Бомж

Я медленно брел к огромному гипермаркету, сияющему сотнями цветных лампочек и рекламных вывесок, служивших приманкой для тех, у кого еще оставались не потраченные перед праздниками деньги. Словно многоликое чудовище, это массивное здание затягивало в свою пасть все новые и новые жертвы, чтобы выкачать из них метафорическую кровь, спрятанную в кошельках и карманах.
Ни в чем, особенно, не нуждаясь, я планировал убить время, дразня продавцов своей покупательской способностью, читаемой в дорогой одежде и брендовых аксессуарах. Зло усмехаясь в предвкушении услужливой суеты магазинных консультантов, я двигался вперед, преодолевая холодный напор зимнего ветра, словно пытавшегося меня остановить. Уже пожалев, что решил пройти пешком, я вспоминал комфортное тепло своего мерседеса, оставленного в гараже.
Вдруг, раздавшиеся со стороны соседней аллеи крики привлекли мое внимание к группе людей, столпившихся возле одной из скамей. Несколько пожилых женщин взволнованно о чем-то спорили, одна плакала, а молодой мужчина, вышедший из магазина с, укутанной в пушистую шубу, женой, куда-то звонил по мобильному. Из любопытства, я подошел ближе и судорожно отшатнулся от представшего взгляду зрелища. Сердце похолодело и рухнуло куда-то вниз. На обледенелой скамейке, скрюченное в позе эмбриона и укутанное в древнее засаленное пальто, лежало тело моего учителя музыки Владимира Львовича. То есть, учителем он был много лет назад, когда молодой и веселый, с баяном через плечо, преподавал в школе, задорно и громко разучивая с нами – школьниками, новые песни.

Я плохо помню тот момент, когда от него ушла жена, отсудив квартиру и все имущество, когда он начал потихоньку спиваться и был уволен из школы, и когда оказался на улице без средств к существованию. Я был занят своими делами - зарабатыванием денег, гулянками и укладыванием в постель юных красоток.
И если мне доводилось встречать где-нибудь возле ларька грязного заросшего бомжа, клянчащего денег на чекушку, то, глядя в сторону, я молча совал ему мятый полтинник и бежал дальше. Этот сгорбленный опустившийся человек никак не ассоциировался у меня со статным и жизнерадостным мужчиной, что когда-то учил меня правильно держать баян, на слух подбирая знакомые мелодии. Тем более что он никогда не пытался зарабатывать музыкой. Должно быть, не хотел унижать инструмент.
Конечно, поначалу знакомые и коллеги старались его поддержать, кто финансово, кто советом, но, в конечном счете, у всех были свои заботы. И человек, в одночасье потерявший все, оказался слишком слаб, чтобы противостоять остервенелому цинизму современной жизни.
Последний раз, я видел его около полугода назад, когда, поссорившись с очередной любовницей, вышел ночью за сигаретами. Владимир Львович сидел на ступеньках у соседнего подъезда и держал на коленях что-то, завернутое в грязный кусок серой ткани. Находясь в дурном расположении духа, я хотел пройти мимо, и вздрогнул от неожиданности, услышав его тихий глухой голос.
- Аркашенька, подойди к старику на минутку, уж не откажи, - я никак не ожидал, что он может помнить мое имя, - вот, самое дорогое забрал у приятеля. Много лет Степан хранил у себя, да на кой мне теперь…
Откинув край ткани, бывший учитель продемонстрировал мне свой старый баян. Много раз мне доводилась держать его в руках в школьные годы. Научившись довольно неплохо играть, свой собственный инструмент я так и не приобрел. Мне казалось, что это не модно и никому не интересно. Вот гитара – другое дело.
- Продаю я друга своего, Аркашенька, ты уж купи, играть умеешь ведь. - Владимир Львович жалобно смотрел на меня заплывшими глазами. – Всего-то и прошу триста рубликов…
В смятении, я протянул ему две тысячи, которые обнаружил в кармане куртки и, забрав инструмент, пошел домой, не выслушав поток его неловких слов благодарности. Мне было противно и горько. Помню, в ту ночь я напился в одиночку, и играл на расстроенном баяне, тяжело вспоминая нужные движения пальцев.
На следующий день я, опомнившись, бегал по улице, искал хозяина инструмента в надеже вернуть столь дорогую ему вещь, но так и не нашел. Видимо он где-то отсыпался после праздника, устроенного на мои деньги. Тогда я отнес баян к мастеру и восстановил.
Он и сейчас пылится в шкафу моей квартиры, изредка доставаемый, чтобы привести в лирическое настроение излишне строптивых подруг, или спеть похабные частушки на дружеской пьянке…


Отсчитав приличную сумму денег пенсионерке-учительнице, взявшейся организовать похороны Владимира Львовича, я пил коньяк в ресторане гипермаркета и вспоминал виртуозного баяниста, который без остатка отдал свой талант ученикам. Как же вышло, что все мы – те, кто, в течение десяти лет постигал под его руководством науку музыки, отнеслись к своему учителю как к чужому, не спасли, не помогли встать на ноги и вернуться к нормальной жизни? Почему позволили умереть на улице в нищете? Но ответов у меня не было.