Бахчисарай и Пусто-пусто

«Бахчисарай» и «Пусто-пусто»

«Бахчисарай» - это не столица крымских ханов, а наш двор. Назван так потому, что бывшие крымские армяне из сёл «Красный Крым» и «Султан-Салы» облюбовали для торговли именно наш двор. Везут сюда со своих хозяйств на продажу всё, что выращено и изготовлено их трудолюбием. Начали с бахчевых и молока. Так произошла «смычка нашего двора с деревней».

Бедовая Люси, жилица нашего двора, подрядилась у них быть рупор-рекламою за литр молока и дыню, которые очень любила.
С тех пор Люси ранним утром каждого дня будила аборигенов нашего двора и окрестности своим пронзительным, похожим на кукареканье петуха, голосом:«Бахчи, бахчи. Арбузы крымские, дыни султанские!... Малако! Малако! Малако! » Так с лёгкой руки Люси наш двор получил статус «Бахчисарай», вроде ставки крымских ханов.
В одно прелестное утро, между основными выкриками, Люси «прокукарекала»:
- Сегодня после работы, в семь часов, все приглашаются на серебряную свадьбу жильцов нашего «Бахчисарая» - Ивана Петровича и Марии Ильиничны, – и опять: «Малако! Малако! – и продолжила:

- По случаю свадьбы в «Пусто-пусто» будет накрыта «поляна». Приглашаются все козлы, козлихи и все остальные.
«Пусто-пусто» - это беседка в «Бахчисарае», где стол избит костяшками козлов и  козлих-забойщиков домино.
О «поляне» особо сказать хочу:

Причина выпить, погутарить
У нас, у русских, всегда есть:
Аборт, рождение, крестины,
А то глядишь, и именины.
Иль праздничек святейшей  Пасхи,
Или рождение Эпохи,
Иль пОминки с попойкой
Апостолов Христа-пьянчуги,
Тайно при свечАх вечерять
С целованием трехкратным
В сладчайши девичьи уста.
На тож ...Вечеря! ...Тайно! ...Без креста!

Ну что же делать, не напившись?!
Как схоронить, к примеру, тещу?
Иль женщину, что всё коней остановляла
На страшно-бешенном скаку?
Похоронить кого-нибудь из сонма
Труженниц с кайлом,
Вся жизнь которых была как лом,
То закалялась, яко сталь,
То выла воем одичалым,
Как мать и женщина,
Стахановка и ... одиночка,
По загибающей душе, но То... -
Особое клише...
На «Поляне» человек расслабляется от всех нахлобученных на него тягот и лишений общественных предписаний.  Проявляет свои животные инстинкты, любовь и ненависть к дальним и ближним. Вообщем, отдыхает душой и телом!
Часам к семи от полудня, когда с заводов поспешил народ, в «Пусто-пусто» была развёрнута «поляна».

О, Господи! до чего же «бахчисарайцы» постарались! Натащили, кто чем богат на ту «поляну»: с пылу-жару картошечку на блюде глубоком, политую маслицем подсолнечным и припорошенную укропчиком, огурчики  нЕженские с  пупырышками, а рядом малосольненькие. Какая ж «поляна» у дончаков без рыбки вяленной(!), которая была разная: от икрянного леща до деликатесной селёдочки и шамаечки; как сабли казачьи серебрилась чехОнь средь зелени петрушки и красных помидоров, и конечно же, центр поляны заставлен был бутылками «беленькой» и «красненьким» - винцом от «777» до «Аромат степи». А кто хотел, мог закусить колбаской не мудрённой, заморскою, а своей, радёмой, или мяском. И конечно же хлеб горкою на блюде да соль в центре поляны. «Молодые» сидели рядышком. Подходящие «бахчисарайцы» поздравляли их с юбилеем, тут же остопаривались и занимали место за столом. Люду прибывало. Гвалт усиливался. Язык развязывался. И уже пошли смешки да прибаутки. Наш дворовой, которого все звали не Толиком, а по странной его фамилии «Писюндра», рассказывал своё очередное «романтическое» приключение с женой директора мясокомбината из далёкого Биробиджана. Толян был неистощим в своих приключениях и вниманием никогда не был обойдён, как и теперь.

И вдруг все услышали голос, как бы взлетевший звонкостью своей в небеса:
«Выйду ль я на го-о-рочку да дарожка лежи-и-и-и-т, а па той даро-о-женьки каляска-а-а бежит...»
Взоры всех обратились на глас, исходящий от старичка лет девяноста, что вошёл во двор «Бахчисарая» с палочкой да двумя сумками на перевязи через плечо. Он явно держал путь домой с базара. Опознали его сразу.
Это был Андрей Яковлевич, которого все звали «Пушкин», хотя он жил не в «Бахчисарае», а в собственном домишке неподалёку, на Горской улице. Это совсем не далеко, метров двести всего пройти по переулку Боевой. А знали его как сторожила этих мест, как знатока, наверное, всех анекдотов, и конечно же, как все говорили: «Ну и голосище же у тебя, Пушкин! И откуда ты такой взялся?» – На что он отвечал, не моргнув глазом: «Из Нижней Кундрючки!»

Те, кто не знал этой казачьей станицы, думали чёрте что, а он действительно там родился в начале двадцатого века, а точнее - в 1910 году. И имел за спиной много интересного в жизни. В жизни, которую никогда не проклинал, а любил простой человеческой любовью. Оттого и был человеколюбив, компанейский мужик, весельчак и песенник. А женщин просто обожал, как высшее творение природы для любви. Видимо, поэтому женщины платили ему ответным обожанием.
Дядя Федя Амбарцумян, армянин с переулка Боевой, такой же старый, как и Андрей Яковлевич, вскочил с лавки, подбежал к поющему и потащил его в «Пусто-пусто». Тот не стал противиться, дербалызнул стопарик и тут же, обращаясь ко всем, запел: - На Дону у нас ведётся – пей, ума-а не пропивай,
пей ума не пропивай, брат, горе в жизни забывай.
По рюмочке, по маленькой, чем поят лошадей...
Черим-бом-бом, черим-бом-бом...
Налей, нале-е-й, та-ва-а-рищ, заздравную чарку,
Бог знает, что ждёт нас впереди...»

Тут же, кто хотел, наливал себе сам, и кто не хотел - тому  наливали.
- Пушкин, а ну травани по случаю нашей юбилейной свадьбы,- просит невеста, Марья Ильинична.

- Ой, Марья Ильинична, расскажу. Я сегодня на Старом базаре с одной дамочкой разговорился. Так она мне рассказала про себя. Правда, у неё ещё не серебряная свадьба, как у вас, она ещё молодайка. Вот она мне и говорит:

- Пришла я к врачу и говорю:
- Доктор, к какой породе зверей я отношусь?
А он мне:
- Гражданка, вы же человек!
- Ну какой я человек? Утром встаю взъерошенная, как овца, на работу бегу голодная, как шакал, прицепляюсь на трамвай, как обезьяна. И еду на нём, как заяц, толкаюсь, как медведь. Пока доеду до работы, перегрызусь со всеми, как собака. Вылезу из трамвая общупанная, как лошадь, работаю каждый день, как вол. Потом, как ищейка, бегаю по магазинам, навьючусь, как ишак кабардинский, дома, готовя обед, на детей рычу, как тигрица, а на соседей шиплю, как кошка на собак. Муж приходит с работы, спрашивает: «Кисонька, обед готов?»
Накормлю всех, вымою посуду, уложу детей спать, сама ложусь. Муж, ложась, говорит: «Подвинься, корова, а то разлеглась, как свинья».
Какой же я человек, доктор?
Марья Ильинична хохочет громче всех и говорит:

- Это про меня!
Чешут языки на поляне, зубоскалят, винцо да водочку попивают, да пивком с рыбкой глянцуют. И воспоминания пошли.
Марья Ильинична из жизни с Иваном Петровичем поведала бахчисарайцам:
- Мы с Петровичем до свадьбы - ни-ни. Я ему с первого свидания заявила: «До ЗАГСА и не прикасайся, а как поженимся, хоть ложкой хлебай».
 
И что вы думаете? До сих пор простить себе не могу за свою темноту девичью в отношении мужиков. А когда в голове распогодилось после брачной ночи и неудовлетворённость во мне затаилась, пошли мы в магазин купить муженьку обувь.
Продавец взгянул на моего муженька и подал туфли сорок пятого размера. Начали мерить. Малы. Продавец подаёт сорок шестого размера. Малы.  Сорок седьмой – тоже малы. Продавец недоумённо говорит:

- Извините, но у нас больших размеров нет.
Вышли мы из магазина, и я с недовольством спрашиваю:
- Иванушка, что у тебя ноги такие здоровенные выросли?

А он говорит:
- Да знаешь, я же из деревни, всё время без ботинок с ранней весны ходил до заморозков. Вот они и вымахали такие на природе.
Вот тут меня, как женщину, и прорвало, говорю ему:
- Лучше бы ты без трусов ходил! А то ноги как у дурного старца вымахали, а в трусах - какая-то бородавка. Кутель-макуль какой-то!
 С тех пор он зубами к стенке спит со мною.
Все начали хохотать, а оскорблённый откровенностью своей подруги жизни, Иван Петрович, решил ей напомнить и отомстить:
- А помниш, Маша, как ты меня спровадила на курорт, и я там ухаживать за женщинами стал, за что мне глаз выбили. В больнице подходящего глаза для меня не оказалось для замены и мне вставили бычий. Еду я домой и думаю, что же тебе сказать. А когда ты меня встретила на перроне и увидела мои глаза, то сразу взмолилась:
- Ваня, не гляди на меня так, я тебе сама всё расскажу..., с кем и как!
Помнишь, Машуня?!
Марья Ильинична, лукаво подмаргивая Пушкину, отвечает:
- Ну, у тебя и память, Петрович!

Компанейский мужик, Андрей Яковлевич, по прозвищу «Пушкин», видел как ласкалась взглядом невеста до него и, воспользовался общим весельем, подсел к невесте-юбилярше, втихаря ложит свою руку ей на коленочку и, продвигая её повыше, шепчет:
- Машенька, мне Иван Петрович сам рассказывал: «Пришёл я к доктору и говорю:
- Доктор, мне неудобно говорить, но я как пукну, и не слышу. Помогите, пожалуйста.  А он мне:
- Конечно помогу. Вот вам таблетки. Три раза в день.
А я спрашиваю у него:
- Я стану лучше слышать?
- Нет, - говорит он. - Вы будете громче пукать!»

«Серебряная невеста» захохотала, всплеснула руками так, что они легли поверх руки Пушкина и, как бы невзначай, придвинули к тому вожделенному месту, куда и стремился старый бабник, Андрей Яковлевич. Она тут же налила ему и себе винца и промолвила:
- Андрюша, я своему балбесу давно говорю, что изменяю ему. А он, дурень, не верит. Попёрся к врачу и говорит ему:
- Доктор, обьясните мне, что такое: мне жена говорит, что изменяет, а у меня рога не растут!
А доктор ему:
- Ну вы, Иван Петрович, даёте! Ведь это же только такое выражение, шутка!
А он, пердун старый, ему отвечает:
- А-а, а я думал, мне кальция не хватает!»

Руки Пушкина делали своё дело. Невеста уже наливалась маковым цветом. На носу у неё появились, как росинки, капельки пота, и она заволновалась всем станом.
И, когда ей стало совсем хорошо, она встала и предложила тост:
  - Я, как серебряная невеста, предлагаю выпить за настоящих мужчин.
Только-только выпили, как любимец компании, Андрей  «Пушкин» предложил свой тост: - За милых дам!!!

Кто же мог отказаться от прекрасного тоста! А Андрей «Пушкин», пережив волнительные минуты с серебрянной юбиляршей, от всей души запел ту песнь, что веками поют дончаки:

«По Дону гуляе-ет, по Дону гуля-е-ет, по До-о-ну гуляет казак молодой...»

В вечернюю высь неба, по всем садам, паркам до самого слияния Темерника и Дона, до Чалтыря, в степи Султан-Салов и Красного Крыма полилась дивная мелодия хора нашего двора - «Бахчисарая».