Практическая непрактичность

У детей странные пристрастия. Без объяснимых причин им вдруг начинает что-то нравиться, а другое – наоборот – вызывать отторжение. Сначала это касается игрушек, потом каких-то занятий, потом школьных предметов. В школе и институте мне сразу и сильно не нравилась физика. Я до сих пор не понимаю элементарных вещей и само название учебника - «Элементарная физика» - всегда считал издевкой над собой. Зато с дошкольных времен мне так же необъяснимо нравится немецкий язык.

Есть понятие «доказательство от противного». В жизни чаще всего события происходят от противного: вы раз за разом сталкиваетесь с тем, что или кто вам не нравится. Ваши попытки убежать от чего-то, на ваш взгляд, неинтересного и нудного кончаются тем, что именно этим неинтересным и нудным вам и суждено заниматься. Как говорится, от креста не уйти. С другой стороны, совсем не обязательно вы станете профессионалом в том деле, которое вам нравится. Любимый немецкий язык остается прекрасной туманной страной, почти непознанной, несмотря на долгосрочную мою к нему симпатию.

В политехническом институте первый месяц немецким языком с нами занимался прекрасный человек и педагог Галина Павловна Афанасьева. Я не сторонник сравнивать кого-то с кем-то, хотя всю жизнь провожу в сравнениях и ранжированиях близких и дальних. Понимаю, что неправ, что все мы неповторимы, как листья на деревьях, и кто вправе сказать, кто лучше или хуже. Мне так нравился стиль Галины Павловны, что я с некоторым неудовольствием воспринял новость о том, что она-то, собственно, ведет у нас временно, замещает основного преподавателя. «Зачем мне кто-то еще, - возмущенно думал я, - Бог послал такого человека, мне бы только впитывать, как говорится, и впитывать».

В октябре появился основной педагог. Галина Павловна - профессор и заведующая кафедрой. Это было ясно без представлений. Есть люди, которые рождены быть руководителями. Даже внешне: идут двое рядом. Как говорится, в штатском. В одном из них без труда увидите полковника. Не нужно быть физиономистом. В другом полковника не увидите, даже прочитав удостоверение. Галина Павловна – полковник, по натуре. Помню, она завела в аудиторию незнакомую женщину примерно своего возраста. Представила: «Большова Нелли Ивановна, ваш педагог». Наша группа крохотная – немецкий не в моде. Мы переглянулись: не полковник. Даже не капитан. Очень добрая, чуть виноватая улыбка, ореол золотых волос. Все хорошо, но… не внушительно.

О том, что Нелли Ивановна кандидат наук, профессор и заместитель декана узнали случайно – из таблички на кабинете.

Мы были готовы к тому, что большинство преподавателей начинают знакомство с группой с проверки имеющихся знаний. «Это – в процессе, - махнула рукой Нелли Ивановна, - мы с вами долго будем дружить».

Быть педагогом дано не всем. Свежая мысль, но удивительно, что не все работники образования размышляют о своей профпригодности. У А.И. Солженицына есть интересное рассуждение о «говорящем учебнике». Не опуститься до уровня «говорящего учебника» очень сложно. Все, кто учился и пытался учить кого-то сам, подтвердят мои слова. Казалось бы, что может быть скучнее, из года в год пытаться рассказывать одно и то же? Физики могут хотя бы надеяться время от времени подпускать новые слова вроде «адронный коллайдер» или «торсионное поле». Но что делать преподавателю иностранного языка? Другая проблема: отношения с группой. Молодые люди с очень разными уровнями подготовки, но с примерно одинаково высокими самооценками.

Нам повезло: среди очень грамотных преподавателей с учеными степенями и высокими званиями – в наше время в политехническом их было почти тысяча человек! – оказалось несколько педагогов.

Кто-то заигрывает со студентами, пытаясь стать равным, опускается до их уровня. Кто-то подыгрывает самолюбивым юнцам, искусственно подтаскивая группу до своего уровня. Но есть педагоги, которые вовсе не озабочены этой проблемой. Выражение noblesse oblige они понимают не как  обязанность носить костюм-тройку, надувать щеки и говорить о себе – «мы, ученые…». Свой предмет для них – предмет любви, а не грядка, урожай с которой нужно продать. Такими были, в частности, Э.И. Бургсдорф и Н.Л. Вегера. Такова и Н.И. Большова. Нелли Ивановна ничего не пыталась нам внушить или доказать. Она любила немецкий язык без декламирования и декларирования этой любви. Когда хороший человек с любовью рассказывает о ком-то или о чем-то, вы обязательно хотя бы невольно попытаетесь полюбить это тоже. Таков общий закон жизни, в этом, пожалуй, и заключается весь воспитательный процесс. Какой будет результат, то Бог знает, но все иные пути обречены на провал с большей вероятностью.

Наша группа была небольшой, но разнородной. Примерно половина ребят пришли из сельских школ. Огульно охаивать кого бы то ни было, не очень хорошо. У сельских учителей горький хлеб, но правда и в том, что средний уровень подготовки в сельских школах очень низок. Нелли Ивановна реагировала на наши недостатки своеобразно. Задан перевод отрывка, на улице прекрасная осень («женское лето», как говорил мой товарищ, стесняясь выражения «бабье»). Один из деревенских не удерживается и зевает. Человек хороший, по-своему тактичный, он, видимо, просто совершенно забылся, ибо зевает протяжно и даже с каким-то волчьим подвыванием. В тишине аудитории это впечатляет. Больше всех поражен он сам. Мы ждем грозы, но Нелли Ивановна улыбается и, кивая, говорит ему: «Сергей, какой же ты молодец. Думаешь над переводом, голова, мозг работает. Кислорода не хватает в комнате, вот организм и реагирует. Ребят, откройте кто-нибудь форточку». Мы буквально цепенеем, а потом сразу двое или трое бросаются к окнам.

Самое интересное, она всегда искренна. Нет, она могла и очень строго сделать внушение. Бог мой, лучше бы кричала. Иностранный язык сродни рисованию в школе: вроде и предмет, вроде и нет. Есть в зачетке строка и все. Кому он нужен потом, после института – в фермерском хозяйстве, в техотделе завода, в магазине? Очень быстро к ней стали относится с почтением. Для студентов-первокурсников это не очень характерно. Скорее из уважения к ней, чем из любви к ее предмету, предмет этот все сдали неплохо.

Начало девяностых. Сейчас это время уже почти мифологично. Рушилась империя, казалось слышен шорох песка, осыпающегося в огромную могилу. Все вокруг осознанно ждали конца света. Мы сдали экзамен после второго курса, и здесь Нелли Ивановна опять удивила нас. «Значит, договорились, - сказала она мне и моему товарищу, хотя никакого разговора вроде бы не было, - по вторникам и четвергам, с пяти до семи. Это предварительно. Потом уточним». «Что по вторникам и четвергам?» – не поняли мы. Тут искренне удивилась она: «Как? Факультатив. Вы же дальше будете учить. Или вы меня видеть не хотите?» Мы попытались робко прозондировать, сколько это будет стоить. В девяностые экономический ликбез проходили быстро. Примерные цены на репетиторство в городе мы знали. Умножили четыре часа в неделю на четыре и на стоимость часа занятий и слегка расстроились. Для стипендии – брешь немаленькая.

И вот тут был единственный в моей жизни случай, когда Нелли Ивановна рассердилась на меня. Она оскорбилась и разгневалась так, что пришлось долго посыпать голову пеплом. Кричать она не может в принципе. Так же, как ругаться матом или совершать аналогичные, столь же близкие к массам героические поступки. Но гнев ее был таким, что не дай мне Бог еще раз испытать его. Никаких подарков и никаких вознаграждений – это было объявлено раз и навсегда. Три года мы ходили совершенно бесплатно на углубленные занятия немецким языком – фонетика, грамматика и чуть-чуть зубрежка новых слов. В этом тоже – особенность метода НИ: «Слова сами выучите, не дурачки. Моя задача, чтоб вы заговорили по-человечески».

Мы были на четвертом курсе, когда вдруг пошли разговоры про поездку в Германию. Не помню подробностей, но в общем речь о шла о группе, куда могли попасть только отличники с хорошим знанием языка и не имеющие замечаний по любым предметам. Мы не особо верили, но постепенно увлеклись. Сделали фото на загранпаспорт, НИ усиленно гоняла нас по всяким бытовым темам: «Разговор в ресторане», «Разговор в отеле», «Разговор на улице» и т.д. Она чрезвычайно воодушевилась и немного обижалась на наш скептицизм. Мы были воспитанниками девяностых и не верили почти никому. Она – из шестидесятых плюс доброе сердце, мягкий характер, отсутствие клыков и когтей. В общем, рудимент в нынешних мирах, как пел Ю.И. Визбор. Для нас с товарищем естественно, что ничего из нашей поездки не вышло. То есть кое-кто поехал, но не  Германию, а во Францию. И критерии отбора кого-то были иные. Но, по нашему пониманию, таков был мировой порядок. НИ решила, что это мировое свинство. Она буквально чуть не заболела из-за этой истории. А к нашему отношению к ней добавилась некая трогательная нотка, как бывает у детей к становящимся беспомощными родителям. Мир стремительно ожесточался, таким, как НИ в нем оставалось немного места.

НИ пришла на защиту наших дипломов. Для нее это был шаг рядовой и несомненный. Студенты-то ее. Мы были рады защите. Но она была рада больше, чем мы. Способность радоваться за кого-то для нее естественна, а я и двадцать лет спустя все пытаюсь развить эту способность в себе, но что-то пока…

Через шесть лет НИ пришла на мою защиту кандидатской. Я не звал ее, но, по общепринятым правилам, в вестибюле института вешают плакат с информацией о ближайших защитах. Она шла мимо, прочла и явилась. Пришли мои родители. НИ никогда их не видела, но вычислила, села рядом, познакомилась и начала утешать и поддерживать: мол, все будет хорошо, я вон какой хороший, и ученый совет хороший и т.д., и т.д. Зачем вот это все – ей, моим старшим друзьям с завода, которых я тоже не звал и не ждал, и которые все-таки пришли поддержать? Для меня такие загадки важнее вопросов, есть ли жизнь на Марсе, и какой будет цена на нефть в будущем году.

Мы перезваниваемся раз в году, в декабре. Я почему-то стесняюсь звонить чаще. Повторяется ситуация с моими учителями. Большинство из них не вписалось в «нынешние миры». Живут они скудно, а я, при всех своих проблемах, намного богаче и здоровее их, но не помогаю. Всегда есть оправдание подлостям: задерживают зарплату, своя семья не должна страдать и т.д. Учителя никогда ничего не просят и ничего не возьмут, но дело-то в том, что я никогда и ничего не предлагаю. Вот, что главное.

В этот Новый год я был болен. Настроение скверное, совсем непраздничное. Кроме всего прочего, с каждым годом все страшнее звонить – боишься услышать непоправимое. Я долго накручивал себя, наконец решился, и, как обычно, НИ снова удивила меня. Она с такой радостью и гордостью рассказывала о каком-то бывшем студенте, так была счастлива от своих учеников, что я постепенно тоже взбодрился. В конце она сказала с такой интонацией, словно я спорил с ней вслух. Сказала в противовес моему настроению, даже не зная о нем: «Слава, хороших людей очень много. Их большинство». Я что-то заблекотал в ответ, но она закончила: «Жить очень здорово».

Господи, подумал я, отключившись, какая же непрактичность в наши-то времена.