Книга третья - глава вторая

                Глава вторая   

       Именно таким меня увидел доктор Майер, когда навестил.
       Это был пожилой психиатр. Джон Осипович родился в Германии, в еврейской семье. Когда там к власти пришли нацисты, он ещё мальчиком с семьёй эмигрировал в Румынию, а когда Румыния во время войны оказалась на стороне Германии – вместе с родными бежал в Советский Союз. Побывал и на фронте: не знаю, служил он как солдат или как молодой тогда, практикующийся в полевых условиях, медик, – не спрашивал. Так как по-русски он говорил без акцента, трудно было догадаться, что мой психиатр родился в другой стране, а не в Советском Союзе, где прожил бОльшую часть жизни – с юности до преклонных лет. Именно Джон Осипович сначала посоветовал пригласить на работу в «Центр имени Януша Корчака» Александра Годлевского, молодого даровитого врача, а позже – для меня, нА дом – ещё и психолога Людмилу Михайловну. При этом он и сам продолжал время от времени меня навещать, выписывать мне лекарства. А также на правах старшего врача психиатрической больницы обсуждать с работавшей там той же Людмилой Михайловной, как вывести к людям своего пациента из четырёх стен. (Александр Геннадиевич, который тоже там работал, был в этом плане хоть и более независим, но не настолько, насколько сам бы того хотел; иначе он, возможно, полностью заменил бы мне доктора Майера.)
       На обычный вопрос Джона Осиповича:
       – Как дела? – я отвечаю одним словом:
       – Пог-гибаю... – произнося это вполголоса, почти шёпотом. Не расслышав, доктор меня переспросил, – что я ответил на сей раз, и сам не знаю. Наверное – менее упавшим голосом – чего-то не досказал... Это Джона Осиповича ввело в заблуждение.
       – Будут звонить Рома и Наташа (родители гостили в Америке), передайте им, что Слава в НЕПЛОХОМ СОСТОЯНИИ, – уходя, сказал он Юле.
       Пройдёт совсем немного времени, и Джон Осипович, однако, и сам, и через Людмилу Михайловну, убедится, что это далеко не так... 
       Людмиле Михайловне было тридцать четыре года. Она была среднего роста, с короткими тёмными волосами. С глазами человека, за всё берущегося с любовью, от души. Верующая, но без нательного креста (как и я, который вообще предпочитал свободу тела от любых металлов) – считала выше внешних символов веры её глубинную суть. И эту суть по-своему истолковывала, беседуя с теми, с кем старалась найти или находила общий язык. Иногда Людмиле Михайловне удавалось кого-то расположить к себе довольно быстро. Так было и со мной. И всё же мне понадобилось время, чтобы с ней познакомиться поближе.
       – Перед тем как встретиться с тобой, – сказала она в одну из первых наших встреч, – я попросила у Бога, чтобы мне приснился тот, с кем я познакомлюсь. Мне приснился... мальчик, лет пяти, с голубыми глазами...
       До того сна Людмила Михайловна кое-что знала обо мне от Джона Осиповича как врача. Но вряд ли это знание перенеслось в её сновидение...
       А ведь когда я был маленьким, я не хотел быть взрослым... (И потом, в любом возрасте... НИКОГДА не буду чувствовать себя взрослым!..)         
       Я всё больше ей открывался. О чём читателю сейчас уже известно – тогда становилось известно Людмиле Михайловне. Но люди изъясняются словами – и к ним прибавляют другие слова, если смысл сказанного для собеседника недостаточно ясен. Да, «моё» можно воплотить только любовью, добротой – так я говорил ей. Но КАК любовь и доброта сделали бы это – я мыслил музыкой; а может, и кое-чем ещё – музыке не чуждым... Это «кое-что ещё»... иная собака почувствовала бы не хуже человека – даже лучше (смотря какого!)... Но одно дело – загадкой шестого чувства что-то прозревать, и совсем другое – ясно представлять, как обычные – слишком общие – слова обратить в слишком необычные дела!..
       Я с Людмилой Михайловной совершил маленькую импровизацию: мы друг с другом «заговорили» мелодиями. Я начал напевать, Людмила Михайловна продолжила, откликаясь мелодией своею – а голос у неё был замечательный. Это – полилось спонтанно, раскованно... Так я попытался выразить музыкой не выразимое словами. Людмила Михайловна если и не взглянула на всё это моими глазами, как своими собственными, то услышала... но что? Как заглянуть в человеческую душу – и явленное ей лишь в пределах ощущений с ней разделить и помочь довести до зримой полноты?!..
       Кончилось: наши голоса смолкли.
       Но во мне – хоть уже не мальчике – затаившийся ребёнок спрашивал: «Чем ПРОДОЛЖИТЬ?» Кажется, что-то физически оборвалось...
       ...Я прерывисто дышу... 

       Голос моего Неизвестного Друга (словно подслушавшего мои мысли): Не потому ли пример взаимной душевной «переклички» тебе врезался в память – из романа Шарлотты Бронте «Джейн Эйр»? Причём там такое произошло, когда мужчина и женщина на время расстались. Они находились в нескольких милях друг от друга. Но «обратная связь» – связь двух душ – совершилась, как по нервной системе: они оба – и говорили, и слышали:
       «“Джейн! Джейн! Джейн!”            
       – “Иду!.. О, я приду!.. Где ты?..”»

       Мелодические импровизации, то лёгкие, спокойные, то с моим надрывом – когда голосом порывался к остро не хватавшему – у нас с Людмилой Михайловной ещё продолжались не один день; но почти каждый раз кончались тем же – обрывались... а дальше?.. – Дальше – всё обыденное: сегодня будет то, что было вчера, завтра будет то, что было сегодня...
       А в беседах наших слова у меня шли медленно, – я обдумывал, чтО сказать, кАк сказать. Поэтому на какие-то вопросы Людмилы Михайловны тоже отвечал не сразу – зная это, она терпеливо ожидала. А наши переходы от общения бессловесного – напевного – к общению словесному мне давались куда тяжелее, чем наоборот. Пока, с последними из подобранных мною слов, не угасала надежда донести то, несказуемое, лишь подразумеваемое словами...               
       В другой раз, в виде мелодичных импровизаций на темы Божественные, мы перешли на напевы «райские» – каким через них Рай слышался ей, а каким мне. Звуки «моего» Рая слились бы с песней ...из мультика «Летучий корабль» – её мелодией и словами:

                Ах, если бы сбылась моя мечта [51]!
 
Да – скорее с ними, из того мультфильма, чем с неромантически тягучей музыкой православных песнопений: церковный хор – не хор певчих птиц, не их голосов полифония радужная. Для пташек все языки мира есть наше мировое косно-язычество, «моя твоя не понимай», если весь вкладываемый нами смысл даже в самые тёплые слова только проговариваем, а не пропеваем...
       Что-то удерживало меня – чтобы от мелодий медленных перейти к другим, побыстрее, поживее. И правда, когда Людмила Михайловна, по-прежнему упоённо держась столь неспешных ритмов, заметила, что истинно «райские» мотивы, наверное, близки по широте и глубине звучания тем, которые мы сейчас напеваем, я, не желая «возражать» неожиданным переходом, может, и хотел, да передумал... для разнообразия оживить нашу мелодическую перекличку такой изящной быстрой вставочкой, как мотив песенки «Добрый жук»...
       Тем не менее, в обычной беседе, на одно из её замечаний об отличии человека от животного (отличие – в пользу человека), я сначала произнёс:
       – Когда человек поёт, он не думает, выше он или ниже других живых существ, – он – поёт...
       А потом:
       ...словно в подтверждение своей мысли – потом я мотивами известных песен из кинофильмов «Про Красную Шапочку» («Ааа! и зелё-о-ный попуга-ай!»), «Небесные ласточки», «Собака на сене», – даже их слов как следует не помнил, настолько был захвачен музыкой, – «пропел» самого себя...
       – А классическая музыка? – говорила мне она, которая обладала не только хорошим голосом, но и играла на фортепиано. – Разве это не есть музыка настоящая?
       Но всё, мне полюбившееся, могло ли для меня быть не настоящим?
       Я и к классической музыке не был так уж безразличен. Не всё, конечно, в ней свободно и легко напевается... Нет, в вальсах Штрауса, балетах Чайковского есть изумительные мелодии. Но в классической музыке чаще мне слышался АККОМПАНЕМЕНТ тому, о чём я мечтал; реже – с ней я испытывал ПОГРУЖЕНИЕ в это, как в самоё себя...
       Когда-то, в школе, мне из учебника литературы запомнился рассказ Паустовского. В этом рассказе великий норвежский композитор Эдвард Григ повстречался в лесу с маленькой девочкой и пообещал – когда она станет взрослой, он на день рождения сделает ей подарок, а какой – сохранил в тайне. Композитор сдержал своё обещание. Когда девочка выросла, её восемнадцатилетие ознаменовалось небывалым сюрпризом: на концерте она услышала прекрасную музыку, которую сочинил Григ (к тому времени он уже умер) и посвятил ей. Вот тогда-то она поняла, кого встретила в лесу десять лет назад... (Этот рассказ, конечно, вымысел. Но романтик Паустовский чувствовал романтика Грига!)

       Голос моего Неизвестного Друга: Шопен, музыка ночи... Вдруг откуда-то раздаётся скрипичная трель: она словно живыми нервами, всей дрожью протяжной – разливается по венам и артериям, проникает в самоё сердце: это – Паганини... Дальше – звучит его «Кампанелла»: это скрипка в руках Паганини подражает звону маленьких нежных колокольчиков; затем – уже Лист играет тот же мотив, тем же колокольчикам у него зазвенеть с фортепианных клавиш... А дальше, за Листом, – Бах... – Органный космос Баха, мириады звёзд... – И Земля! – Та, что всё ещё теплится, всё ещё кружится... как ПЕСНЬ – космическая, материковая, океаническая...
       Я: Но когда восходит солнце...

                Облака – белогривые лошадки!
                Облака – что вы мчитесь без оглядки?
                Не смотрите вы, пожалуйста, с высока,
                А по небу прокатите нас, облака [52]!
                __________   

       Я, пятнадцатилетний подросток, с карими глазами, – их цвет вместе с цветом зелени откликнулся бы жизнью в расцвете, – может, в чём-то был похож на пятилетнего голубоглазого мальчика, приснившегося Людмиле Михайловне... Она это, наверное, почувствовала. Как-то она пришла к нам (я встретил её дома у Юли) и, присаживаясь, вынула из сумочки небольшую книжечку: то была сказка Антуана де Сент-Экзюпери «Маленький принц». Меня с Людмилой Михайловной Юля оставила наедине в бывшей Изиной комнате. Мы сидели друг против друга. Сначала на её желание прочитать мне сказку я отозвался довольно вяло, не говоря ни да, ни нет, что-то неопределённое от меня ей послышалось. Но вот она начала читать – и... что-то во мне шевельнулось... Как же оказался близок мне Маленький принц: его вИденье мира – чистое, как детство, ясное, как мечта. Он прилетел с другой планеты – вернее, астероида. Но способны ли мы, земляне, понять: Маленький принц – это для нас такое близкое, родное существо, что само слово «пришелец» или «инопланетянин» для него прозвучало бы дико... «Пришельцев»-то, думал я, и иные жители Земли могут напоминать! И – не только шизофреники, но и люди в здравом уме и твёрдой памяти! Не берегущие свою планету; почти что сделавшиеся для неё обузой... Много ли на Земле отыщется таких, как Маленький принц? Ведь он тоже человек, он – нам друг, герой сказки Антуана де Сент-Экзюпери.

       ...Голос моего Неизвестного Друга (спустя годы): Как тебе открыть прежним детским ключом дверь в мир, где главенствующая роль принадлежит взрослым? Да, когда-то – мальчиком – у тебя открыть такую дверь к детям тоже, бывало, не получалось. Нет, всё-таки иногда – получалось! Ведь другого ключа у тебя нет...

       Как-то, в ранние зимние сумерки снова меня навестив, Людмила Михайловна рассказала мне о происшествии, однажды с ней приключившемся.
       – Было поздно, темно. Я возвращалась к себе в общежитие... Вдруг передо мной появляется грабитель с ножом! Говорит шёпотом: «Давай деньги, драгоценности... и не дрожи, – быстрее!..» – «Это ты дрожишь!.. – сказала я, видя, как у него трясутся руки, и чувствуя по его голосу страх, не заметит ли кто; а никого поблизости не было... – Драгоценности? – говорю. – Откуда они у меня, женщины небогатой?.. Успокойся, не надо так...» И он у меня ничего не украл... и – уже не дрожал...
       И тогда, – продолжала Людмила Михайловна, – я с ним заговорила о Боге. И о том, как ему, вору, несладко быть рабом металла...
       (Хорошо, что этот человек – видно, не из самых «крутых»! – воспринял всё, как она искренне того желала, и опустил нож...)
       Говоря же о Боге со мной, Людмила Михайловна сослалась на слова из Откровения, что настанет время, когда, среди многих церквей, появится одна церковь, истинная.
       – Думаю, она уже существует, – сказала Людмила Михайловна. Она такой церковью считала секту Адвентистов седьмого дня.
       – Седьмой день – день субботний: его христиане-адвентисты почитают, как иудеи. Потому что в одной из Десяти заповедей сказано, чтобы люди шесть дней работали, а в седьмой отдыхали.       
       Наверное, у адвентистов её что-то ещё привлекало.
       «Но где же, – думал я, – такая церковь – или называйте это не церковью, как угодно – с которой воплотилось бы «моё»?..»
       Жажда Вечного Лета, Дня, не знающего ночи, – всё это в душе моей созрело даже раньше, чем прочёл о том пророчимое в Новом Завете... Видимо, иногда люди, которых разделяют целые тысячелетия, могут страстно желать одного и того же... А любовь-мелодия в переводе не нуждается! Её врождённая свобода... Да, голубоглазый пятилетний мальчик из сна Людмилы Михайловны! Но только можно ли волшебной музыкой сорвать маску с несвободы во всех её проявлениях? Вопреки обволакиваемой годами сознательной привычке чем-то жертвовать? Или есть в жизни то, чего простому смертному не одолеть? Мальчик, у музыки есть свой внутренний голос. Дадим ему слово! Может, с её внутренним голосом, сам Маленький принц был бы не прочь и тебе и другим сделаться проводником ко всему сАмому-сАмому? Даже во многом опровергая тернистый опыт взросления – если последний не приводит к тому же? С таким внутренним голосом  Н Е  М И Н О В А Т Ь ...светлого потрясения!!!   
       – Мы-ы...
       – ...уж нынче сами... 
       – ...тебя, музыка, услышали...
       – ...услышали то, что, в нас загоревшись, сделалось ...сильнее нас! И с чем мы (придя за тобою, Слава!) – 

                Себя освободив, одной стихией став, –

С Е Р Д Ц А М И  С Р О С Л И С Ь!..
       Что-то из сказанного выше – так, самую малость – я выскажу вслух Людмиле Михайловне уже сейчас, что-то – потом, а что-то – немым оставлю в себе...   
       Попытки Людмилы Михайловны вывести меня из четырёх стен успехом не увенчались. Также далеко не ко всему, о чём она говорила, я проявлял интерес. Это особенно заметно было в последние наши встречи – я уже чувствовал, у нас с ней ничего не выйдет.
       Это не помешало ей – незадолго до того, как мы увиделись в последний раз – снова принести одну небольшую книжку. В ней были цитаты на тему любви. Там приводились изречения поэтов, писателей, философов, были там и слова из книг Ветхого и Нового Заветов. Людмила Михайловна читала вслух, с выражением:

       «Нам всегда кажется, что нас любят за то, что мы хороши. А не догадываемся, что любят нас оттого, что хороши те, кто нас любят».

                Лев Толстой

       «Никаким притворством нельзя ни скрыть любовь там, где она есть, ни высказать её там, где её нет».

                Франсуа де Ларошфуко

       «Образ любимой не может состариться, ибо каждый миг – час его рождения».

                Иоганн Вольфганг Гёте
   
       Также в той книжке были слова из Первого Послания Коринфянам, автором которого церковь считает апостола Павла (в Библии оно публикуется от его имени), – слова о вере, надежде и любви: что все три велики, но любовь из них главнее.
       Говоря о любви – между мужчиной и женщиной – Людмила Михайловна сказала:
       – В одной из книг Нового Завета говорится, чтобы мы только в том случае сочетались браком, если не в силах побороть искушения...
       Я догадался: под словом «искушение» имелась в виду половая близость... Но что хотела этим сказать Людмила Михайловна? Она авторитетно ссылалась на Библию? Или пересказала своими словами там написанное, не обязательно твёрдо следуя тому? О том она не говорила... Я, например, знал, что Людмила Михайловна не замужем. Но из женщин она такая не одна... Лично для меня она поминала сказанное в Новом Завете не тоном строгой наставницы. Однако на протяжении нескольких месяцев, что мы встречались, я почему-то избегал с ней даже как с психологом заговаривать на эту деликатную тему. Было что-то сказано, так, мимоходом, с её стороны; но тогда я сам перевёл разговор на другое – тоже интимное и меня волновавшее. А всё же природа во мне брала своё...   

       Я: О, Солнце Мира Живое! Почему Ты создало нас, людей, такими неповторимыми, и всё-таки – похожими? Когда одно и то же чувство между мужчиной и женщиной стольких может осчастливить?
       Живое Солнце Мира: От лучащейся из Меня Божественной Любви...
       Я: А почему мы испытываем физическое влечение к противоположному полу? Не только ведь для того, чтобы плодить потомство? 
       Живое Солнце Мира: Живое влечёт к живому. А половое влечение – единственное в своём роде. Оно как бы говорит: живое можно умертвить, но нельзя никакими одеждами намертво прикрыть... Ты ещё узнаешь, как любое здоровое влечение, подкреплённое любовью, обращено ко Мне: чтобы Я, любящее, всезнойнейшее, в вас не остывало!..


51 Юрий Энтин (песня из мультфильма «Летучий корабль»).
52 Сергей Козлов (песня из мультфильма «Трям! Здравствуйте»).