Скучно быть правильным

    В советскую эпоху в школе лучшим ученикам выдавали похвальные грамоты в конце каждой четверти  и учебного года. На них золотыми буквами было написано: «за хорошую учебу и примерное поведение» или «за отличную учебу и примерное поведение». Украшенные красными знаменами и портретами вождя, эти листы со временем шли на растопку или пылились где-то на чердаках. Но тогда, особенно в младших классах, они являлись предметом особой гордости  родителей.
    Толик был среднего роста, круглоголовый, с улыбчивыми серыми глазами. Учился он хорошо, благодаря цепкой памяти и способностям, однако благонравием не выделялся. Напротив: то с кем-то подерется, то болтает на уроках. Фамилия у него была Кривенко, и ребята прозвали его «кривым». Прицепили такую обидную кличку. На каждом шагу вместо имени – кривой да кривой, и ничего с ними не поделаешь...
    Толе не нравились тихие, аккуратные девочки, бойко тянувшие руку на вопросы учителей. Не по душе был и Алик Сычев: белокурый, всегда ходивший в отутюженных  брюках, спокойный и безупречный. Уж он-то неизменно получал похвальные листы... Кривенко за  подобной  “тишью и гладью» мнилось нечто мертвенно-скучное.
  - Хуже круглого отличника только круглый  дурак. Нет, это не для меня, - решил он. – Тоска зеленая.
   Отец и мама Толи были очень занятые люди. В основном он находился на попечении бабушки Веры. Ее все знакомые родителей называли по отчеству: Ефимовна. Это была невысокая худенькая хлопотливая старушка с ясным лицом и на удивление звучным молодым голосом. Зачастую она тихонько что-то напевала. В воскресные и праздничные дни Ефимовна ходила в церковь. Несмотря на больные ноги, она редко сидела на одном месте, разве что со старинной «божественной» книгой в руках.
  - Чего ты, Толичек, к приемнику  прилип, ну что в той музыке хорошего?
  - Да, бабушка, ты в ней ничего не понимаешь. Ансамбль есть такой: «Биттлз» называется. Классно играют...
  - Ох, не научит тебя добру это радио. Ты бы лучше послушал, как в Церкви поют.
  - Ну, я ведь ходил с тобой раньше, надоело. И не надо снова вспоминать про овечек и козлов. Довольно с меня...
    Кажется, бабушка сильно огорчилась, но ничего не сказала. Покачала головой и ушла к себе.
    С той поры прошло лет сорок, а может быть и больше. Ефимовна давно покоилась на старом городском кладбище, умер  и Толин отец. Анатолий Федорович уже имел жену, двух взрослых детей и приличную должность в солидной фирме.
    Однажды вечером супруга ему сказала:
  - Знаешь, наш Коля со своей новой девушкой стал ходить в церковь.
   - Да  ну! – удивился отец.
Через день у него с сыном состоялся такой разговор.
  - Мне мама сказала, что тебя Нина по храмам разным водит...
  - Почему Нина водит? У меня своя голова есть.
   -И тебе там нравится?
   - В общем, да...
    - Что же там интересного? Сахар сахарный... И потом – это ж все средневековье дремучее. Ты ведь живешь в двадцать первом  веке!
  - Знаешь, папа, не будем спорить. Говорят, что в споре рождается истина. Но не в таких вопросах. Я побежал, пока!
   Полетели снова будни, заполненные напряженной работой и разными хлопотами. Анатолий Федорович с затаенной досадой вспоминал про разговор с сыном, но «давить» на него не хотел – безполезно, парень уже взрослый.
   Однажды он поздно пришел домой с тяжелой головной болью. Быстро перекусил, чмокнул в щечку свою расплывшуюся с годами половину и  лег в неубранную с утра постель. Снилась Кривенко сначала всякая ерунда, он почти ничего не запомнил. Будто идет куда-то в одном дырявом носке и грязной футболке. А одноклассник Димка кричит на всю улицу:
-  Кривой, кривой, пошли раков на речку ловить...
И вдруг возникает присутствие покойной бабушки, хотя явно он не видит ее. Раньше бабушка Вера никогда ему не снилась. Ощущается за ней свет какой-то, можно сказать приглушенное сияние. Такая она радостная...
- Толя, внучек, слышит.- Что ты в свою работу уперся и света бела кроме нее не видишь? Пора уже и о душе своей подумать. Смотри, поздно будет. Гляди, Коленька то твой поумнее тебя оказался...
   Анатолий поднялся  с каким-то новым для себя чувством. Проникший  из-за окна солнечный луч высвечивал возле штор  тонкий шлейф пылинок. Пережитый сон всколыхнул в глубине сознания  что-то давно забытое, детское. Вспомнилось одно зимнее утро, когда так не хотелось рано вставать, а бабушка наскоро одела его и почти тянула за собой на какой-то большой и важный церковный праздник.
   Старый храм был заполнен молящимися людьми. Дьякон отец Василий в видавшем виды подряснике обходил его с дымящимся  мерно взлетающим кадилом  внимательно и строго вглядываясь в лица. Толик почему-то отвернулся от этих добрых испытующих глаз. Сладкий запах ладана, тягучее пение на клиросе, малиновые, светящиеся изнутри лампадки возле икон – все это, однако, погружало мальчишеское сердечко в особый удивительный мир. Что-то вроде сказки, но не волшебной, которая тает и исчезает, а взаправдашней, хотя и далекой. Впрочем, Толя не смог бы выразить словами это чувство. Оно было как промелькнувшая странная фраза в пении: «Радуйся, Невесто Неневестная!».
     Анатолий Федорович посмотрел на часы. Надо было ехать на работу. Жена заварила ему в красивой  чашечке крепкий кофе. Он привычным движением завязал галстук и сделал пару глотков. Закусил бутербродом с сыром, взял дипломат и вышел к лифту на лестничную площадку. Садясь в свой мерседес, Кривенко  уже обдумывал предстоящий разговор с клиентом.
   Вдруг вспомнился давешний сон и, почему-то, как однажды спросил он у бабушки Веры:
   - А что делают люди в Раю?
- Мы знаем только, что там очень хорошо,- отвечала старушка. – Просто чудесно. Ангелы непрестанно благодарят Бога и поют: «Свят, свят, свят...».
   - Да, ладно,- сказал себе Анатолий Федорович, включая радио «Шансон».
  - Куда ни кинь – все грех. Это же – не жизнь. Нет, бабушка, мы еще попрыгаем, - подумал он. Лицо его победно помолодело. Уж очень скучно быть правильным...