Прасёнок

     Внезапность нападения фашистской Германии была относительной. На окраине небольшого городка, на реке Оке уже в 1940 году было начато строительство завода, якобы для выноса за черту города, имевшегося там инструментального завода. Уже в самом начале войны в новые ещё не совсем достроенные корпуса этого завода из Москвы частично эвакуируется оборонный завод. Вместе с заводом приезжают специалисты, доставляется документация, перебрасывается оборудование. В обратном порядке срочно направляются молодые ребята для «освоения» новых изделий. Вот и Николай или попросту Коля с паспортом, командировочными документами и тощим рюкзачком на попутных поездах гонимых паровозиками отправился в столицу поднабраться опыта у московских профессиональных токарей.

     У двери отдела кадров московского завода Коля появился рано утром прямо с вокзала. Открыл дверь, вошёл, немного робея,  сказал: «Здрасьте». Никто не ответил ему, хотя здесь уже было достаточно много сидевших на стоявших вдоль стен стульях людей разного возраста. Все сидели молча. Коля устало присел на свободный стул. Решил не задавать пока ни каких вопросов, чтобы чуть-чуть отдохнуть с нелёгкой в военное время дороги. Огляделся: в углу, рядом с заклеенным крест-накрест полосками бумаги окном, стоял стол. За столом, на котором размещалась печатная машинка,  сидела молоденькая девушка, по-видимому, секретарша. Рядом с секретарским столом дверь с табличкой «Начальник отдела кадров».

     Дверь широко распахнулась, на пороге появился невысокий плотный мужчина в военном кителе, галифе и хромовых сапогах.
– Здравствуйте, товарищи! – громко и отрывисто произнёс он, уверенным голосом номенклатурного работника, одновременно быстро оглядывая присутствующих. Сидевшие на стульях, слегка приподнимаясь, молча, закивали головами в знак приветствия. Взгляд начальника остановился на Николае:
– А это, что за прасёнок, откуда?
– Я, на ваш завод, по освоению изделий…
– Да, вижу. Звать-то как?
– Коля, то есть Николай.
– Отчество?
– Куприянович.
– Зиночка, – обратился начальник к секретарше, – подготовь на этого прасёнка пропуск, общежитие, питание. Как всё будет готово, то пусть сразу с документами заходит ко мне, – потом перевёл взгляд на сидевшего напротив мужчину в очках и, пятясь и начиная закрывать дверь, бросил ему: – «Заходи, Петрович».
Петрович, быстро поднявшись, успел прошмыгнуть в закрывавшуюся дверь. Зиночка, вставив в машинку лист бумаги пулемётными очередями, застучала по клавишам, прерывая их щелчками каретки и поскрипыванием механизма прокрутки бумаги. Коля в растерянности поскрёб вспотевший лоб, подумал: «Почему начал с меня и что это за прасёнок такой…?» Секретарша успела напечатать листа три бумаг, сложила их вместе и, глядя на Колю, громко произнесла: «Прасёнок Николай Куприянович, заходите!»
Коля опешил:
 — Я, я… не Прасёнок, я – Борисов.
– Простите, – слегка смутившись, сказала девушка, – я сейчас всё поправлю. Она вновь вставила в машинку бумагу и с ещё большей скоростью всё перепечатала.
– Заходите, Николай Куприянович, – сказала Зиночка, протягивая Коле бумаги.
Коля вошёл в кабинет, Петрович, на ходу свёртывая свои бумаги, вышел.
– Давай свои документы и эти бумажки и присаживайся, – указывая на стул справа, сказал начальник. Не отрываясь от документов, совершенно не глядя на Колю, спросил:
– Что уж грязный-то какой? Настоящий прасёнок.
«Ага», – решил Коля, – «просто это у него так звучит поросёнок».
– Да, я вот ехал-то раза в три дольше, чем мне говорили и больше на товарняках… – начал Коля.
– Вижу, – прервал начальник, – твои документы я подписал, тебя проводят и в общежитие и на завод. До свидания! – и вставая, протянул Коле его бумаги.

     Пожилой заводской охранник подвёл Колю к стоявшему за станком пареньку, который был старше Коли, может быть, года на два–три. Паренёк слегка обернулся, отключил продольную подачу суппорта, поперечным лимбом чуть отвёл резец от детали и, не отключая вращения шпинделя, повернулся к подошедшим:
– Что, Евграфыч, ученика привёл?
– Да, вот принимай и знакомься, – ответил охранник и неспешно направился к выходу из цеха.
– Миша, – представился паренёк Николаю, протягивая только что вытертую ветошью руку, – а тебя как, что приходилось точить?
– Коля. Я только недавно ремеслуху кончил, точил в патроне и в центрах, резьбу резцом пробовал.
– Всё ясно, пока познакомься вот с технологией и погляди, как я точить буду, – сказал Миша, протягивая Коле «синьку» чертёжа детали с обведённым красным карандашом контуром обработки детали на операции. И добавил:  «Да, там, на обратной стороне ещё кое-что дописано, посмотри».
Миша повернулся к станку, осторожно подвёл резец к детали и включил подачу – резец запел свою песню, токарь приподнял левую ладонь, загораживая глаза от возможного попадания стружки, а правая рука осталась лежать на рукоятке подачи. 
Николай встал за спиной Миши в шаге от него, огляделся: почти рядом с задней бабкой станка стояла инструментальная металлическая тумбочка – сделал ещё полшага назад, опёрся локтями на её верхний край и принялся изучать чертёж. И вот тут на него навалилась: сначала он ощутил неимоверную тяжесть в ногах, затем глаза заволокла дрёма и, наконец, самое страшное – в животе разыгрался целый симфонический оркестр, это началась сказываться долгая впроголодь военная дорога.

     На какое-то время он погрузился в полусон, как вдруг божественный запах свежеиспечённого хлеба разбудил его – рядом с ним на тумбочке появилась завёрнутая в тонкий бумажный лист буханка свежего хлеба. Здесь же у тумбочки стоял и сияющий Миша:
– Я, вижу, ты немного подустал – посиди, – пододвинул Коле трёхногий стул с круглым, поворачивающимся на винте, сиденьем. – А это вот мне (указывая на хлеб) выдали ДП. Завтра и ты станешь на довольствие, и тоже будешь получать ДП. А сейчас подремли ещё часочка три, а я пока поработаю, – и, подойдя к суппорту станка, привычно принялся манипулировать лимбами и рукоятками переключения.

     «Какой сон! Какая усталость!» – одна мысль: – «Как продержаться до конца смены и не умереть от этого невероятно сладкого хлебного запаха?»

     Голод сильнее разума. Каким образом в несколько секунд целая буханка хлеба переместилась в Колин желудок он и сам не понял. Понял одно – что сделал, то, чего не простил бы ни кому другому. Странное дело – чувства стыда не было, было огромное чувство страха. Страх, что сейчас кто-то видел его или, что Миша поймёт, что это он, Коля, съел Мишин хлеб, приводил Колю в ужас. Коле казалось, что у него в районе пупка образовался бугорок. Он осторожно прощупал пупок рукой – бугорка не было. Тогда он надавил на него пальцем – палец чуть не прощупал позвоночник, но хлеб, казалось, исчез бесследно. Это несколько успокоило Колю. Он продолжал, как ни в чём не бывало, сидеть на стуле, прижавшись к тумбочке, закрыв глаза, изображать дремлющего.

     – Эй, хлеб где!? – услышал Коля и увидел перед собой испуганную и искажённую Мишину физиономию.
– Как где? На месте, – Коля уставился на то место, где совсем недавно находилась буханка хлеба.
– На каком таком месте?
– Не знаю … – удивлённо пожал плечами Коля, – может, упала куда-нибудь…?
Они посмотрели друг другу в глаза и Коля с полным солидарности беде товарища взглядом начал тщательный осмотр территории вокруг станка. В течение не менее получаса два молодых токаря по нескольку раз на коленях облазили всю территорию вокруг станка. Заглянули во все сколько-нибудь вместительные места, испачкались, сколько возможно в машинном масле, облазили всё корыто станка, стружкой обрезали все ладони – хлеб исчез «бесследно»…

     Кончилась война. Прошло много лет. Они встретились в Москве. Крепко обнялись. Вспомнили былое.
– А помнишь, как хлеб-то пропал, – сказал Николай.
– Такое разве забудешь?
– А, ведь, это я его съел — сам не знаю, как так получилось…
Михаил внимательно посмотрел на Николая…
– Знаешь, если бы я тогда это узнал — я бы тебя … убил. А сейчас пойдём, выпьем по кружке пива.