Future in eternity past. Наркотики и небеса

Чёртова зима, чёртова зима… Он даже не дал мне времени одеться. Я так и бежала в белой рубашке и чёрной юбке, в сменных туфлях, из-за которых поскальзывалась практически каждые пять секунд, что замедляло весь процесс побега. На улице было холодно, но руки запотевали. Они чуть ли не горели от того, как сильно мы их сжимали. Я поскальзываюсь, но опираюсь на его ладони, он практически падает, но в последнюю секунду выдерживает равновесие благодаря мне. Мы, как бы, поддерживаем друг друга в прямом и переносном смысле. Мы стали одним целым. Я, и парень, который курит в церкви.
Я и парень, который курит в церкви… Странно, но звучит.
Мы убегали дальше и дальше, всё вглубь чему-то неизведанному, пока парень не увидел мост. Мы перелезли через забор, где было написано, что по газону ступать нельзя, и побежали вниз, к основанию моста. Склон был очень крутой и каменистый, но вдобавок, какого-то ***, блять, шёл снег, мы просто скатывались с горы. Сначала я удерживалась на ногах, но потом нелепо споткнулась и упала на колени, распотрошив колготки и превратив колени в кровавое мясо. Ахиренно, блять. Мне уже кажется, что этот тип какой-нибудь серийный маньяк убийца, желающий до преступления, поиметь меня под мостом. Наконец мы достигли края, и зашли к стенам моста.
Я прижалась к холодному камню. Отряхнула колени. ****ец жжёт, но потерпеть возможно. Аккуратно сняла колготки, чтоб не загрязнять рану. Мне было абсолютно похуй на этого извращенца, мне было не похуй только на моё здоровье. Ногу щипало и щипало, но я терпела, пока, не решив осмотреть рану, дотронулась до неё рукой. Взвизгнула от боли. Нужно домой. И поскорее.
Оценим ситуацию. Парень разнёс и поджёг имущество одного из святых мест населённой Америки, чтобы переключить с меня внимание учеников цивилизованных школ Центра. Обычный вандализм, вроде флопа на памятнике, здесь не катит. Мы сбежали. Я его не знаю, вполне возможно, что он сбежал со мной вовсе не для благих намерений. Скорее всего, его будут разыскивать копы, и соответственно, меня, якобы для допроса сообщницы или хотя бы свидетельницы. Может быть, за неправильное слово мне дадут срок или же отправят на общественные работы. Всю ситуацию нужно будет подробно объяснить мамке, чтобы та постаралась как можно меньше нанести мне ударов заострёнными кухонными приборами. После же, из-за этого дела, на меня напишут в полицию, и на всякий случай, у тех останутся все мои контакты и личная информация.
Вот дерьмо.
Я огляделась и поняла, что главное сейчас, узнать, кто есть кто и кому что нужно.
Я посмотрела на парня. Он учащённо дышал, опираясь ладонями на колени, и оглядывался за мост: нет ли кого из слежки.
- Кто ты… - Спросила я. Получилось очень слабо и жалко, может, из-за боли, может, из-за страха.
Блондин порылся в кармане и взял сигарету. Жестом предложил одну мне, и на кивок, отдал.
Я взяла её дрожащими руками, не сводя с него глаз, а в последний момент выхватила сигарету так сильно, будто боялась, что, не сделав этого раньше, он сжёг бы мне итак сухую кожу на ладони.
- Ты боишься меня? – Спросил он затягиваясь.
Вспомнились «Сумерки» и я слабо улыбнулась. За следом тупых женских книг и фильмов, я вспомнила цитату из ужасного сериала, который смотрели только пятиклассницы, ну и конечно, мои бабы из класса.
Именно под такую тупую ситуацию подходила отвратительная фраза:
«Я не знаю, что я чувствую…»
Все мы знаем, что чувствуем, а точнее, что способны чувствовать. Вряд ли есть такой человек, который в своей жизни перепробовал всё. У кого смогла открыться Совесть, Мораль, Сочувствие… У каждого свои эмоции, у каждого разума свои плоды. Но из всех чувств, которые я пережила, я не понимала, что именно могла чувствовать конкретно сейчас.
Хотя, нет, поняла. Эта система довольно простая. В определённые ситуации, определённая реакция. Но бывают и такие реакции, не испытывающие ничего.
Ты не чувствуешь, только если чувствуешь Пустоту.
Самое знакомое и отвратительное чувство в мире. Пустота. Она ужасней Одиночества. Она ужаснее Грусти. Она ужаснее Дипрессии. А всё потому, что ты не знаешь, чем можно заполнить Пустоту, кроме как ещё вдвойне, более нагнетающей Пустоты.
Я взглянула на парня и произнесла:
- Не знаю. Стоит ли?
Он улыбнулся и подошёл ко мне. Дотронулся до скулы, но я ударила того по руке. Точно озабоченный.
- Нет. Я не люблю убивать.
Твою мать, лучше бы он сказал «не хочу». Смысл его слов становится всё туманнее, нападает ощущение, что скоро он поглотит меня и мой рассудок целиком.
Я надела маску Безразличия.
- Ну и хорошо. Может, всё-таки расскажешь, кто ты и что произошло там, в церкви?
- Присядем? – Спросил он и мы сели прямо на лёд, он в штанах, я в юбке без колготок. Удивительно, но тут было даже жарко.
Пепел сходил с сигареты и осыпался на лёд, медленно растапливая его и исчезая вовсе.
Удивительные глаза парня смотрели прямо, не сводя взгляда с одной точки посередине. Я же курила и смотрела ему в лицо, но он будто не замечал и начал говорить.
- Зовут меня Майк Кеннеди, родился и вырос в Калифорнии, Сан – Франциско, в этом году переехал сюда из-за… личных причин.
Личные причины. Словосочетание говорило об:
а) Убийстве
б) Разводе
в) Наркотиках
г) Алкоголе
д) Залёту
е) каких-то действительно важных, личных причинах
Если хоть что-то из этого списка можно упомянуть в его биографии, мы, несомненно, похожи.
Тогда нависающий страх и даже холод отпустили меня и я начала с ним разговаривать как со старым знакомым; адекватным одноклассником; братом.
- И почему тогда, в незнакомом, можно сказать, городе, ты борзый такой? – Спросила я.
Сначала он не понял. Потом улыбнулся и сказал.
- Я думаю жизнь создана, не для того чтобы просто дышать, работать, размножаться. Нужно не проживать её, а Жить ей. Ты живёшь только тогда, когда делаешь неправильные поступки и ошибки, нарушаешь правила и отстаиваешь свои интересы, интересы общества. Когда ты сумасшедший, но не псих. Когда ты псих, но не сумасшедший. Понимаешь, о чём я?
Сейчас, это был бред. Но я его понимала, однако форма этого повествования меня поразила. Криво и невнятно. Бессмысленная вещь. Что-то из разряда «всё понятно, но ничего не понятно». Вызов принят. Я тоже знаю много умных фразочек и могу слепить из них кашу, специально для тебя.
Я сделала умное лицо, даже обхватила подбородок рукой, опираясь большим пальцем на щеку. И учащённо закивала.
- Мы все экскременты Природы. Природа породила нас экскрементировать других и искать в них смысл. Мы кормили наше говно, воспитывали, играли, а они следом, продолжали род. Всё было замечательно. Великолепно. Мы знали, что нужны Планете! И не сомневались в этом, пока люди не решили искать смысл в другом. Пока люди не поумнели и решили не использовать детей, как средство. Пока люди не сумели быть собой в самых разных слоях общества и населения. Но рано или поздно, людей загнобили, в остальных случаях, судили. Они молились и нашли смысл в Боге, пока Бог срал на все их просьбы. И даже, если и был тот ключевой момент, когда люди были действительно здравомыслящими и умными существами планеты, он давно прошёл, ибо в социуме, не по правилам жить невозможно. У каждого есть нормы и обязанности. Нормы и обязанности. Нормы. И обязанности. Понимаешь, о чём я, ****ный философ?
Мы тупо глядели друг на друга, пока не заржали.
- Геродот, сраный.
- Заебись. В моих психологических беседах, мне утёрла нос какая-то соплячка.
Я улыбнулась, ожидая следующего вопроса в мой адрес, по поводу раннее сказанного «оскорбления».
- И, кстати, сколько тебе лет?
- Сколько бы дал?
- Я бы тебе много чего дал. – Произнёс он и снова заржал.
- Извращенец… - Сказала я с улыбкой и отсела подальше.
Он смотрел на меня уже совсем как на другого человека. Невидимые нити связали нас и обнаружили связь. Мне было приятно с ним, он не такой, как обычные ребята из нашего класса. Нет. Не могу. Нельзя связываться с такими как он, а тем более, с незнакомцами, вроде него. И доверять просто так, я ему не собираюсь. Он сам начал допрос.
- Как тебя вообще зовут?
- В последнее время один сумасшедший богохульский блондин назвал меня соплячкой. А так, я Аманда. Аманда Элисон Уилкерсон. Страшно?
И действительно, после произнесения моего имени в его лице что-то поменялось. Он немного отстранился.
Глаза забегали по панораме нижнего отсека моста, парень встал и резко двинулся с места. Я не успела никак отреагировать, кроме как крикнуть «эй?!», но видно его уже не было. Я вернулась обратно.
Одна.
Снова. Снова и снова. БЛЯТЬ, ЧТО ДЕЛАТЬ?! Только подумала, что у меня есть друг, как и он, сбежал. Теперь я и Кевину не подхожу, СУКА ЧТО БЛЯТЬ ЗА ЖИЗНЬ ГРЁБАННАЯ, ПОЧЕМУ ОНА ТАК СО МНОЙ?
Нет, дело даже не в этом парне. Дело во мне. На меня что-то нахлынуло. Истерика вселилась в голову и не давала покоя. Будто демон, совсем ещё из детских воспоминаний, рвётся наружу чтобы уничтожить весь мир вместе с собой. Сколько лет я копила эти страдания. Сколько лет я, блять, тихо рыдала в подушку по ночам и резала себя по рукам и ногам? Была бы я чуточку адекватнее, не обратила бы на этого пацана внимание. Но он то обратил. И так резко отрёкся.
До меня дошло. Разбив люстру и совершив пожар, он перекинул всеобщие слухи на себя. Не сделав бы этого, надо мной, втихаря, ржала и стебалась вся школа. Не вслух, им мне сказать ссыкотно, кроме Джулии, да и она не айс в таких ситуациях, но теперь-то мне нечего бояться. Кроме как скребущих монстров внутри себя.
Колготки валяются в сугробе. Сижу без них, как шлюха. Но мне похуй. Мне похуй на всех. Мне похуй на жизнь.
Господи, почему именно сейчас я такая неадекватная? Сердце бьётся всё чаще и чаще, кажется, оно готово выпрыгнуть из груди, разрываясь от отчаяния. Такую жалкую жизнь, как у меня, надо ещё поискать.
Визг прорывает горло. Я схожу по кирпичной стенке вниз и очищаю глаза от слёз ладонями. На ощупь резко хватаю сумку и достаю снаряд героина. Дрожащими руками втыкаю прямо в основание вены. По телу проносится волна боли, затем эта волна обжигает, а через секунду ты уже не подозреваешь о её существовании. Дырка, которая была на этой стороне, уже зажила, но сейчас она снова вырывается из кожи, образуя пузырь. Капля крови. Кровь. Кровь…
Беру второй снаряд. Втыкаю. Терплю. Вынимаю. Третий. Втыкаю. Терплю. Вынимаю. Четвёртый, пятый, шестой, вынимаю, втыкаю, терплю, терплю, вынимаю, втыкаю, втыкаю, втыкаю, ещё, пожалуйста, втыкаю…. После беру порошок в долларовой купюре и вдыхаю. Жжёт. Беру ещё. Слишком сильно. Давай… Ещё…
Таблетки. В одной руке их двадцать, в другой снег. Запиваю их морозным дождём и падаю. Лёд раскалывается от сильного удара моей головы, волосы слипаются в крови. Через минуту здесь лужа, через две – ручей. А мне кайфово. Я вижу небо. Я вижу папу, но даже сейчас я рада его видеть. Вижу Кева. Он садится рядом, гладит меня по голове и улыбается. Сзади проходит папа с дрелью в руках. Дрель звенит и вертится. Острый крючок улыбается мне и зовёт к себе, но направляется к затылку Кева. Я смеюсь. Кева ждёт замечательная жизнь. Люблю его.
 Острие вонзается ему в голову и раскидывает её по частям. На льду красные пятна и куски кожи, смешанные с тёмными волосами, головы почти не осталось. Папа улыбается и держит на крючке глаз Кева. Тёмный, ореховый или карий. Папа убирает его и даёт мне в ладонь. Глазик. Такой красивый.
- Я помню, как ты мечтала о карих глазах. С Рождеством, Аманда.
Я смеюсь и верчу глаз в руках. Протыкаю его ногтем и примеряю себе. Смотрю на отца. Одобрительно кивает и поднимает большой палец вверх. Смеюсь. Поворачиваю голову. Кровь. Много крови. Не думала, что у Кева в голове столько есть.
Кидаю глаз и макаю пальцы в кровь. Потом облизываю и узнаю свою, третью отрицательную. Ты как вампир можешь отличать их по группам, сколько же её ушло на разрезы кожи, скажи мне? Нет, Эм, это твоя кровь. Это твой затылок только что, практически, пробило дрелью.
Первый раз мне становится хорошо. Я дышу своим кислородом, но вдыхаю свою смерть.
Аманда Элисон Уилкерсон, 17.01. 1998 – 25. 12. 2014. Помним, любим, скорбим.
Конченый самоубийца. Нет тебе места в рае.
Но, где тогда? В аду я уже побывала. Все эти жалкие шестнадцать лет я именно там и провела. Что мне остаётся делать?
«Мы дадим тебе шанс всё исправить. Мы дадим тебе шанс стать счастливой. Не приходи больше к нам…»
- ПОЧЕМУ?! ВЫ СДЕЛАЕТЕ МЕНЯ СЧАСТЛИВОЙ ТОЛЬКО ТОГДА, КОГДА ЗАБЕРЁТЕ, ПРОШУ ВАС, УМОЛЯЮ!!! ЗА ЧТО МНЕ ВСЁ ЭТО?!...
«Всему своё время» - Шепчут они мне.
Но я не верю. Я умру сейчас и докажу это всем. Я смогу это. Давай, Эм, пожалуйста, тебе же так надоело быть сильной…
Закрываю глаза и погружаюсь во мрак.
***
Я нахожусь в своей детской комнате, в квартире, где мы ещё жили с папой. Мне восемь, я читаю «Хроники Нарнии», но никак не вникаю в суть главы. Родители снова ругаются и орут на весь дом. Я сижу в другом месте, но мне отчётливо слышно каждое их слово. Сколько можно?!
Мама и папа никогда не любили друг друга. Их судьбы расплелись на две ветви, у каждого давно существует своя. Две разных жизни не связанных друг с другом. Они ненавидят друг друга и вечно грызутся, но самое странное, никто никому не изменял. Если бы изменяли, то история, которую они держат в себе, была бы просто глупой и нереалистичной. Санта-Барбара в гостях у Уилкерсонов. Нет, этот рассказ намного жёстче.
В пятнадцать, моя мама забеременела от этого козла, ему, между прочим, было тогда, двадцать восемь. Мама была ужасной, скверной и тупой, постоянно ходила по клубам, пила, втягивалась. Отец не хотел расставаться с молодостью, даже когда у него была жена и семилетний ребёнок. Он был ужасным человеком, да и мама хороша. Но какой-бы она тогда не была шлюхой, сейчас я её люблю. Ей и так много через что пришлось пройти. Казалось бы, нет людей, каких сама Аманда Уилкерсон могла бы любить, но нет, такие ещё существуют. Даже если они и редкие сволочи.
Моя мама, Габриэль Уилкерсон решила повеселиться. Надышалась коксом и решила ****ься со всеми, кто на неё кончает. Папа же, сир, блять, Джеральд Харисон в свою очередь, накачался и стал первым, в списке поимевших её парней на той ужасной вечеринке. А их было много, но умные, хотя бы, предохранялись. Хотя, нет, не думаю, что «умные» могут ****ь малолетнюю дешёвку.
Мамка залетела. Беременность в пятнадцать. ****ная логика.
Это был самый сложный период в её жизни. Родственники поддерживали ту Габи, но за спиной постоянно шептались о ней и сплетничали. Кто-то помогал морально, кто-то материально. В любом случае, мы очень благодарны тем людям, которые заботились о маме и напоминали ей, что она не единственная на этой планете, что ей есть, на кого опираться и что никто не отречётся от неё, даже после такого безответственного поступка.
Везёт ей. Я в жизни никого никогда не подставляла, но такой услуги ещё ни от кого не получала. И вряд ли получу, ведь в маме хоть кто-то нуждался. Я же, не нужна никому.
К нам съезжались из разных стран и континентов, а кто-то с телевидения, даже, устроил фонд на поддержку таких матерей, как моя. Это было действительно здорово. С другой стороны это было отвратительно и тупо. Кто вообще смотрел такое гавно?
Допустим, если бы я смотрела по телику рекламу-благотворительность в помощь бедным девушкам, я бы заржала и забила на это дело. Такими ебланками нужно ещё побывать. Залетела, ладно, сама виновата, я здесь ни при чём. Но когда ты действительно ощущаешь себя одиноким, мир поворачивается не в ту сторону и ты самостоятельно бредёшь по тропинке, дерьмо с которой тоже разгребаешь сам.
Тупое нагнетающее чувство разрушения себя изнутри.
Мама копила деньги на аборт, но в то время он очень дорого стоил, и было мало мест, где бы тебе спокойно его сделали. Государству нужно было население, много населения, переизбыток населения США…. Тогда чуть ли не изнасиловывали юных дам за то, что те красили губы или носили юбки, будто они сами, в действительности, этого хотели. Но цена абортов лишь возрастала, а семья жила бедно. Тогда мама решила рожать и сдать меня кому-нибудь. Первый вариант – родной отец.
Но дело обошлось ещё хуже. На приёме у гинеколога, у мамы обнаружилась суперфекундация. Одна из редчайших женских заболеваний. Эта ужасная болезнь убивала многих женщин, а смертность рождения малыша у юной пятнадцатилетней девушки возрастала вдвое. Дело такое: Габриэль перетрахалась со всеми, кого не жаль было. И в овуляционный период к маминой яйцеклетке присосались два сперматозоида: папиного и ещё кого-то. То есть, должны были родиться близнецы, но от разных отцов. Это усложняло ситуацию  ещё больше: у мамы должно было быть двое женихов. Но нашла она только моего грёбанного папашу. Ради малолетней шалавы, Джерри бросил ребёнка и жену, и начал возиться с Габриэль. Родственники перестали суетиться и вообще насрали на этот счёт. У папы был свой бизнес, он купил нам приличный дом за городом, а после квартиру в Сан-Франциско. Каждый день они ссорились, орали, били друг друга. Это продолжалось пока у мамы не начались схватки и её не отвезли в больницу.
Она рожала два дня. Два, блять, грёбанных дня, наполненных кровью и страданиями. Удивительно, как она вообще только выжила. Разрыв матки и других половых органов, всё-таки, сделали своё дело. Сейчас, в свои тридцать один, Габи бесплодна.
Она жалеет, но мне бы такой плюсик в своей медицинской карточке…
Меня вытащили первой и спасли. Практические все болезни от родителей-наркоманов со стажем перешли второму ребёнку, поэтому та умерла. Мне передалась астма и булимия, которую помогли вылечить в детстве, но вторая… Интересно, какой бы была её жизнь, выжив она тогда? Правильно, никакой.
«У меня могла быть сестра»… Всегда, когда мне одиноко, эта мысль не даёт покоя и угнетает ещё больше. Мечтала о сестре или брате ещё с пелёнок. Ведь, Эм никогда не могла поделиться с кем-нибудь своей болью в душе, разрывающую её пополам и превращая в жалкие куски мусора. Был бы у меня хоть кто-нибудь, душевнобольной Аманды не существовало бы вообще.
Но вернёмся в реальность. Тупая ****атая тварь в этом тлене не имеет ни знакомых, ни близких, с кем могла бы поделиться сокровенным. Только уж совсем, блять, ахуенным и добропорядочным людям захочется слушать нытьё шестнадцатилетней одинокой пидораски, нуждающейся в поддержке хоть ****ной матери.
Но у мамы был сильный стресс после родов, а папа был только на работе. Воспитанием и уходом ребёнка занимались няньки, мама практически замкнулась в себе. Она на меня злилась, она меня ненавидела, она хотела отдать меня в детский дом. Но каждый раз, смотря на беззащитного маленького ребёнка с её голубыми глазами, у неё сжималось сердце, и она плакала со мной на руках пока я сама истерила, как типичный маленький, вечно голодающий малыш, с коликами и выступающими резцами. В глубине души ей не было похуй на меня. Но поняла она это слишком поздно, но, даже опоздав, можно многое исправить. Ей это удалось и сейчас я на неё ни капельки не злюсь.
Я злюсь только на своего папашу. День за днём он приходил с работы и радикальным способом решал свои проблемы. Он срывал их на маме. Обычно, он просто возвращался и избивал её до потери пульса. Когда та говорила, что позвонит в полицию, Джерри угрожал мной. Габриэль хотела сбежать, правда очень боялась. Он успешный и богатый бизнесмен, конечно, найти свою сбежавшую семью не составит большого труда. А лишить жизни беззащитного ребёнка было ещё проще.
Мы терпели. Год за годом мы оставались жить в доме с этим неуравновешенным психопатом. Сколько визга перенесла эта квартира, сколько боли, сколько ужаса… Я выросла и начала привыкать. Я была глупым ребёнком и не могла за себя постоять, но не сейчас. Теперь я готова ко всему. Эти испытания во многом послужили мне жизненным уроком в будущем.
Пф, жизненным уроком в будущем… Аманда до конца своих дней будет ступать по тропе будущего в вечности прошлого, ведь для неё нет даже настоящего.
Мне было восемь, когда это случилось. Я беззаботно читала в своей комнате «Хроники Нарнии». Он пришёл с работы и снова принялся за дело. В этот раз мама решила постоять за себя. У неё были какие-то жалкие попытки в прошлом, но тогда было меньше решимости. Больше всего она боялась за меня. А я боялась за неё, но, что я могла предпринять? Позвонить в полицию и сдать собственного отца? Все деньги были на нём, а вся наша родня умерла от частых пожаров в Портсмуте, где в тот момент близкие находились в санатории оздоровления от рака (у бабушки Грейс обнаружилась опухоль мозга и, взяв всех своих родственников, она отправилась в этот город, более известный, как медицинский в нашем кругу). Мы не находили себе места. С каждым днём чувства, что лучше просто исчезнуть отсюда и навсегда, внедрялись к нам мозг всё в большей и большей степени. Намереваясь сбежать из дома, мы всё дальше убегали от себя. И вёл нас от этой дорожки, папа.
Отрезать бы ему пенис и воткнуть в его собственный рот на растерзание языку, которым он мило ласкал мамину киску, было бы замечательно. Потом посадить на электрический стул и врубить его нахуй, на полную мощность. Хочу чтобы его просто засунули в «Зелёную милю» и отстранили от нас.
Тот день был роковым. Я спокойно сидела и читала «Хроники Нарнии» пока те орали друг на друга. Я спокойно сидела и читала «Хроники Нарнии», пока в коридоре слышались удары и неприятные звуки от них: звуки вздохов, подавления собственной кровью и выплёвывание зубов. Я спокойно сидела и читала «Хроники Нарнии», пока слышалось лязганье ножа. Но когда всё резко успокоилось, стало действительно страшно. Я откинула книгу назад и начала прислушиваться. Дыхание. Дыхание только одного человека.
Единственного. Живого. Человека.
Я не выходила из своей комнаты, пока кто-то не начал тащить по полу что-то тяжёлое. Я тихо выглянула из-за двери. Мама несла чёрный мешок. Но он был не мешком для мусора, гораздо больше и длиннее. Я вышла. Мама сидела у мешка и рыдала. Я присела к ней и начала гладить по плечу. У нас случилось что-то страшное. Что-то просто ужасное.
Я не могла понять, где находится папа.
- Мам… Мам, а где папа?
Она повернулась ко мне и улыбнулась. Это были слёзы счастья.
- Твой папа… Он покинул нас, – сказала она и затряслась. Я гладила её по волосам, по щекам тоже сползали слёзы. Его больше нет. И не важно, что именно мама его убила. Его больше нет, нет больше страданий. Теперь мы будем счастливы. Теперь всё изменится.
Наивная. Жалко, что я уже выросла, и у меня нет больше этих былых детских надежд. Нет ни веры, ни мотивации. Теперь я реалистка и у меня больше не будет оснований полагать, что всё станет как раньше.
Будущее в вечности прошлого… Ничего больше не будет как раньше.
Но тогда на этот счёт я не парилась. Мы многое рассказали полиции, в крови отца обнаружили алкоголь и на ноже были его отпечатки. Мы объяснили им практически всё, смахнув убийство на самозащиту. Как ни странно, нам поверили. Первый раз в жизни хоть что-то пошло так, как хотелось. Мы приятно удивились, но рано: с того самого момента совсем ничего не шло нормально. Всё было либо отвратительно, либо через жопу. Спасибо, Обама.
Что было дальше: мы с мамой взяли папино наследство и стали жить в Центре. Мама нашла работу, я стала ходить в новую школу. Всё было замечательно.
Но что со мной теперь?
Прошлое возвращается, грядут перемены. Серьёзные перемены, если конечно я не подохну раньше, чем досмотрю этот чёртов сон.
Остаётся вопрос.
Почему, вместо того, чтобы перед глазами пронеслась вся жизнь, у меня в онлайн-режиме воспроизводится эта сцена из детства?
Потому что это моё первое убийство. Потому что с того момента я уже разрушилась внутри. А сейчас разрушаюсь снаружи.
Есть один маленький секрет атеистов и агностиков: в глубине души, они хоть немного, но верят. Когда наступают трагедии в их жалкой жизни, или в моём случае, существовании, они молятся. Даже понимая, что всё бессмысленно, просят вымышленного героя помочь им. Какие же мы, люди, дебилы. Зная, что чего-то нет, убеждаемся, что это есть, когда этого, всё-таки, нет.
Гениальная фраза лишь потому, что в ней мало слов, но много смысла. Даже слишком простого, для рассуждения.
И именно поэтому, я прошу того, до чего почти дошла:
«Господи, позволь мне умереть».

***
За всё своё длительное и бессмысленное существование на свете, я проанализировала, что бывает три вида боли.
1.Физическая
2.Внутренняя
3.Душевная

В данный момент, я испытываю все и сейчас просто взорвусь от всего этого дерьма. Опишем свои недуги:
1.Саднили раны на коленях, сильно кололо в черепе головы.
2.Все органы буквально, высыхали, наступал рвотный рефлекс, я не сдерживалась и выпускала всё, что только можно было выпустить, но, стыдно признавать, что это была пена. Дохуя пузырей пены, блять. Голова стала огромным материком за сто тысяч лет до нашей эры, в которой начали расходиться литосферные плиты. Я была настолько слаба, что не могла и пальцем пошевелить, не то, чтобы подняться и встать. Было чувство, будто сердце окаменело и огромным валуном придавило мои сосуды, по которым текла кровь, и поступал кислород. Вспомнилась детская астма. Тело непроизвольно поднималось вверх из-за потери воздуха, рот и нос пытались поймать его хоть немного, но тщетно. Я задыхалась. Я чувствовала биение сердца, но оно едва билось. Пульс, из 70 ударов в минуту мог отбивать почти двенадцать. Мир рушился на глазах, даже когда я их не открывала. Я просто не могла.
Всё это было действительно пыткой. За что, не знаю, но я сама довела себя до такого. Муки никогда не бывают напрасными, в основном они на пользу к урокам жизни. Но, сука, нахер мне эти уроки, когда я и так поняла что жизнь лишь клитер Вселенной, который способны лизать только ЭТИ ТУПЫЕ ЛЮДИ.
Я даже не могла заплакать из-за ужасной слабости и усталости в теле. А ведь главный хаос происходил в душе, в душе, которая так и не смогла умереть, просто покончив с собой.
    3.Я выжила.
Не надо было исключать такой исход. Всегда в этой чёртовой жизни происходит всё так, как ты ожидаешь в последнюю очередь. Закон подлости или здравого смысла. Ненавижу тебя.
Было настолько ***во, настолько паршиво, настолько жалко, что мысль о суициде уже покидает тебя, и ты клянёшься никогда этого не делать. Хотя бы не таким способом. Пожалуйста, прошу тебя, только не передоз. Передоз непроверенный и ужасный. Ты до сих пор чувствуешь горький вкус амфетамина во рту, жаркость героина по венам и мягкая соль порошка в носу. Блять, то, как я жалею сейчас словами вряд ли можно передать. Можно лишь догадываться. Сейчас главное: дышать и остановить эту грёбанную пену. Остановить эту…
Слышу голоса. Не сразу заметила, что нахожусь я в матрасе, причём довольно мягком, а это слишком странно, осматривая место, где я находилась до «этого». Шаги, разговоры. Со слухом тоже стало что-то не то, я не просто слышу, я вслушиваюсь в мутное сочетание голосов. Это не могут быть предложения, настолько глупо они звучат. Гласная, согласная, согласная, гласная, ну же, Эм, соединяй, ты сможешь.
Сейчас я бесполезна как никогда.
И вряд ли уже что-нибудь смогу.
***
Снова включаюсь в реальность. Глаза закрыты, но слабость не такая натягивающая. Пена прошла, дышать стало свободнее. Голова прошла, на коленки обращать внимание и не стоило. Усилием приподнимаю веки, вижу белый потолок. Препарат рядом со мной учащённо засигналил, показывая датчик биения сердца. Я отключилась и снова очнулась, очень похоже на то. Открыв глаза нараспашку, я увидела белый потолок, плиточные стены и кафельный пол. Кажется, я в больнице. Это и хорошо, и плохо. Именно они, твари, не дали мне спокойно умереть от передоза наркоты. Из-за них, ****ных пидорасов, я испытываю адские муки, полагая, что остальное дерьмо, случавшееся со мной до этого, обычные детские пляски из фильмов шестидесятых. Из-за них, недоразвитых тупых явлений «хомосапиенс» с двадцатью одной хромосомой, я буду ещё жить на этом сраном свете с другими сраными заболеваниями. Почему мне самой нельзя себя прикончить? Этот мир настолько жесток, что уже и отчаяться до предела, сил не хватает?
Вижу врачей, спешащих в мою палату. А нет, не в мою, показалось. Все всегда проходят мимо слишком противных людей. Таков людской принцип: ты не должен дружить с тем, у кого не можешь найти достоинств, гноби тех, у кого слишком много недостатков. Хотя, похоже, что врачи всё-таки направляются ко мне, зрение и слух ужасно подводят, как и дыхание со слабостью и рвотным рефлексом. Найдём плюс, что нет тех ужасных галлюцинаций с глазом Кева.
Зачем они идут ко мне? Кому я нужна? Кто вообще знает о случившемся?
Различаю только силуэт за жалюзи. Мама. Высокая и красивая, стоит и смотрит. Дрожит, или же это слёзы расхерачивают картинку, бешено выкатываясь из глаз. Кричу, но с закусанной губой. Получаются стоны. Подходит орава врачей, и начинает успокаивать меня. Я психованно перекатываюсь с одной стороны кровати на другую, пытаясь умять эту бешеную боль. Мама… Что стало с ней? Что в ней поменялось? Она ненавидит меня? Куча вопросов вертелись в моей голове, пока врачи не пристегнули меня к матрасу. Они что-то говорят. Сконцентрироваться на звуке практически невозможно, поэтому беру себя в руки и стараюсь различить то, о чём они говорят.
Самый старший, ему лет тридцать, смотрит на меня и успокаивает. Его тёмно-зелёные глаза вглядываются в меня сквозь толстое стекло роговых очков. Морщины на лице покрываются потом, когда он смотрит мне в лицо. Он быстро отводит взгляд и говорит:
- Вижу, тебе намного лучше. Мы справились с пеной и оттенком кожи. Можешь говорить?
Я не знаю, но пробую.
- Д-д-да, наврено.
- Хорошо. Как ты себя чувствуешь, Аманда?
Едва различаю его голос. Лицо совсем мутное, теперь на него нужно пристально вглядываться, чтобы рассмотреть.
- Эммм, норальмо. – Говорю я, пытаясь сказать «нормально». Отлично, теперь у меня и с речью проблемы. Не могу выговорить и слова без ошибки или запинки. Прощай, моя чёткая дикция, за которую я так гордилась в первом классе, пока остальные не выговаривали «v» и «l». Теперь, моё жалкое произношение слов, ты по голову в дерьме так же, как и твой производитель.
- Запиши, Дэйв, - говорит старший врач, - язык заплетается. Это один из симптомов, может, где-то месяц будешь говорить не так чётко, как раньше, но это терпимо и от него ещё не умирали.
Блять, вот только о смерти со мной сейчас, не надо…
Я едва заметно киваю. Ему по вкусу такое общение и он начинает разговаривать со мной на языке из двух жестов «да» и «нет».
Спрашивает симптомы: ни разу не покачнула головой. Галка стоит во всех спрашиваемых пунктах. Необходимое комбо передоза наркомана есть. Необходимо теперь узнать, что будет дальше? Может ли быть ещё хуже, чем сейчас?
Может. Всегда, навязывая себе, что сейчас тебе слишком плохо и хуже быть не может, наша жизнь встаёт на место и сыпет соль на рану в два раза больше. Судьба непредсказуема. Непредсказуема, потому что глупые стечения обстоятельств никто не в состоянии предугадать.  Хотя, по логике, нельзя верить ни в предназначение, ни в случайности. Для такого сложного психологического вопроса ответа найти невозможно. Это глупости нашей планеты, которые никто так и не сможет понять.
Меня покормили и спросили, не хочу ли я увидеть маму. Отрицательно покачала головой. Мне стыдно, перед мамой даже больше чем перед собой. Такая тяжесть  на душе у меня была только после убийства папы. Эти два события, кстати, очень схожи: одно дело убить заклятого врага, а второе убивать себя.
Что-то вкалывают в вену. Эти ощущения вызывают неприятные воспоминания недавних событий, я дрожу и несколько раз подпрыгиваю на кровати, потом ощущаю слабость, перестаю что-либо чувствовать и, разрываюсь на частицы, падаю во мглу.
***
Так проходит день, два, три… Маму пускают только через неделю, я и рада, и грустна, но внутри ощущаю призыв облегчения. С ней спокойней, сколько бы ужасов от меня она не пережила.
Она хромает к палате. На ней видна слабость и разочарование. Огромные мешки под глазами и медлительность действий говорят о многих бессонных ночах. Мне уже захотелось дать ей своё снотворное, но я вовремя спохватилась и спокойно лежала, встречая её у своей кровати. Приблизилась она минут за пять, когда от порога двери до кровати было два метра. Я хотела сесть и обнять её, но диагноз запретил мне это делать раньше двух недель. Я просто лежала и смотрела на сильно постаревшую маму: едва за тридцать у неё появились седые волосы, новые морщины, сухие губы и раздирающий душу несчастный взгляд. На глазах появились слёзы, хотелось молить её о прощении во всю глотку, но я молчала, потому что в ситуациях, когда нечего сказать, лучше ничего и не говорить.
Дискуссия была странной и недолгой, но она сделала ещё один порез на моём, и так больном, сердце.
Мама долго смотрела на меня. Крушение иллюзий веры в меня в её взгляде сжигало меня дотла. Несколько вздохов и покачивания головой в мою сторону убивало меня сильнее наркотиков. Я хотела, хотя бы, поздороваться с ней, ведь, видно, она этого делать не собиралась. Чувства такой женщины невозможно понять. Чувства матерей вообще питают неприязнь и детей и общества, если у них не случалось такой катастрофы, как наша. Теперь же, мы супержалкая семья, у которой мать, вскоре, спившаяся наркоманка, а дочь тупая ****атая шлюха.
Вот дерьмо.
Мама подумала так же и встала, собравшись уходить. Солёная капля непонятного вещества из  моего тела, скатилась по щеке, ведя остальные за собой. Я молчала, пока лицо увлажнялось от слёз и соплей, которые я выпускала. Мама была уже у двери, пока, вдруг, не остановилась и не кинула мне маленькое карманное зеркальце, которое её брат, дядя Джон, погибший вместе с бабушкой Грейс, привёз ей в подарок из Испании, когда ездил по европейскому турне. Оно упало мне прямо на живот, легонько ударив по прессу. Я взяла его и открыла. Действие сопровождалось мамиными словами, сказанными единственный раз в этот сраный день.
- Посмотри в кого ты превратилась, - сказала она и вышла из палаты, громко хлопнув за собой дверью.
И я посмотрела.
Чудовище – только это я разглядела в стекле и резко бросила им в стену.
После случился психический припадок, изо рта снова пошла пена, закружилась голова, и тело стало неестественно трястись. Я увидела блеклые фантомы врачей и медсестёр, подстёгивающие меня к кровати, и ощущаю жуткую боль, от приносящего в мой лоб электрического тока…
***