Театр на подоконнике или реверанс, побитый молью

                ТЕАТР  НА  ПОДОКОННИКЕ  или  РЕВЕРАНС, ПОБИТЫЙ  МОЛЬЮ

             На зачумлённой копотью и жиром плите шкворчала и плевалась огненными каплями  масла  сковорода Нинки Путилиной. Жареная картошка со свиными шкварками  - любимый «закусончик под самогончик», как любил говаривать её сожитель Толян – субъект в вечно грязной, пропахшей потом тельняшке.

        «…Да ладно тебе, Николавна, цацу из себя корчить!  Присела бы с нами, да по рюмашечке…» - вспомнила вдруг Заславина. От запаха прогорклого жира у неё закружилась голова, и чтобы не упасть, она ухватилась за спинку стула.
     За окном, на стене соседнего дома с баннера улыбалась белозубой улыбкой стюардесса, восторженно предлагая «летать самолётами Аэрофлота». Тихо кружились и падали снежинки, напоминая о приближении Нового года.

     Анастасия Николаевна не любила праздники. Весёлые застолья пробуждали в ней воспоминания о прошедшей как-то уж совсем незаметно, молодости, о своей востребованности у лиц мужского пола, ну и, конечно же, о театральных подмостках. Заславина отдала театру большую часть своей жизни и отдала бы ещё, если бы не это дурацкое заболевание, название которого она не помнила, да и не хотела помнить.
     Всему виной оказалась банальная простуда, приведшая к осложнению, в результате которого Анастасия Николаевна периодически страдала амнезией. Играть в театре стало невозможным, она забывала тексты ролей и несколько раз едва не сорвала спектакль. Даже от прощального бенефиса, который из уважения предложил Заславиной режиссер, пришлось отказаться по той же причине. И однажды Анастасия Николаевна, тихо собрав остатки косметики и погасив засиженную мухами лампу в гримёрке, из театра исчезла.

     О квартире, которую ей когда-то обещал директор театра, теперь можно было забыть, и Заславина поняла, что оставшиеся годы жизни она, очевидно, проведёт в своей коммуналке, среди засаленных жиром плит и рыжих, наглых тараканов, непременно залезающих в её маленькие кастрюльки.
     Нельзя было сказать, что «вышедшая  в тираж» актриса люто ненавидела своих двух соседок по коммунальной квартире, это было бы неправдой. Заславина их просто тихо презирала. Впрочем, ничем себя она не выдавала и лишь тихо, смиренно улыбалась, выслушивая очередные нотации синюшных вдовушек по поводу оставленного ею света в уборной. Соседки же, давно спившиеся и спевшиеся, считали её блаженной дурёхой и называли за глаза «актрисулей» и «гнилой интеллигенцией»

     Анастасия не была ещё старой. Впрочем, пятьдесят пять лет для актрисы, хоть и бывшей, вовсе не возраст. И Заславина часто шутила по этому поводу, называя себя «девушкой на выданье, правда слегка побитой молью»…
     Анастасия Николаевна окинула взглядом почерневшие стены кухни, застиранные, обветшалые тряпки соседок, развешанные на верёвках, и сняла с плиты закипевший чайник…



     Лёха Слойкин почесал давно немытый бок и поудобнее устроился на подоконнике.
     За узкой стекляшкой подъездного оконца искрились и неспешно падали снежинки. Их было много, и все они были колючие и холодные.
     Лёха вспомнил, как он мёрз прошлогодней зимой, и не попадись ему по дороге садоводческое товарищество, может быть, и замёрз бы вусмерть. В маленьком деревянном домике, куда он тогда ночью забрался, было не теплее, но хотя бы не было ледяного ветра и этих мерзких холодных снежинок. Всю ночь он вертелся от холода на старом продавленном диване. Но заснуть в ледяном, промёрзшем насквозь домишке, не получалось. Весь следующий предновогодний день Слойкин обустраивал своё новое жилище.  Оторвал часть дачного покосившегося штакетника, обеспечив себя таким образом на какое-то время дровами, законопатил старыми газетами щели в оконцах домика и приспособил старое ржавое ведро под печку. К вечеру всё было готово, а на вырученные от продажи на лом выброшенной на мусорку стиральной машины, Лёха прикупил бутылку шампанского и нехитрого закусона.

 Встреча Нового года удалась, как никогда. Ему никто не мешал, никто ничего не просил и не требовал. Не было более никаких сожалений о том, что сын и жена остались без новогодних подарков, просто потому, что у него больше не было ни жены, ни сына. Нет, конечно же, они были, но были где-то «там», в другой жизни, к которой Лёха Слойкин не хотел более возвращаться. Весело потрескивали в огне остатки штакетника, и, сверившись со стрелками старого пластмассового будильника, найденного на помойке, Слойкин выстрелил пробкой в потолок…

    Где-то наверху щёлкнул дверной замок. И тишину подъезда потревожил звук бегущих сверху шагов. Лёха тревожно покосился на верхнюю площадку и спустил ноги с подоконника. Нет, волноваться не стоит, это всего лишь маленькая девчонка лет десяти с пакетом в руках.
     - Здравствуйте, дядя. С наступающим вас Новым годом! – чуть испуганно пролепетала девчушка, пробегая мимо.
     - И тебя, милая, с Новым годом, и тебя… - выдавил из себя  Слойкин, пытаясь улыбнуться.

     Он потрогал огрубевшими пальцами щетину  на подбородке и кивнул головой, вспомнив, что завтра опять наступит новый год, второй год его свободной жизни, свободной от обязательств перед кем либо, да и перед самим собой тоже. Ему, здоровому пятидесятилетнему мужику, было очень удобно его теперешнее положение. Ведь однажды разом приняв для себя такое решение, он стал свободен, навсегда свободен от глупых, никому не нужных постулатов чести, справедливости и много ещё чего. Нет, он вовсе не бомж, ему есть куда вернуться, ведь жена не знает, что с ним и где он. Наверное, думает, что убили злые люди, да и концы в воду. Возможно, что это жестоко, вот так однажды не прийти с работы домой. Но тогда ему было наплевать, на всё наплевать. Просто всё вдруг надоело. Надоело её каждодневное нытьё о нехватке денег, о том, какой он пофигист, что ему ничего не нужно и на всё ему нас…ть, и телевизор у них старый, и шубы у неё нормальной нет, и…

     Лёха Слойкин снова закинул ноги на подоконник, с удовольствием ощущая тепло от пышущей жаром чугунной батареи.
     Завязав однажды со всеми обязательствами, с семьёй, работой, Слойкин почувствовал несказанное удовлетворение. Словно что-то большое и тяжёлое, всю жизнь висевшее у него на плечах, наконец-то его оставило. Никакой грусти по оставленной им семье, по нудной жене и непослушному сыну у него не было. А начавшаяся новая жизнь сделала его хитрым и циничным.

     В том самом дачном домишке он прожил совсем недолго, месяца два или чуть больше. И не потому, что не понравилось, а просто однажды к вечеру скрипнула дверца неказистого деревянного домика, и на пороге появился мужик в телогрейке с овчаркой на поводке. Мужик представился местным сторожем и потребовал, чтобы Слойкин освободил не принадлежащую ему территорию. Лёха спорить не стал и на следующий день раненько, подмигнув висевшей на стене  фотке, пришпиленной кнопкой, стал собирать пожитки. С фотки на его сборы смотрели два пожилых человека, очевидно муж и жена. Но Лёхе было наплевать, что этот фанерный домик может был единственной их утехой на старости лет, и уходя он бросил горевшую в ведре головёшку на продавленный диван. Какое-то время Слойкин наблюдал, как пламя с дивана перекинулось на занавески, и, убедившись наконец, что домишке «хана», выскочил на улицу.

     Много чего ещё происходило за этот уходящий навсегда год. Множество мест для ночёвки пришлось ему поменять, со многими людьми познакомиться. Но однажды осенью судьба свела Лёху с приветливой весёлой вдовушкой, и он, на какое-то время оставив свои убеждения о свободе, остался у вдовы на ночь, а затем попробовал начать жизнь с чистого листа и прижился у неё, как ему казалось, навсегда.

     Вдовушка жила в собственном «ничего себе» доме  и упивалась его уютом, который сама же, не покладая рук, «налаживала». Отдохнуть и отожраться на вдовушкиных харчах Слойкину удалось лишь месяц, а затем вдовушку как подменили. Она ежедневно зудела  ему о необходимости трудотерапии и намекала, что мешок цемента на веранде перед дверью давно просит мужских умелых рук, так как необходимо выровнять пол перед туалетом. Слойкин «кормил» поначалу вдову «завтраками», но она не унималась. И до него, наконец, дошло, что вдовушка ему, очевидно, не пара. И выждав,  когда настойчивая дама отправилась на рынок за покупками, он стал собираться в дорогу. Побросал в потёртый портфель необходимую для свободной жизни ерунду, а затем…высыпал почти весь мешок злополучного цемента во  вдовушкин унитаз. После чего залил содержимого оного водичкой, намертво закупорив «отхожее место»…

     Слойкин потянулся на тёплом подоконнике и улыбнулся, представив, как удивилась дама его отсутствию, а затем и виду  зацементированного до краёв унитаза.
     На верхней площадке опять хлопнула входная дверь, и Лёха Слойкин, придав физиономии скорбное выражение, убрал ноги с подоконника и культурно переместился на самый краешек.
     По лестнице, неспешно перебирая ногами, спускалась дама лет шестидесяти, как отметил про себя Лёха. На лице у дамы застыли остатки былой красоты, приклеенные обильным макияжем…

     …Заславина вернулась к себе в комнатку и аккуратно поставила горячий чайник в специальную керамическую подставку на тумбочке.
     За окном маленькой комнаты угасал предпоследний день года. Угасал, так и не сумев оправдать её надежд, и на душе у бывшей актрисы было темно и неуютно, словно в картонной коробке из-под обуви, выброшенной на снег. Даже более чем тоска по театру Анастасию Николаевну сводило с ума одиночество. Она так и не смогла в своё время определиться с выбором того единственного мужчины, с кем ей хотелось бы прожить жизнь, и теперь очень от этого страдала.

     По вечерам из комнаты Нинки Путилиной слышался хриплый смех вперемешку с матерными выкриками её сожителя Толяна с мерзкой фамилией, которую Заславина никак не могла запомнить. И всё равно она тайно завидовала этой самой Нинке. Как-то вечером, выйдя за чайником на кухню, застала Толяна за пожиранием какой-то дряни из алюминиевой миски. Заславина стояла у него за спиной, наблюдая, как дёргаются кончики его ушей, и, затаив дыхание, слыша его чавканье, смотрела на маленькую чёрную родинку, видневшуюся на плече сквозь дыру в тельняшке. От Нинкиного сожителя пахло потом и немытыми волосами, но Анастасии Николаевне вдруг так захотелось прильнуть к этой полосатой спине и окунуть лицо в сальный вихор на его макушке, что она как ошпаренная отскочила от Толяна, при этом нечаянно плеснула ему на спину кипятком из чайника. В ужасе от содеянного, а ещё больше от мерзкого ощущения взыгравшейся плоти, Анастасия Николаевна закрылась в своей комнате и прижала ладони к ушам, чтобы не слышать матерных воплей ошпаренного Толяна.

     С тех пор прошло немало времени, но ошпаренный Нинкин сожитель к удивлению Заславиной её зауважал, очевидно думая, что она специально облила его кипятком, и частенько предлагал ей рюмочку «для аппетита». Нинка Путилина тоже на неё зла не держала и даже наоборот, ухватила однажды Заславину никотиновым пальцем за пуговку халата и, доверительно наклонившись, дохнула свежим перегаром:
     - И правильно ты, соседка, кобеля-то моего окатила, - хихикнула она, оскалясь редкими жёлтыми зубами. – Так ему и надо, сучаре! К Зинке стал присматриваться, козлина, а Зинка-то старше меня на пять лет!..

     Анастасия Николаевна невольно улыбнулась, вспомнив об этом, и показала язык своему большому портрету под стеклом, на котором она красовалась почти в полный рост в образе героини  чеховской «Чайки».
     - Просто чудо, как хороша! – в очередной раз констатировала актриса, глядя на себя, любимую и такую далёкую: на портрете ей нет ещё и тридцати, а теперь…
     Заславина, позабыв о чайнике и чае, подошла к большому единственному окну комнаты и одёрнула штору.
     На подоконнике были устроены декорации к спектаклю: маленькие креслица, столик, шкафчик с книгами и даже тахта, на которой сидела миниатюрная фигурка героини.
     - Сегодня спектакля не будет, мои маленькие друзья. Завтра Новый год, нужно подготовиться к его встрече, купить чего-нибудь вкусненького. А еловую ветку мне обещала дворничиха Катерина.

     Заславина нежно провела ладонью по головам своих актёров – маленьких кукол, уложенных в картонную коробку, и засобиралась в магазин.
     На площадке между пятым и четвёртым этажами на широком каменном подоконнике сидел небритый мужичок в коричневой потёртой дублёнке и смотрел на неё утомлёнными глазами брошенного щенка.
     Анастасия Николаевна хотела было прошмыгнуть мимо, но сама не зная, почему, остановилась и неожиданно для себя спросила:
     - Мужчина, вы кого-то ждёте или вам некуда идти?
     Лёха Слойкин удивлённо вытаращил глаза.
     - Вы удивительно догадливы, милая дама. Сидел бы я тут, если бы не мороз…  Да не волнуйтесь, я не напачкаю. Перекантуюсь тут пару дней и дальше пойду.
     - А куда же вы пойдёте? – участливо поинтересовалась актриса. – Я так поняла, что вам и идти-то некуда.
     Слойкин шмыгнул носом и отвернулся.
     - Вот что я вам скажу, - чуть помедлив, произнесла Заславина, - идемте ко мне. Я живу на пятом этаже в шестидесятой квартире. Отдохнёте, помоетесь, приведёте себя в порядок, а там и видно будет. Ну идём-те же, идём-те.


     Лёха Сойкин  уже около сорока минут отмокал в подёрнутой ржавчиной коммунальной ванне, радуясь случаю встретить Новый год в тёплой квартире с нормальным харчеванием.
     Потрёпанную даму звали Анастасией, она оказалась бывшей актрисой, и едва он переступил порог её комнаты, у него чуть не закружилась голова от обилия фотографий на стенах, на которых всюду красовалась его новая знакомая. Лёха сразу смекнул, как нужно себя вести в подобных случаях, вспомнив визит Остапа Бендера к Эллочке Людоедке. И, как только они, наконец, познакомились, галантно припал губами к руке Заславиной и начал петь дифирамбы.

     - Ах, как это чудно, как мило! Знаете, Анастасия, я всю жизнь боготворил актёров. Это же не люди, это – волшебники, чародеи! Как могут они увлечь, увести за собой, и, глядя на них и слушая, забываешь обо всём. Воистину сказано: « не хлебом единым…». А какая вы милая в этой роли! Это же «Факир на час», верно?... И  этот спектакль я помню прекрасно: ну как же, как же, «Двенадцатая ночь»!
     Слойкин раскраснелся и суетливо перебегал от одной фотографии к другой, непременно комментируя увиденное.
     - Вы прекрасны, Анастасия! – изрёк в заключение Лёха. – И почти совсем не изменились, ну разве самую малость.
     Он переоделся за ширмой, набросив на своё немытое тело махровый халат  Заславиной.

     - Сейчас я с вашего разрешения иду в ванную. – Слойкин подошёл почти вплотную к Анастасии. – Но как только я вернусь… Я буду умолять вас… - Слойкин опять припал губами к руке испуганной актрисы. -  Умолять вас прочитать мне какой-нибудь монолог, любой, на ваш выбор! Я не прощаюсь и надеюсь, что вы меня порадуете.

     Лёха набросил на плечи полотенце и, по-гусарски шаркнув ножкой в клеёнчатом тапочке, скрылся в ванной.
     Обалдевшая Заславина присела на скрипучий диван и облокотилась на спинку. Никогда еще её душа не была в таком смятении, словно десятки сыгранных ею образов, слились сейчас воедино, и она не могла понять, что с ней.  От всего этого ей хотелось сейчас взлететь: «…отчего  люди не летают так, как птицы…?».  Анастасия Николаевна сидела на диване и блаженно улыбалась, позабыв обо всём.

     Позже они сидели с Лёхой на диване, пили кофе, а Заславина, вдруг вспомнив «Грозу» Островского, прочитала ему монолог Катерины .
     Отмытый и побритый Лёха Слойкин казался моложе своих пятидесяти, и Анастасия Николаевна, одурманенная его комплиментами, поняла, что влюблена.
     Лёху, казалось, нисколько не смутила разница в возрасте, но от близости с актрисой он вежливо отказался, ссылаясь на то, что не может вот так сразу,  и это было бы недостойно его чести.

     Весь следующий день они были вместе. Заславина убирала комнату, а Лёха помогал ей, правда всё больше советами, а заодно и поинтересовался, что за подобие  театра у неё на подоконнике. Анастасия Николаевна, немного смущаясь, поведала Слойкину о том, как она устраивает спектакли, а маленькие куклы, коих у неё целая труппа, и есть её актёры.
     - Знаешь, Алёша, мне иногда кажется, что они по ночам живут своей жизнью, и, так же как и у настоящих актёров, у них интриги и ссоры из-за ролей.
     Лёха вежливо кивнул и, отвернувшись от актрисы, скорчил рожу.
     Перед наступлением Нового года Заславина надела старое театральное зелёного бархата платье и зажгла свечи. Она снова читала Слойкину монолог Катерины и тянула руки к окну, повторяя: «Отчего люди не летают…?».  Шелестело подолом  побитое молью платье, трепетали в упоении огненные язычки свечей, пахло еловыми ветками и мандаринами, а Анастасия Николаевна была счастлива…


     Проснулись они поздно и, лёжа на скрипучем диване, вспоминали чудесно проведённую новогоднюю ночь. Заславина играла завитком седеющих волос своего возлюбленного и мечтательно рассказывала ему о том, как будет хорошо и славно в их жилище. Она будет ждать его и готовить ему вкусные пироги, а он, возвращаясь с работы, увидит освещённое в сумерках окно на пятом этаже и вспомнит, что его ждут…
   Слойкин курил и пускал дым в потолок. А потом попросил актрису сходить в магазин за кофе.


   …Заславина, позабыв о возрасте, как девчонка бежала домой, прижав к груди пачку кофе, думая, какое это всё-таки чудо жить для кого-то, позабыв о пустоте.
     На лестнице в подъезде пахло салатом оливье, пахло праздником. Где-то громко играла музыка, у кого-то весело горланили песни.
     Анастасия вихрем влетела в коридор коммуналки, радуясь, что соседей нет дома, и застыла  перед распахнутой дверью своей комнаты. Она вздрогнула от нехорошего предчувствия, но шагнула в комнату, успокаивая себя тем, что Алексей вышел на минутку, возможно, за сигаретами.

     Её  огромная фотография лежала на полу в осколках стекла, а на зеркале помадой было написано, что она – «старая идиотка»…
     Анастасии Николаевне  вдруг стало жарко, так жарко, что она сбросила свою старую цигейковую шубку и с  треском распахнула окно, разбрасывая во все стороны маленькие макеты декораций. Наступая на них, она взобралась на подоконник и на миг увидела в темноте чёрный квадрат зрительного зала. Её  зритель ждал! И она, протянув в темноту руки, сделала шаг.
     - Отчего люди не летают так, как птицы…
   


              Дмитрий Грановский