вторник

К семи утра она вышла из комнаты. В квартире они жили вдвоем, а я просто спал на кухне. Он был успешным в некотором роде, и мог бы даже стать отличным спортсменом, если бы спидбол признали олимпийским видом спорта.
Ей было пятнадцать, и она готовила блины.
- Я готовлю блины, - сказала она.
- Ты молодец.
- Вкусно получается?
- Очень вкусно.
Блины были отвратительные. За окном - дождь, но это смотря с какой стороны окна смотреть. Если с той, с которой дождь - то дождя за окном нет.
В кафе напротив здания вокзала меня ждала порция каштановых волос.
- Читаю тебя с таким же удовольствием.
- Спасибо, пишу все с тем же отвращением.
Она заказала индейку и бокал французского вина. Я заказал стакан воды, и попросил взболтать. Что с меня взять, я всего лишь внутренности своей толстовки.
- Заметил что-нибудь?
- Козероги сегодня особенно непривлекательны.
- Нет, я покрасила ногти.
- Ты молодец.
Что объяснять, здесь или быть сегодняшними козерогами, или в пять утра лежать вдвоем на полу. Я сказал на полу? Может быть и на потолке. Вы знаете, потолок – это как пол, только наоборот. А когда и вы наоборот, то все сходится.
- Скажи, ты все еще живешь с этой парочкой?
- Я просто сплю у них на кухне.
- Они занимаются плохими вещами.
- Но они не красят ногти.
Доедали мы молча. Как все прошло? Что-то не так, как всегда. Как всегда, что-то не так.
Мы как две гусеницы, смотрящие в разные стороны.
- Идем?
- Идем, - ответил я.
Гусенице нелегко идти. У нее слишком много всего.
В жизни случилось. Есть ли у нее сердце? Я не уверен, что там все так однозначно. Гусеница – это не эротический фильм двадцатых годов.
- У тебя в четверг концерт?
Утвердительно киваю.
- Я не приду.
- Я тоже.
Мы все запутались. Но я специально не хочу распутываться – наоборот, завяжусь сильнее, может из меня получится отличный свитер. Такой, в который все проваливаются, и я проваливаюсь, а вокруг мир, в котором чувствуешь себя, как в банке со шпротами. Только я в этой банке - синий кит.