Малолетка. Курс молодого бойца

1. 14. глава десятая
    Книга первая. Первый день.
   
   ГЛАВА  ДЕСЯТАЯ
Малолетка взбунтовалась, "старших" изнасиловали. Что обозначают наколки. "Стенка — ковер с клопами."— прописка. Прессхата и прессконференция — вещи разные. Обиженка. Технология приготовления "жженки" для наколок.
   
   Когда из КПЗ воронком его перевезли в тюрьму, Витька заподозрил, что на сей раз с ним не шутят. Потом были три месяца малолетки с ее пропиской, подлянками, мастями и интригами. Великолепная школа, для того, чтобы за короткий срок сделать из человека зверя. Чего только там Шпала не насмотрелся!
   Что творится по тюрьмам советским,
   Я не в силах вам все описать,
   Как приходится нам, малолеткам,
   Со слезами свой срок отбывать!
   Эти строки из кем-то придуманного и кем-то утвержденного "гимна малолеток" вполне можно поставить эпиграфом к нижеследующему повествованию.
   Малолетка начинается с прописки. С нескольких повторений будущий экзаменуемый должен выучить, как таблицу умножения, а вернее в сто крат лучше нее, ибо от таблицы не зависит сотой доли того, что зависит от постулатов прописки, основные принципы поведения в камере, лексикон (феню), подъебки и ответы на них. Затем экзамен (собственно, сам факт прописки). За каждый неправильный ответ несколько ударов в душу или коцем по ягодицам. Обряд жестокий, но не глупый, как с первого взгляда может показаться. В прописке заложено все, на чем в дальнейшем могут подловить, а тогда расчет может быть несравнимо более трагичным. Стенка — ковер с клопами. Лампочка — днем солнце, ночью — луна. Батарея — баян. Сыграй на нем. Поднеси, сыграю! За что попал? За решетку! Кто у тебя хозяин? Я сам себе хозяин! Чем тебя сделали? Человеком! (Не членом!) Толчок друг или враг? Друг! Поцелуй. Сяду срать, жопа поцелует! ....
   Вам смешно? Попробуйте, находясь в камере, забыть ответ хотя бы на один из подобных вопросов, вам будет вовсе не до смеха! Естественно, выше приведены только самые благозвучные из остального превеликого множества вопросов (подъебок).
   Взросляков в камеры малолеток во время оно не сажали. Но до того такое было. Потом случилось ЧП: малолетка взбунтовалась, и в одну ночь всех "старших" изнасиловали. После этого администрация еще несколько раз пыталась навязать малолеткам старших, но уже и сами взросляки из "исправляющихся" шли в старшие неохотно. Да и те, что шли, вынуждены были принимать сторону малолеток, сотрудничать с ними, в противном случае их ждала незавидная участь прежних. Администрация вынуждена была от эксперимента отказаться.
   Барак малолетки стоял отдельно от основного корпуса СИЗО. На взросляке, видимо, за неимением в указанном бараке места, находилась лишь осужденка — камера для осужденных. Обиженка — туда собирали всех неприжившихся в пацанских камерах. Мастевых, она же использовалась, как пресскамера. И одна-две, в зависимости от количества контингента обычных пацанских камер. Так как в корпусе малолеток постоянно шел ремонт одной-двух камер, часто портящихся оголтелой, безмозглой публикой. Бабы сидели в одном корпусе с малолетками, их камеры были самыми последними по коридору. Там тоже кто за что, но в основном за убийство мужа и растратчицы.
   Менты выводили баб на коридор под видом мытья полов и дрючили. Из камер, где, в основном, стеклышек в дверных глазках не было, если тоненькой щепочкой отодвинуть шторку, эту процедуру было хорошо видно. Поэтому, стоило дубаку вывести бабу в коридор, на всю малолетку сразу же опускалась мертвая тишина, лишь щепочки воровато царапались по резинкам. Попадались среди баб скромницы, которые не хотели порадовать сеансом всех арестантов юного, полного романтических мечтаний возраста. Эти отдавались только в углу коридора у своих камер. Однако там же, в торце, располагалось три стояка — сооружения наподобие узкого шкафа, где можно было только стоять мумией. В эти стояки менты, под видом наказания, закрывали из малолеток то одного, то другого. Занавески глазков в них случайно оставлялись открытыми, и запретный сеанс только для избранных происходил в такой близости, что были отчетливо видны и слышны все детали.
   Вообще же, стояк, как мера наказания, был штукой ужасной, в нем водились полчища клопов, а сверху на голову методично капала ледяная вода. Простоять в нем час было мукой. Некоторых запирали в нем на ночь. Таких утром выносили. И ни одна комиссия по правам человека не уличит садизма, это просто шкафы для хозинвентаря.
   Среди баб было четыре молодки: Тоня, Оля и две Вали — черная и желтая. Голос каждой из них знала вся малолетка. Девчонки по коллективной просьбе исполняли для той или иной камеры, а в редких случаях для одного конкретного индивидуума песни на любой вкус — чаще блатные или лагерные. По телефону, состоящему из труб отопления, общих для всего корпуса, кости домино в качестве инструмента для выстукивания позывных (каждая камера имела свои позывные), и жестяной кружки, вогнутая поверхность которой использовалась в качестве микрофона, а выгнутая в качестве наушника, элита всех камер признавалась им в любви, строили планы о том, как и где сотворить интимную близость.
   В целом, малолетки выгодно отличались от взросляков тем, что выглядели привлекательнее. Дело в том, что по каким-то инструкциям сверху считалось, что раз несовершеннолетний, то и бриться ему не обязательно. Стричь голову, это другое дело, на это инструкция есть! Поэтому, в отличие от взросляков, малолетки, в основном, ходили бородатыми. Сколько бород, столько и стилей, каждый стремился подчеркнуть свою индивидуальность. Из битых оконных стекол, или из осколков лампочек выбирались острые ровные кусочки стекла и прятались в надежный курок — это были бритвы. Ими парикмахеры (престижная в камере малолеток профессия) подбривали и облагораживали бороды. Шотландки всех мастей, бакенбарды, усы под гусара, клинышком под Владимира Ильича...
   У кого щетина росла разноцветной, подкрашивали ее кожурой от лука или водой от стирки переданного из дому, густо окрашенного нательного белья. Портрет подчеркивался еще тем, что, в отличие от взросляков, малолетки не сидели в той одежде, в которой попадали в тюрьму. А все поголовно переодевались в черную робу тюремного образца: лепень — куртка без воротника, шкары — штаны с накладным карманом и коцы — кирзовые ботинки на толстой резиновой подошве без шнурков, до того грубые, что при ходьбе стучали об пол, как колодки, спадали с ног, и с непривычки моментально набивали раны.
   Коцы неотъемлемой частицей вошли в быт малолетки: За их тяжесть и деревянную крепость последними пользовались как ударным инструментом. (В частности, при пробивании дыр в стенах между камерами). Коцами, как уже сказано, во время прописки наносились присужденные удары по мягкому месту. Из подошвы коц делалась жженка для наколок. Технология ее приготовления такова: От подошвы коца отрезался ломтик резины, сжигался, остаток перетирался в миске доминошкой (нет в камере ничего лишнего, все приспособлено к делу!)
   Затем образовавшаяся пыль разводится на воде, в которую добавляется моча колющегося (для дезинфекции) и немного сахара (чтобы жженка имела некоторую вязкость и лучше держалась на пишне). Хорошо уметь приготовить жженку, а тем более уметь колоть считается искусством, божьим даром, наподобие того, которым Творец наделил, скажем, Рембрандта, Сурикова, Феофана Грека. По мнению кольщика с малолетки — глупы те, кто колется тушью (если это, конечно, не китайская тушь, дающая различные цвета), они не понимают, что жженка обеспечивает более темный и четкий цвет, она не расплывается и не блекнет с течением времени, как тушь.
   Искалыванию себя малолетки отдавались самозабвенно, с гордостью папуаса, достигшего зрелости и получившего право считаться мужчиной и воином. Кололи, в основном, элементарщину: перстень перехода через малолетку (прямоугольник, наискосок пересеченный светлой полоской с короной над ним на безимянном пальце левой руки), крестики на костяшках у основания пальцев обозначающие ходки (судимости с отбыванием срока), пять точек конвертом на кости запястья: "преступник в зоне", кошачьи рожи на лодыжках с внутренней стороны. Специальные точки — знаки для мастевых: над губой — вафлер, под глазом — пидорас. Слова-шифровки: КОТ — коренной обитатель тюрьмы. ЗЛО — за все лягавым отомщу. ТУЗ — товарищ, уважай зэка. Тюрьма учит закону, тут умирал зэк, туалетный уборщик зоны (прикол). КЛЕН — клянусь любить ее навеки. ХТХСТ — ХТХЛШ — х.. тому, хто строит тюрьму, х.. тому, хто ловит шпану...)
   Тут и далее некоторые несидевшие — не успевшие сесть — читающие могут быть сконфужены оборотами — мол, зачем печатать всякую пошлость и т. д. Но господа! Тюрьма не то место, о котором можно достоверно рассказать без помощи мата. Так что либо все, либо ничего. Кому не нравится, тот может перелистнуть страницу с оборотом, не читая, так у вас на полкниги станет работы меньше!).
   На коленных чашечках чаще всего изображали огромные восьми-шестнадцатиконечные звезды, что, по идее, должно обозначать клятву — ни перед кем не встану на колени! То же на плечах — никогда не одену красные погоны! Реже пускались в живопись — кололи различные ножи и кинжалы, меч, воткнутый в пень и обвитый змеей. Голых женщин, распятых на кресте, девичье лицо в полупрофиль — все настолько, в основной своей массе, неумело и коряво, будто гвоздем понатыкали, так что порой профиль красавицы от оскала барса не отличишь.
   Потом, по второй, третьей ходке все это будет исправляться — закалываться поверх другой, более живописной наколкой, и так до тех пор, пока на всем теле не останется ни одного свободного от татуировок места. Исколоться здесь в СИЗО стремились еще и по той причине, что на Бобрах в зоне, по рассказам там уже побывавших, с этим делом гораздо трудней: Воспеты ежемесячно проверяют, и, найдя новую наколку, сажают в ДИЗО — дисциплинарный изолятор, а тогда уже досрочного освобождения не видать!
   Наколки, во время оно, доставляли их обладателям массу неприятностей. Наколку с фашистской символикой срезали вместе с кожей в принудительном порядке. Исколотого милиция гнала с городского пляжа, из других общественных мест. В очереди, в трамвае, от таких добропорядочные граждане шарахались, как от чумы. Да и вообще, наколки, по сути, меньше всего нужны преступнику — лишняя примета для розыска! Колоть на себя всю эту атрибутику считалось при Витьке необязательным, однако, ходило мнение, что уважающий себя пацан, чистый (то есть, не мастевый) должен иметь на теле хотя бы одну наколку.
   Шпала выколол себе на ногах "Идут туда, где нет труда". Мнение одного в камере само по себе ничего не значит, а высказанное вслух бывает даже опасным, если призывает остальных к благоразумию. Сейчас же найдутся охотники обвинить в трусости, или в том, что тайно работаешь на ментов. Призывать толпу к здравомыслию — занятие вообще неблагодарное! Даже если ты сам в этой толпе находишься и, положим, прекрасно видишь, что означенное сообщество наперегонки несется к пропасти.
   Для собственого благополучия нужно в данном случае тоже бежать со всеми. Кричать "ура" и, желательно, первое время даже впереди всех остальных, чтобы затем, уступив дорогу свежим, приотстать и подбадривать отстающих. Как делает хороший командир при атаке? Весь взвод уложил, а себе повесил орден на грудь "за храбрость". Просветителей во все времена толпа побивала камнями, и лишь влетев в обещанную воронку и едва выбравшись из нее, сооружала замученному памятник, объявляла святым. Святых тюрьма не производит, не канонизирует, значит, и стараться незачем.
   Для спасения собственной шкуры нужно прежде всего уметь безошибочно угадывать общий баланс интересов и играть на большинство, даже вопреки своим личным убеждениям (они здесь никого не интересуют). И только заимев таким образом поддержку толпы — авторитет, получаешь некоторую возможность влиять на нее, диктовать ей свою политику. Но абсолютной свободы нет, мнение тупой толпы всегда превыше! Зарвешься, и она свергнет тебя, затопчет в грязь с тем же рвением, с которым раньше тебе поклонялась.
   Психология толпы значительно отличается от психологии отдельных индивидуумов, ее составляющих. Это не компромисс мудрости, как многие думают, но диктатура глупости. Ведь и сто мудрецов не образумят одного дурака! А если все они в одной лодке и у этого дурака руль? Далее, сто мудрецов, какие бы хилые они ни были всегда сильнее одного, пусть и здорового, глупца. Но если мудрецы разобщены и не могут объединить свою силу, властвовать будет дурак.
   Вывод первый: побеждает не истина, побеждает даже не сама сила, побеждает ее наиболее организованная часть, независимо от того, какой процент она занимает от общего количества силы. Поэтому интеллект толпы всегда находится на уровне интеллекта самой организованной ее группировки, даже если эта группировка только что сбежала из дурдома. Наоборот, если новые властелины имеют еще с прошлого своего пристанища привычку надевать шапку не на голову, а на иное место, то вскоре так же будет ее носить в этой толпе и самый титулованный профессор.
   И никакие мудрецы тут ничего не изменят! Но и правящая группировка, как бы монолитна она ни казалась, состоит из отдельных людей, у каждого из которых свои, несколько отличные от других интересы. Так что в конце концов лидирует кто-то один. Но ведет ли он толпу, если все его силы тратятся лишь на то, чтобы остаться наверху? Чем больше толпа, тем она неорганизованней и, следовательно, больше похожа на стадо. И, как ни парадоксально, тем легче ею управлять!
   Далее: человек устроен так, что обмануть его в большом гораздо легче, чем в малом: "Скажите человеку, что во Вселенной триста миллиардов звезд, и он вам поверит, но скажите, что скамейка покрашена, и он обязательно ткнет в нее пальцем, чтобы проверить!" Значит, ложь должна быть масштабной... Поэтому, наблюдая камерную иерархию, Шпала пришел к выводу, что совесть и политика — вещи несовместимые. Хороший политик всегда по натуре человек бессовестный. Гитлер и Сталин были жестоки не сами по себе, они лишь выбились в вожаки группировок, которые исповедовали жестокость, и вынуждены были проводить курс этих группировок. Миром правит стихия, а великие поводыри всего лишь ловкие самозванцы, мошенники, спасающие свою шкуру и набивающие собственные карманы за счет остальных.