Гитарист

Джордан Максвелл пришёл в бар “Чёрная лилия” в полдесятого вечера. В баре было темно, и лишь редкие настольные лампы с ненавязчивыми абажурами освещали помещение. На улице была тёплая раннесентябрьская осень, и Джордан не стал снимать свою лёгкую тёмно-коричневую кожаную куртку. Джордан сел на своё излюбленное место, которое было за ним уже давно закреплено. Вечная бронь для Джордана Максвелла – гитариста всемирно известной рок-группы “20 минут до заката”, которая вот уже пятнадцать лет не сходит с вершин американских и международных чартов. Квартира Джордана располагалась в доме напротив этого бара, и он по нескольку раз в день захаживал сюда, чтобы выпить привычный виски без льда и иногда закусить куриными крылышками.

Он всегда приходил один. Столик его располагался напротив огромного, немного мутного зеркала, и Джордану не нужно было иной компании, кроме своего собственного отражения. Джордан пил виски, смотрел на себя и думал чаще всего о себе. Он был одинок, и, кроме как о себе, ему думать было не о ком.

Официант с периодичностью где-то раз в десять минут подходил, чтобы забрать опустошённый стакан и через минуту принести новый, и так продолжалось до тех пор, пока Джордан не говорил ему своим глубоким, низким, хрипловатым голосом: “На этот раз с меня хватит”. После чего Джордану приносили чашечку чёрного кофе и две шоколадные конфеты в качестве комплимента от шеф-повара.

Густые, не очень длинные волосы Джордана уже были тронуты сединой, да и вообще он выглядел старше своих лет. А было ему всего 38. На музыканта он похож вовсе не был. Он не делал ничего для того, чтобы быть похожим на музыканта, а тем более на рок-звезду. Да и не был он настолько известен, чтобы называть себя рок-звездой. В этом кафе его никто не узнавал, и даже для официантов он был просто Джорданом Максвеллом, почётным постоянным клиентом бара “Чёрная лилия”. В таком тихом одиночестве Джордан коротал вечера, спокойно наблюдая за тем, как человек в отражении седеет и покрывается морщинами.

Но этот вечер Джордан не планировал провести в одиночестве. Он ждал своего друга и даже заказал ему его любимый напиток – Мартини Бьянко со льдом. Но друг, как всегда, опаздывал, и Джордан не без досады смотрел, как тает в бокале его друга лёд и как с каждой минутой Мартини всё больше превращается в пресную, холодную, бесполезную жидкость. Джордан посмотрел на золотые часы, которые украшали его правую руку, и увидел, что друг его опаздывает уже на полчаса.

В этот вечер Джордан чувствовал себя как-то особенно неуютно. На другом конце бара сидела шумная компания молодых девушек. Праздновали чей-то день рождения. Девушки были красивые и пьяные, и Джордану в душе очень хотелось к ним присоединиться, обнять одну из них, ту, темненькую, за её тонкую талию, обтянутую коротким тёмно-красным платьем, и поцеловать её в её ярко накрашенные губы. Она была такая красивая и такая пьяная, но Джордан был слишком трезв и невзрачен, чтобы решиться подойти к ней и познакомиться. Джордан понимал, что такая, как она, сразу же его отошьёт. Такие, как она, не водятся с такими, как он. Не сказав ему ни слова, она уже разбила ему сердце. В этот момент официант принёс ему новую порцию виски. Официант ещё не успел отойти, как Джордан залпом осушил стакан и с чувством неизлечимой обиды поставил его на поднос. Стакан звучно хлопнул о тонкий поднос на хрупких руках молоденького официанта.

Виски тёмным сгустком окутал мысли Джордана, и он невольно закрыл глаза. Когда глаза его открылись, перед ним уже сидел Роберт Голдсвилл, которого он так долго ждал. Голдсвилл был в красном пиджаке и тёмно-красных солнцезащитных очках на пол-лица. Волосы его были гладко зачёсаны назад. Под пиджаком у него была обтягивающая чёрная кофта. На пальцах правой руки у него было несколько бриллиантовых колец, а на шее висела золотая цепочка. Нужно было быть слепым, чтобы не понять, что он музыкант.

- Джо! Старина! Что ты так раскис? – сказал он Джордану, и бар, словно дымом, наполнился его высоковатым, надтреснутым голосом, у которого была удивительная способность – стоило ему прозвучать, он проникал в каждую щель, и от него уже невозможно было спрятаться.
- Раскис? Отчего же? Мы вчера выпустили новый альбом, и он уже на вершине чартов!
- Это понятно… Но ты всё равно какой-то грустный. Будто это не ты написал те хиты, которые сейчас звучат из каждой колонки, из каждого автомобиля, из каждой, блин, душевой кабины по всему миру!
- Знаешь, у меня иногда такое чувство…
- Даже в Ботсване, - перебил Джордана Роберт, - даже в России нас слушают, понимаешь?
- Я всё понимаю, Бобби.
- Так что же ты тогда грустишь?
- Я не грущу. Давай выпьем за наш новый альбом! – Джордан поднял свой стакан виски, а Роберт поднял бокал Мартини. Каждый выпил почти до дна.
- Господи, ну и дрянь! Это у них Мартини такой?
- Лёд растаял. Он таял всё то время, пока ты опаздывал, Боб.
- Ох, совсем забыл извиниться за то, что опоздал. Из-ви-ни, - картинно положив руку на грудь, почти продекламировал Роберт, - но тут такой случай, таакой случай произошёл.
- Что, очередная фанатка не дала тебе прохода?
- Да! Но какая фанатка! В общем, дело было так – я выхожу на улицу, чтобы взять такси – Майк, мой водитель, заболел - и тут выбегает, представляешь, 50-летняя дамочка с сумками из супермаркета – там у неё брокколи и морковь для внучат, а она ко мне бежит, на каблучках…
- На каблуках?
- Да. Цок-цок-цок по мостовой. И представь, она ещё и толстая! Ну, не огромная, как в тех передачах по Дискавери…
- Я понял.
- Да! Настоящая 50-летняя женщина! И несётся ко мне с криками: “Боже, Вы же Голди! Мы с внучкой от Вас без ума!”. С внучкой, ты представляешь?!

Тут Роберт не выдержал и захохотал. Он захохотал громко и заливисто, на всё кафе. Джордан поначалу просто улыбался, но Роберт так самозабвенно и искренне, по-ребячески хохотал, что Джордан сам невольно засмеялся – сначала просто похихикивал, а потом, расходясь всё больше, засмеялся так, что ему даже пришлось рукой опереться о стол, чтобы не упасть. Они смеялись, как дети. Так, как они уже давно вместе не смеялись. Так, как они не смеялись с тех пор, как начали играть в одной группе. В этот момент подошёл официант. Заражённый их смехом, он тоже улыбался.

- Вам что-нибудь ещё принести?
- Да, - не переставая смеяться, с трудом выговорил Роберт, - мне, пожалуйста, тот же самый виски, что вы наливаете этому седовласому старцу!
- Хорошо, будет сделано.
- И смотрите, из той же бутыли, что и ему! А то знаю я, постоянным клиентам – всё самое лучшее, а придёт никому неизвестный человек с улицы, и вы ему помои нальёте!
- Обижаете, сэр. Надеюсь, Вы не сочтёте за фамильярность, если я скажу, что весь персонал нашего заведения просто обожает Вашу музыку.
- Мою? Это музыка вашего постоянного клиента! Он композитор! Я же только крикун, певчая пташка.
- Простите, не знал…
- Ай-ай-ай! Не знаете, кому виски наливаете! А вы, небось, подумали, что это какой-нибудь алкаш с соседней улицы. Нет, это Джордан Максвелл – гениальный гитарист и композитор!
- Хорошо, сэр, буду знать.
- А теперь принесите мне виски, чтобы я мог выпить за Джордана, моего лучшего друга и величайшего из ныне живущих музыкантов.

Официант ушёл. Улыбка же, которая ещё минуту назад сияла на лице Джордана, снова исчезла.

- Чёрт, Джо! Ты снова загрустил. Какого хрена?
- Я не грущу, Боб.
- Да до чего же ты докатился, в конце концов! Выбираешься только в студию или на концерты, а остальное время сидишь здесь и квасишь.
- Мне же не надо следить за голосом. Могу пить, сколько мне хочется.
- Да пей ты, пожалуйста! Все пьют. Вот только киснуть здесь зачем?
- А чем я, по-твоему, должен заниматься?
- Ну блин, пришёл бы хоть на одну вечеринку…
- И что бы я там делал? Ходил бы всё время рядом с тобой только лишь для того, чтобы охрана не подумала, что я какой-то левый чел, пробравшийся на закрытую вечеринку?
- Мы бы сказали о тебе охране…
- Да только вот о тебе никогда охране говорить не надо.

Официант принёс два стакана виски и поставил их на стол. Роберт и Джордан молча пригубили.

- Джо… Ты что, мне завидуешь? Ты с ума сошёл? Ты же пишешь замечательную музыку! Твоя музыка…
- Хватит о моей музыке! Она уже давно перестала быть моей.
- Как это?
- Да вот так… Кто, кроме меня, знает, что она моя? Все только и кричат – Голди, Голди, Голди, Голди, а кто знает Джордана Максвелла? Пара критиков, да три прыщавых нёрда, которые знают даже тех, кто воду тебе подносит? Всем плевать на тех, кто пишет музыку! Люди любят певцов. Песню пишут руки и мозг, а люди любят лица. А твоё лицо, Боб, намного лучше, чем моё.
- Ну, ты даёшь, Джо… Ну ты даёшь… Ты, великий человек…

Тут Джордан засмеялся, но не так, как смеялся над историей Роберта. Он засмеялся горько. Смех этот был более горький, чем слёзы.

- Нет, Роберт, - слегка оскалившись, сказал Джордан; он впервые в жизни назвал его Роберт, а не Боб, - нет. Великий человек – ты. Каждую твою мысль, каждое твоё слово, каждый твой плевок войдёт в историю. То, что ты видел. Те, кого ты любил. Всё, что тебе дорого, всё это будет сохранено. Навеки. А я – человек незначительный. Я не гений. Не великий. Я не войду в историю. Я даже забыт не буду потому, что обо мне никто никогда и не помнил. И все мои мысли, все мои слова, всё, что для меня важно, будет утеряно. А единственное, что у меня есть - музыка – её всю присвоят тебе. Моя жизнь станет твоей жизнью. А мне не останется ничего. Я уже мёртв, Роберт.

Роберт молчал. Он знал, что Джордан прав. Но он знал, что с такими словами нельзя так легко соглашаться. Да только что на них возразить?

- И знаешь, Роберт, - продолжал Джордан, - твоя жизнь, твои воспоминания мне кажутся огромным памятником или витриной дорогущего антикварного магазина. Потомки будут собирать твою жизнь из осколков, выискивать крупицы её, чтобы очистить, вылизать и выставить на всеобщее обозрение на роскошной витрине где-нибудь в центре Нью-Йорка. Твоя жизнь уже на витрине, хотя ты ещё жив. А я в это время иду по улице, в дождь, и вся моя жизнь, все мои воспоминания заключены в маленькой картонной коробочке. Имя моей мамы, лицо девушки, с которой я впервые поцеловался; лучи заката, отражающиеся в тихом озере недалеко от дома, где я провёл детство… Все мои мысли, всё, что я думаю, всё, о чём я мечтаю; всё, что я чувствую, Боб, всё в этой коробочке. И дождь капает на эту коробочку, и коробочка мокнет и вот-вот развалится, а я несу её по улице, тесно прижав к груди, пытаюсь хоть как-то защитить её от капель. И я так боюсь, что я сейчас споткнусь, упаду, уроню коробочку и всё высыпется на мокрую мостовую, и грязная вода всё смоет, и не будет у меня коробочки, а размокшие и порванные останки моей жизни утекут в канализацию. И я буду лежать на мостовой, выскребать из луж остатки того, что мне было так дорого, я буду пытаться тщетно склеить мою коробочку, замотать её скотчем, чтобы продолжить свой испуганный бег, чтобы продолжить сжимать её около груди, дрожа и трясясь за неё, а витрина с твоей жизнью будет освещать моё промокшее и грязное лицо. И твой памятник будет смотреть на меня с самодовольной улыбкой на каменном лице.

Тут Джордан услышал разговор пьяных девушек за столиком на другом конце бара. Им казалось, что они говорили тихо, но их было слышно всем, особенно гитаристу с натренированным слухом. Эти девушки улыбались и поглядывали на столик, где сидели Роберт и Джордан. Даже пальцем на них показывали.

- Это же Голди! – говорила одна.
- Да ладно? В нашей глуши?
- А кто это с ним?
- Не знаю. Наверное, они с ним только что познакомились. Голди говорил в интервью, что любит побухать с незнакомцами.
- Как бы я хотела его трахнуть!
- Кого?
- Голди, конечно! Не этого же урода, который с ним рядом сидит!
- Да не такой уж он и урод.
- Ну, не урод. Он мне всё равно не нравится. Особенно, когда рядом сидит Голди.

Голди, голди, голди, голди. Все говорят о Голди. А ведь кто, в сущности, этот Голди? Школьный хулиган и двоечник, мальчик из богатенькой семьи, который всю жизнь вытворял, что хотел. Когда Джордан, увлёкшись рок-музыкой, организовал в школе группу, Роберту сразу же захотелось в ней петь. Роберту хотелось стоять на сцене и быть известным, как Джим Мориссон. А музыку он никогда сильно не любил. Джордан же хотел петь сам и даже дал сам несколько концертов, которые, правда, прошли не очень удачно. После одного из концертов к нему подошёл Роберт и принялся убеждать его, что без харизматичного фронтмена они дальше местных клубов не продвинутся. Джордан решил попробовать и взял в группу Роберта. На деньги родителей Роберт подкупал посетителей клубов, где они с Джорданом играли. Посетители кричали: “Роберт! Роберт! Роберт!”. Тогда Джордан подумал, что с Робертом на вокале у них действительно больше шансов на успех. Он даже не задумался, откуда посетители могли знать имя Роберта.

Роберт заплатил и известному продюсеру, чтобы он за них взялся. На деньги родителей Роберта была произведена лучшая со времён Нирваны рекламная компания. Группа становилась всё известнее. Каждая новая песня Джордана была лучше предыдущей. Тогда Джордан написал свой первый хит. Тогда Роберт взял себе псевдоним Голди, с которым и стал известен.

- Я не просто так решил сегодня встретиться, Боб, - после долгого молчания начал Джордан. – Я ухожу из группы. Это я тебе и хотел сказать.
- Но… Но…
- Не волнуйся, не пропадёшь! Моих хитов вам хватит до старости. А пережить мой уход тебе помогут девушки за вон тем дальним столиком. Они там все себя извели, не зная как к тебе подойти и побыстрее отдаться.

Джордан кинул деньги, которые полагались с него по счёту, встал и направился к выходу. Роберт посмотрел ему вслед, снял солнцезащитные очки и протёр глаза, на которые набежали слёзы.

Джордан вышел на улицу. Шёл проливной дождь. Зонтик он не взял, но ему нужно было только перейти через дорогу, чтобы оказаться дома. Вдруг из бара выбежала девушка и подбежала к нему. Это была та самая, о которой он так горько мечтал в баре – чёрненькая, в красном платьице, с ярко накрашенными губками.

- Я узнала вас! Вы – гитарист группы “20 минут до заката” Джордан Максвелл! Боже, вы гениальный композитор! Я знаю все ваши песни.
- М-мои? – заикаясь от волнения, робко улыбаясь спросил Джордан.
- Конечно же, ваши! А чьи же? Вы же автор всех песен!
- Вы, наверное, единственная, кто об этом знает. Спасибо вам…
- Да что вы, не скромничайте, - сказала она и так невинно заулыбалась, что Джордан засмеялся, тепло и по-доброму. Она тоже засмеялась. Её нежную, мягкую кожу освещали неоновые огни безвкусной вывески бара “Чёрная лилия”. Надпись “Чёрная Лилия” разливалась дневным светом и целовала её голые, беззащитные плечи. “Какая же она молодая!” – подумал Джордан и, смеясь, любовался ею, любовался тем, как она смеётся. Её хрупкое тельце так мило помещалось в это коротенькое платьице, что вся она казалась игрушечной. Они смеялись долго, и казалось, что за эти минуты смеха они стали ближе друг другу, чем могли бы стать за часы разговора. Когда она перестала смеяться, по её лицу разлилась нежная, невинная улыбка. Тогда она достала из сумочки маленький листок бумаги и протянула его Джордану с просьбой:

- Не могли бы вы взять за меня автограф у Голди? У меня вся семья от него без ума! А я жутко стесняюсь к нему подойти.

Джордан взял листок и долго смотрел на него с грустной улыбкой. Он смотрел на него так, будто это была фотография, запечатлевшая какой-то очень важный момент в его жизни. Но листок был чист. А о чём думал Джордан, известно только ему самому.
 
- Хорошо, я возьму. Завтра. Утром. Где я могу вас найти?
- Я буду здесь же.
- В три часа дня устроит?
- Да, конечно.
- Хорошо, тогда до завтра.
- Спасибо вам огромное!
- До свидания!
- До свидания!

Осенённая счастьем, девушка вернулась в бар. Джордан перешёл через дорогу, разорвал листок и бросил его в ржавую чёрную мусорку, по которой неистово стучал дождь.