Глава 37. Чудеса всё же случаются

        (Рассказ  Сабира Усманова № 4 - продолжение)

Не знаю, сколько прошло времени, потому что я потерял ему счет, ожидая чуда, когда, наконец, на пороге нашей палаты появились, как из восточной сказки, две прекрасные пери: Наташа и Рита. Их появление оживило скучную, размеренную, болезную нашу жизнь, заставив сердца болящих мужчин биться  быстрее и трепетнее. Появление девушек и меня заставило немного подтянуться и согнать с лица унылое выражение. Чудеса всё же случаются.
Мне очень хотелось поговорить с ними по душам: отчитать Наташу за легкомысленность, но делать это в палате, при посторонних было неудобно, а выходить в больничный скверик  я еще не мог, потому что моя правая нога все еще находилась на вытяжке.

На моих посетительниц обращали внимания и мужчины и женщины. Они словно магнитом притягивали к себе интерес окружающих. Еще бы! Было на что посмотреть: обе девушки высокие, стройные, красивые. Одна жгучая брюнетка, смуглая, с восточными чертами лица, с темными, почти черными, прекрасными глазами. Другая: золотоволосая, белокожая, с зеленными  русалочьими глазами. И контраст, и дополнение друг друга.

Девчонки уселись по обе стороны моего «вертолета» и наперебой заговаривали мне зубы, так ничего, в сущности, и не рассказав. Как я не пытался добиться от них правды, все было бесполезно. Их можно было понять: они не хотели волновать больного, т.е. меня. Но каково мне было чувствовать себя при, виде таких красоток, беспомощным, достойным только сострадания?

Как я не старался выведать у Наташи, что же произошло с ней в Фергане, так ничего узнать и не смог. Было видно, что девушка щадит меня, считая, что не имеет права  расстраивать больного человека. И  эта жалость была для меня, как острый нож.
-Вы что, меня за инвалида принимаете? – не выдержал я, смущая вопросом в лоб,  девчонок. – Что вы мне все вешаете лапшу на уши?!
-К чему такие выражения, Сабир Усманович?! – «веселиться» Наташа. – Где только Вы, интеллигентный человек, набрались их?!
-Вам это не идет, - поддерживает ее Рита. – Вы сразу становитесь похожим на одного нехорошего дяденьку.
-Кого это вы имеете в виду?! – понарошку сержусь я. – Уж не моего ли тестя Камалова?
-Что Вы, Сабир Усманович, - широко улыбается Рита, - я никогда не видела Камалова! Я имела в виду  одного персонажа из комедии Гайдая!

Девчонки передали мне привет от Вячеслава Грека и со смешками рассказали о том, как «попик» поделился с ними  впечатлениями от нашей с ним встречи. Это было представлено весьма артистично, в цвете и искрометном юморе. Я смеялся вместе с ними, хотя и чувствовал себя слегка виноватым.
-Не знаю, что на меня тогда нашло, - пытался я оправдаться  перед девушками, - видимо очень испугался за тебя, Наташа.

Это признание согнало веселость с лица девушки, и она сказала с твердой, уже знакомой мне ноткой в голосе:
-А вот это ни к чему! Я вполне взрослый, самостоятельный человек, и волноваться обо мне не нужно!
Мой укоризненный, или непонимающий (как хотите, так и расценивайте), взгляд не достиг цели, натолкнувшись на холодный, почти кинжальный взгляд Наташи. Ее подруга Рита, заметив перекрестие наших взглядов, которое, казалось, высекало искры, вмешалась слишком поспешно, играя роль громоотвода:
-Друзья мои, друзья, минутку внимания!

Пока «противники», то есть мы с Наташей, сосредотачивали свое внимание на Рите, гася воображаемые искры, появилась медицинская сестра с уколом и попросила девчонок удалиться, так и не дав возможность Рите высказаться. Правда, они успели сказать уже у порога, что непременно придут ко мне еще после окончания предстоящих  гастролей Наташи.
-Когда уезжаете? – поинтересовался я,  своим вопросом останавливая девушек  у самой двери.
-Завтра, - ответила Наташа, окончательно избавившись от своей напускной серьезности.
-Счастливого пути! – пожелал я  от всей души, без обиды.
-До свидания, Сабир Усманович, - кинули на прощание девушки. – Выздоравливайте поскорее!

Они ушли, а мое настроение вновь поползло вниз, как ртутный столбик градусника, который каждый  вечер и каждое утро приносит нам медсестра. Только на этом градуснике ртуть, в отличие от воображаемого, ползет отчего-то вверх, а не вниз.
-Вам вредны посещения красивых девушек! – не то шутит, не то злится сестра. – После их посещения, у Вас, Усманов, поднимается температура!
-Когда же Вы успели это заметить? – недоумеваю я, - Они только один раз были у меня. По одному посещению, по-моему, рано делать выводы?
-А она злиться, потому что Вы, Сабир, отдаете предпочтение слишком красивым девушкам и не замечаете просто красивых, - доносится голос Сашка Рулева с соседней кровати.

Трое других обитателей нашей «летной палаты»  поддерживают его одобрительными возгласами:
-Вот именно! Конечно! Это точно!
Сестра вспыхивает, как порох. Ее щечки вспыхивают румянцем, и она (О, чудо!) делается настолько хорошенькой, настолько привлекательной, что Сашок, самый молодой обитатель нашей палаты, взирает на это  чудо перевоплощения с удивлением.
-Не красивых женщин не бывает! – произношу я весьма банальную фразу, сопровождая ее улыбкой.

А дядя Ваня, мой сосед с противоположенной от Сашка стороны, добавляет, озорно поблескивая глазами:
-Бывает только мало водки!
 Это вызывает дружный смех.
-Дядя Ваня, - продолжает смеяться Сашок, - у тебя все разговоры сводятся  к одной единственной теме: к водке. Видно ты большой знаток этого напитка?
-Еще какой! – признается тот. – Именно из-за этого напитка я и лежу сейчас тут с вами.
-Что так? – вступаю в дискуссию я.
-По пьянке упал с крыльца собственного дома, - признается дядя Ваня, - да так неудачно, что сломал ногу.

-Ну что ты, Иван Палыч, - обращается к нему самый молчаливый из нашей палатной  компании, - тебе еще повезло: мой сослуживец упал с крыльца, ударился головой  о бетонный бордюр и скончался на месте!
-Не повезло бедняге, - посочувствовал дядя Ваня, - в отличие от меня!
Это было сказано таким уморительным тоном и сопровождалось такой «скорбной» гримасой, что не выдержал даже молчун, и, несмотря на щекотливость и серьезность темы, засмеялся вместе с остальными.
-Нашли чем шутить! – возмущается сестра Надежда, сменив румянец смущения на гримасу недовольства.

-А вот это тебе, дочка, не идет, - замечает дядя Ваня.
-Что не идет? – не понимает медсестра Надя.
-Сердитое личико не идет, - поясняет тот. – Ты сразу становишься похожей на Ландыш Бекировну: такая же постная и такая же занудная.
-Больной, - вскипает Надежда, - как Вы смеете так разговаривать с мед персоналом?!
На глазах оскорбленной до глубины души сестрички появляются слезы:
-Я пожалуюсь на Вас доктору!

Медсестра, с обнадеживающим именем Надежда, убегает в слезах из палаты, а дядя Ваня произносит растерянно:
-Что я такого сказал?! Я не хотел ее обидеть!
-Ты сравнил ее с Ландыш Бекировной, - объясняет палатный «говорун», - а та ведь старая дева. Разве ты забыл, Палыч? Худшего сравнения придумать нельзя. Надежде уже двадцать шесть, и она до сих пор не замужем.… А еще спрашивает, что он такого сказал, шутник…

-Вот старый дурак! - признается дядя Ваня. – Вечно ляпну что-нибудь своим языком -  хоть стой, хоть падай... И жена мне все время говорит: - «Молчал бы ты лучше, отец!» Ох, как она права, как права! Не умею я комплименты женщинам говорить!
-Комплименты?! – веселится Сашок. – Да от твоих комплиментов, дядя Ваня, в пору повеситься!
-Типун тебе на язык, парень! – пугается дядя Ваня. – О чем это ты говоришь?! Хочешь сказать, что я желаю бедняжке такого исхода?! Некрасивая мордашка – это еще не причина надевать петлю на шею! Народная мудрость гласит: не родись красивой, а родись счастливой. Иногда смотришь на женщину: ну ни кожи у нее, ни рожи – до того непривлекательна, что скулы сводит, а рядом с ней красавец мужчина, и смотрит на нее влюбленными глазами.

-Он, видимо, на ее личико в постели платочек накидывает! – смеется Сашок.
-Чтобы ты понимал, малец, в колбасных обрезках? – вступает в разговор молчун.
-Ты неправ, Никитич! – протестует дядя Ваня. – Современные парни понимают в этих, как ты говоришь, колбасных обрезках, гораздо больше нас с тобой.
-Вот-вот, - гнет свою линии Никитич, - только в колбасных обрезках они и понимают.

Сашок в сердцах готов выпрыгнуть из своего «вертолета», как его проняли слова старших товарищей по несчастью. Дальше я не стану передавать течение их «беседы», потому что это покажется слишком смелым шагом с моей стороны. Представляю Вам, дорогой читатель, возможность самому дофантазировать окончание этого горячего спора.

Впрочем, спор продолжался не слишком долго, потому что в палате появились Надежда и Ландыш Бекировна. Ландыш Бекировна, несмотря на свой  маленький, почти лилипутский, рост, кажется очень внушительной, и мужчины на полуслове прикусили языки.
-Кто Вам, Надежда Сергеевна, нагрубил? – строго поинтересовалась врач, взирая на всех с высоты своих наивысочайших каблуков, всем своим видом напоминая цыпленка с вытянутой, для пущей важности, шеей.
-Вот этот! – почти злорадствуя, показала своим красивым пальчиком Надежда Сергеевна, упирая его в дядю Ваню.

-И вот этот! – пальчик переметнулся на Сашка.
-Ябеда! – не сдержался тот. – А я еще за тебя заступался!
-Вот видите, Ландыш Бекировна?! - канючит  сестра. - Сами видите, что я не обманываю…
-Так нельзя, девочка, - реагирует на происходящее дядя Ваня. – Мы же просто пошутили: развеселить тебя хотели, а ты…
-Развеселить?! – продолжает напирать Надежда. – Поэтому и сказали, что я такая постная и занудная, как Ландыш Бекировна?!
-Ты не постная – ты просто глупая! – не выдерживает дядя Ваня. – В твоем бы возрасте нужно быть поумнее.
Его слова вызывают целую истерику: сестричка рыдает, Ландыш ее успокаивает, обещая, что с рук нам это не сойдет, а мужчины взирают на это со своих «вертолетов» с полным непониманием происходящего.

После демонстративного ухода медичек из нашей палаты, в ней воцарилась, как говорят в таких случаях, гробовая тишина, а затем возникли слова дяди Вани:
-Ну и ну! Видели вы в своей жизни что-нибудь подобное? Как могут эти вздорные бабы муху превратить в слона?! Искусство прямо-таки настоящее! Черт их всех  дери…
Его удивление и гнев, не находя нашей поддержки, затухает, как слабая искра, в безветренную погоду.

Мы надеялись, что неприятный инцидент исчерпал себя полностью, но глубоко ошиблись. На этом «разборка» не закончилась, потому что Бекировна привыкла все доводить до логического конца, а в данном случае была оскорблена не столько мед сестра, сколько она сама.
Нашим мужчинам пришлось объясняться с заведующим отделением травматологии Али  Алиевичем Бекмурадовым. В результате этого объяснения дядя Ваня был переведен в палату выздоравливающих, ходячих больных, а Сашок вообще отправлен в больницу по месту прописки, куда-то на окраину города.

Скандалисткам тут же были присвоены звания: «Мегера 1» и «Мегера 2», и эти звания были донесены до всех остальных больных. И теперь вся больница относилась к ним с опаской, и уже никто из нас не считал Надежду хоть мало-мальски привлекательной.
Эта «баталия» больничного характера на время отвлекла меня от собственных проблем, вовлекая в свой сюжет целиком, без остатка. Война предполагалась быть затяжной и трудной: намечались тактика и стратегия, вовлекались новые «рекруты», но в разгар «боев» возникли непредвиденные обстоятельства, выбившее меня из числа участников.

В один из тихих часов, когда ее обитатели полу бодрствовали, полу дремали, в нашу палату вошла женщина в  белом халате, заставив бодрствующую часть насторожиться, ожидая дальнейших событий. Как мне потом  признались наши мужчины, они думали, что это представитель Облздравотдела, которым нас постоянно пугали. Но этот представитель весьма дружелюбно со всеми поздоровался, вызывая  в ответ нестройное приветствие, и прямиком направился к моей кровати.

Я же в это время безмятежно дремал, отдыхая после утомительных стратегических планов, решаемых не ходячими «вояками». Приближающаяся фигура в белом халате подействовала на меня, как  команда «подъем» на солдата. Когда я открыл глаза, то решил, что сон продолжается, и поэтому выдохнул чуть слышно:
-Катя?! Это ты?!

Женщина стояла возле моей постели и молча улыбалась. Косые солнечные лучи падали из оконного проема на ее  лицо, волосы, создавая вокруг ее головы ореол. И в этом ореоле знакомое любимое лицо показалось таким далеким, таким недосягаемым, что у меня защемило сердце. Я закрыл глаза и сделал попытку понять:
-«Что это: привычный уже сон, желанная галлюцинация или  невероятная действительность»?
-«Скорее уж я поверю в первое или второе, - решил про себя, - это для меня более привычно».
-«А что если это не сон и не галлюцинация?! – ворвалась шальная мысль. – Что если это правда»?!

 Эта мысль поднимает меня  на постели, заставляя забыть о распятии, но резкая боль бросает тело назад, и я падаю, как подкошенный. Женщина из полусна испуганно кидается ко мне, и только тогда я начинаю верить в реальность происходящего.
-Катя, Катюша, - шепчу я, превозмогая боль, - это ты... Ты...
По щекам женщины отчего-то текут слезы, и она уверяет меня:
-Это я, Сабир, я... Успокойся, дорогой, я здесь, я  с тобой рядом…

Катя садиться на стул возле моей  кровати, а я беру ее руку в свою ладонь, и смотрю в ее лицо, не отрываясь, словно боюсь, что вот сейчас, в эту секунду это лицо возьмет и исчезнет.
-Что, сильно изменилась? – интересуется она, смущенно улыбаясь.
-Ты стала еще красивее, чем была! – не кривя душой, отвечаю я, любуясь ей, как произведением искусства.
-Как же я давно не видел тебя, родная! – продолжаю я, не скрывая своих чувств. – Как я скучал по тебе!.. Больше никуда тебя  не отпущу, Катюша! Никуда! Ты нужна мне, как воздух, нужна как никто другой! Я  давно знал, что без тебя в моей жизни счастья не будет...

Знал, что совершил самую страшную, самую непростительную ошибку, что отпустил тебя! Больше я не повторю ее! Побегу за тобой, ели понадобиться поползу, но ты от меня больше никуда не денешься!
-А я и не собираюсь никуда деваться, дорогой, - говорит Катя. – Я приехала к тебе. Узнала, что ты лежишь в больнице, и приехала.
-От кого узнала? – удивляюсь я, предполагая, что это сделал мой друг Карим.

В ответ Катя начинает рассказывать невероятную историю о том, что об аварии  она узнала  от девушки по имени Наташа, которая лежит в Джизакской Облбольнице.
-О, аллах! – реагирую я не ее сообщение. – Эта девчонка опять что-то натворила?!
Катя делает круглые глаза и припирает меня к стенке странным предположением:
-А не влюблен ли ты в эту девчонку, Сабир-ака?

Опасаясь, что Катя может приревновать меня к девушке, я рассказываю ей всю историю нашего знакомства, и так увлекаюсь, что даже не замечаю того, что моя история увлекает и остальных больных нашей палаты.
-Понимаешь, Катюша, - признаюсь я, - только теперь я понимаю, почему тогда остановил машину... Помнишь, как на втором курсе в  хлопковую компанию мы были в Голодной Степи? Помнишь?
-Конечно, помню, дорогой! – отвечает Катя, жестом призывая меня говорить потише.

И я перехожу на полутона:
-Помнишь, как мы выбирались из Сырдарьинской области, голосовали на дороге?
Катя кивает в знак согласия головой, гладя на меня счастливыми глазами.
-Тогда никто не останавливался, и мы спрятались за хилой порослью вдоль дороги.… А ты стояла на дороге одна с развевающимися на ветру волосами…. Я тогда еще подумал: тополек на ветру...

Нарисованная мной картина так ярко встает перед  глазами, словно это было с нами не добрый десяток лет, а только вчера, и я  смолкаю, глядя на Катю.
-Помню, - произносит она. – Я все помню.
-Так вот, когда Наташа стояла там, на дороге, я еще издали решил, что это стоишь ты! Что ты ждешь меня. Поэтому и остановил машину. Когда же рассмотрел девушку, то был страшно удивлен тому, как вы с ней похожи!
-Не преувеличивайте, Сабир-ака! – смеется Катя. – Наташа и ростом меня выше, и стройнее, и волосы у нее рыжие,  а не русые, и она моложе меня, милый.
-Для меня ты всегда будешь самой молодой, самой красивой и самой желанной! – уверяю  ее, ничуть не кривя душой.
-Надеюсь, что это так, - смеется Катя, - в противном случае я снова уеду от тебя, и уже не в Джизак, а куда нибудь подальше, где меня не смогут отыскать ни Наташа Аристова, ни Сабир Усманов.
-Мы вместе уедем! – уверяю ее. – Вместе!

Не знаю, сколько времени Катя находится в палате, потому что мы забываем обо всем на свете. Мы все говорим, говорим и не можем наговориться. Я рассказываю ей о своей жизни, обо всем, что произошло со мной с минуты нашего расставания, а она о своей.
Катюша рассказывает о работе, о том, что ожидало ее в Джизаке, когда она  так спешно уехала  из Ташкента. Рассказывает о сыне, о моем сыне.
-Почему ты не привела его сюда? – спохватываюсь я. – Почему?
-Боялась, что для тебя это будет слишком большая встряска, -  отвечает Катя.
-Я согласен на сотню таких встрясок сразу! – протестую в ответ. – Если бы они начались сразу, как я попал в больницу, то я давно бы уже бегал на своих ногах, а не лежал  здесь беспомощной колодой!

Наш заинтересованный разговор прерывает дежурный врач, объявляя, что время для посещений давно закончилось и что Катя должна немедленно покинуть палату.
-Ну, еще хотя бы пять минут! – умоляю я непреклонного врача. – Всего пять минут?
-Нет, нет и нет! – отвечает тот, показывая глазами на двери.
-Не волнуйся, дорогой, - просит меня Катя, - я завтра приду к тебе снова. Я теперь буду  приходить к тебе каждый день, пока не надоем.
-Боюсь, что я надоем тебе быстрее, - признаюсь я. – Кому нужен  инвалид, распятый на кровати?

-Мне. Мне он нужен! – протестует Катюша. И добавляет, обращаясь к врачу:
-Оставляю этого больного на Вашем попечении, доктор. Проследите, пожалуйста, чтобы он никуда не сбежал. Я скоро вернусь сюда.
И, повернувшись ко мне:
-Я вернусь, Сабир Усманов, хочешь ты этого или нет!
-Возвращайся вместе с сыном, - прошу ее. – Я буду вас ждать.

С появлением Кати и сына, моя  жизнь наполнилась совсем иным смыслом, и я перестал воспринимать затянувшийся больничный конфликт, который теперь казался мне таким  мелким, таким глупым. Не получая идейной и стратегической подпитки, конфликт вскоре затухает сам собой, как круги на воде.
Катя с сыном поселились у моих родителей, которые приняли их, как родных, ни словом, ни взглядом не  высказав своего неудовольствия. Катя рассказывала мне, что бабушка, увидев внука, всплеснула руками и сказала:
-Как Саша похож на Сабира!
Отец только улыбнулся в усы и не сказал ничего.

Катюша первое время побаивалась моего, на вид очень строгого отца, но постепенно привыкла к его строгому виду, поняв, что в душе этот человек добрый и совсем не строгий.  А Сашка быстро освоился в доме, и уже на следующий же день называл моих родителей дедушкой и бабушкой.

Меня же он называл  Сабир-ака. Это Сабир-ака отзывалось в моем сердце болью, и я думал: - «Как несправедливо устроена наша жизнь: чужие дети называли меня отцом, а родной сын – называет дядей». Катя  видела, что я принимаю это близко к сердцу, и поэтому пыталась внушить сыну, чтобы он называл меня папой. Но я сказал:
-Не надо, Катюша, заставлять мальчика. Он должен сам прийти к этому, должен сам захотеть назвать меня отцом.
-Тебя не пугает то, что это произойдет, не так скоро, как хотелось бы? – спросила Катя, с тревогой всматриваясь в мои глаза, словно ища ответа не в словах, а именно в глазах. Она как-то сказала мне, что глаза – это зеркало души, и что они не лгут. Во время наших разговоров я понял, что она свято верит в то, что это действительно так. А я перестал доверять и словам, и глазам, и мне, видимо, предстоит учиться этому заново.

Сейчас мне кажется, что только детские глаза говорят правду. Вот глаза моего сына – не врут: в них я вижу любопытство, интерес, настороженность,  немного ревности. И мне предстоит что-то разжечь, а что-то победить.
Не лгут и глаза Наташи. В ее глазах столько боли, что порой в них не выносимо смотреть. И как бы она не скрывала свое горе, его видно невооруженным взглядом. Мне стоило большого труда выведать то, что произошло с ее родителями, с ней самой и с ее ребенком. Я до сих пор не могу понять того, как такое юное создание смогло выстоять под напором слишком жестокой судьбы и не сломаться. Вероятно, одно горе наложилось на другое, забив своей бесчеловечностью, своей жестокостью одно другое.

После выписки из больницы, я встречался с Наташей. Мы были у нее вместе с Катей.
Наше счастье, которым в большей степени мы обязаны именно ей, было настолько явным, настолько очевидным, что от этого мы чувствовали себя не совсем уютно, даже виновато.
Видимо, это ощущение и сделало нас слишком разговорчивыми.
Наташа, напротив, была немногословна. Она сообщила нам, что решила уехать в Россию, что не хочет и не может больше оставаться здесь,  что чувствует себя лишней, посторонней, чужой, что больше не чувствует себя здесь в безопасности.
-Это просто замечательно! – отреагировала на ее сообщение Катя. – Мы ведь тоже собираемся уезжать из Ташкента: Сабиру пришло уведомление, что его приняли  в аспирантуру, и мы должны будем осенью переехать в Москву. Я очень рада, что ты едешь именно туда: хоть одна родная душа будет рядом!

Когда встал вопрос о ферганской квартире, Наташа сказала, что решила все бросить, потому что не сможет заняться ее продажей: слишком еще свежи воспоминания. И Катя загорелась помочь ей в этом. Мне же не осталось ничего другого, как согласиться, тем более так и так я должен был ехать в Фергану по своим делам.

Буквально накануне вечером у нас в доме раздался междугородний телефонный звонок, взбудоражив своей настойчивостью всех моих домашних. Звонил сам Камалов и просил меня приехать, аргументируя свое предложение не слишком убедительно. Я был поражен, удивлен его слишком миролюбивым тоном, но, несмотря на показную любезность, не доверял ему, сомневаясь в его якобы добрых намерениях. Но Рашид Камалович говорил голосом совершенно выбитого из колеи человека, через два-три слова произнося: пожалуйста, прошу, уважь старика, сынок, и я не смог отказать ему.
Когда я рассказал об этом разговоре родителям, они были удивлены не менее моего, но их мнения разделились. Мама, напоминая мне нашу последнюю встречу, когда тесть приезжал к нам для того, чтобы прижать зятька, то есть меня, к ногтю, была категорически против моей поездки в Фергану.
-Сынок, дорогой, - говорила она, - этому человеку верить нельзя: на языке у него навот (сахар), а в душе – лед.
-Ты не права, мать, - не соглашался отец. – Горе способно даже камень раздробить, а уж лед растопит без труда. Сабир должен поехать в Фергану, поговорить с тестем, решить все вопросы  миром.

-Я думаю, что Камалов хочет забрать у сына все те бумаги, которые тогда усмирили его гнев, - предполагает мама, так и не поверив в добрые намерения  моего бывшего тестя.
-А зачем они теперь Сабиру? – недоумевал отец. – Рахиля умерла при родах, дети не его, и, мне кажется, что  Рашид Камалович ничего требовать от нашего сына не станет. По-моему эти бумаги нужно вернуть. Камалов достаточно наказан Аллахом: он потерял единственную, любимую дочь... Слава Аллаху, хоть внуки остались!

Вечером, во время нашего разговора я склонялся к мнению мамы, а Катя поддержала отца, возможно, просто потому, чтобы он не остался в меньшинстве, а возможно пожалела Камалова, так же, как и отец, поверив в то, что этот человек может еще измениться.
Решение никак не давалось: мама отговаривала от этого мероприятия, как только могла.
-Сынок, - настаивала она, - я бы не спешила с поездкой, а подождала полного выздоровления, ведь ты еще не избавился от палочки, а путь до Ферганы неблизкий.
-Не волнуйся, кампыр (старушка), наш сын поедет в Фергану не один… Катя-хон, надеюсь, Вы поможете Сабиру, ведь он еще не совсем оправился после аварии?
-Не волнуйтесь, Усман-ака, я не отстану от него ни на шаг!
-Вот это совсем ни к чему! – пытаюсь протестовать я, но против моего решения  восстают и отец, и Катя, и даже мама.

Продолжение: http://proza.ru/2014/12/29/707