через них «Калашников» милицейских товарищей невзлюбил и больше с ними задружиться не пытался.
Однако в канун большого праздника случаются всякие чудеса, в том числе и пересмотр разных жизненных принципов. «Калашников» выглянул в окно и снова посмотрел на жалкую фигурку в светлом полушубке и серых валенках. Постовой хлопал себя по бокам руками и часто переступал. Было холодно, а скоро станет ещё холоднее!
Пока супруга готовила новую порцию сочней «Калашников» откупорил бутылку, налил в гранёную стопку необходимую дозу и соорудил сложный бутерброд из хлеба, копчёной колбасы, сыра и какой-то зелени. Затем оделся и отправился на улицу.
Сначала постовой отказывался от угощения, но делал это как-то неуверенно и даже заискивающе. «Калашников» настоял, и постовой был вынужден согласиться. Вы бы отказались в подобном положении?
Похлопав милиционера по плечу с покровительственным видом, Александр удалился домой. Душа его пела «ла- ла- ла», как Йяк Йола с эстрадных подмостков. Хорошее настроение ещё сильнее улучшилось, после того, как он поделился им с милиционером.
Дома он с новым усердием занялся пельменями и скоро их доделал, отправив последний противень на балкон. Жена занялась оливье и винегретом, а «Калашников»  налил в стопку водки и потащил её вниз своему «подопечному», вместе с бутербродом. Тот уже вроде как и ждал, потому как сразу водку замахнул и в бутерброд вцепился зубами.
Разговаривать было холодно и «Калашников» удалился к себе. Пугачёву сменили два переодетых бабками мужика и хохмили. Саша понаблюдал за ними, не забывая и об открытой бутылке, в которой содержимое сильно убавилось. Он подошёл к окну. Милиционер всё ещё был там. Вот он поднял голову и помахал Саше рукой. «Калашников» умилился. Надо же, у него появился друг в милицейской форме!
Вылив остатки водки в гранёную стопку, «Калашников» снова побежал по лестнице вниз, стараясь не уронить громоздкое сооружение из ветчины, помидоров и майонеза, распределённых по щедрому ломтю «бородинского» хлеба.
Милиционер полез к нему обниматься и что-то лепетал о братанах и взаимовыручке, но Александр его не слушал. Внимание его привлекла обширная воронья стая, что кружилась над балконом, где находились многочисленные подносы и противни, упиханные пельменями.
Во время масштабных военных кампаний, когда сражение на земле сопровождается и с атаками с воздуха, имеется приём, когда самолёты, штурмовики и бомбардировщики, волна за волной, наносят массированный  ракетно- бомбовый удар по позициям врага. Не знаю, подгядели ли авиационные стратеги подобные приёмы у птиц, либо вороны смотрят с нами телевизор, с той стороны оконного стекла, но только это была акака, проведённая по всем канонам военной науки побеждать.
Вихрем «Калашников» влетел не хуже того штурмовика к себе, на пятый этаж, ворвался в квартиру, а потом и на балкон. Он и был той самой позицией. Воронья стая устроила настоящую «мельницу», в которой одни птицы пикируют на балкон, а на смену им тут же появляется новая волна. Вороны падали на подносы и противни, хватали лапами то, что там было разложено и тут же взлетали. На освободившееся место опускалась новая эскадрилья. Всё было как в кино, не хватало только музыки.
«Кыш!! Кыш!!» «Калашников» метался по балкону облепленный пельменями и вороньими перьями. Ехидно каркая, стая унеслась прочь, оставив противника в состоянии подавленности и уныния. Все пельмени, на все праздники, были подчистую уничтожены, унесены, раздавлены и вымазаны вороньим дерьмом.
«Всё пропало, Шеф!», верещал из комнаты телевизор голосом Козлодоева- Миронова. Внизу всё ещё приплясывал милиционер и размахивал руками. Ему казалось, что его новый друг затеял какую-то забавную игру на балконе, и он поддерживал оттуда, снизу.
«Калашников» вернулся в квартиру, где жена доделывала салаты. На глаза попала пустая бутылка, водку из которой выдул нахальный мент. У Александра появилась безумная мысль, что вороны дрессированные, а стаей руководил его новый «приятель», который так радовался теперь внизу.
«Я тебе сейчас покажу, как надо партизанить».
По телефону «Калашников» противным голосом, который он скопировал с телевизора от переодетых старухами мужиков, сообщил «куда надо» что на такой-то улицы пьяный постовой хулиганит и науськивает ворон на честных законопослушных граждан.
Через несколько минут бедолагу- постового запихали в патрульный автомобиль, а сверху за всем этим наблюдал «Калашников», хотя никакого успокоения он не испытывал. Новый год был безвозвратно испорчен ментами и воронами, которые хоть кого доведут до ручки. По крайней мере, именно это было написано у «Калашникова» на лице, которое уныло торчало в окне.
За спиной его размеренно начали бить куранты…