Плач по Элизабет

Она меня переделывала. Перекраивала, перестраивала под себя, затачивала меня, как лезвие громадного топора. Я сам хотел рядом с ней стать лучше, сделать так, чтобы моя Элизабет мной гордилась. Каждый раз, возвращаясь домой, я брал ее любимую книгу, силясь понять ее (не книгу, но Элизабет), тысячи раз перечитывая строчки, отмеченные ее карандашом, старался найти в этих строчках хоть какой-то намек на меня.
Я смывал с себя грязь в душе и думал о том, что лавандовое платье Лиз просила меня забрать из прачечной, а шпильки с голубыми камешками рассыпались так, что ей их не достать.
Я варил кофе на кухне и думал о том, что кота Николаса нужно свозить к ветеринару. Не то чтобы он мне очень нравился, но это был ее кот, которого она, наверное, любила куда больше, чем меня.
Я шел вечером по улице и все мои мысли были заняты тем, что у Лиз кончились ее любимые духи, причем кончились не потому, что она так часто их пользовала, а скорее потому, что я, оставаясь в одиночестве распылял их воздухе, чтобы было ощущение, что она со мной.
Я стал лучше настолько, что начал подавать милостыню, читать газеты и чистить ботинки с вечера. Причем, и мои и ее.
Я изменился и меня начали посещать мерзкие мысли. Например, я начал думать, что Элизабет не хватает серьезности. Что в талии она слишком стройна, а огромные глаза, цвета буйного моря, делают ее слишком похожей на куклу. Включилась самая худшая часть реакции моей сущности - я начал придираться.
Но, поразмыслив, я пришел к выводу, что если бы у меня был шанс ее изменить, я бы убрал только одно: все воспоминания о себе я стер бы напрочь из ее прелестной головки, так аккуратно обрамленной светлыми волосами.
Свободная птица должна быть свободной. Я же закрыл ее, открывая только для того, чтобы полюбоваться своим сокровищем через крохотную щель в двери. Я начал тянуть ее на дно. И именно тогда вот моя девочка начала чахнуть.