Пациент доктора Гаше

«Ты можешь отстраняться от страданий мира, это тебе разрешено и соответствует твоей природе, но, как раз, быть может, это отстранение и есть то единственное страдание, которого ты мог бы избежать»    Франц Кафка
                ***
Ш. пристально смотрел на картину Ван Гога «Портрет доктора Гаше» над своим рабочим столом. Многое казалось ему несовершенным с точки зрения техники исполнения. Грубые мазки художника намеренно лишали глаза очарования от созерцания, отпугивали неподготовленного зрителя, не давая возможности домыслить нечто и заглянуть за полотно. Форма и содержание, реальный облик и внутренний несмолкаемый монолог – конфликт, который не даёт спокойно жить, толкает человека на многолетний мучительный труд в поиске истины. Самые стойкие и одержимые рано или поздно рисуют себе «доктора Гаше», с боязнью смотрят на него в конце своего путешествия, зная, что там ничего нет, кроме «Чёрного квадрата» Малевича. Такое новое понимание своего одиночества толкает умников дальше. Теперь эти немногие хотят быть экзистенциалистами, воинами абсурда, потому что это звучит впечатляюще. Баррикады тщеславия в огненных мартенах их души выливают из стали эмоций высококачественные несокрушимые идеи всеобщего благополучия. Мораль ещё не сформирована, но они на верном пути собственного безумия, потому что такого рода мысли и отличают их от серого и неуклюжего мира, который они собираются изменить в свою пользу. Такая траектория мысли не может не восхищать их зрителя, он верит своему оратору и не верит одновременно, потому что форма и содержание всегда жили в разных измерениях, в разных комнатах, спали в разных постелях. Всё начинается в постели, в ней же и заканчивается. «Публичное одиночество» - основной закон существования на театральной сцене раздвигает воображение пытливого ума и находит воплощение в реальной жизни, где тебя видят все, а ты не видишь никого.

Ш. испугался собственных мыслей и отвёл взгляд от холодной картины, где был изображён последний психиатр Гаше, который так и не помог уйти художнику от суицида. Ш. попытался найти объяснение слову «последний» и попал в тупик. Теперь ему показалось, что люди всю свою жизнь поют одну песню, играют одну пьесу и любят одного человека. Странная мысль, но она давала слабую трезвую надежду на то, чтобы хоть что-то сформулировать внятно. Одна любовь? В этом определённо что-то есть. Какая именно? Первая, вторая, последняя? Сразу зазвучали слова из песни Манфреда Мэнна «Ангел у твоих ворот», где припев ведёт счёт: - 56,57,58, а следующая - твоя любовь!

Ш. прослушал за свою взрослую жизнь тысячи альбомов, а когда у него кто-то спросил однажды про один-единственный альбом, который ему бы разрешили взять с собой на Луну, то он без колебания ответил – «Энжел Стэйшен» и сразу испугался собственного признания. За него ответило подсознание, которое хранило в памяти самое дорогое и единственное воспоминание о единственной любви. Смысл музыки воспроизводил палитру чувств, где главным мотивом было потрясение, когда он впервые попал в удивительный мир прекрасной женщины. Этот мир и стал для него той единственной любовью, где всё до сих пор на своих местах, а все остальные попытки что-то изменить во власти воспоминаний лишь жалкая сублимация любви. Сила и монументальность яркого мира женщины, которая разрешила ему зайти в него, выдержали многие попытки быть сброшенной с трона очередными конкурентками. Не смогла ни одна из них даже приблизиться к Королеве, тем более, попытаться с ней конкурировать. Зерно упало в плодородную почву и выросло сообразно тем понятиям, которые были заложены изначально.

Воспоминания несли Ш. к маленькому уютному домику в глубине узкой улицы частного сектора на окраине города, где прошла его юная жизнь. Сливы цвета «Дип Пёпл», фортепиано со звуками «К Илизе», первые поцелуи взрослой женщины, её пьянящий запах – все это превратило детский мир Ш. в точку отсчёта взрослой жизни. Первые уроки музыки плавно перешли в первые уроки любви. Мир смешался во что-то магическое и необъяснимое, не найденная логика превратила мир Ш. в сплошной карнавал эмоций и впечатлений. Голодный животный мир Ш. бросился в сладкую изнурительную борьбу с желаниями своей принцессы, всё материальное исчезло безропотно и панически. Многие сложные вопросы были временно изолированы. Не могло быть иначе. Когда пыл угас, тогда сложные вопросы вернулись и разрушили то, что никогда не принадлежало Ш., и не могло принадлежать ему одному ввиду своей исключительной законченности. Он мог только прикоснуться к части величественной сущности своей возлюбленной, не более того, потому что ей было мало одной наивной любви. Сила её гения требовала величину равную по значению, а такой не было, поэтому ей пришлось складывать из множества то, что Природа намеренно не предоставила в одном человеке. Понять такую сложную формулу любви было недоступно Ш. в том возрасте. Сейчас такая формулировка выглядит вполне убедительной.

Ш. много раз представлял встречу с женщиной, которая положила начало его длинному и увлекательному путешествию в мире несовершенства идей, мнений, эмоций и рухнувших надежд. В трудные минуты жизни он вспоминал свою Королеву и мысленно просил у неё защиты. Её несокрушимая вера в могущество жизни, в силу человеческого духа, в собственную исключительность, неудержимый авантюризм, вера в талант и торжество холодного разума, нежность и сладострастие любви – всё это придавало силы и служило ярким примером необходимым для многогранного существования. Вся её творческая жизнь была борьбой за чистоту стиля настоящего художника. Немногие могли вникнуть в метафоры её праздных идей. Испуганные и наивные ученики лениво кивали в ответ её устремлениям, которые она сама иногда не понимала. Такое бывает, в искусстве такое происходит на каждом углу. Импровизации подсознания заставляют людей делать гениальные вещи без анализа, спонтанно и хаотично. Задача критиков расставлять всё на свои места. В процессе жизни Ш. одни лозунги сменяли другие, пока не был сформулирован главный закон – «Этот мир принадлежит тебе!». Когда Ш. осмыслил гениальную простоту фразы, тогда мир действительно преклонил колени перед такими наивными гипотезами. Да, наивными, скажете Вы. Это от того, что Вам такое недоступно, потому что Вы слишком трусливы, чтобы отстраниться от страданий мира, точнее, от Вашего узенького мирка, в котором всеобщая импотенция стала законом жизни. Моя Королева царила в своей империи полноценно и многогранно. Она от Природы была лишена обычных плебейских наклонностей в виде тупого жертвоприношения к ценностям семейной жизни, фарисейства и трепета перед карьерой, алчности материального изобилия – моя Королева плевала на это. Она иронично и широко распахивала меха баяна, как свою душу, в которую смотрели все и ничего вменяемого не чувствовали, потому что этот мир принадлежал ей, а всё вышеперечисленное с широко открытыми глазами по умолчанию её обслуживало ввиду убогости своей умственной конструкции. Ш. лишь теперь понимал агонию её душевного одиночества, где выходом оставалось лишь буйство физическое и извращённое. Бунт духа превратился в месть тупой физике Природы. В расход шли самые одарённые девственники, самые легкоранимые, самые благодарные. Она знала, как создать историю. Королева объявила войну Природе, насмехаясь над её совершенством. Ей сходила с рук такая анархия, что лишний раз подчёркивало её гениальность. Сплав её талантов не мог остаться в тени ленивого тупого окружения, где всё уже рождено мёртвым и беспомощным. Ш. так и не встретил в своей жизни женщины умнее и масштабнее своей Евы. Но Природа – великая лицемерка. Она зорко следит за своими созданиями и играет с ними в неравную игру. Ева не была лишена печали жизни и платила за свою яркую неудержимую натуру по всем законом гармонии счастья. «Публичное одиночество» - это придумано генетикой. Можно ещё добавить – всё, что с нами происходит – это генетика. Можно склонить свой разум в сторону фатализма и опустить руки, но можно ничего не склонять, потому что такая философия присуща обычным людям. Не думаю, что великие надежды оставили в покое жизнь моей замечательной Евы. Если я даже когда-нибудь спрошу у неё об этом, то услышу в ответ лишь очередную хитроумную метафору.

Вот с такими мыслями Ш. стоял перед дверью квартиры Евы в тёмном подъезде и размышлял о предназначении кнопки звонка в изменившийся мир своей далёкой возлюбленной. Он стоял и напряжённо мыслил во мраке потёртого жизнью подъезда – может оставить всё как есть? Глупое, наивное, искажённое в лучшую сторону воспоминание всё же лучше, чем жестокая правда жизни. Ш. вдруг испугался, как мальчик, и сел на шершавую лестницу. Было тихо и печально в этом предбаннике судьбы в ожидании решения, которое уже было давно принято. Ш. медленно встал и положил букет алых роз у порога и бесшумно вышел из аудитории, где не был сдан очень важный экзамен.

Уже на улице, глядя в бесконечность апрельского неба, он вспомнил оптимистичные слова Пруста в противовес грубым намёкам Кафки:
- Мир ещё прекрасен. Ещё есть время наслаждаться каждым мгновением. Ещё ничего не кончилось.
                ***