Немотивированная Агрессия. Глава 1. Зукен

НЕМОТИВИРОВАННАЯ АГРЕССИЯ
(роман)

ГЛАВА 1. ЗУКЕН.



     Hakone родился в двадцать пять лет. Шрам через всю морду, до зубов вооружен ножами, гранатами, пистолетом, винчестером, базукой, огромной бензопилой, парой убойных кастетов. Отличное знание боевых искусств и тюремных приемов. Сложившийся эстетический вкус. Любимый фильм Hakone – «Большая резня мотопилой по-техасски». Не так уж и плохо.
    Hakone родился в середине осени, хотя с тем же успехом мог родиться и летом, и весной, и даже зимой. Но к зиме Hakone уже существовал. Вполне. Но это не совсем верно, поскольку, если говорить о существовании, то Hakone существовал задолго до своего непосредственного появления в Мире. Существовал в виде некой идеи, проекции, всегда готовый к своему материальному воплощению и ожидающий исключительно изъявления Высшей Воли дабы предстать перед Миром. Hakone – существо высшего порядка, имеющее четкую установку на вполне конкретные цели.

Эти цели следующие:

1. Найти ZUKEN;
2. Убить ZUKEN;
3. Вырезать сердце ZUKEN и приготовить его специальным способом;
4. Съесть сердце ZUKEN, приготовленное специальным способом, и через это получить Власть над душой ZUKEN;
5. Покончить с собой ритуальным способом, предав тем самым Вечному Проклятью бессмертную душу ZUKEN;

    Hakone прекрасно оснащен и полностью подготовлен к выполнению стоящих перед ним задач. Его главная цель – достичь поставленных целей. У Hakone нет ни одной проблемы. Он спит крепко и не испытывает сомнений. Физически, морально и материально это стопроцентно цельная натура. В любой ситуации Hakone ожидает только успех.
   
   Удачи тебе, Hakone! Выполни все, что должен. У тебя получится, поскольку ты идеальная кандидатура для выполнения этой задачи. Удачи тебе, Hakone! Ищи
ZUKEN.

@

    Voice родилась в тридцать два года. На правой и левой руках иероглифы, несущие в себе двойное значение: обозначить скрытую природу Voice, защитить Voice. На спине Voice горит татуировка, изображающая Машину, крошащую голову Хищной Обезьяны, подыхающей от обжорства. Изображение символизирует четкую установку Voice на Подавление Порока, чуждого Машинам. Voice обладает сильными экстрасенсорными способностями, которые и являются основным оружием Voice. Врожденный инстинкт материнства, многократно усиленный искусственным путем. Появление в Мире датируется серединой августа. Появление Voice в Мире совпадает со следующими событиями:

- официальное запрещение Религии;
- третий раздел Единого Пространства;
- отмена программных карточек;

    Глубоко в подсознании Voice идентифицирует себя с античной богиней Деметрой. В то же время Деметра является для Voice своего рода Кумиром, фигурой, которой Voice стремиться подражать и на которую желает быть похоже. Это удается Voice.

Цели Voice:

1. найти ZUKEN;
2. обеспечить адаптацию ZUKEN;
3. уничтожить врагов ZUKEN;

    Удачи тебе, Voice! Выполни все, что должно выполнить. Успех будет сопутствовать тебе. У тебя есть все возможности, чтобы справиться с поставленными задачами. Удачи тебе, Voice! Ищи ZUKEN.

@
    На улицах шли дожди. В городах, странах, чьими столицами были эти города, в домах и квартирах шли дожди. Утром, днем и вечером шли дожди. Ночью шел дождь. Каждую ночь шел дождь. В ту ночь тоже шел дождь. В ту ночь в Мире появилось ZUKEN.

Цель ZUKEN:

Выжить!


БОЛЬНИЦА "В ДОБРЫЙ ПУТЬ".

     Легкий монотонный гул вползает мне в уши. Как будто работает вентилятор. Веки дрожат. Я уже проснулся, но глаза пока еще держу закрытыми. Привычка, выработанная в далекой юности, когда не знал, чего ждать. Всегда некоторое время лежал, не открывая глаз, прислушиваясь к окружающим шорохам, легко напрягал мышцы рук и ног, нащупывал головой пистолет под подушкой. Никогда не знал, чего ждать. Потому что мог проснуться где угодно, в любом месте. В любом состоянии. Избитый, полумертвый, связанный, без оружия. Регулярно так оно и было. Но это было раньше. Давно. Очень давно. Сейчас все не так. Сейчас все совсем не так. Сейчас я знаю все. О себе, о месте, где я нахожусь, об одеяле синего цвета с двумя белыми полосками, которое накрывает меня до самого подбородка. О том, как протечет сегодняшний день. Любой день. Любой.
      Через пять минут мне придут сменить горшок. Помочь мне облегчиться. Отвратительная процедура, но за годы лежания здесь я к ней привык. Может быть, даже стал получать от этого некое извращенное удовольствие. Наблюдать за человеком, которому я неприятен настолько, что он даже не в состоянии скрывать своего отвращения. Хотя знает, что рискует своим местом. Насколько же я должен быть ему омерзителен. Ведь эта женщина, которая следит за мной, - Елена – завтра же может вылететь на улицу. Достаточно одного моего намека начальству, и ее выкинут. Несколько лет назад я наблюдал такую ситуацию. Выгоняли молодую девушку лет двадцати четырех за то, что она закашлялась, доставая из-под кровати посудину с отходами ее пациента. Он взбесился. Начал кричать, что его здесь презирают.
      - Государство, - кричал он, тщетно пытаясь сжать в кулак трясущуюся руку, - Платит деньги не за тем, чтобы меня здесь презирали! Я вам не позволю надсмехаться над полковником морской пехоты! Все пойдут под трибунал! Все!

      …и весь прочий набор старперской чуши, которой брызгаются во все стороны бывшие вояки, не могущие простить себе собственного ослабевшего желудка и трясущихся синеватых рук.
      Он вопил как резанный, вращая во все стороны налитыми кровью отечными глазами. Бледная девушка, так и не выпустив из рук воняющего эмалированного горшка, жалась к стене. Она знала, что ее выгонят. А увольнение с работы означает конец. Конец нормальной жизни. Закон Мира запрещает брать на работу уволенных. А отсутствие работы означает конец жизни в Мире. Остаются только нижние улицы с их умерщвляющим ассортиментом заработков: пиратская проституция, постепенная распродажа собственных органов от скальпа и вен на ногах до сердца, и, наконец, работа телефоном-автоматом.
      Рот – переговорное устройство, правое ухо на разноцветных пружинах – наушник. В левое ухо говорящий кидает монетки. Вечером приезжает инкассатор, открывает железный живот и выгребает оттуда всю заработанную за день мелочь.
      Телефонами-автоматами становятся те, чей организм оказывается искусственным более, чем на 70%. Разумеется, это касается только обитателей нижних улиц. В Мире, особенно на его верхних этажах, в достаточном количестве обитают такие, чей организм является искусственным по меньшей мере на 1000 %. Но на то они и обитатели верхних этажей.
      Кому были нужны такие автоматы? Всем. Абсолютно всем.
      Во-первых, число желающих стать телефонами никогда не иссякало. Альтернатива небольшая.

      Закон Мира, ст. 99816, п. 89.

      Обитатель Нижних Улиц (ОНУ) может существовать в настоящем виде только до тех пор, пока его организм не является искусственным более чем на 70%. После того, как процент искусственных составляющих перевалит за вышеуказанную отметку ОНУ должен быть подвергнут немедленному уничтожению, кроме того случая, если он выскажет добровольное желание сделаться телефоном-автоматом и начать приносить пользу Миру.

      Кроме того, телефон-автомат – лишнее напоминание о том, что бывает с теми, кто остается в Мире без работы. Очень эффективное напоминание. Сегодня ты, улыбаясь, кидаешь монетку в левое ухо своего бывшего коллеги, а завтра тебе в живот засунут железный ключ, и мрачный инкассатор выгребет оттуда всю мелочь. Взглянет в твои светодиоды и скажет: «Да, не повезло тебе, парень. Не повезло». Самый кошмарный сон любого обитателя Мира. Особенно среднего обслуживающего персонала.
      Однако надо сказать, что эта (жестокая, да?) мера подняла дисциплину на небывалую до тех пор высоту. В последние лет пятьдесят увольнения на пересчет. Имена уволенных известны всему Миру. Человек взрослеет, стареет и умирает на Работе.
      У меня нет желания изменять список работающих на одну фамилию. Что-то внутри меня не позволяет мне стучать. Я не капаю на свою прислугу. Меня устраивает ее презрение к моему неспособному нормально облегчиться телу. Я сам его презираю. Я думаю, что за то, что я на нее не капаю, моя прислуга презирает меня еще сильнее. Отличительный признак всех плебеев. Их мозг не в состоянии решить дилемму:

      Как можно иметь привилегию и не пользоваться ей?

      Интересная особенность. Пожалуй, в одной из следующих жизней я попробую стать таким плебеем. Может быть, в этом что-то есть?


ПИТАНИЕ


     В 9:30 после двадцати минут приятной музыки (как же мне обрыдла приятная музыка!) мне приносят завтрак. Мой завтрак достаточно объемистая конструкция. Кроме стандартного подноса с апельсиновым соком и чашей питательной баланды (глюкоза, витамины, белки и т.п.) в него входит еще и некое корявое подобие капельницы. Капельница нужна для того, чтобы залить весь этот оранжево-питательный компот в мой желудок. Сам я есть не в состоянии (стопроцентный паралич), а постоянное мельтешение перед глазами чужих рук меня раздражает. Наверное, капельница является единственным моим капризом, который я позволил себе в качестве больного. Ее ставят справа от моей кровати, закрепляют наверху пищу и суют мне в рот свободный конец резинового шланга. После этого прислуга удаляется. Никогда не любил есть под чужим взглядом. Когда дверь в палату закрывается, я посылаю мозговой импульс на капельницу, и она начинает подавать пищу. В мой мозг вживлен специальный электрод, с помощью которого я могу контролировать всю находящуюся в помещении технику, а также посылать сигналы на центральный пульт. Так что захоти я накапать на свою прислугу у меня это выйдет без труда.

      Прием пищи занимает у меня ровно тридцать минут. Я мог бы и быстрее, в молодости я питался исключительно на ходу, но теперь мне нравится тянуть время. Это, по большому счету, мое основное развлечение и главная задача. Продлить, как только возможно, жизнь своего полностью парализованного тела, всеми правдами и неправдами откладывая смерть, которая уже много лет стоит за моей спиной и точит свою черную косу.

      Вжик-вжик, вжик-вжик, вжик-вжик.

      Парализованный герой. Когда-то я был героем. Вон они, покрытые запекшейся кровью моих врагов, штаны-хаки виднеются из-под больничного халата. Иногда мне сняться кошмары на тему моей прошлой жизни.

      Они идут за тобой, Капитан. Они уже подходят к двери. Knock-knock, Капитан. Тук-тук. Как? При тебе нет твоего пистолета, Капитан? Какая досадная оплошность! Ты постарел, Капитан. Ты парализован и слаб. Они пришли, чтобы забрать тебя. Чтобы забрать тебя навсегда, Капитан. И они заберут тебя. И ты ничего, совсем ничего, не сможешь с этим поделать. Ты станешь частью Учетчиков, существом с выжженным мозгом. Ты станешь батарейкой их карманного радиоприемника. Батарейкой, которую станут заряжать вечно. Тебе оставят только одно – возможность понимать это. Понимать, ЧТО они с тобой сделали. Так что Knock-knock, Капитан. Тук-тук.

       После еды мне хочется на воздух. Я посылаю импульс и тут же представляю себе центральный пульт, на котором загорается мой вызов. Дежурный медленно поднимает голову и несколько секунд молча смотрит на пульсирующую цифру, обозначающую номер моей палаты.
       - Елена! – кричит он в микрофон, торчащий из его рта, - Елена!
       - Да, - Елена сидит в двух шагах позади дежурного, на скамье, предназначенной для низшей прислуги. Они общаются исключительно по микрофону. Никаких личных контактов. За это увольняют.
       - Елена, - продолжает надрываться дежурный, - Твой урод подал голос! - ее урод – это я, - Твой  парализованный урод хочет гулять, Елена. Иди, выгуляй своего попердыша, - он разражается хохотом, забрызгивая слюной весь центральный пульт. Очевидно из-за таких, как он ЦП водонепроницаем.
       - Вызов принят, Мартин. Я иду, - Елена поднимается со стула, поправляет косынку и деловым шагом направляется в сторону лестницы.

       Меня ждет веселая прогулка?

       Они уже идут за тобой. Скоро они заберут тебя и повезут кататься по асфальтированным дорожкам. Навстречу будут ехать выжившие из ума размедаленные старики, требуя, чтобы ты вместе с ними почтил вставанием память павших в боях за Второй Раздел Единого Пространства. Размалеванные старушки будут смущенно улыбаться тебе, кокетливо вскидывая брови и придерживая рукой выпадающие челюсти. Слышишь ли ты шаги в коридоре? Шаги, которые все ближе и ближе. Не забудь подоткнуть одеяло, герой. А то тебя просквозит и ты, еще гляди, не дотерпишь до сортира. Кто тебе станет стирать твой халат? Елена? Скажи ей об этом, когда она придет, она порадуется. Тук-тук, Капитан. Вжик-вжик.
       - Сейчас мы поедем гулять, - Елена встала на пороге. За ее спиной мне виден пустынный коридор, - Мы же хотели гулять?

       Она спросила и смотрит на меня так, как будто ждет кивка головой или жеста рукой. Или фразы, что, мол, да было бы очень неплохо сейчас прогуляться на свежем воздухе, мадемуазель Елена. Спасибо, мадемуазель Елена, за ваше любезное предложение. Так надоело лежать без движения в этих четырех стенах. Давайте-ка действительно прогуляемся по парку, вдохнем полной грудью. Парк необычайно красив в это время года. Умирающая красота природы, прощальные крики гусей. Будь я помоложе, мадемуазель Елена, я бы за вами приударил. Как бы я за вами приударил!
       В ее взгляде издевка. Она знает, что ничего этого я сказать не могу. Она знает, что я ненавижу, когда она обращается ко мне, как к ребенку. Она знает, что лучшее для меня состояние – когда меня ни о чем не спрашивают. Я уже все сказал, вызвав ее в свою палату. Ее дело вывезти меня в парк и молчать всю дорогу. Но она знает, что я не заложу ее, она чувствует это каким-то своим пятым чувством. Поэтому позволяет себе подобные выходки.
       - Ну, так что, мы идем гулять? – она ждет от меня ответа.
       Я посылаю импульс. Она ухмыляется.
       - Ну, вот и отлично. Сейчас мы подоткнем поплотнее одеяло…


ПРОГУЛКА НАЧИНАЕТСЯ


     Стены коридора украшены симметричными  художественными полотнами. Более того, в самом расположении этих полотен на стенах присутствует какая-то параноидальная симметрия.
     Картины повешены блоками по шесть штук. В два ряда по три картины в каждом. Расстояние между каждыми тремя картинами абсолютно одинаково. Расстояние между верхним и нижним рядами равно расстоянию между блоками. Форма каждой картины – равнобедренный треугольник. У меня создается впечатления, что все это - составные части мультфильма, и что если разогнаться до нужной скорости, изображения на стене оживут. Надо только не отрываясь смотреть на них, смотреть до тех пор, пока не увидишь. Интересно, что думает по этому поводу Елена? Рождаются ли в ее голове вообще какие-нибудь ассоциации? Почему бы мне не спросить ее об этом?
     - Елена, - я сигналю ей прямо в мозг, и от неожиданности она вздрагивает и останавливается.
     - Да? – интересно, она ждет, что я попрошусь в туалет?
     - Скажите, пожалуйста, Елена, что вы думаете об этих изображениях на стене?
Это наш первый диалог за много лет. Неудивительно, что она смотрит на меня, как на сумасшедшего.
     - Скажите, Елена, - продолжаю я, - не рождают ли эти изображения у вас каких-нибудь ассоциаций? Ничего, что я вас об этом спросил?
     - Вы об этих картинах, мистер? – надо же, она не умерла от испуга, - Если вас интересует мое мнение, то они мне нравятся, - ее взгляд становится обыкновенным, - Мне вообще очень нравится эта больница, и все что в ней находится. Что касается картин, то они просто прекрасны.
     Она испугалась. В моих словах ей почудился подвох. Странно. Но я не отстаю.
     - Нет, Елена, - требовательно сигналю я, - Вы меня не поняли. Я не спросил вас, нравятся ли вам эти картины. Я спросил, что вы о них думаете. Вы ведь должны что-нибудь думать о них.
      Она опять смотрит на меня с издевкой.
      - Все что я должна, мистер, - так это тщательно, правильно и вовремя выполнять свою работу. В мою работу не входит думать об этих картинах. Более того, по Закону Мира, на Работе я не должна думать ни о чем, кроме Работы. За это меня могут уволить.
           Мне придется прибегнуть к моему главному козырю.
           - Уволить, Елена, вас могут не только за это, - после этих моих слов ее прямо-таки передергивает, - к тому же разве не входит в ваши непосредственные обязанности вести беседу с пациентом, если он того пожелает. Конечно, если эта беседа в рамках приличного. А поскольку на стенах Вашей больницы не может висеть ничего неприличного, то и разговор об этом вполне приличен. Так что, хватит увиливать, Елена. Я спросил у вас, что вы думаете об этих картинах и теперь жду вашего ответа. Смелее, а то мы так и не доедем до нашего парка. А ведь, насколько я помню, вы повезли меня на прогулку. Чего хорошего еще начнется дождь, и я промокну. Вы же знаете, какое у меня слабое здоровье. Я простужусь и могу умереть. Вы же не хотите, чтобы я умер, Елена?

           Ответа нет. Она молчит, ее губы плотно сжаты. Взгляд непроницаем. Вряд ли она сейчас хоть о чем-нибудь. Что это? Разновидность стоицизма? Покорность судьбе – выгонят - так выгонят, значит, не могли не выгнать?
           Я пытаюсь поймать взгляд Елены, но это не удается. Вроде бы я смотрю ей прямо в глаза, ее взгляд упирается в мой. Он идет не мимо, не вскользь, не сквозь меня, такое ощущение, что ее взгляд остановился в сантиметре от ее глаз, а дальше существует какая-то невидимая преграда. Как если бы стояли друг напротив друга, смотрели бы друг другу прямо в глаза, но между нашими глазами находился бы плотный лист бумаги, и наши взгляды останавливались бы этим листом. Я теряю к ней интерес. В конце концов, она просто тупая плебейка, не желающая отвечать на мой, кажущийся ей порочным вопрос. Тупая и упрямая, как все плебеи. А я, если уж на то пошло, всего-навсего жалкий парализованный пациент, которому катастрофически не хватает кампании и который требует от окружающих повышенного внимания к своей никчемной персоне. Что мне от нее нужно? Она просто выполняет свою работу. Она ведет себя не так, как мне хотелось бы? Но ведь я сам установил между нами подобные отношения. Я здесь пациент. Мне достаточно прикрикнуть на нее, и она перестанет позволять себе то, что она позволяет, перестанет кривиться, вытаскивая горшок из-под моей кровати, перестанет обращаться ко мне, как к ребенку. Станет называть меня капитан, в конце концов. Это вполне в моих силах, научиться ее обращаться ко мне, как надо. Более того, она сама ждет от меня этих установлений. Разве нет?
           - Послушайте, Елена, - ее взгляд становится чуть-чуть более осмысленным, - Мне очень неприятна та сцена, которая между нами сейчас произошла, - все-таки я до сих пор удивляюсь тому, что разговариваю, не произнося ни звука, и при этом мои мысли четко дифференцированы, а вовсе не представляют собой одну бесформенную кучу, - Я прошу вас извинить меня за мое неадекватное поведение. И, надеюсь, в дальнейшем наши контакты ограничатся исключительно вашими непосредственными обязанностями.

           Она по-прежнему молчит.
           - Елена, вы поняли, что я вам только что сказал?
           - Да, мистер. Я поняла.
           - В таком случае я думаю, что инцидент исчерпан, и вы, наконец, можете отвезти меня на прогулку.
           - Конечно, мистер, - Елена берется за ручки моего кресла и везет меня по коридору.
           - Да, и вот еще, - я делаю паузу, -  Называйте меня Капитан.
           - Хорошо, капитан.

           В глубине коридора светлое пятно двери. Почему-то я вспоминаю утреннюю музыку. Сейчас она не кажется мне такой уж сильно мерзкой. Обыкновенная приятная музыка. Хорошо будет оказаться на свежем воздухе.


БОЛЬНИЦА РЕАЛЬНА.


     Елена вывозит меня из здания спиной вперед. Больница удаляется, удаляется. Всплывает каменная вывеска «Госпиталь «В Добрый Путь». Она меня разворачивает, и мы едем в парк.
     Парк всегда оказывает на меня умиротворяющее воздействие. Мне становится спокойно. Да, наверное, это состояние можно обозначить словом спокойно. Хотя, казалось бы, что может быть спокойнее самого моего состояния?
     На самом деле, может.
     Внешняя форма вещей необыкновенно далека от их внутренней сущности. Я - стопроцентное  подтверждение, этой не блещущей оригинальностью мысли. С виду – труп трупом, даже глаза не моргают. Шевелятся только волосы, ногти и щетина – чем не труп? Но я-то хорошо знаю, насколько эта кажущаяся неподвижность далека от реального положения вещей.
     Парк приводит в спокойное состояние меня истинного, ту часть меня, которую древние называли душой (психе).

     Итак, я в парке.

     Территория больницы занимают достаточно большую площадь, по форме это почти идеальный круг диаметром чуть больше шести километров. Собственно больничное помещение (основной корпус) находится в нижней части этого круга, немного слева. Это приземистое прямоугольное пятиэтажное здание с длинными крытыми балконами на каждом этаже (балконы построены таким образом, что в дождливую или снежную погоду по ним можно прогуливаться вокруг всего больничного корпуса). Выход на балконы расположен в общем коридоре. Да, еще одна планировочная особенность больницы заключается в полном отсутствии окон в палатах. Это сделано, естественно, в мерах безопасности. Наличие окна в больничной палате способствует появлению у ее обитателя неправильных мыслей. Человек понимает, что он ограничен искусственно, у него возникает желание покинуть привычную обстановку. Поскольку профилактические меры не позволяют отпустить пациента раньше положенного срока (в этом, собственно, и заключается принцип лечения), у пациента развивается депрессивное состояние, выливающееся в результате в навязчивую идею покинуть помещение любым способом. В большинстве случаев это приводит к суициду. Устанавливать же на окнах решетки, дабы предотвратить попытки самоубийства, мера крайне вредная, поскольку лишь усиливает депрессивное состояние пациента и, как следствие, добавляет к физическим недугам еще и психические. А поскольку пациенты данной больницы, как правило, помещаются в нее до конца своих дней, наиболее простым и в то же время гуманным выходом был именно настоящий архитектурный план, предусматривавший полное отсутствие окон в больничных палатах. Повторюсь еще раз, это было сделано исключительно в целях безопасности самих пациентов. Незачем предоставлять заведомо депрессивным людям повод для еще одной депрессии. Никто из пациентов никогда не был ограничен в собственном желании побывать на прогулке. Подобная возможность предоставляется по первому требованию пациента. Конечно, за исключением тех ситуаций, когда подобная прогулка может сказаться отрицательно на психическом здоровье больного или сильно повредить его физическому состоянию. Но это редкие случаи. Хотя в больнице есть пациенты, годами не покидавшие собственных палат, их легко можно перечесть по пальцам четырех или пяти рук.

     Сегодня ночью мне снился следующий сон:

     Каждый раз, когда у мистера Г. возникает желание покончить с собой, он думает о том, как будет выглядеть его труп в момент обнаружения. Каждый раз это не нравится мистеру Г. Каждый раз он находит свой труп стыдным. Сегодня в ночь с четверга на пятницу у мистера Г. возникло очередное желание помахать жизни рукой. В тот момент, когда мистер Г. уже был практически готов к совершению АКТа, он,  по обыкновению всех трусливых людей, решил произнести прощальную речь, обращенную к жестокому Миру, а на самом деле нужную только, чтобы потянуть время. Мистер Г. надеется, что за время произнесения речи в дверь позвонят, и неожиданный гость (красивая женщина) убедит его в том, что он необходим Миру и тем самым отговорит  от безрассудного поступка.

     Речь окончена. Никто не пришел.
     Пора выполнять обещанное.

     Пистолет дрожит в руке мистера Г.
     Вдруг раздается звонок. Телефон. Окрыленный мистер Г. хватает телефонную трубку.
     - Мистер Г., - говорит незнакомый мужской голос, - Я сейчас к вам зайду.
     - Да, - растерянно говорит мистер Г., но в телефоне уже короткие гудки.

     Через пару минут раздается звонок в дверь. Мистер Г. кладет пистолет на письменный стол. Мистер Г. идет открывать дверь.

     И тут появляюсь я.

     Это я звонил мистеру Г. по телефону. Хотя я незнаком с мистером Г., и не помню, как  набирал его номер. Все это время я незримо присутствовал в комнате мистера Г. Я даже был его ухом в момент телефонного разговора.
     Но сейчас я захожу в квартиру мистера Г.
     Я не жду, пока хозяин пригласит меня, не пропускаю его вперед.  Я знаю, что собирается предпринять мистер Г., и у меня есть только одна задача – не дать ему передумать.

     Моя задача - Освободить Мир от мистера Г.

     Я не знаю, в чем смысл моих действий. Я не знаю, что привело меня в эту квартиру. Я просто совершаю закономерные поступки. Глядя в глаза мистеру Г., я объясняю ему степень его ничтожности. Я рисую ему прекрасный Мир, в котором нет мистера Г.
     Я рассказываю о серой могиле, с которой никто не сметет осенние листья. Я наливаю себе кофе и вкладываю пистолет в руку мистера Г.
     Я держу его руку, чтобы она не дрожала. Почему-то важно, чтобы он сам нажал на курок. Мне было бы проще самому пристрелить его, но так не нужно.

     - Только что по этому адресу произошло самоубийство, - говорю я через несколько минут  в телефонную трубку, - приезжайте, дверь будет открыта.

     И я ушел.


НЕНАВИСТЬ.


     Пациенты больницы видят друг друга достаточно часто. Может быть даже каждый день. Если же пациент по каким-то своим личным причинам не желает встречаться с остальными или с кем-либо определенным, то он может быть на сто процентов уверен, что этой встречи не последует. Он не столкнется случайно нос к носу с нелюбимым соседом или давним врагом. На прогулку их станут вывозить в разное время и в разные места.
     Далеко не все пациенты представляют собой такую вот неподвижность и беспомощность, какой являюсь я. Они тоже, как правило, путешествуют в инвалидных креслах, но при этом достаточно мобильны для того, чтобы махать при встрече руками и оживленно переговариваться. Некоторые даже сами ходят. Хотя таких, конечно, не очень много. Большинство же просто сидит, отрешенно смотря в никуда. Каждый о чем-то думает, что-то вспоминает. Мне так кажется. Может быть они ни о чем не думают. Может быть они просто фиксируют время, следят за изменением освещения в течение дня, слушают звуки. Не знаю. Мне сложно говорить о том, что чувствуют другие. Наверное, это вообще невозможно. Откуда я знаю, о чем они думают? Откуда я могу знать, о чем они думают? Ниоткуда. Я просто предполагаю.
     Мне нравится ездить по парку в ветреную погоду. Ветер создает иллюзию движения. Моего движения. ДВИЖЕНИЯ МОЕГО ТЕЛА. Если ветер достаточно силен, то у меня возникает ощущение, будто я шевелю головой или поправляю волосы, или плюю. Мне нравятся листья, которые облепляют мне лицо. Меня не волнуют, что они грязные. Когда поднимается ветер, я всегда прошу отвезти меня в парк. Это еще одно, за что Елена меня не любит. Конечно, если бы я был в состоянии двигаться, я вряд ли бы обрадовался грязному мокрому листку на своем лице, но я не могу двигаться. А Елена может, поэтому она так недовольна каждый раз, когда поднимается ветер. Она знает, что ей придется возить меня по парку до тех пор, пока я не захочу обратно в больницу (а я не захочу никогда), или пока не начнется дождь. Я бы гулял и в дождь и, наверное, даже с большей радостью, но это вступает в противоречие с правилами больницы. Елена сошлется на то, что такая погода вредна моему здоровью, и мне не останется ничего, как согласиться с ней. Хотя я знаю, что дождь мне не вреден. Скорее полезен. Но… каждый раз я вынужден слушаться.
      Сейчас как раз поднялся ветер. Я думаю, по крайней мере, полчаса прогулки мне обеспечены. Жаль, что так мало. Хотелось бы гораздо больше. Елена толкает сзади мою коляску и что-то недовольно бурчит о том, какая я старая никчемная сволочь. Я не разбираю слов, но догадаться вполне могу. Не хочу тратить на это время. У меня его мало. Полчаса. Плюс-минус.
     Из-за поворота (еще чуть-чуть и была бы аварийная ситуация) выезжает инвалидное кресло. На нем расположилась старая почтенная хорошо выжившая из ума дама в сиреневой шляпке с вуалью. На груди дамы болтается внушительный медальон с портретом ее покойного мужа. Это целая икона, на которой запечатлен Гадкого вида мужчина за пятьдесят на коне в образе древнего генерала. Тупо глядя мне в глаза, он величаво простирает руку куда-то себе за спину, очевидно имея в виду, что все это Его. Или все это будет Его. За спиной ничего нет. Может быть и есть, но всадник все загораживает.  Это должно свидетельствовать о его ВЕЛИЧИИ. Дама жестом останавливает толкающего ее кресло санитара и перекрывает нам дорогу. Сквозь вуаль она пристально смотрит в мое лицо то ли изучая его, то ли ожидая от меня знака почтения. Естественно, ничего не происходит. Дама приподнимает вуаль, являя мне свой неприятный лик, и не отрывая глаз от моего лица обращается к своему санитару:

     - Молодежь нынче совсем распустилась.

     Санитар, который младше меня лет на тридцать, ничего не отвечает.
 
     - Если бы Грегори был жив, - теперь она обращается непосредственно ко
      мне, - Он бы научил вас, молодой человек, хорошим манерам. Грегори   
      всегда умел осадить наглых молодых людей.

     Молчание.

     - Он бы отправил тебя, сосунка, в такое место, где ты бы всю жизнь жалел о своем поступке! – старуха начинает кричать, - Ты грязная дешевая сволочь! У тебя нет ни капли уважения к старшему поколению! Будь ты проклят! – она подается вперед всем телом и протягивает мне морщинистый 
кулак, - ПРОКЛЯТ!

     Я вижу, что даже невозмутимый старухин санитар чувствует себя неловко. Неожиданно мне на помощь приходит Елена. Она стоит у меня за спиной, так что ее лица я не вижу. Мне слышен только ее спокойный голос.

     - Капитан просит простить его за молчание, а также за то, что он не в состоянии изъявить свое почтение вдове великого генерала Грегори. Капитан полностью парализован и надеется, что его увечие не будет расценено, как неуважение. Тем более, что Капитан является большим поклонником генерала Грегори и больше всего на свете сожалеет о том, что ему не довелось послужить под его мудрым командованием.

     На глазах старухи показываются слезы. Они сползают вниз, прокладывая глубокий ров в слоях пудры.

     - Бедный мальчик. Такой молодой, - она всхлипывает, -  Я обязательно расскажу о тебе Грегори, когда он приедет навестить меня в выходные. Он будет счастлив, что такие храбрые мальчики мечтают служить под его командованием. Обязательно расскажу…

     Отрешенно уставившись в одну точку, она замолкает. Нижняя челюсть отвисает, показывая кончик розового языка. Она забыла обо мне. Машинальный жест рукой, и санитар начинает толкать кресло вперед. Не глядя на меня, он объезжает нас с Еленой. За спиной мне слышны его удаляющиеся шаги и скрип кресла вдовы бравого генерала Грегори. Мокрый лист падает мне на лицо. Мы тоже начинаем двигаться.

     Елена молчит. Я в свою очередь не пытаюсь вызвать ее на разговор. Я не говорю ей спасибо, в этом нет смысла. Что происходит сейчас в ее голове? Я ловлю себя на мысли, что за последние полчаса задавал себе этот вопрос как минимум дважды. Но ведь это не странно. Это совсем не странно. В основном я думаю о себе. Даже не думаю о себе, а скорее ощущаю себя. Немного я думаю о Мире.
     Что касается Елены, то она является своеобразным связующим звеном. Поэтому о ней я тоже думаю. Она ближе ко мне, чем Мир. Конечно, не в смысле духовной близости. Физически. Если так можно выразиться. В настоящее время Мир для меня практически не существует. Он расположен за стенами больницы, а там я не был уже много лет. Сама больница не ассоциируется у меня с Миром, хотя и является его частью. Представителем Мира в моей теперешней жизни. Больница ассоциируется у меня с Еленой. Тот факт, что она является всего лишь сиделкой, не имеет для меня никакого значения. Она воплощение больницы. К тому же я вижу ее постоянно. Разве это странно, что я думаю о том, что происходит у нее в голове? Не так давно я видел Елену во сне. Это был странный сон. Хотя все мои сны странные, этот был, наверное, самым странным. Я до сих пор не могу объяснить, ЧТО ИМЕННО СТРАННОГО было в этом сне. Не могу. Просто чувствую, что это так. Вот какой сон:

     Я нахожусь на Нижних Улицах. Квартал мне хорошо известен. Я иду по каким-то делам. Я не знаю по каким. Я уверенно захожу в бар, я был в этом баре много раз. Хозяин знает меня и, выскочив из-за стойки, спешит мне навстречу. Очевидно, для него я важная шишка. Подбежав ко мне, он останавливается и угодливо склоняется, ожидая вопроса. Его глаза выражают такое нечеловеческое подобострастие, что я нащупываю в кармане пистолет и аккуратно снимаю его с предохранителя.

     - Ты знаешь, кто ОНА?

     По его лицу начинает расползаться краснота.

     - Я ничего не знаю.
     - А ты знаешь, что я сейчас украшу стены твоего бара твоими мозгами, и мне за это ничего не будет?
     - Я действительно ничего не знаю.

     Я вынимаю из кармана пистолет и направляю ему в глаз. В моем пистолете всего семь пуль. И я могу сделать всего семь выстрелов.

     - Раз. Первая пуля попадет тебе в правую руку.
     - Не надо. Я действительно ничего не знаю.
     - Два. Вторая пуля попадет тебе в левую руку.
     - Мы же всегда договаривались.
     - Три. Третья пуля попадет тебе в правую ногу.

     Он закрывает глаза. Расслабляется.

     - Вы не один… - он не договаривает, потому что в этот момент открывается входная дверь и в бар входит Елена. Она сразу подходит ко мне.
     - Ты должен срочно уйти отсюда.
     - Но…
     - Слушай, что я тебе говорю, иначе будет поздно.

     Пользуясь моей растерянностью, эта срань убегает за барную стойку.

     - Идем, - Елена берет меня за руку и почти насильно выводит из бара.

     Мы быстро начинаем от него удаляться. Мы проходим шагов двести и за спиной раздается взрыв. Почему-то я не вздрагиваю от неожиданности. Почему-то я был готов к тому, что этот взрыв должен  произойти.

     - Это взорвался бар, да? – я спрашиваю, хотя ответ мне известен.
     - Да.
     - Что происходит? Ты знаешь, что происходит?
     - Твой Мир нарушен, - Елена останавливается, - Он больше никогда не будет таким, каким был. Никогда.
     - Но при чем здесь я? Какое я имею к этому отношение? Почему ты спасла именно меня? Там было много людей, даже дети были.
     - Потому что это ТВОЙ сон.
     - Сон?
     - Сон. Ты сейчас спишь.
     - Ты говоришь, что я сейчас сплю.
     - Именно спишь. Если бы все происходило по настоящему, меня бы не было. Согласен? И тогда бы ты взорвался. Вместе со всеми.
     - А почему я не взорвался сейчас?
     - Потому что во сне этого нельзя допускать.
     - Почему?
     - Потому что, если ты умираешь во сне, то ты умираешь и на самом деле.
     - А в жизни это можно допускать?
     - В жизни это не всегда можно контролировать. А во сне можно. Во сне твое подсознание почувствовало опасность и призвало меня, чтобы я тебя вывела.
     - Но почему именно тебя?
     - Потому что ты давно забыл, как выглядят все остальные. Ты помнишь только меня. Вот и все.
     - Что он хотел мне сказать?
     - Разве тебе это все еще важно?
     - Да. Что он хотел мне сказать?
     - В любом случае это мне неизвестно. Иди.

     У меня пропадает желание задавать еще какие-нибудь вопросы. Я закуриваю сигарету и, не говоря ни слова, ухожу вперед. Оказывается уже вечер. Нижние Улицы голосами своих жителей предлагают мне весь ассортимент запрещенных Законом удовольствий. Живые телефоны тупо смотрят перед собой. Я  иду в никуда, потому что мой Мир нарушен. Потому что он никогда больше не будет таким, каким был. Потому что так мне сказала Елена. Потому что я ей поверил.


МОЖЕТ БЫТЬ БОЛЬНИЦА НЕРЕАЛЬНА


     Странный сон. Действительно странный. В последнее время мне снится много снов. Они все странные. Часть из них – события, которые когда-то со мной происходили. Очень сильно извращенные события. Каждую ночь меня кто-то преследует, пытаясь убить. Или я кого-то преследую. Практически каждую ночь я кого-то убиваю. Убиваю так, как не убивал никогда. Я стреляю в лицо. Почему-то для меня важно обилие крови. Мои сны практически всегда цветные, поэтому все очень яркое.
          Красное.
          Но многие мои сны вызывают у меня недоумение.
          Во-первых они каким-то образом связаны между собой. Опять же я не смогу объяснить этого, это на уровне ощущений. Это совсем не так, как сон с продолжением. Это больше напоминает разные уровни доступа. Каждый последующий возможен только при наличии предыдущих. Это сложно объяснить.
          Каждый такой сон приходит ко мне спустя какое-то время после того, как я видел предыдущий. Но его приближение я чувствую. Эти сны особые. Уже днем я начинаю понимать, что ночью мне приснится ИМЕННО ЭТОТ СОН. Я не знаю событий, которые там произойдут, но я знаю, что этот сон будет ОСОБЕННЫМ. Я помню их все. Может быть, практически все. Ранние сны, наверное, не помню. Потому что я не сразу стал осознавать, что во всем этом есть какая-то последовательность, какая-то чуждая моему разуму, непонятная связь.
          Когда мне приснился первый такой сон, я  скорее всего подумал, что вот просто мне приснился странный сон. С несколькими последующими наверняка было то же самое. Когда я почувствовал связь между снами, я начал думать, что схожу с ума. Я никогда не верил в потустороннюю дребедень и во все такие вещи. Зато я прочитал достаточное количество книг по психиатрии и довольно-таки хорошо разбираюсь в психических заболеваниях. Может быть я действительно схожу с ума. Это было бы даже забавно. Но нет. Что-то внутри меня абсолютно уверено в том, что между этими снами существует некая вполне конкретная связь. И что со временем я обнаружу эту связь, и вся кажущаяся странность получит достаточно банальное объяснение. А сейчас у меня просто нет КЛЮЧА. Мои сны кажутся мне хаосом. Я не знаю, что мне искать в них, на что обратить внимание. Я даже не могу понять в чем причина их странности. Вполне возможно, что какому-нибудь доктору мои обычные сны показались бы гораздо более ненормальными и необычными, нежели эти. Я это понимаю. Маньяк, жертва. Преследования, море крови. На среднюю диссертацию вполне хватит.


НАЧАЛО ДРУЖБЫ?


     - Скоро пойдет дождь.

     Я вернулся к реальности и заметил, что мы не движемся.

     - Скоро пойдет дождь, и нам лучше поспешить обратно.

     Елена обошла мое кресло и, встав передо мной, посмотрела мне в лицо. Мне показалось, что на ее лице промелькнуло что-то вроде усмешки. Но не такой, как обычно, а даже какой-то добродушной. Хотя вполне возможно это было только мое воображение.
     - Я ведь не хочу, чтобы вы умерли, Капитан, - похоже, она действительно по-настоящему пошутила. В первый раз в жизни. По крайней мере, в моей.
     - Хотя если вы хотите, мы могли бы еще погулять. Даже если начнется дождь. Что скажите?

     Я молчал во всех возможных смыслах. Мысли лезли одна на другую, и все они почему-то не относились к происходящему сейчас. Настойчивей всех остальных была мысль о том, что было бы очень здорово сейчас самому взять и постирать свои носки. Наконец я успокоился. Успокоился до такой степени, что смог спокойно просигналить в Еленин мозг:

     - Да, мне очень хотелось бы погулять еще. Даже если пойдет дождь.
     - Хорошо. Давайте погуляем. Когда устанете, скажите мне.

     Елена опять встала у меня за спиной, и кресло мягко покатилось вперед. Шуршали листья, впереди над деревьями взлетали и опускались птицы. Молчание прервал я.

     - Послушайте, Елена.
     - Да.
     - Я хотел сказать, что очень признателен вам за то, что вы заступились за меня перед этой старухой. Не знаю, почему вы сделали это, но в любом случае спасибо. И еще, если наша прогулка доставляет вам какие-то неудобства… ну, дождь, если пойдет, или еще что-нибудь, мы могли сейчас поехать бы обратно. Я могу погулять и в другой раз. Понимаете?
     - Не беспокойтесь, Капитан. Вы же видели, я одела плащ. Так что я не промокну. Но если вы действительно расхотели гулять и предпочитаете подумать в одиночестве, то, разумеется, я сразу же отвезу вас обратно в больницу.
     - Да-да, Елена. Подумать в одиночестве это именно то, что мне сейчас нужно. Вы очень правильно заметили. А гулять мне действительно расхотелось. Отвезите меня, пожалуйста, обратно.

     Она молча развернула кресло, и мы двинулись в обратном направлении. Начали падать первые капли. Елена надела мне на голову капюшон. Мне было видно, как с разных сторон к больнице съезжаются пациенты, и я подумал, что больница похожа на большую серую пятиэтажную курицу, а пациенты - ее цыплята, которые испугались дождя и теперь торопятся под ее теплое крыло, где каждому из них найдется свое место. И я тоже был точно вот таким же цыпленком, который испугался дождя.


НАЧАЛО ДРУЖБЫ ИЛИ КОНЕЦ ЖИЗНИ?

 
       Утром дверь в мою палату открыли ногой. Это был Мартин, второй дежурный санитар. Напарник Елены.
       - Привет, попердыш. Как спалось?
       Мне никак не спалось, этой ночью я не спал. Как я и обещал Елене, я думал, думал, думал.
       Я пытался понять – что происходит, вспоминал свои сны, анализировал, и поражался тому, какую огромную и странную роль в них играет Елена. В моих снах и в моей судьбе.
       Она знала больше, чем говорила. И она пыталась мне об этом сказать. Насколько это было возможно сделать в условиях больницы.
       Но что?
       В моем сне она сказала, что я не один. Кого она имела в виду? Моих бывших солдат? Они все погибли. Тогда кого?
       За ночь я так ничего и не придумал. Поэтому когда дверь распахнулась от удара ноги санитара Мартина, мне даже стало легче.
       Но вот от того, что он сказал дальше, мне легче не стало.
       Мартин уселся на стул, положил ноги прямо на мою кровать и закурил.
       Вообще-то в больнице запрещено курить, но ему очевидно было все равно.
       - Чем ты ее подкупил? – поинтересовался Мартина. – Я три года пытался ее трахнуть, и она мне не дала. Ты что знаешь какой-нибудь особый секрет?
       Отличный вопрос к человеку, который не может не то, что двигаться, но даже говорить.
       - А может быть ты не везде парализованный? Может что-то продолжает работать?
       Я не очень понимал, о чем он, но тон и поведение мне явно не нравились. А он продолжал.
       - Может вам нравилось, как Елена подтирает вам задницу? Так вот – этого больше не будет. Этой ночью ее уволили, и боюсь теперь вам придется лежать в собственном говне до тех пор, пока в нем не заведутся черви. Я-то подтирать задницу вам не буду.
       Елену уволили?
       - Из-за вас. Она что-то не то сказала вдове какого-то генерала, а та нажаловалась, - Мартин засмеялся.  – Зато лично мне ты оказал огромную услугу. Знаешь, что я собираюсь сделать в ближайшие выходные?
       Я не знал, но я догадывался.
       - Я собираюсь получить зарплату и отправиться на Нижние улицы. И отыметь эту строптивую шлюху за деньги. И в этот раз ей не получится мне отказать.
       Он затушил сигарету о мою ногу, щелчком указательного пальца пустил его в угол и встал.
       - Хотел, чтобы ты знал, - перед дверью он остановился. – А, да, чуть не забыл. Перед тем, как ее забрали, она тебе письмо написала. И ты поразишься – попросила меня зачитать тебе его вслух. Хотя ты вроде не слепой. Но уж так и быть – последняя просьба, уважение…. Так и быть, зачитаю. Хотя такого бреда я давно не слышал.
       Мартин достал из кармана лист бумаги, развернул, демонстративно откашлялся и начал читать.

       «Капитан, мы практически с вами не общались, но я старалась, чтобы вы чувствовали себя как можно более комфортно. Я не смогла ответить на все ваши вопросы, но на те, на которые смогла – ответила. Недавно вы спросили меня – что я думаю о картинах, висящих в коридоре больнице. Что я о них думаю. Тогда я не могла ответить, нужное время еще не наступило. Но сейчас могу, пускай и голосом другого человека».

       - Совсем у нее съехала крыша от страха, согласен, - Мартин заржал. – А дальше, похоже, стала считать таблетки. Совсем бред начался, я даже понять не могу – о чем. Слушай.

       «Шесть. Двадцать два. Альтаир. Двенадцать».

       Мне это показалось, или я моргнул?

       «Каждый треугольник видит другой треугольник. Сорок шесть. Вега».

       А теперь дернулся палец.

       «Семнадцатое число. Р. Л. 82».

       Я сжимаю в кулак свою правую руку.

       «Восемьдесят».

       Я – не парализованный Капитан. Я кто-то другой.

       Мартин смеется, он не замечает того, что со мной происходит. А зря.

       - А вот дальше совсем смешно, слушай:

       «Я была счастлива служить Вам и отдать за Вас жизнь. Теперь вы свободны, помните обо мне. Ваша Елена».

       Смех Мартина обрывается. Глядя на то, как я поднимаюсь с кровати, беру в руки стойку для капельницы и втыкаю ему в живот, он не может в это поверить. Я вынимаю письмо Елены из его рук.

       - Кто вы? – шепчет умирающий санитар.
       - Сам пока не знаю. Но выясню.
       – Спасите меня, я стану служить вам. Вместо Елены.
       Теперь мой черед усмехнутся.
       - Ты не представляешь, как давно я никого не убивал, - я несколько раз проворачиваю стойку. - И ты не похож на Елену. Ты – сволочь.


ЧЕТЫРЕ СТЕНЫ И НИ ОДНОГО ОКНА.

     Я иду по больничным коридорам, мимо всех этих странных треугольных висящих на стенах картин. Сейчас треугольники светятся синим, и каждый из них поворачивается и как-будто пытается отделиться от стены.
      Еще вчера я бы задумался над тем, что это значит. Но сегодня уже не вчера. И поэтому я не задумываюсь. И не останавливаюсь.
      Я останавливаюсь только у лестницы. Мое внимание привлекла красная кнопка противопожарной безопасности. Но я не стану ее нажимать. Зачем? Мне не нужны тревога и паника. Мне надо вниз и смерть.
      Догадываюсь, как я сейчас выгляжу со стороны. Больничная пижама, искаженное ненавистью лицо и железная стойка от капельницы в руках. Окровавленная и измазанная каким-то дерьмом из проткнутого желудка санитара Мартина.
      Я уже говорил – в больнице отсутствуют окна. Архитектурный план был гениален, подавление эмоций как стопроцентная попытка обезопасить пациентов от депрессии и попыток сбежать. Но архитектор вряд ли мог предположить, какой побочный эффект это может вызвать у такого, как я.
      Вот только я не знаю, кто я. Но я разберусь. Мне надо добраться до Нижних улиц и отыскать Елену. Но вначале мне надо закончить здесь.
      Пока я спускаюсь с пятого этажа по лестнице, мне навстречу бегут санитары и охранники. Я легко закалываю одного за другим, мне даже не надо тратить на это силы. Это происходит машинально. Несколько раз в меня стреляют, и пару раз даже вроде попадают. С тем же успехом они могли и не попасть.
      Четыре стены, и ни одного окна.
      Стоит ли переживать о живущих здесь людях?
      Например, о вдове генерала Грегори, которая что-то орет мне с лестницы?
      Я же оставил им кнопку противопожарной безопасности? Захотят – смогут нажать.
      Знаю, что не поможет.
      Поджег, а потом закрыл входную дверь больницы на наружный замок.
      Пусть горят!


ПРОЩАНИЕ.


     Нижние улицы. Мир пиратской проституции, запрещенных голограмм, а также единственное прибежище всех, кто тем или иным способом сильно насолил Миру, и хочет, чтобы его не нашли.
         Где-то здесь должна быть Елена.
         Поесть бы не помешало.
         Я не стану подробно рассказывать, как я зашел в одну из закусочных. И как заказал самое большое мясное блюдо, несколько кружок пива, и попросил усадить меня в самом дальнем углу.
         А так же, как я все это съел и выпил, и почему однажды мне в лицо уставили несколько ружей и спросили – отчего я весь измазан в крови, а моя одежда воняет дымом? И не имею ли я отношения к пожару в известном госпитале «В добрый путь», о котором сейчас постоянно говорят по телевизору? И за любые сведения о котором обещают внушительную награду.
         И я не стану рассказывать о том, что и как я сделал с теми, кто меня об этом спросил.
         Я расскажу лишь о том, как я нашел Елену.
         Опять же, подробностей не ждите.

         Закончив есть, стрелять и резать, и, набив сумку горячительными напитками, я двинулся вглубь Нижних улиц. У меня возникла мысль позвонить Елене. Ведь, наверняка, ее имя должно было быть в телефонном справочнике? Подойдя к первому живому телефону-автомату, я понял, что звонить некому.
         Из Елены сделали телефон-автомат, к которому в данный момент подходил инкассатор, чтобы открыть ей живот и выгрести набросанную за день мелочь.
         Я убил его гуманно, свернув шею. Его и его напарника. Они же не виноваты в том, что произошло. Они просто выполняли свою работу.
         Потом я подошел к Елене. Ее приоткрытый рот, в который предполагалось бросать монетки…. И ухо под прядью волос, в которое предполагалось говорить.
         Они уже больше ничего не скажут, и ничего не услышат.
         Но я все равно наклонился к ее уху и сказал:
         - Я высеку твое имя на звездах. А те, кто это сделал с нами – ответят.
         Потом я выстрелил ей в лицо. С развороченным лицом учетчики никогда больше не сделают ее телефоном-автоматом. Потом облил всем имевшимся у меня спиртным, прихваченным из закусочной, и поджег.
         Второй раз за этот день я совершал поджог.
         Неплохо для человека, который еще утром был полностью парализован.
         А потом в меня врезался грузовик.

         
КОНЕЦ ГЛАВЫ 1.