Жизнь во время бунта

НВП и “бунт” принесли много изменений в жизнь войска, и кажется, только неприятные.

Во-первых, пострадала боеспособность УКВ, ради улучшения которой, собственно, и задумывалось Новое Военное Положение. Самая главная из причин для ухудшения боеспособности войска была в массовом оттоке людей. Тридцать лет спустя после начала “бунта” Сандр писал, что “выселение такого огромного количества работоспособного населения должно было чувствительно ослабить общую производительность населения, понизить его экономическое благосостояние и совершенно убить многие частные хозяйства. Самая военная способность войска также неизбежно должна была пострадать отъ этого выселения, такъ какъ значительно уменьшалась численность обязанных службою казаков”.

Короткое описание Сандра смотрит в самый корень проблемы, но сама проблема была куда более многогранной, и многие грани имели впечатляющую цену. Начнём обзор финансовых трудностей с того, что каждый административный и полицейский аспект “бунта” оплачивался войсковой казной. Изначально план был таков, что все издержки, связанные с бунтом, будут оплачены самими же бунтовщиками. На это были рассчитаны и первые распоряжения Оренбургского генерал-губернатора, и первые распоряжения из столицы. Из письма в письмо начальник Главного Управления Иррегулярных Войск и Военный министр настаивали, что “на основании от ст. 8 ч Vкн. II Св. Воен. пост. изд. 1854 года издержки при изследовании уголовных дел относятся на счёт виновных” (письмо от 20 апреля 1875 г, ГАОО, д.3931, а также было несколько других писем, с тем же содержанием), и отказывали в дополнительных средствах на ведение следствий, содержание арестованных, и на другие расходы, весьма многочисленные. Счета посыпались со всех сторон.

Самыми дорогими в борьбе с “бунтом” оказались этапы ссыльных. Если первый и самый короткий этап сосланных (43 человека, отправленных в Оренбург) обошёлся войсковой казне в 1500 рублей, что составляет 32-33 рубля на человека (и добавлю
попутно, Канцелярии пришлось поскрести усердно по сусекам, чтобы найти “лишние” полторы тысячи рублей! - и ещё попутно задам вопрос, который постоянно возникает при чтении тюремных и этапных документов, и на который я до сих пор не знаю ответа: содержание арестантов обходилось в несколько копеек в день, то есть не более двух рублей в целом, а вот на что шли 30 рублей?), то годы спустя, с увеличением этапов и расстояний к местам ссылки, суммы начали вырастать до десятков тысяч рублей за этап.

Недёшево обошлись войску и войсковой казне “посольства к царю” и беглецы из мест лишения свободы назад в пределы УКВ. “Посольства” обеспечивались общественными деньгами. То, что казаки скидывались избранникам на дорогу, хорошо известно, но нигде не зарегистрировано, какие суммы были собраны по войску. Однако, подсчитанные или нет, всё равно эти деньги нужно вычесть из финансового оборота войска. Они ударили казаков по личному карману, уменьшив способность войска тратить деньги внутри УКВ. С другой стороны, войсковая казна платила и за поимку посланцев, и за транспортировку.  Московское Полицейское Управление, или Петербугское, или какое-нибудь ещё управление, не забывали предъявить счёт УКВ за свои услуги. Беглецов ловили и возвращали в места отбывания или поселения, и чем дальше беглецам удавалось  уйти, тем дороже было их возвращение. Так, например, поимка “бывших Уральских казаков” Петра Ларионовича Ширявского (Уральск) и Павла Поленова и возвращение их из Москвы в Оренбург с жандармами стоили казне 162 рубля и 55 копеек, судя по заявке из Канцелярии Московского Обер-Полицмейстера от 20 августа 1880 года. В 1878 году войсковая казна заплатила 352 рубля 26 копеек за поимку в Санкт-Петербурге и возврат в Оренбург посольства из сосланных в Казалинск бывших уральских казаков, все как на подбор из станицы Круглоозерной: Ивана и Савелия Мордовиных, Петра Сармина и Михаила Ерачина (кажется, самого старшего из них - ему уже было за 55). А беглецов были сотни... Было 21 беглых в августе 1878 года (ГАОО, ф. 6, о.13, д …л. 291), в октябре 1878 года было  26 зарегистрированных беглецов (ГАОО, ф. 6, о.13, д …л. 325). А сколько отсутствующих было “не замечено” властями, мы не знаем, но косвенные свидетельства позволяют предположить, что их тоже было немало.

Поимка “беглецов, вследствии укрывательства их родственниками, представляется весьма затруднительной”, писал Н.А. Крыжановский военному министру в октябре 1878 года (ГАОО, ф. 6, о.13, д …л. 325-327), обвиняя Туркестанские власти в попустительстве, и предлагая “принять одну из следующих мер: или учредить над ссыльными в местах их ссылки более строгий надзор (видимо, забыв, что из его собственной Оренбургской губернии казаки бежали так же регулярно, как из Туркестана! - Т.Е.), или же переселив непокорных Уральцев дальше, откуда они не могли бы бежать”.

Появились и беглецы нового рода - беглецы с военной службы. Исторически дезертирство не было распространено среди казачества. Во-первых, они были военными
по выбору, добровольно, в отличие от почти всех остальных военнослужащих в Российской империи (помимо офицерства), а во-вторых, военная служба была доходной, а потому и желанной для тех, кто её выбирал. С введением НВП военная служба перестала быть желанной (наоборот, она стала разорительной обузой), а потому появились и дезертиры. 

Пример Степана Исакиевича Ходина из Рубеженской станицы даёт нам возможность найти объяснение дезертирству (или одно из объяснений). Отец его был арестован одним из первых и был осужден в октябре 1874 года в числе прочих “начётчиков”. Можно предположить, что Исакий Ходин был хорошо “подкованным” и уважаемым среди староверов человеком, раз уж он попал в ту волну арестов. Можно также предположить, что он был зажиточным, потому что таковыми были большинство первых осужденных, и кажется, это было одним из важных условий для того, чтобы быть уважаемым человеком в УКВ. Практически все “начётчики” были состоятельные. Исакию Ходину дали год тюремного заключения 6 октября 1874 года, но не дождавшись конца этого срока, его судили вторично, и на этот раз приговорили к поселению в Казалинске. Приговор датируется 24.08. 1875 года, как раз в разгаре судов над третьей волной арестованных - за неявку на летние учебные сборы. Надо полагать, отправка осужденного осуществилась вскоре после приговора. Когда начались события 1874 года, Степану было 17 лет (он как раз, как малолетка, начинал своё военное обучение), и он был свидетелем отцовского “протеста” против неправедного НВП; пережил два неправедных суда над отцом; наверняка, испытал соседство солдатов на постое; наблюдал как мать выплачивала бесконечные “контрибуции”, и из семьи капля по капле уходил достаток; как станичные начальники описывали имущество и распродавали его с целью обеспечить проезд матери Дарьи Ходиной до Казалинска; как мать увезли, наконец, в Туркестан. Степан остался один. Пять лет после начала службы он всё ещё служил, не имея никаких перспектив раздать долги за службу, никаких перспектив иметь своё хозяйство, а значит, и мало перспектив иметь свою семью… Осталось ли у него в округе хоть одно родное плечо, на котором можно было поплакать? Жёны сосланных казаков увозили с собой в Туркестан несовершеннолетних детей (то есть до 14 лет) и незамужних дочерей. Мы не знаем, сколько детей увезла Дарья Ходина с собой в Среднюю Азию, сколько она довезла живыми, были ли у них старшие дети, оставшиеся в войске, помимо Степана. В документах фигурирует лишь сын Пётр, который был намного младше Степана и которого вывезли из УКВ в очень юном возрасте. В 1875 году также был арестован некий Иван Ходин 24 лет от роду. Он был сослан в Туркестан в сентябре 1875 года “административно”, поэтому никаких сведений о нём нет: какой станицы? за что арестован? из какой семьи? Вполне возможно, что этот Иван имел отношение к Рубеженскому Степану Ходину. Что оставалось делать одинокому молодому человеку, как не отчаяться? Судя по объявлению в газете, он сбежал со службы, был пойман и находился под следствием, и опять сбежал... Скорее всего, администрации УКВ следовало искать его в районе Казалинска. Куда ещё он мог направиться? Степан Ходин указан в Казалинской переписи мещан за 1910 год: он там сразу женился, обзавёлся детьми, потом внуками, - всё как положено. А уральская администрация печатала объявления, писала рапорты, рассылала патрули, короче говоря, тратила казённые деньги на поимку беглецов, вроде Степана Ходина. Но расходы на возврат “посольств” и беглецов в УКВ не идут ни в какое сравнение с другими финансовыми тяготами, вызванными не чьим-то “участием в бунте”, а просто общей ситуацией: большим оттоком мужчин, массовой распродажей имущества, имплементацией НВП, климатическими условиями и т.д., и т.п.

Прежде всего нужно упомянуть такой фактор как большой отток людей. УКВ уже не раз с этим сталкивалось и раньше, но никогда опустошение человеческого “материала” не доходило до таких размеров. В 1837 году, после “дерзкой” подачи прошения напрямую самому Цесаревичу, войско пережило репрессии похожие на репрессии 1870-х. 29 самых виновных (тех, кто подавал прошение) выслали в Сибирь на поселение, выпоров предварительно. Тех, кто прошение писали, исключили из казаков и отправили в регулярные войска. Кое-кого выслали по другим губерниям. Кое-кого запретили выбирать на ответственные должности. И всему войску тоже вынесли наказание (в виде урока на будущее, надо полагать): из наличного состава УКВ были сформированы 4 полка. Два из них отправились на Кавказ и в Бессарабию, а два - были отправлены на Нижне-Уральскую линию (сведения предоставил Д.Ю. Дубровин). Эти четыре полка служили вдали от войска несколько лет (из очерка Д.Ю. Дубровина мы знаем, что Уральский полк №1 вернулся с Кавказа в 1842 году). Надо полагать, это массовое наказание было особенно болезненным, потому что это ударило по экономике всего войска, хотя в тот период никто не писал полных статистических обозрений войсковой экономики, поэтому точных цифр об этом периоде нет. 40 лет спустя правительство вело себя по знакомому шаблону, практически все виды наказания повторились, только в б;льшем масштабе.

Большой отток людей из войска в 1870-х болезненно ударил по карманам каждого казака в связи с тем, что налогоплательщиков в войске стало меньше, а требования правительства на количество поставляемых полков не уменьшились, а наоборот - увеличились! В 1875 году на службу было призвано 1165 человек (все виды службы), в 1876 - 1356 человек, в 1877 году - 1600, в 1878 - 2024 человека, и так далее. В 1877 году шла Балканская компания, и это могло объяснить повышенное количество наличного состава, но война закончилась, а количество людей, призываемых на царскую службу только увеличивалось. Как будто правительству было неизвестно, что   тысячи казаков были лишены звания, арестованы и не могли служить и работать, и вместо того, чтобы вносить свою лепту в войсковую казну они стали дорогими нахлебниками! НВП 1874 года требовало от УКВ поставлять на войну 9 полков, эскадрон и сотню, что было самым высоким процентом набора на душу населения среди всех казачьих войск. В 1882 году это требование было уменьшено до 8 полков, но всё равно бремя службы оставалось более высоким, чем в других казачьих войсках. Даже в мирное время УКВ должно было иметь на службе 3 полка, эскадрон и учебную сотню (Бородин, стр. 762). Помимо обеспечения нарядов на службу, поимки беглецов и содержания тюрем и этапов, груз обыкновенных налогов и службы тоже висел на поредевших казачьих рядах в полном объёме. 

Традиционно каждый казак ежегодно вносил подможные деньги в войсковую казну. До событий 1874 года и начиная с 1882 года (после завершения так называемого “бунта”) цены были в пределах 50-60 рублей на человека.  В 1875 и 1876 годах войсковой подможный налог вырос до 80 и 86 рублей, а потом продолжал подниматься и до 118, а в 1879 году даже до 191 рубля, то есть чуть ли не в четыре раза (Бородин, стр. 735 и 736).  Как это обычно и бывает: государство совершает глупость, а народ за это платит. В данном случае каждый казак в войске заплатил четырёхкратный налог. Время от времени в Уральских Войсковых Ведомостях появлялись обширные статьи и приказы, объясняющие причины финансовых проблем и неурядиц, и старающиеся исправить проблемы мелкими административными корректировками, как-то составление списков на новых принципах (УВВ, 1879, №27, стр.2). 

Чтобы несколько исправить положение с поступлением денег в войсковую казну, администрация, с лёгкой руки Н.А. Крыжановского, начала интенсивное зачисление в казаки людей со стороны, потому что, как писал Сандр “можно было, игнорируя экономические интересы уральскаго казачества, поддержать его служеспособность, пополняя убыль служилаго комплекта казаков усиленным зачислением в казачье сословие посторонних лиц”. За десятилетие “бунта” приём новеньких возрос с единичных случаев до полутора-двух сотен в год, но и такие меры не помогли восполнить дыру в бюджете достаточно быстро, потому что пропорции были не в пользу казны: в 1876 году сослали 606 человек, а приняли “на их место” 145 новеньких; в 1877 году сослали 575 казаков, а приняли 148, и т.д. Разрыв между тем, сколько нужно было собрать в войсковую казну и сколько войско могло собрать денег в реальности, продолжал увеличиваться, и войсковая администрация начала массовый набор “инородцев” в УКВ. Казачье звание, которым принято было гордиться именно потому что оно было потомственным, и потому что быть зачисленным в ряды казаков н;когда было исключительной честью, это звание “пошло с молотка”. Экономическая ситуация в войске, видимо, была настолько отчаянная, что даже самые завалящие “кандидаты” имели надежду на принятие в войско, как видно из постановления станичных выборных за 1878 год. Обычно, газета ограничивалась лишь приказом о зачислении новичка в войско, длинных объяснительных по этому делу не писали. Да и приказы публиковали не на всех новичков, по каким-то причинам. И вдруг постановление об отказе подавшим заявки, да ещё на пол-газетных листа, с детальным объясненияем мотивов для отказа и с публикацией конкретных имён и их конкретных прегрешений! Видимо, администрация войска пыталась дать знать всем недобросовестным претендентам, что критерии отбора остаются в силе (смотрите стр.236). Однако выборные (или тот, кто написал это постановление от их имени) кривили душой, что больше никого в казаки принимать не будут... Налогоплательщики войску были нужны.  В 1881 году произошёл самый “массовый” приём в казаки: 955 человек (Бородин, стр.155). Справедливости ради нужно добавить, что некоторые из этих “вновь принятых” были “уходцы”, вернувшиеся из ссылки.  Они составили менее половины от всех принятых.

Массовый набор посторонних в состав войска ударил по доходам всех казачьих семей, но некоторые семьи страдали вдвойне. Один финансовый аспект жизни семей осужденных казаков никем не изучен, просто потому что никому и в голову не пришло задаться вопросом, каков был финансовый и моральный ущерб конкретным семьям от содержания солдат на постое. Чуть ли не с самого начала (а точнее, в начале сентября 1874 года) в УКВ ввели Оренбургский линейный батальон “для поддержания порядка”. У взаимотношений УКВ и Оренбургских батальонов была длинная и эмоциональная предыстория, потому что у Оренбургского начальства вошло в привычку: чуть что - и батальон солдат “на усмирение” Уральска.

Когда ввели солдат в 1804 году, построили казармы за пределами Уральска, чтобы хоть как-то обезопасить городское население от солдат (это сведения из УВВ, офи-циального войскового источника информации, а также Рябинин, стр. 80). Попутно можно задуматься над абсурдностью ситуации: что это за “усмирители”, от которых нужно защищать городское население, в частности, женщин? Думается, что более поздние батальоны, расквартированные в Уральске, проливают свет на то, какого сорта солдат присылали в Уральск, потому что состав батальонов был описан разнообразными исследователями.

Оренбургский линейный батальон №1 был расквартирован в г.Уральске на протяжении многих лет, а точнее с 1837 года (Список...). Надо полагать, этот батальон “спихнули” в г.Уральск властью Оренбургского генерал-губернатора, которому подчинялось УКВ, в виде наказания за подачу прошения царевичу в обход администрации. В Оренбурге этот батальон терпеть не хотели (да и нигде его не хотели!), потому что это был штрафной батальон, составленный из социальных отбросов. Туда “отдавали на перевоспитание” преступников и вообще людей порочных, а также выходцев из арестантских рот (которые попадали в арестантские роты большей частью не за ангельское поведение). Линейные батальоны были не строевыми, персонал в них был хуже обучен, потому что они не предназначались для военных действий. Линейные батальоны использовались для хозяйственных целей. Ещё задолго до описываемых событий, этот батальон, расквартированный в г. Уральске, составлял самый большой процент криминальной статистики УКВ (Рябинин, стр. 294-297). 181 человек из этого батальона совершили 273 преступления, причём были среди них и такие, кто уже судился за четвертое, пятое или даже шестое преступление. Ранее судимые составляли большинство в этом батальоне. “Немудрено, после сказанного, что масса преступлений, совершаемая в Уральске приходится почти исключительно на нижних чинов батальона” (Рябинин, стр. 297). Среди частых преступлений батальонного состава являлись побеги из батальона и воровство всех сортов и масштабов. Была в батальоне и высоко-организованная банда с хорошо отлаженными каналами реализации, воровавшая чуть ли не вагонами, и имевшая склады ворованного не только в Уральске, но и в Оренбурге, и в Уфе. Из примеров современного нам бандитизма и рэкета мы можем смело утверждать, что разбой в таком масштабе не мог происходить в Уральске без покровительства самого высокого местного начальства.

Практически каждый день в УКВ регистрировались какие-нибудь преступления батальонных нижних чинов. “Нравственный и материальный вред постоя для города был так значителен, что это дело обратило на себя внимание начальства и так как в это время хлопотали о колонизации Амура, то и решились сбыть туда всех ненадёжных солдат” (Рябинин, стр. 297). Этих “ненадёжных” выслали из батальона в феврале 1860 года для обращения в казачье сословие и отправили на службу в Восточную Сибирь (попутно давайте погрустим о деградации казачьего звания, если в казаки новых казачьих войск обращать нужно было силой, и притом всякую криминальную шваль).

Не посмею утверждать, что казаки-староверы никогда не попадали под суд. Но процентное соотношение судимых казаков и судимых среди остальных групп населения было несопоставимо. По данным Рябинина, на 70 тысяч войскового населения было 156 казаков, осужденных за разнообразные преступления (или - по расчётам Рябинина: 1 преступление на 111,7 человек (стр. 302)), а на один только Оренбургский линейный батальон приходилось 181 осужденных (или - опять-таки по расчётам Рябинина - 1 преступление на 3,7 человека Оренбургского линейного батальона №1). Да и из тех 156 осужденных казаков большая часть была осуждена за специфические местные “преступления”: укрывательство и пристано-держательство беглых и беспаспортных, потаённое рыболовство, упущение арестантов из-под стражи, раскольничьи дела (что чаще всего означало вступление в брак без чино-положения церковного). Согласитесь, нельзя мерить одной меркой прегрешения Уральских казаков и бандитизм Оренбургских солдат. А помимо воровства, Оренбургские нижние чины ещё судились и за святотатство, и за разврат, и за пьянство, и за клевету, за дачу ложных показаний, за сокрытие преступлений... Большая часть преступлений Уральских казаков совершалась на окраинах войска, в отдалённых форпостах, и преступления эти имели малый эффект на жизнь населения. За 10 лет статистики Рябинина “едва ли 20” преступлений казаков были совершены в городах (стр. 296). В то время как Оренбургский батальон творил разбой в самых оживлённых точках, и наносил ощутимый урон и казне, и частным лицам. Было даже 2 “расстрельных” приговора Оренбургским солдатам, дело почти неслыханное, потому что высшая мера наказания применялась исключительно редко (Рябинин, стр. 312).

А ещё добавлю, учитывая религиозную специфику УКВ, что практически все военно-служащие Оренбургского линейного батальона были православные, и их гадкое поведение, наверняка, служило для войскового населения иллюстрацией на тему “Чему учит Никоновская церковь”.

В итоге Оренбургский Линейный батальон был разбит на два полубатальона, из них один расформировали, разбросав личный состав по другим линейным батальонам. Нужно заметить, что в 1860-е годы довольно много Оренбургских линейных батальонов было расформировано. Поневоле возникает мысль: а не были ли проблемы Оренбургского линейного батальона №1, расквартированного в Уральске, типичны для всех линейных батальонов, набиравшихся насильно из очень случайных людей и Военное министерство решило обратить внимание на эту проблему? Попутно замечу, что служба в линейных батальонах была чрезвычайно трудна. Её можно сравнить с каторжными работами, поэтому мало кто нанимался служить в них добровольно, и регулярных рекрутов туда жалели отдавать, в результате их формировали из осужденных. Конечно, среди осужденных бывали не только уголовники, но и политические, однако их было меньшинство. Второй полубатальон оставался в Уральске до отправки в Туркестан, когда началась кампания 1873-74 годов. Ему на смену в начале 1873 года в Уральск прислали 3-й Оренбургский линейный батальон, который квартировался в Уральске до отправки в Туркестан в 1877 году.

Так что, как видим, в УКВ всегда квартировался какой-нибудь Оренбургский батальон, и история взаимотношений между хозяевами и “гостями” была довольно кислая. В сентябре 1874 года Крыжановский приехал в Уральск с ещё одним батальоном. Роль этого батальона была очень простой, судя по описанию, оставленному есаулом Ягановым (записанным Л. Масяновым): “Их арестовали (казаков - Т.Е.), пороли розгами, но все безрезультатно. Солдаты устроили грандиозную порку, по всему городу стоял плач и стоны”.

Но и второго батальона не хватило, чтобы обеспечить все карательные экспедиции, поэтому в том же месяце сентябре, добавили ещё одну роту из Оренбурга, и расквартировали её по домам “смутьянов”, сняв таким образом финансовую обузу с Оренбургского военного округа. И вообще, с момента пересечения границ УКВ Оренбургские солдаты стали ответственностью Уральской Канцелярии, и Оренбургский военный округ пытался сохранить эту ситуацию как можно дольше. Уральская Канцелярия, в свою очередь, и без того была в долгах и не могла содержать дополнительные войска, поэтому спихнула вновь прибывшие войсковые соединения на “виновных”. Таким образом, вся финансовая обуза по содержанию солдат пала на плечи и карманы казаков, став вторым обложением за “неповиновение”.

Первое обложение, или “контрибуция”, было возложено на “бунтовщиков (а точнее, на “бунтующие” станицы) ещё когда казаки не были арестованы, а были лишь “несогласные”. Вот на эти “несогласные” станицы и наложили контрибуцию!

Содержание солдат на постое стало второй финансовой обузой, но уже исключительно для семей “бунтовщиков”. Войсковое начальство арестовывало мужчину в семье, а взамен поселяло чужого мужика (и чаще всего, наверное, человека с сомнительной репутацией и с далеко не примерным поведением) в семью - чтобы пресечь бунтарские склонности? шпионить за семьёй? или просто, чтобы досадить вредным староверам? Эта мера: внедрение православных в семьи староверов - породила огромное количество проблем и антагонизма, помимо финансовых.

Прежде всего: присутствие бритых и вонючих (курящих) солдат опоганивало и дом, и людей в этом доме. Староверы очень тщательно следят за “чистотой” всего, что они употребляют во внутрь: будь то мысли, еда, вода, воздух. Всем хорошо известно, что староверы поделятся с нуждающимся своей едой - причём денег ни за что не возьмут (подавать нуждающимся - одна из главных обязанностей христиан), но не поделятся своей посудой. В строгой старообрядческой семье будет отдельная посуда, специально для посторонних. Более того, если кто-то в семье должен  постоянно общаться в миру, то и ему не будет доступа к “чистой” посуде, пока он сам не “очистится”. Каково же было старообрядческим семьям, в которые бесцеремонно вломились “нечистые” солдаты, да ещё и гонители “истинных христиан”? А если эти солдаты были хоть на половину похожи на описанных выше солдат Оренбургского линейного батальона №1, то можно лишь покачать головой. Лучше даже не думать о том, какие конфликты и трагедии разыгрывались в опальных домах.

Да и за пределами опальных домов ситуация могла накаляться . Правдухин в 6 главе своего романа описывает конфликт между казаками и солдатами, основанный на непонимании солдатами правил поведения в станице (купались в реке, когда и где по правилам купаться нельзя), из чего казаки приходят к выводу, что солдаты посягают на их священные права землевладения. Конечно, романный конфликт - фиктивный, к тому же и плагиат (ситуация взята и развита из очерка Короленко), но всё-равно в нём есть доля правдоподобия.

Наверняка, большой наплыв чужаков, не знакомых с правилами казацкого этикета и пригнанных в УКВ с карательной миссией, мог породить немало острых ситуаций, способных подлить масла в огонь. В свете всего происходившего в войске, мелкие конфликты могли перерости в большие. Но подобным всплескам местного недовольства - ни большим, ни маленьким - не нашлось места в архивной документации… Значит ли это, что таких конфликтов не было (во что очень трудно поверить)? Или администрация проигнорировала местечковые инциденты? Это тоже как-то странно: конфликты с солдатами могли бы дать законный повод для наказания казаков, придать всей истории вид настоящего бунта. Однако стычки между казаками и солдатами не получили никакой огласки или интерпретации, как будто их никогда не было; мне не встречались никакие упоминания о наказаниях солдат, которые вели себя некорректно или преступно. Может так быть, что станичные “дедушки” вели интенсивные проповеди против любой формы насилия, и учили смирению при всём вандализме, который творился вокруг? Может быть, дела по правонарушениям оренбургских солдат рассматривались военно-судной комиссией Оренбургского военного округа, а не УКВ?  Может быть, Уральским Войсковым Ведомостям запретили упоминать инциденты с Оренбургскими солдатами? Опять-таки, это лишь предположения. И лишь одна из странностей событий 1874-75 годов.

В результате “бунта” очень пострадала хозяйственная жизнь в УКВ. Ведение сельского хозяйства без мужчины практически немыслимо. Почти во всех сельскохо-зяйственных занятиях нужна физическая сила. Именно её-то, мужской рабочей силы, и не хватало в войске. Почти 80% высланных были мужчины в возрасте между 21 и 51 года, то есть в расцвете сил, “что крайне неблагоприятно отразилось на экономическом состоянии оставшихся в войске семей” (Бородин, стр. 156). Были семьи, лишившиеся всех мужчин. В семье моих предков Толстовых из Антоновского форпоста арестованными оказались престарелый отец и три его сына. Четвёртый сын служил в войске. В доме остались престарелая мать с дочерью-подростком и с самым младшим сыном, который был ещё ребёнком (подростком?), а также с ними жили невестки с малыми детьми. Все мужские обязанности по хозяйству легли на детские плечи младшего сына. Без мужчин не было возможности накосить травы, а без сена не было возможности содержать скотину. А ведь это был важный источник дохода, который семья моментально потеряла. Семьи осужденных, лишённых казачьего звания, также теряли и все права на войсковые привилегии и угодья, что значит, невозможность участвовать в покосах и рыбалках. Впрочем, один из сыновей сосланного Иллариона Тимофеевича Толстова - Павел Илларионович- служил, а значит, его мать и брат имели право пользоваться войсковыми угодьями, но мог ли один мальчик Аристарх Илларионович накосить достаточно сена? Не стало скотины - с чего тогда жила семья? Семейные предания сохранили память о нищете в последние годы в УКВ. Осталась ли у них хоть одна корова детям на молоко? А если не было коровы, то семья осталась и без творога, и без сметаны, и без масла. Начиналась вечная постная диета. Без мужчин, способных участвовать в рыбной ловле (ещё более важный источник доходов для казаков), семья оказалась исключённой и из этой статьи войскового дохода. Так на что же они жили, помимо своего огорода? Некоторые казачки, как видно из прошения казачки Лабзеневой (смотрите стр. 250), перебрались к своим родителям, или к родственникам, где были мужчины, а что было делать женщинам из семьи Толстовых? Кому были нужны пять или шесть женщин (я не знаю, был ли женат Павел, который служил в это время) и куча ребятишек? А наши Толстовы были не единственные, кто потерял всех мужчин.

Например, в семействе Канашкиных из Горской крепости, весьма многочисленном и весьма зажиточном, в конце 1874 года был арестован отставной казак Захар Михайлович, вслед за ним его сыновья Марк и Василий, в первой половине 1875 года был арестован его брат Исакий Михайлович (тоже отставной казак), и сын брата Антон Исакович. И всё! - семья осталась без единого взрослого мужчины. В форпосте Бударинском практически не осталось мужчин Мурзиных: стариков - братьев Федула и Никона Леонтьевичей, а также их двоюродного брата Филипа Абрамовича, арестовали и судили вместе с их сыновьями, Данилой Федуловичем, Аверкием и Вонифатием Никоновичами и Филиппом Абрамовичем. Целые семьи Шаминых опустели: братьев - стариков Осипа и Ивана Кузмичей арестовали, а с ними и детей. У Осипа Кузмича арестовали сыновей Василия и Викула, а также внуков Лариона и Никанора. У Ивана Кузмича арестовали сыновей Еремея и Савелия, а также и внука Тимофея. Семья Киселёвых из Орловского форпоста потеряла патриарха Потапа Алексеевича и его сыновей Евграфа и Степана; всех, включая 70-летнего Потапа Алексеевича, сослали в Туркестан. Из Скворкинского форпоста забрали трёх братьев Немолошновых: Осипа, Ивана и Семёна Васильевичей. Из семейства Стрельниковых Сахарновской станицы арестовали 86-летнего Павла Мироновича (а также и брата его Сысоя Мироновича), и 3-х сыновей: Ивана, Герасима и Харитона. Стариков, как было принято, забросили в Оренбургский край и там забыли их, а сыновей -  в Туркестан. В семье Криковых из Горской крепости забрали трёх братьев (все были моложе 30 лет): Федосея, Леонтия и Андрея Фёдоровичей, не оставив ни одного крепкого мужчины в семье. Не осталось мужчин Яловых в Бударинском форпосте: сослан был один их “патриархов” семьи - Карп Евдокимович с тремя сыновьями Матвеем, Ларионом и Вонифатием, и у его братьев были сосланы сыновья Ефим, Фома и Павел Устимовичи и Максим и Феоктист Емельяновичи.  Девять мужчин из одной семьи... Это лишь случайные примеры... Таких семей было слишком много, чтобы привести систематический обзор в рамках этой главы.

Ситуация с нехваткой мужской физической силы была настолько острой в то время, что в 1878 году было дано послабление тем мужчинам, которые женились и завели детей до НВП 1874 года, и у которых не было семей, которые бы могли поддержать жену и детей на время отлучки (УВВ, 1878, №44, стр.1). До “бунта” попытки молодых семей не разлучаться на время службы пресекались на корню, и могли повлечь за собой штраф (смотрите стр. 233). После “бунта”, не смотря на катастрофическую нехватку молодого пополнения, администрации пришлось “смягчиться”. Это решение не помогло жёнам и вдовам уходцев, конечно, но хоть как-то поддержало молодые семьи в войске. Среди тех молодых людей, оставшихся без семейной поддержки (в Указе их называют “одиночками”, а фактически это были сироты),  было много сыновей “уходцев”, которым не позволили отправиться с родителями в ссылку, потому что УКВ нуждалось в молодом пополнении. А на кого это молодое пополнение могло оставить своих жён с младенцами на время службы? В итоге получилось, что многие молодые люди с родителями были разлучены во имя воинской службы, но в войске не послужили.

Статистические данные за 1884-1886 годы, уже десятилетие спустя после массовых арестов, продолжали показывать перевес замужних женщин над женатыми мужчинами, потому что в войске оставалось “много жён “уходцев”, т.е. таких казаков, которые исключены из войскового сословия, так что жёны их представляют вдов при живых мужьях, и, числясь, конечно, замужними, дают всегда перевес этих последних над женатыми мужчинами” (Бородин, стр. 143). Перевес был нешуточный: если в 1873 году замужних женщин было больше всего на 70 (жены тех, кто служил вдали от дома?), то в  1876 году, то есть всего лишь год спустя после начала массовых ссылок, уже была целая тысяча “вдов при живых мужьях”. После событий 1874 года в войске “особенно поражает громадное количество женщин-вдов: их почти в 4 раза больше, чем вдовцов”, и Н.А. Бородин также связывает этот факт с массовой высылкой казаков, потому что “многие из уходцев умерли на чужбине” (стр. 144). Тот же Бородин сообщает, что 11% хозяйств в УКВ не имели ни одного работника, то есть ни одного мужчины, который бы мог нести груз хозяйственных забот. Те из исследователей УКВ, кто имели возможность познакомиться с Ревизской Сказкой Уральского казачьего Войска 1834 года, могут подтвердить моё наблюдение: когда-то семей без мужчин в УКВ было исключительно мало. Одинокие женщины и маленькие дети всегда находили крышу над головой у своих родственников, соседей, чужих сирот усыновляли; община старалась приходить на помощь слабым и нуждающимся. В 1870-е всё резко изменилось: обедневшая казачья община уже не могла оказать помощь всем нуждавшимся, потому что нуждавшихся было слишком много.

Для процветания экономики, государству нужен прирост населения, а в данном случае, новые налогоплательщики были нужны администрации УКВ. Ситуация с приростом населения и так была не на высоте в УКВ. По сравнению с другими районами России войско имело “плохие показатели”. Бородин связал этот факт с военной службой, отнимающей здоровых мужчин у семей (стр. 147). Ещё задолго до Н.А. Бородина на эту проблему пытались обратить внимание руководства сами казаки. Неоднократно они выступали с предложениями позволить казакам служить вблизи семей, но впустую. События 1874-80-х годов ещё больше ухудшили ситуацию с рождаемостью в войске, забрав из семей самое большое количество мужчин за всю историю войска, и уменьшив таким образом количество будущих налогоплательщиков. Прошло целое десятилетие прежде чем рождаемость в войске поднялась до прежнего уровня (Бородин, стр. 146). Ситуация с рождаемостью была ещё хуже в том смысле, что среди новорожденных появилось большое количество незаконорожденных детей, которые не были казаками технически, а потому тоже не обещали дохода в войсковую казну. Количество незаконорожденных было большое для УКВ, потому что обычно такая статистика в войске была намного лучше чем в среднем по Росии, и намного лучше чем среди иногородних в своём же войске, что ещё раз доказывает высокий моральный уровень староверов, а также высокий уровень “пригляда” за молодым поколением.  Но в годы бунта моральные принципы пошатнулись значительно, и Бородин даёт этому такое объяснение (стр. 152): “нет никакого сомнения, что большое число незаконорожденных в 70-х годах прямо объясняется большим количеством оставшихся на несколько лет без мужей жён и значительным количеством стоявших по казачьим селениям солдат; большие выкомандировки конца 1870-х годов должны были действовать в том же направлении”. Будучи учёным, Бородин оперировал только достоверными фактами. Я, не будучи академиком, могу позволить себе предположение: а не были эти незаконно-рожденные дети результатом изнасилований расквартированными солдатами? В безнаказанность и разнузданность оренбургских солдат поверить можно, к тому же этому есть косвенные свидетельства.

Однако, даже если мы постараемся не учитывать разрушительный эффект арестов ссылок и Балканской войны, которая случилась в то же самое время, на экономику войска; даже если мы закроем глаза на бедствия, постигшие семьи “бунтовщиков” -мол, сами виноваты, зачем высовывались? - то всё равно нельзя не отметить с горечью, что предсказания Ботова и Кирпичникова, высказанные ими в том роковом, самом первом, прошении, сбылись. Казаки предвидели, к каким экономическим последствиям приведёт бесцеремонное и неграмотное вмешательство в устоявшуюся экономику УКВ, и они были правы. Бородин напрямую связывает “суровую и голодную зиму 1877-78 г.” с “большим расстройством и беспорядками в системе отбывания воинской повинности” (стр. 349). Статья из войсковой газеты “Уральск. 10 февраля” за 1877 год (смотрите  стр. 232) свидетельствует о безысходности финансовых тисков, в которых оказалось войско (разумеется, связывая их не с НВП, а лишь с климатическими условиями).  Хотя в рапортах генерал-губернатора вышестоящему начальству за те же годы постоянно прослеживается удовлетворение по поводу успешной имплементации НВП в войске (смотрите стр. 247).

Традиционно, уход на службу был финансовым решением для уральского казака. С НВП служба перестала быть гарантией дохода и решения экономических проблем. Количество долгов было настолько велико, что “почти исключает (...) возможность поправится” (Бородин, стр.750), и новые наборы казаков уходили служить в основном за долги. Но и служба сама по себе была не дешёвым занятием. Чтобы подготовится к службе, казаку нужно было не менее 100 рублей: как минимум 40 рублей на лошадь и 60 рублей на обмундирование и амуницию.  При прогрессирующей бедности в войске, многие казаки стремились сэкономить и купить что подешевле, поэтому при осмотре уровня подготовки казаков к службе могло выясниться, что только 40% лошадей отвечают требованиям.

Помимо внешней службы (то есть службы за пределами войска) казаки несли также и внутреннюю службу. Эта служба включала и пожарную (правда, только в г. Уральске), и полицейскую: казаки сопровождали “командированных по делам службы чиновников, войсковую почту, арестантов, выборных из казаков, едущих для отправления службы и т.п. - исполняют в станицах обязанности чисто полицейския: караулят привозимых по тракту арестантов, приводят в исполнение чисто полицейские распоряжения станичного атамана как по делам войсковым, так и общегосударственным - уездных правлений, служат в качестве денщиков посменно в станичном правлении и т.п.”  - и всё это за подмогу в 30-50 рублей (Бородин, стр. 779 и 780), в то время как сбор в подможный фонд мог составлять 180 рублей.

Многие казаки не видели выхода из этой невозможной ситуации. А ведь помимо подможных и служебных денежных обязательств были ещё и сборы: печаточный сбор, квартирный сбор, весовой сбор, налог на вывозимую из войска солёную и свежую рыбу (этот налог практически содержал всё войско, он составлял 66% всех войсковых доходов - Бородин, стр. 874), акциз за сверх положенной нормы скот, за сверх нормы распаханную землю, на содержание переправ, и штрафы, и всевозможные вычеты, и ещё, и ещё - и всё это войсковые обложения только. Помимо них были и общегосударственные налоги: питейный сбор (который не распространялся только на казаков - мусульман, потому что они в массе своей были непьющие), налог на торговые права (то есть казаки, которые продавали рыбу, должны были заплатить за право торговли. Учитывая что рыбу ловили практически все, то этот налог относился ко всем). За каждую официальную бумагу брался гербовый сбор…

Не следует забывать и сбор, который налогом не считался, но всё равно влетал войску в копеечку - это подарки императорскому двору. Прежде чем войско начинало распоряжаться своим уловом, своим главным источником доходов, оно выделяло впечатляющих размеров “презент Высочайшему двору”: весь улов первого дня (кроме совсем мелкой рыбы) отправлялся в Санкт-Петербург. А были ещё и всякие другие “презенты”, не вписаные ни в какие статистические данные! Короленко в своём очерке “У казаков” пишет о презентах членам военной коллегии, оренбургскому и казанскому губернаторам, “которые за это покрывали всякое воровство «старшинской стороны». Я подозреваю, что в описываемые годы к потоку незарегистрированных “презентов” добавились особые презенты для обеспечения поддержки местным властям на министерском уровне. Доказательств этому у меня, конечно, нет, потому что взятки нигде и никем не афишировались, но здравый смысл и жизненный опыт подсказывает мне, что Крыжановский не обошёлся лишь назначением генерала от инфантерии, Начальника Главного Управления Иррегулярных войск Александра Петровича Богуславского почётным Оренбургским казаком (Ганин, Семёнов, стр. 124). Я уверена, что честь называться Оренбургским казаком сопровождалась чем-нибудь более весомым, чем просто удостоверение ОКВ.

И тот факт, что блистательная карьера генерал-губернатора Николая Андреевича Крыжановского внезапно прервалась в 1881 году в связи с Сенаторской комиссией по поводу земельных махинаций во вверенной ему губернии, тоже своего рода доказательство, что нечистоплотность начальства в финансовых делах не является плодом моего воображения. Конечно, никто Крыжановского под суд не отдал. Российская Империя обращалась с высокопоставленными ворами деликатно. Его мирно отправили в отставку, также как и генерала К.Ф. Бизянова в своё время. Организаторы разгрома УКВ мирно ушли на покой: Крыжановский занялся писанием романов на старости лет, встречался с величайшими умами России (например, с Львом Толстым, которому он поведал, почему совершенно нельзя было избежать наказания казаков); Бизянов больше занимался обустраиванием своего удобства. В конце 1875 года докупил вторую половину дома, в котором он жил, и ещё к нему “двухэтажный дом с флигелем и прочим надворным строением и двором” (УВВ, 1876, №50, стр.1). В это время тысячи семей уральских казаков теряли всё нажитое и оказывались в буквальном смысле слова без крыши над головой.

Хочется отвлечься на минутку, чтобы отметить, что все участники погрома УКВ в 1870-х годах остались в памяти потомков как достойные сыны Отечества. Про начальника ГУ Иррегулярных Войск А.П. Богуславского помнят, что он был “всегда упорный в труде, отзывчиво относился ко всякому доброму делу, чем и оставил по себе добрые воспоминания среди сослуживцев” (цитируется по Википедии). В некрологе К.Ф. Бизянова было написано: “Пожелаем вечного блаженного покоя душе этого доброго кроткого и уважаемого члена нашего общества” (УВВ, 1883, №51). Н. Витевский написал про Н.А. Верёвкина: “знавшие его хорошо долго не забудут этого молчаливого, но много думавшего и много сделавшего добра другим человека”( стр. 184-185). Пока “отзывчивое” и “кроткое” начальство вершило судьбу УКВ, в войске процветала “теневая экономика”.  Масштабы этой экономики мне не известны, конечно, потому что официально её как будто и не было, но ведь есть многочисленные косвенные свидетельства: теневая экономика была.

Что если мы добавим ко всем перечисленным незаконным финансовым обложениям ещё и финансовые преступления?  Они, как и “подарки” вышестоящим начальникам, редко фиксировались, и то лишь на самом мелком уровне, когда на воровстве (например, на незаконной вырубке леса) попадались станичное начальство и казаки, за что им обычно давался выговор с пропечатыванием в Уральских Войсковых Ведомостях (а может быть, даже и не “обычно”, а иногда. Процент раскрытых, нераскрытых и положенных под сукно финансовых нарушений мне неизвестен). Крупные махинации всплывали редко, да и то после того как казаки писали прошения на Высочайшее имя. Например, когда наказной атаман Покатилов продавал войску своё недвижимое имущество по исключительно завышенным ценам, а покупал недвижимость у войска по исключительно заниженным, в результате чего ему перепадали десятки тысяч рублей, казаки послали прошение на монаршее имя с жалобой на такое открытое воровство. В 1760-х годах, после прошения на атамана Тамбовцева было даже положительное решение в пользу казаков (наверное, уникальный случай в истории Российского государства, и уж точно уникальный в истории УКВ, - смотрите стр. 43), которое так и не было обнародовано в войске, хотя войско об этом решении уже знало. После подачи прошения казаков обычно наказывали, иногда начинался бунт. А в 1772 году казаков наказали, несмотря на то, что комиссия признала их прошение основанным на фактах и предусматривала наказание атамана и старшин (только финансовое) - и бунт после этой несправедливости вылился в зверское убийство наказного атамана Тамбовцева и генерала Траубенгерга, а в 1873 году на Яике началась Пугачёвская война. Историки, заинтересованные в тех событиях, поневоле обращают внимание на финансово-уголовные причины волнений. Финансовые преступления, не вошедшие в казачьи прошения, уже никогда и никому не будут известны, но нет сомнения - они были. Просто у казаков УКВ в 1870-х годах были более неотложные заботы, чем копаться в финансовых махинациях администрации.

Зато сами власть предержащие, видимо, имели время на рассуждения такого характера. Оба, и Веревкин и Крыжановский, посвятили вопросам взяточничества в УКВ  довольно много внимания в переписке, собранной в деле №4020 в ГАОО. Письма эти писались лично (видимо, они не предназначались ни для чьих глаз, включая писцов), неразборчивым почерком, и о самых секретных темах. Одной из таких тем, поднятых Крыжановским в результате чтения писем жителей вверенной ему губернии, вскрытых почтовыми служащими, и донесений его секретных агентов, которые работали на территории УКВ за спиной наказного атамана, была тема безконтрольного взяточничества и воровства в УКВ, что довольно иронично, учитывая кто писал.

В процессе изучения статистического отчёта Н.А. Бородина я с удивлением обнаружила и ещё одно экономическое обстоятельство, негативно влиявшее на доходы населения. Бородин (стр. 832) приводит сравнительные данные по налогам на одного человека в разных казачьих войсках Российской империи и русских крестьян разных губерний: уральские казаки были обложены самым высоким налогом в стране! А на странице 892 Бородин даёт сравнительную таблицу пособий от государственной казны различным казачьим войскам. УКВ получало меньше всех, даже меньше чем соседнее Оренбургское войско. Меньше в 4 раза! Уральцам давали 52 тысячи рублей, тогда как Оренбуржцы получали от государства 218 тысяч. От собственной войсковой казны казаки тоже получали мало помощи. В 1885 году, например, из войскового капитала в 424 тысячи рублей менее 18 тысяч было потрачено на пенсии и пособия, тогда как в государственное казначейство было выплачено 33 тысячи (на администрацию Оренбургского генерал-губернатора, на ремонт казарм  лейб-гвардейцев в Петербурге), на содержание войсковой администрации - 35 тысяч рублей (самая дорогая администрация среди всех казачьих войск после Оренбургской администрации, которая частично содержалась тоже за счёт уральцев), на гражданскую администрацию - 55 тысяч... и так далее (Бородин, стр. 897).

А были ещё и сверх-сметные расходы, в том числе и на дополнительно нанятых чиновников для ведения дел по “непокорным казакам”, которые содержались на сверхсметные деньги по распоряжению военного министра... (ГАОО, ф.6, о.13, д. 3931) Даже канцелярские расходы раздулись непропорционально, в связи со срочностью переписки и частым использованием новейшей технологии - телеграфа, потому что телеграмма, приблизительно в 15 слов, стоила не меньше рубля (эта книга полна примеров куда более длинных и дорогих телеграмм, и за 5 рублей, и за 10, и даже за 20).  Если припомнить, что за 50 копеек можно было купить 16 кг ржаной муки, то многие телеграммы администрации стоили по одному-два центнера муки, или месячному хлебному обеспечению для 6-10 человек. Перечислению всех войсковых расходов нет конца…

Более всего меня поражает в этой раскладке расходов необъяснимый бухгалтерский фокус-покус: практически все расходы на дело о “бунте” были переложены на плечи “виновных”, и множество казаков были дотла разорены поборами лишь потому, что кто-то внёс их в число “несогласных”. Однако расходы войсковой казны на это же самое “дело” выросли пропорционально поборам с войска. И чем больше рядовые казаки платили, тем всё больше денег не хватало, и Канцелярия выпрашивала дополнительные средства у вышестоящих инстанций... Спрашивается, куда уходили все эти колоссальные средства? На обеспечение арестантов? На обеспечение НВП? Или в карманы местных и Оренбургских начальников?

После выплат всех налогов, получить какую-либо помощь от войска казаку было практически невозможно, даже в кредит, несмотря на то, что существовала система кредитов на очень хороших условиях. Б;льшая часть казаков не могла воспользоваться войсковым кредитом, чтобы поправить свои дела и сделать инвестиции в дело или хозяйство, потому что кредит выдавался с одной оговоркой: только под залог каменных застрахованных домов. Хороший дом в УКВ был каменным лишь наполовину - первый этаж, а то и вовсе только фундамент был каменным, а верхние этажи обычно были деревянные. Даже семья последнего Уральского наказного атамана В.С. Толстова из Тополинского форпоста, весьма зажиточная, относящаяся к уральской элите на протяжении столетий, проживала в доме с каменным первым этажом и деревянным вторым, а это значит, что даже им кредит из войсковой казны не дали бы, случись у них нужда в деньгах. Я привожу примеры стоимости деревянного и каменного домов, взятые из Уральских Войсковых Ведомостей (смотрите стр. 233). Конечно, эти цены нужно рассматривать с учётом конкретной обстановки: деревянный дом продавался в 1869 году, ещё до начала неурожаев, плохих рыболовецких сезонов и НВП, поэтому цены на дома были выше, чем в 1870-е.  Каменные дома были редкостью, и их цены не изменились значительно с началом НВП. Да и кто в УКВ мог позволить себе дом за 4000 рублей, как не весьма ограниченный круг людей? Так что лишь самые богатые чиновники могли воспользоваться кредитом из войсковой кассы (Бородин, стр. 913)

Закрывая тему цен на недвижимость, хотелось бы напомнить, что в связи с массовой распродажей имущества сосланных казаков, в том числе и недвижимого имущества,  цены в УКВ упали и на сельскохозяйственное оборудование, и на дома.

Чрезмерное бремя службы и налогов подкосило и экономику войска, и способность казаков служить. В первую очередь экономически были раздавлены именно “непокорные”. 8 месяцев после начала арестов, в апреле 1875 года, наказной атаман Н.А. Верёвкин оценивал в своём рапорте Крыжановскому две трети всех “непокорных” семейств, готовящихся к высылке,  как бедных. Потом пришла очередь всех остальных. 

Один из способов измерить достаток в обществе - это взгляд на то, как народ выплачивает налоги. В 1877 году недоимки в УКВ составляли исключительно неровную картину. Было несколько станиц, где недоимки были низки, как, например, в Рубеженской всего 12% (самый лучший показатель в войске!), в Бородинской и 1-ой Уральской по 16%, в Горячинской - 17%. Но таких вроде как “благополучных” на общем фоне станиц было подавляющее меньшинство. Средне-статистический показатель был 34-37%, что значит: треть казачьих семейств не справлялась с их финансовыми обязательствами. Однако средне-статистические цифры не отражают трагедий тех станиц, где недоимки были ошеломительными. Хуже всех дела обстояли в станице Чаганской, 71% недоимок. В Зелёновской - 60%. В Трекинской - 54%. В Илецкой и Кругло-Озёрной - около 50% (УВВ, 1877, №23, стр. 2).

Можно было бы предположить, что финансовые обстоятельства каждой конкретной станицы сыграли роль в формировании и развитии “бунта”, а потом продолжились в “после-бунтовское” время. Однако, это не так. Действительно, среди “благополучных” станиц была Бородинская, в которой не было ни одного сосланного по суду. Среди “неблагополучных” станиц была Кругло-Озерновская и Трекинская станицы, в которых было очень много осужденных. Но есть и противоположные примеры, которые опрокидывают привычную и простую логику. Илецкая станица имела около 50% недоимок, но не участвовала в “бунте” активно (во всяком случае, там не было осужденных и сосланных, насколько я знаю). А вот Рубеженская станица с лучшими показателями по сбору налогов оказалась очень активно вовлечённой в “бунт”. Эти факты требуют глубокого хозяйственно-экономического и административного расследования, чтобы понять, что же именно заставило некоторые из станиц “сопротивляться”, и чему именно.

Рассматривая запутанную и удручающую финансовую картину в УКВ того периода, мне в голову пришла ещё одна мысль о возможной причине “затяжного бунта”. Когда ИО Наказного Атамана К.Ф. Бизянов  и Оренбургский генерал-губернатор Н.А. Крыжановский создали “бунт” на голом месте, предполагалось, что расходы на всю эту историю можно будет покрыть за счёт самих казаков. В 1874 году “оштрафовали” четыре с половиной тысячи казаков - по 6 рублей с человека - и собрали свыше 27 тысяч рублей (смотрите стр. 196), чего должно было хватить с излишком на все предполагаемые расходы, потому что первоначальный бюджет на историю с “бунтом” был всего 12 тысяч. Однако события развернулись не по планам администраторов, и расходы оказались намного выше запланированных. Чтобы покрыть эти повышенные расходы, нужно было собрать больше штрафов. Чтобы собрать больше штрафов, нужны были новые “провинившиеся”, или же нужно было повторно обложить штрафом уже наказанных (что и было предложено Н.А. Крыжановским, как можно понять из того же рапорта, и чему воспротивился Н.А. Веревкин). В свою очередь, нужда в добавочных средствах спровоцировала (или могла спровоцировать)  вторую фальсифицированную волну “протестов" в 1875 году и новую волну грабительских поборов с населения… Пока население не оказалось вконец разорено и из него уже ничего нельзя было выдавить, кроме полной апатии или настоящего вооружённого протеста.

Позднее начались и разговоры о том, чтобы простить и списать долги тем “нетчикам”, которых Бородин называет “безнадёжными”, что было бы “огромным облегчением для массы населения” (стр. 857). В конце концов, и правительство поняло, что УКВ на грани краха, и начало делать послабления.

С какой бы стороны мы ни рассматривали экономические показатели, и как бы мы их не интерпретировали (что, кстати, пока никто не делал с точки зрения исторического процесса, насколько я знаю) одно не вызывает сомнений: финансовое положение войскового населения было неудовлетворительным, так как оно не могло платить налоги. Это значит: УКВ перестало быть финансово самодостаточным, а следовательно, не могло функционировать без финансовых влияний извне, то есть, из государственного бюджета. Эту ситуацию можно было исправить, вернув войско
в “пред-бунтовое” состояние: старая налоговая система, прежние размеры населения. Но отмена НВП  была бы слишком радикальным шагом (к тому же, это было бы вразрез с государственными планами), поэтому экономических изменений не произошло, но начались изменения в отношении к сосланным казакам.

В 1881 году ссыльным казакам была оказана “монаршия милость”, и им “было позволено вернуться” (смотрите стр. 372). Частично это могло быть спровоцировано сменой власти (Александр  III пришёл на смену отцу Александру II), и традиционно в честь нового главы государства (или из траура по ушедшему?) государство объявляет амнистии преступникам. Однако вполне возможно, что меркантильные соображения играли б;льшую роль, чем сентиментальные. УКВ нуждалось в рабочих руках, и срочно. Напомню ещё раз, что в том же году Крыжановского "ушли" в отставку: новый император перекроил Оренбургское генерал-губернаторство за спиной у бессменного генерал-губернатора и Крыжановскому объявили пост-фактум, что он может отправляться на покой в связи с отменой его должности.

Имеется какая-то связь между его уходом к изменению отношения к сосланным казакам?

“Монаршей милостью”  могли воспользоваться далеко не все (по разным причинам, о которых подробнее рассказано в следующих главах); некоторые из сосланных всё-таки сумели вернуться. Так на фото 1889 года, четверо “уходцев” запечатлены с их боевыми товарищами по Иканскому бою 1864 года: Георгиевский кавалер Савин Терентьевич Горин, Александр Андреевич Портнов (был сослан вместе братом Максимом), Венедикт Денисович Панькин (был сослан вместе с сыном Автономом), Василий Гурьянович Герасимов. На официальной фотографии всё красиво и презентабельно: 15 лет поборов, унижений, насилия, тюрьмы, этапов, ссылки, беззакония -  всё забыто?

Катастрофические последствия НВП для Уральского войска не были уникальны. Аналогичный процесс разорения в результате НВП происходил и в Донском Казачьем войске, куда более многочисленном и н;когда куда более богатом, чем Уральское. Единственное, чем ситуация на Доне была лучше чем на Урале: в Донском войске не было человеческих потерь в несколько тысяч человек. Но и эта положительная деталь не спасла Донское войско: в 1898 году донцы “всеподданейше” попросили обратить внимание на “тяжкое положение местного населения”, - как написано в Столетии Военного Министерства (стр. 153). Комиссия, назначенная для расследования этой финансовой ситуации, пришла к выводам, которые пункт за пунктом совпадают с возражениями уральских казаков, высказанные ещё в 1874 году: НВП слишком долго держит казаков на службе, разрушая этим их хозяйства, учения проходят не в “тот” сезон, снаряжение слишком дорого, обучение не эффективно, войсковой казне и индивидуальным казачьим хозяйствам слишком накладно (смотрите стр. 394).

Но дело уже было сделано: два самых старинных казачьих войска в России, родоначальники казачества, были разорены и оказались в финансовой зависимости от государства, а потому были уравнены с регулярными войсками и выполняли функции регулярных войск. Это было лишь вопросом времени, когда казачество, как не имеющее своего лица и собственного дохода, будет упразднено вообще. Но тут вмешалась революция 1917 года, которая “упразднила” всю Российскую Империю как несостоятельную.



Библиография к главе:

Бородин Н. Уральское Казачье Войско. Статистическое описание в двух томах. 1891. Репринтное издание. Уральск, ОКПФ “Старый Уральск”, 2009.

Ганин, А.В., Семёнов В.Г. Офицерский корпус Оренбургского Казачьего войска 1891-1945. Биографический справочник. Москва, Русский Путь. Библиотека-фонд “Русское Зарубежье”, 2007

Дубровин Д.Ю. Трагедия на Кавказе. Малоизвестный эпизод из истории Уральского ка-зачьего войска.
Источник: http://gorynych.gixx.ru/Gorynych/out/Dubrovin-Kavkas.htm

Колычев С.В. Военно-гражданские реформы Александра II в Уральском Казачьем Войске в 1874-1877 гг. и их последствия. Диссертация на соискание учёной степени кандидата исто-рических наук. Москва, 2008.

Коротин Е.И. Социально-экономическая и духовная жизнь Уральской казачьей общины в XIX-XX веках (По материалам “Уральских Войсковых Ведомостей”). Санкт-Петербург, Реноме, 2011

Правдухин В.П. Яик уходит в море.
Источник: http://www.yaik.ru/rus/litarhiv/index.php?litarhiv=2552

Рябинин, А. Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами гене-рального штаба. Уральское казачье войско. Часть I. С. Петербург, 1866
Источник: http://gbooks.archeologia.ru

Столетие Военного Министерства. 1802-1902. Воинская повинность казачьих войск. Исто-рический очерк. Составитель Никольский А.И. Санкт-Петербург, 1907
Источник: http://gbooks.archeologia.ru