ЙдЕ йдЕш?

«ЙдЕ йдЕш?»
«Простите, я Вас не понял?»
«Иде, грю, Идешь?! Растуды твою на лево, пожалуйста!»
«Вы хотели сказать: Куда?!»
«Ну-у, не хватало еще  раскудыкивать по дороге! Совсем молодежь неграмотная пошла. Так и удачу закудыкать недолго!»
Предо мной, пятилетним пацаном, приехавшим из Белгорода на лето к бабушке в деревню, вырастает на тропинке фигура в лихо заломленном картузе, огромного, как мне тогда казалось роста, рыжеволосого в кирзовых сапогах на босу ногу, с дырками для вентиляции дядьки, лет сорока. В фуфайке, вечно красномордого от выпитого самогона, лузгающего семечки.
«Семак хочешь?»
«Простите, я Вас…»  За пазуху и в карман мне уже сыпятся семечки.
«Чей будешь?»
«Простите…»
«Чей, я грю, родом будешь? Томки, че ли, Химкиной дочери? От бабки Химыной хаты Идешь.»
«Простите…»
«Да можешь уже не отвечать! Я по морде вижу. В Томку ты уродился! В Хулову породу!»
«А!»
«А вот характером не в деда Афоньку! Тот бы долго разговаривать не стал. Уже б мене по мусалам врезал! Про Афоньку то мать тебе рассказывала?»
«Так…»
«Два деда у тебя здеся. … Было. Егор живой, с плена по лагерям червонец отсиживал. За то, что живой осталси. У немцев. А Афонька загиб в войну при эвакуации. Оборудование с мелзавода эвакуировал. С тем оборудованием при переправе к немцам в плен и попалси! Пропади оно пропадом, железки ети. Сам бы убег! А ен идейнай был. На переправе под бомбежку попали. Самолеты немецкие как стервятники. Ящщык один затонул. Хер бы с ним. Кто б знал? А ен взрывать яго стал. Чтоб по инструкции.
Через тот та ящщык и сам поранилси, и от обоза отстал. В плен попал ранетый. Под Курском в лагере сидел. А какой за раненным у лагере угляд? Там жавые, здоровые друг дружку топтали, как за едой ломилися. А ен ранетый! Куда яму за другими поспеть?
 Химка вон к яму в лагерь босуногая пешком ходила проведать. За 200 верст. Катомки с ядой перла. А у ей одной, дома трое дятишек мал мала меньше. Рази их одних надолго дома самих оставишь в такое время тяжелое? Тетку Алочку свою покойную помнишь? Томка – мать твоя, да Шурка за старшего. Фашисты в доме. Они в огороде у себя землянку выкопали.

( ВО ЛЮДИ БЫЛИ! ПРИЧЕМ ВО ВПОЛНЕ ОБОЗРИМОМ ПРОШЛОМ! НЕ НАДО В БЫЛИННЫЕ ВРЕМЕНА ЛЕЗТЬ! ЗА ДВЕСТИ КИЛОМЕТРОВ ПЕШКОМ, БОСЯКОМ. С КАТОМКАМИ ЗА ПЛЕЧАМИ ХОДИЛИ. СПАЛИ НА ГОЛОЙ ЗЕМЛЕ, НЕБОМ УКРЫВАЛИСЬ. ЧЕРЕЗ ДЕНЬ ПИТАЛИСЬ ЛЕБЕДОЙ, ШЕЛУХОЙ КАРТОФЕЛЬНОЙ, ЛЕПЕШКАМИ ИЗ КОРЫ… ДЕТЕЙ НА ПОДНОЖНОМ КОРМУ ПОДНИМАЛИ, СКОЛЬКО НАМ И НЕ СНИЛОСЬ! И ЖИЛИ ДО ДЕВЯНОСТА ЛЕТ!!! БАБА ХИМА НА ДЕВЯНОСТА ЧЕТВЕРТОМ ГОДУ ПОМЕРЛА. ВО СНЕ. ВСЮ ЖИЗНЬ НИЧЕМ НЕ БОЛЕЛА. НИ ОДНОГО ДНЯ С РОЖДЕНИЯ И ДО СМЕРТИ В БОЛЬНИЦЕ НЕ ЛЕЖАЛА. И НИ ДНЯ БЕЗ РАБОТЫ! РУКИ У НЕЕ ЧЕСАЛИСЬ. ПЕЧКУ САМА ПЕРЕКЛАДЫВАЛА, ХАТУ ПЕРЕСТРАИВАЛА. СТЕКЛИЛА, БЕЛИЛА. ЗА ХОЗЯЙСТВОМ СМОТРЕЛА… А НЫНЕШНЕЙ МОЛОДЕЖИ ОДНУ ОСТАНОВКУ ПЕШКОМ ТЯЖЕЛО ПРОЙТИ! НА МАРШРУТКАХ ЕЗДЯТ. НА ЛИЧНОМ ТРАНСПОРТЕ. В ДЕСЯТЬ ЛЕТ У НИХ ПЛОСКОСТОПИЕ, В ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ПЕРВЫЙ ИНФАРКТ! НА НОС ПОНОС, НА ЖОПУ КАШЕЛЬ. В АРМИЮ СЛУЖИТЬ ПОД СТРАХОМ СМЕРТИ НЕ ЗАГОНИШЬ. И ПРИ ПЕРВЫХ БОЛЯЧКАХ СРАЗУ НОРОВЯТ КОПЫТА ОТКИНУТЬ! )

Хата у Вас видная по сялу была! Афоньке, как горному анжинеру власть выделила. Да не та, где щас Хиька живеть. Рядышком, через дорогу. Её бабка твоя соседям сменяла на мешек отрубей. Уже кода наши пришли.
Голодно было, дятишек кормить нечем. Так и доси ютится в халупе. За тот мешок. А тада в хате нямецкий офицер на постой стал. То Химку спасло с дитями по миру идти! Собралася она, детей на нямецком присмотре оставила, в огороде у землянке. А сама пошла с катомками к мужу Афоньке в лагерь.
Пришла, а ен уже в гангрене весь. К провалаке яго мужики подтащыли. Тута они и попращалися!
Афонька, дед твой, харчи у няё брать не стал. Через проволку не положено передавать, стрелять будуть! А через обыск немцы сами всё пожруть. Мене, говорит, все равно крышка! А тябе еще детей сберечь надо. И не приходи больше, здоровье побереги.
Химка потом к офицеру ентому, что на постое стоял, обращалася с прошением. Поехали яго с лагеря забирать. Приехали, а уже поздно. Похоронили в безимянной магиле.
А Егор, второй твой дед, тот против Афоньки хоть с виду и хилай, а четыре года немецких концлагерей пережил и червонец наших таежных в догонку. После войны вон мать твоя с Алкой – сестрой да с Матерью Химкой от голода уже на ноги не вставали. А выжили! Шурка гдей то чемодан спер со шмотками на вокзале, на харчи сменял, отходил их. Так что Хуловская порода ваша живучая!
Так вот, через «Иде Идешь?» и «Здрасьте Вам в хату!» познакомился я с историей своей материнской линии – «Хуловской породой»