Рецензия на Историю бога

Самое время писать рецензию на книгу, увидевшую свет в 1993 году, а на русском, кажется, в 2004-м. Однако «История бога» регулярно выдерживает одно переиздание за другим. Последнее вышло как раз в 2014-м и сейчас продается во многих магазинах (но текст книги есть и в интернете, например, здесь: http://www.psylib.org.ua/books/armst01/index.htm, так что тратить деньги не обязательно). Это не академический труд, но и жвачкой для массового потребителя его не назовешь. Поэтому такая долгая жизнь книги (по меркам нынешнего информационного общества) уже примечательна. Эта работа достойна внимания.

Итак, полное имя — «История бога. 4000 лет исканий в иудаизме, христианстве и исламе». Автор — Карен Армстронг, бывшая монахиня, оставившая монастырь из-за сомнений в религии. Хлесткое название книги — вероятно, дань коммерческой хитовости. Сама Армстронг в предисловии уточняет: «Эта книга посвящена не истории неизреченного бытия самого бога, неподвластного ни времени, ни переменам; это история представлений рода людского о боге — начиная от Авраама и вплоть до наших дней». Подход сам по себе показательный: историчность, эволюционность идеи бога уже непереносима для религиозного сознания и превращает его из онтологического абсолюта в факт социально-психологический, делая божественное производным от человеческого.

Впрочем, Армстронг не столь последовательна в выводах, но, пусть она и не материалист, метод ее исследования — диалектический; «История бога» — не просто хронология религиозных учений, но динамика их развития, объединенная внутренней логикой, вполне закономерной и по-своему трагичной для главного героя повествования. Пусть авторская концепция не нова для историков и религиоведов, но нам, рядовым обывателям, полезно вспомнить, что на протяжении тысячелетий люди верили не только в разное, но и по-разному:

«Слова "Я верю в бога" лишены объективного содержания. Как и любое другое высказывание, они наполняются смыслом только в контексте, когда произносятся членом определенного общества. Таким образом, за понятием «бог» вовсе не кроется некая неизменная идея. Оно, напротив, вмещает широчайший спектр значений, причем некоторые из них могут полностью отрицать друг друга и даже оказаться внутренне противоречивыми».

Предмет книги — почти исключительно история авраамических религий. Прискорбно, что эпохе «до Авраама» Армстронг уделяет неполных десять страниц, начиная рассказ с теории «примитивного монотеизма» (или прамонотеизма), которая сегодня считается, мягко говоря, спорной и недоказанной. Конечно, автор волен сам выбирать объем исследования. Но такой подход несколько искажает перспективу, особенно для неподготовленного читателя: религия появляется на сцене практически ниоткуда, без причин, и, соответственно, без должного рассмотрения первоистоков религиозного чувства. «История бога» подобна картине, где скрупулезно и реалистично изображен храм — но не стоящий на земле, а подвешенный в воздухе. Читатель много узнает, что думалось о боге в разные эпохи, но гораздо меньше — почему.

И это не просто избранный ракурс, но мировоззренческая позиция. Армстронг рассматривает религиозные концепции ИЗНУТРИ, мало (и довольно поверхностно) касаясь их материально-общественной обусловленности. Сам вопрос о происхождении религии снимается утверждением, будто религиозное чувство "естественно присуще" человеку. Однако, пользуясь ее же собственным методом, мы вправе возразить, что это изначальное религиозное чувство даже в основе мало в чем сходно с нынешним. Сказав, что религиозная вера сопутствовала человеку на протяжении всей его истории, необходимо уточнить, что она при этом не раз меняла свой характер, да так что вера, которой придерживается сама Армстронг, мало походит на веру средневекового человека, и уж ничем не напоминает религиозное чувство человека архаического.

Автор, правда, возражает, но уж слишком ad hominem: «Уже в самых древних верованиях проявляется то ощущение чуда и тайны, которое до сих пор остается неотъемлемой частью человеческого восприятия нашего прекрасного и страшного мира.»

Даже если так — «чуда и тайны» недостаточно для установления тождества предмета. Это ощущение живет и в искусстве, и — отчасти — в научном поиске. Однако нам кажется, что навязывать излишнюю таинственность архаическим верованиям — немалый грех против исторического подхода. Да, они таинственны для нас сегодня, через тысячи лет, когда мы собираем их мозаику из разрозненных осколков. Но как они ощущались живыми носителями? Ведь архаический миф был не средством затуманивания, а напротив — структурирования и истолкования мира для первичной координации коллектива. Более того, миф являлся ЕДИНСТВЕННОЙ картиной мира, которая была возможна в условиях первобытного общества, целиком и полностью зависимого от стихийных сил природы.

Строго говоря, называть такое мировоззрение «религиозным» было бы неверно. Главной чертой архаического сознания была его тотальность, нерасчлененность: дихотомии материального и идеального в смысле классической философии первобытный мир не знал. Образ (словесный или изобразительный) не просто означал объект, он и был объектом. Божественные и демонические силы мыслились как вполне материальные (да, собственно, их и олицетворяли), а ритуал был частью практического обеспечения повседневной жизни. Боги ранней древности были напрочь лишены возвышенности, шокируя современного читателя предельным натурализмом, грубостью и аморализмом. Соответственно, и воспринимали их не как «чудо и тайну», а как могущественные фигуры, с которыми посредством ритуала создавались определенные взаимовыгодные отношения, налагавшие обязательства на обе стороны. Так, статую бога, не выполнявшего своих функций, могли в наказание посадить на голодный паек, лишив жертвоприношений, или даже высечь. Архаическое сознание не удаляло богов в трансцендентные дали, божественное жило Здесь и Сейчас.

Такая картина мира была, разумеется, до известной степени условной, но суть именно в том, что средств для выражения и определения этой условности человеческая мысль в ту пору еще не выработала; а невыразимое посредством языка не может быть и осознано.

Эта стадия развития религии фиксируется еще письменными источниками III тысячелетия до нашей эры. Ритуал неотделим от практической деятельности, а сама такая деятельность часто выступает в форме ритуала. Однако к началу II тысячелетия, по мере того, как первые цивилизации Плодородного Полумесяца накапливают знания и обеспечивают себе относительную независимость от сил стихии, назревает и соответствующий идейный поворот. Практическая целесообразность культового обряда ставится под сомнение (чему примером, скажем, поэмы «Вавилонская теодицея» и «Невинный страдалец», прототипы библейской «Книги Иова»). Богу срочно требовалось найти для себя новое место в мироздании — и таким местом на следующие три тысячелетия стала человеческая душа. Отправной точкой новых отношений человека и бога становится иудейский миф об Аврааме, события которого датируются примерно ХХ-XVIII в. до н. э. С этого момента начинает рассказ Карен Армстронг.

Анализируя разновременные напластования Ветхого завета, она доказывает, что суть этого мифа вовсе не в рождении монотеизма. Вполне возможно, что бог Авраама даже не тождественен ветхозаветному богу, а являлся всего лишь одним из ближневосточных божеств, впоследствии слившихся в единый образ Яхве. Новизна тут в другом. Архаические небеса организованы горизонтально: боги, конечно, враждуют между собой, но не отрицают друг друга, древности неведома религиозная рознь — здесь же бог заявляет о себе не как о единственном, но как об ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОМ. Можно сказать, что через миф об Аврааме бог впервые напрямую устанавливает связь с личностью человека, приручает его. Теперь с ним недостаточно считаться, как с отвлеченным фактом; он должен стать ЦЕННОСТЬЮ.

Понятно, что такое стало необходимым именно, тогда, когда божественное сделало первый шаг прочь из материального мира. Ритуал как форма общения с божеством еще господствует; лишь в VIII в. до н. э., устами пророка Осии, иудейский бог провозгласит: «Милости хочу, а не жертвы!» — то есть, окончательно отказавшись от земной материальности, возьмет на себя исключительное право санкционирования морали.

Но пересказывать текст книги мы не станем. Желающий — да прочтет. Она скрупулезно анализирует формирование трех великих авраамических религий, серьезно и увлекательно рассказывает о богословских концепциях внутри каждой из них, проводя параллели, доказывающие, что возникновение определенных религиозных воззрений есть не случайное (и уж тем более не «боговдухновенное») явление, а продукт «человеческих, слишком человеческих» социокультурных реалий.

Армстронг крайне скептически относится к религиозной философии, то есть, бесплодным попыткам рассудочно, рационалистически осмыслить и обосновать бытие божие. Она многократно повторяет: о боге нам неизвестно ровным счетом ничего, его бытие недоказуемо, а сущность — непознаваема. Наконец, она признает саму идею «антропоморфного» (не физически, конечно, а психически) т. е., ЛИЧНОГО бога неприемлемой, неудовлетворительной, более того — вредоносной. (Строго говоря, вредоносна не сама идея, а ее применение в социальной практике. В этом вся соль: люди тысячелетиями убивают и угнетают друг друга под самыми разными лозунгами, не стесняясь при необходимости изобретать их на пустом месте: пустяковые разночтения, еще вчера мирно уживавшиеся друг с другом, превращаются в повод для кровавой бани — идеология важна, она влияет на общественные отношения, но не СОЗДАЕТ их.)

Здесь нужно признать еще одну бесспорную заслугу автора: Армстронг обладает достаточной честностью, чтобы не скрывать проблем, стоящих перед религиозным сознанием. В сущности, вся история бога и есть история этих проблем. Мы видим, как от века к веку, бог неумолимо дематериализуется, абстрагируется, скрывается в трансцендентном. Наконец, к началу ХХ века автору приходится констатировать «смерть бога», пусть и со знаком вопроса (хотя сегодня, в эру ИГИЛ и «духовных скреп», такое утверждение кажется, увы, менее обоснованным чем в 1993 г., когда писалась книга). При всей академической корректности она далеко не бесстрастна в оценках, и признание неуместности религиозного сознания в современном мире, потерявшем бога, явно пропитано болью пережитого. Перед ее искренностью не хочется даже иронизировать над неприглядными итогами 4000-летних исканий. Она не находит выхода ни в фундаментализме (который решительно осуждает без оглядки на внешнее облачение — исламское, христианское, иудейское ли), ни в догматической схоластике. Но, надо сказать, и не в атеизме тоже — хотя во многом признает правоту атеистической критики традиционных религиозных воззрений и оставляет открытым вопрос о результатах «эксперимента» по созданию секуляризованного общества: «если в наш эмпирический век прежние представления о боге перестанут приносить пользу, они, разумеется, будут отброшены».

И притом печальная история бога для Армстронг вовсе не означает разрыва с религиозной верой, пусть и весьма своеобразно понятой. Но что же тогда остается от бога — лишенного всякого антропоморфизма не-личного бога, неизреченного и неизрекаемого по определению, бесследно растаявшего в трансцендентном тумане, о котором нельзя даже сказать, есть он или нет? И стоит ли беспокоиться об этой тени? Вслед за вышеприведенными словами она продолжает:

»С другой стороны, до сих пор люди всегда создавали новые символы, которые и становились средоточием их духовности. Человек во все времена сам создавал то, во что верил, поскольку ему совершенно необходимо ощущение чуда и невыразимого наполнения бытия. Все характерные приметы современности — утрата смысла и цели, отчужденность, крах устоев, насилие — свидетельствуют, судя по всему, что теперь, когда мы уже не пытаемся намеренно создать для себя ни веры в «бога», ни чего-либо еще (какая, собственно, разница, во что верить?), все большее число людей впадает в полное отчаяние».

С этим диагнозом нельзя не согласиться. Но каково же лекарство? По мнению Карен Армстронг, путь между Сциллой отчаяния и Харибдой фанатизма может пролегать через «мистический агностицизм» — то есть, вне-рациональное переживание божественного чуда через посредство воображения: религиозное чувство должно превратиться в в факт индивидуальной психики верующего — проще говоря, человек должен сам творить бога внутри себя. Действительно, психический факт религиозного переживания опровергнуть нельзя. Как говорил Бертран Расселл, можно испытывать искренние чувства и к вымышленному герою, но из этого следует лишь подлинность чувства, а не подлинность героя. Беда, однако, в том, что религию как социальный феномен создает именно сумма индивидуальных вер, и чем успешный «мистический агностицизм» будет отличаться от прочих религиозных учений — непонятно. Армстронг сама признает, что такой выход вряд ли станет массовым: путь к мистическому просветлению долог и труден…

Да и необходим ли? Мало, ничтожно мало аргументов приводит Армстронг в обоснование своей «остаточной религиозности»: пресловутое «ощущение чуда и тайны», страх пустоты и одиночества, божественная природа вдохновения… Но ведь ни в одном из этих пунктов религиозные или мистические переживания не являются НЕПРЕМЕННЫМ условием. Неверно отождествлять секуляризованное общество с бескрылым прагматизмом: хотя сегодня перед нами именно такой образец, но мы знаем и другие примеры, когда творческие порывы, самопожертвование и высочайшие идеалы поднимались до высот, невиданных прежде за всю историю человечества. Если кому захочется назвать это тошнотворным словцом «духовность» — не страшно, по большому счету оно к месту: ведь речь и идет об освобождении человека от унылого спуда утилитарных ценностей.

«К концу второго тысячелетия обострилось ощущение, что знакомый мир уходит в прошлое», — с этих слов начинается последняя глава «Истории бога». Это правда. За прошедшие 20 лет ощущение переросло в самое весомое ожидание, пронизывающее даже солидные политические прогнозы. Кого-то это страшит, а кого-то обнадеживает, ибо смерть старого — это всегда рождение нового. Но «смерть бога» — скорее симптом, чем причина неурядиц сегодняшнего мира,  и разрешение этих проблем лежит уже за пределами его 4000-летней истории…