Три чабана

«Может быть, на склоне этой горы и пасли свои отары те три чабана», ; подумал я вслух и прочёл: «Колыбель полей, Синь простор над ней»*. Карпатское предгорье  окружало нас лёгким туманом и строгим величием хвойного леса. Природа тут снисходительна, как сам Господь Бог. Она может мягко вписать в себя, как и тысячу лет назад, несколько сот овец и устремившийся вдаль мрачный взор сыровара, опирающегося на кривой посох, но и современное шоссе с моей старенькой «Хондой», которую я осмотрительно вёл по мокрой ноябрьской дороге. «Один молдаванин, один угорянин и один вранчанин», ; с улыбкой подхватил рядом сидящий отец Павел знаменитые строки бессмертной баллады «Миорица». Я ехал по заданию президента в Монастырь Слэтиоара. Мой автомобиль колесил по земле с древним названием «Очиниле Молдовей**», принадлежащей когда-то нам, левопрутским молдаванам, но отошедшей по воле великих держав к Румынии ещё в начале девятнадцатого века.

«Встреча нового советника президента с Митрополитом  Румынской Восточной Православной Церкви». Я  с усмешкой представил себе заголовок крупным чёрным шрифтом на первой газетной полосе. Я решил поехать в Слэтиоара, не уведомив другую сторону о предстоящем визите. Это было моим первым серьёзным испытанием на государственном поприще. Краем глаза я следил за отцом Павлом в надежде, что не подведёт. Я должен был убедить Румынскую Восточную Церковь принять от Молдовы серьёзную помощь, ведь божий храм, как поведал мне священник, принимает дары как от бедных, так и от богатых, как от праведных, так и от злодеев. Монастырь Слэтиоара  представлялся нашему президенту возможным союзником. Восточная церковь почти век не признаёт Румынскую Патриархию, живёт особняком, а её прихожане придерживаются, как и мы, юлианского календаря и продолжают встречать Рождество и Пасху по старому стилю. Отец Павел не знал главного. Каверзность ситуации заключалась в том, что в случае удачных переговоров о помощи её, скорее всего, можно было бы ощутить только в виде газетных посулов… Во всяком случае,  у меня не было никакой уверенности, что после намеченной ПР-кампании последует и настоящая финансовая поддержка. По политическим меркам, хитрость жульничеством не назовешь, корысть корысти рознь. 

Пользуясь редкой возможностью рассмотреть с близкого расстояния одеяние священника, я коротал дорогу, расспрашивая отца Павла о назначении разных деталей убора. Для забавы стал играть словами «ряса» и «раса», прозрачно намекая спутнику о его принадлежности к религиозной касте. Я был одним из первых слушателей проповедей отца Павла и представлял, каким напряженным трудом далась божья наука этому парню из простой, многодетной семьи. Только после долгих лет богослужения он стал обходиться без шпаргалок во время служб и треб, но его наставления мирянам продолжали звучать также незатейливо, словно тексты из букваря. Я крестил его дочерей, и меня с радостью принимали в поповском доме, но нас с отцом Павлом, как многих на нашей родине, разделял острый политический вопрос ; отношение к Великой Румынии. Он был унионистом, сторонником воссоединения Румынии и Молдовы, древней страны, но молодой республики. О политике священник говорил редко. Его политические убеждения выглядели для меня странно. В нём прижилось мало румынского после четырёх лет учёбы в Сучавской духовной семинарии. По возвращению из Румынии он говорил без бухарестского акцента, и не было в нём того зазнайства, которое часто воспитывается в студентах стипендией чужого государства. Крестьянин по нутру, он изначально правильно оценил свои возможности и оставил лабиринты теологического умствования местным семинаристам, выбрав для себя путь простых божьих истин. «Я больше трудился на огородах  благочинных, чем в библиотеке», ;  в шутку признался он. Уверенность в своём назначении помогли ему остаться в стороне от разных модных организаций молдавского студенчества, которые, руководимые невидимой рукой, проводили в жизнь идеи унионизма. Глубже, чем едкие политические упрёки, его задевали мои полушутливые утверждения, что «ряса», хотя и православная,  давно стала работать в одной упряжке с католицизмом, с мировой банковской сетью, с теневым мировым правительством.  Я пригласил его на  предстоящую встречу не как эксперта, а как верного товарища, знающего язык возможного противника. 

Встреча с митрополитом являлась для меня и новой возможностью открытия тайны. Впрочем, слово «тайна» не совсем подходит к моей старой загадке…  Всякий раз,  когда я встречаюсь с  жителем правого берега Прута,  румынской  Молдовы, пытаюсь для себя выведать, какой он крови. С этим  предрассудком трудно бороться. Он является  следствием сложного, многовекового спора не только между официальным Кишинёвом и Бухарестом, но порой и между сильными державами: кто мы, молдаване или румыны? Для простого человека этот вопрос кажется смешным. Ведь любовь или деньги важнее цвета кожи. И кто может поручиться за чистоту крови, когда ты живёшь веками по соседству… Великие воинственные нации устраивали раз в полвека на нашей земле театры своих сражений, а война это ведь не только убиенные, а непременно и рожденные в пылу перекрестного огня. Могут и должны ли дети насилья нести ответственность за преступное смешение своей крови? Невзирая на очевидные истины, когда по другую сторону Прута кто-то признает себя молдаванином, а по нашу сторону ; румыном, государственные люди с ревностью записывают очки в свою или чужую копилку. Готовясь к этой важной встрече, я перелопатил немало информации о возникновении Румынской Восточной Церкви. Почти все авторы в предисловиях предупреждали не путать её с Церковью староверов. Староверы живут веками компактно в другой части Румынии, в Дунайской дельте. Я с нетерпением ждал момента прибытия. 

Нам оставалось менее часа езды, когда из сумрака, при въезде в местность Мэгура, появилась тень человека с приподнятой рукой. Моё правило в таких случаях не останавливаться, если это не женщина или ребёнок. Но Отец Павел коротко обронил, взывая к моим добрым чувствам: «Возьмём!»  «Из местных будете?» ; бодро спросил священник, после того как машина тронулась, а гость повозился на заднем сиденье, укладывая свои вещи. «Да нет, дело тут у меня». Краем глаза я увидел нашего попутчика: породистое, смуглое лицо, овечья кушма,*** низко натянутая на лоб. Острый запах дешевых сигарет и кислого фуража наполнил машину.  «Овец хотел тут прикупить у одного хозяина и разговорился с ним», ; продолжил он, как бы извиняясь, и у меня в груди почему-то ёкнуло. «Вы, верно, арделянин****, говор  вас выдаёт…», ; сменил отец Павел тему, сдерживая улыбку. Попутчик смолк, зыркнул глазами в зеркало обратного вида и затем сказал: «Ну-у-у… дед у меня, пожалуй, был  угорянином…»  В конце села священник попросил притормозить у горбатого «нон-стопа». «Я быстро, за водичкой», ; сказал отец Павел, хлопнув сильнее, чем положено, дверью. Быстро у священника не получалось… Ожидание становилось невыносимым, и я хотел было выйти, но как только мои пальцы коснулись никелированной ручки, я услышал короткий приказ: «Сиди, молдаванин!» Холодная сталь дула обожгла затылок. Я хотел повернуть голову, но чабан резко предупредил, спокойно расставляя слова: «Это не игрушка!» Из памяти, а может, наяву, всплыл знакомый по армии запах пороха. «Заводи машину...» 

Он велел мне остановиться через пару километров на усыпанной мелкой горной галькой стоянке для автофургонов. «Не выключай двигатель… Деньги!» Я указал на бардачок над сиденьем. «Хорошо, молдаванин… Теперь снимай пиджак… и часы», ; сказал он после того, как заметил мои старые “Брайтлинг”. ; Выходим, но медленно…»  Оглядываясь по сторонам, он повёл меня с поднятыми руками к бордюру и пару раз тяжело похлопал широкой ладонью по карманам моих брюк. В слабом свете стоп-сигналов я скорее представил, чем увидел передо мной где-то далеко внизу зияющую чёрную пустоту и слабое колыхание сырой хвои. Я не мог разобраться в своих чувствах. Из покосившейся памяти вдруг выступила мысль о том, что президент советовался с венгерским послом, прежде чем отправить меня сюда. «Ряшкой  ко мне!» Я повернулся спиной к пропасти, но не увидел его лица, а только чёрную фигуру на голову выше меня  и чёрный пистолет в вытянутой руке. Больше он ничего не успел сказать, потому что на нас наваливалось на высокой скорости что-то огромно-серое, изо всех сил бегущее и, как мне показалось от внезапности, огнедышащее. Я успел сделать прыжок в сторону и чуть не свалился в пропасть. Схватившись вслепую за куст, я пытался спастись, в то время как вниз по обрыву, сцепившись, катились и падали с глухими ударами два существа, одно, обозначившись лаем и визгом, другое ; выстрелом.  Минут через десять я уже разворачивал машину перед «нон-стопом», чувствуя нестерпимую боль в разбитых коленьях. Отец Павел появился  у входа с двухлитровой бутылкой и, резво открыв дверце машины,  принялся извиняться. «А где наш угорянин?» ; спросил он с удивлением. «А разве мы что-то кому-то обещали?» ; ответил я на вопрос вопросом, пытаясь скрыть ободранные руки,  волнение и иронию. 

В трапезной горели толстые ярко-молочные свечи. Чёрные образа дрожали в полутьме на грубой штукатурке тыквенного цвета. Сообразно строгому посту, на выскобленной и слабо освещенной сосновой столешнице лежали три больших ломтя ржаного хлеба и три высоких мутных стакана, в которые отец Павел наливал по очереди воду. В глухом щебетании свечных фитилей настоятель монастыря, огромный, как чёрная бутафорная кукла, монах, опоясанный вишнёвой обвязкой, объяснил нам, почему митрополит сможет принять нас только на второй день. Затем, по заведенному обычаю, начал рассказывать историю Восточной церкви. Грубые черты его тёмно-красного лица и хриплый голос диссонировали со светлым повествованием о святом Гликерии, основателе монастыря, пламенном борце за старый церковный стиль. В 1924 году игумен Покровского скита, отец Гликерий, следуя письму со Святого Афона, выступил против перехода Румынской Патриархии на грегорианский календарь. Церковное начальство объявило охоту на отщепенца и загнало его  в глубокое подполье. Настоятель приостановил свой рассказ. По всему длинный  постный день был для него, как и для меня, не очень удачным. При слове «брынза», в том месте, где Гликерий и его сподвижники прятались от нового календаря и от войны высоко в горах, занимаясь выпасом овец, глаза настоятеля заблестели, он сглотнул слюну и жадно хлебнул воды.

Если верить рассказу настоятеля, отец Гликерий заплатил неимоверную цену за исполнение своей мечты. Его ловили и пороли жандармы, как до второй мировой войны, так и после. Обвиненный, на всякий случай, в сотрудничестве и с легионерами, и с коммунистами был приговорен королём к расстрелу, но приказ отменили за четверть часа до казни. Около десяти лет он отсидел в тюрьме при старом и новом режимах. Во времена Чаушеску копал два года канал смерти «Дунай ; Чёрное Море». Но его мучения не были напрасными. Он оставил после себя единую Восточную Церковь Румынии и был первым её митрополитом.

Дожевывая последний кусочек хлеба, настоятель приступил к итогам деяний своего легендарного предшественника, канонизированного в 1999 году: 130 приходских храмов, 13 монастырей и около 3 миллионов прихожан. Разве что благоверный Стефан Великий, господарь Молдовы, смог сделать для настоящей православной церкви больше, чем этот безродный молдаванин. По воли случая, результатами героического труда этого простого монаха предстояло грамотно распорядиться моему президенту.  Чтобы ослабить молдавское государство Бухарест насаждал сепаратизм в Молдавской Митрополии, подбивая священников за вознаграждение перейти на сторону Румынской Патриархии. Президент Молдовы надеялся дать румынскому государству достойный, симметричный ответ, используя Монастырь Слэтиоара. При великой нужде Восточной церкви поддержка была гарантирована. Войска кишинёвских политиков, обозревателей и журналистов только ждали сигнала, чтобы хлынуть сюда. В этой разразившейся войне, почти религиозной и почти этнической, но по сути экономической, стороны были под стать другу другу. Ведь объявленной целью доподлинного зла всегда является великое благо.

«Откуда взялась собака?» – спросил отец Павел, когда на обратном пути мы  решили свернуть на обочину, у той самой остановки, где случилось то, в чём я не захотел посвящать румынскую полицию. «Кто его знает, но я и раньше замечал, что в здешних местах псы многому обучены, а порой кажутся добрее людей. Я, отче, наблюдал отару, которая переправлялась через шоссе, а потом через мелкую горную речку, на берегу которой я как-то отдыхал от дороги. Так вот, огромный белый пёс переждал, пока вся отара переправится, провожая взором её медленный подъем в гору. Потом долго и внимательно приглядывался, повернув голову, к отставшей и ковыляющей к речушке серой овечке. Если бы Вы видели, отец, как он, наперекор быстрой воде, сопровождал «миорицу», тесно прислонившись к ней, как будто на руках нёс!». Мы обшарили весь откос и спустились на дно пропасти, которая оказалось не такой уж огромной и страшной, как в ту ночь. Не было никаких следов крови, на дне ничего не нашлось, кроме журчащего родника. «А как Вы полагаете, отче, тот бандит из Мэгура действительно арделянин?» «Да Бог его знает… Может быть кем угодно…»

Мы по очереди пили холодную, бурлящую в ладонях влагу. Я несколько раз обдал лицо водой, смывая усталость и недобрые мысли недавнего происшествия. «А ведь те двое чабанов так и не убили молдаванина, ; сказал священник, возвращаясь к началу нашего пути, к сюжету знаменитой баллады. ; Хотя смерть показалась ему совсем близкой, во всей красе. Помните, как там всё рисуется, не то свадьба, не то похороны…  Звёзды ; вместо свечей. Молодых и неженатых у нас так и хоронят в  подвенечных одеяниях», ; сказал он со знанием дела.  Но меня больше всего будоражило то, что чабан из народной песни не противился смерти, а наоборот, всем сердцем своим и поведением смиренно принимал её…  Хотя, кто может противиться судьбе, её превратностям?  «Значит, будем вечными, отец?!» ; весело воскликнул я, карабкаясь в гору и думая о том, что победил, ; и это без излишнего пафоса, ; смерть...  По крайней мере, в этот раз. «Один Бог ; вечен», ; пробубнил себе под нос священник. Я не хотел ему перечить, хотя уверен, что всевышний отмерил и нам, по милосердию своему, отменный кусок бессрочности, которого мы недостойны.


------------------------------------------
* Перевод Виталие Балтаг.
**Очинэ, отчинэ  – родная земля.
** *Кушма – папаха.
****Угоряне (арделяне) – румыны, прожившие долгое время под администрацией австро-венгерского государства.