Глава 17 - Критика

Рассказ вытекал медленно, как струйка крови, едва заметная ночью на темно-фиолетовой рубашке. Буква за буквой, семиотикой закорючек и жестов, молчаливый автор хотел сказать бог знает что про бог знает какого бога из будущего, в котором, видимо, стало невыносимо жить.

«А почему? Где описание самого будущего, в чем проблематика произведения? Без нее и монументальный труд – просто блажь, никому не нужная и не понятная».

Сколько вопросов с первых строк…

Макар Бесонов взял карандаш из раскрытого чемодана (11 итераций для упорного Брута – не самая сложная задача), положил листы на колени, подсел поближе к столбу с галогенной лампой в 5000 кельвинов и набросал свое замечание на обратной стороне: режущую критику, только что возникшую в его голове, по-прежнему болящей.

«А мешок? Почему не сложили туда целую вселенную?» Что-то кольнуло в боку. Макар улыбнулся и представил как Прометей, собирая в спешке дары для человечества, запихивал в мешок огонь: хотел бы унести больше, но понервничал и разменял печень на мелочь, попавшись на удочку собственной недальновидности.

На обратной стороне листа Макар написал слово «Прометей». Потом подумав, что будет непонятно, но не желая пускаться в пространные объяснения, зачеркнул и продолжил чтение.

Несмотря на то что парк пустовал, было довольно опасно сидеть вот так вот. Но Макар не мог взять листы с собой (потому что не вор), также как и не имел над собой власти оставить их непрочитанными.

«Слишком говорящие имена! Не имена должны рассказывать истории и характеры… Убрать крест и что останется? Светопроводность?»

Люминофор букв едва освещал задумку автора, белеющего от стыда. Часы пульсировали на руке и стучали в тишине ночной улицы. Макар еще торопливее побежал по слогам.

Через несколько секунд со времени «ноль», он написал новое замечание: «На такой высоте волхвы бы не увидели никакой маяк: звезды – это солнечные системы, а не лампочки».

На пустой стороне листа, прямо напрашивающегося на критику, появилось еще несколько слов: «крещение – слишком очевидный символизм (а мешок тоже принял крещение?)», «изменение имен оправдано и логично, молодец!», «шакал не собака – животное благородное».

Далее, прочитав про жертвоприношение гекатомбы и нацеженную кровь, Макар посмотрел на своего молчаливого соседа. «Ну, как тебе необходимые страдания? Наверное, по-другому их себе представлял?»

Автор ничего не ответил, пристыжено промолчав. А что тут можно сказать? Коровам тоже больно.

Все новые и новые замечания появлялись на критической поверхности листа, делая произведение многогранным (или, по крайней мере, многомерным):

«А зачем доказывать человеческое происхождение ребенка? Не будут ли разочарованы те, кого они ожидают? Хотя, если подумать, эрудиция – это косметика писателя».

Макар оторвал взгляд от листа и вспомнил свою инициацию: тоже ведь мазали рожу кровью, ха!

«Ангелы закатных витражей», они ходили по домам, просовывая ободряющие записки под двери в надежде, что хотя бы одна из них остановит самоубийцу.

Потом 4 из 7 были приняты в Орден: первый отвергнутый кандидат оказался женщиной, второй упал в обморок на посвящении, третьему же не было 21 полного года (полного чего?)

Отвергнутые ушли в современное масонство, а самый моложавый даже поступил в Суворовское училище, чтобы искать там следы канувшего в Лету Ордена Святых Врачей.

Тех же, кого приняли в лоно, за углом с ядовитым кинжалом ожидало разочарование угасающей традицией изотерики: это как бесконечная перепечатка мертвых поэтов по себестоимости бумаги и чернил. Актуальнее, наверное, сказать не чернил, а черного порошка: сначала таким взрывали стены, а потом – головы и страны.

Эх, уютные лабиринты юности!

Вернувшись к молодому роману, Макар продолжил учить ребенка мудрости, черкая плетью по нежным страницам, оставляя новые кровоотметины:

«Понятно, почему 3, но что значит 7... может, дней? Bar anash – какие-то порочные слова... Вульгата – это не язык, хотя ты, наверное, и так это знаешь».

Макар не стал делать оценку языку произведения: приоткрыв карандашом рот автора, он убедился, что язык есть – а это самое главное.

Описание звездного тюрбана отвлекло Макара, и он поглядел на небо: тишина и ночь, и ни одной падающей системы. А что бы ты загадал, мрачный путник с душой холодного камня? Чтобы звезда вернулась на место, парадоксируя?

А вы замечали в словах серебряного века отголоски века золотого, разбавленные велеречивостью алхимии со знаком минус?

Седьмой лист подходил к концу и автор, как и небосвод, начинали белеть.

«Нож последний раз брали не чтобы утопить челнок, а с целью нацедить крови… Но в данном случае это не важно. Моральный выбор между убийством наверху и гуманным решением на дне мешка – хороший ход. Завершение интересное, мне понравилось. В целом неплохо».

Макар, написав прощальные замечания, сложил рукопись в чемодан, захлопнув его на замок. Приподняв полы чужого пиджака, достав телефон из того кармана, где его не стоит носить сердечникам, он вызвал скорую, немногословно пробурчав в трубку интеллигентным голосом:

– Добрый вечер, ножевое ранение, Бесконечный парк на пересечении с рыбным заводом, – выслушав ответ, он несколько раздраженно ответил: – Нет, сами не сможем приехать.