Глава 3. Школа. Саша и Юра. Толя

3. Школа. 

В шестом классе я первый раз влюбилась. Этот мальчик перешел к нам из другой школы, сразу стал обращать внимание на девочек, посылать всем записки на уроках. Я тоже получила записку: «Увы, я вас не знаю, но наверное вы хорошая». Впервые мне стало интересно ходить в школу, ведь там я увижу его. Дальше переглядываний дело, правда, не заходило, и гораздо больше внимания он обращал на других девочек, но моя влюбленность держалась достаточно долго.  В этот же период у меня появились первые школьные подруги. Мы вместе держались на переменах, вместе шли домой после школы. Много болтали по дороге, и не последнее место в этой болтовне занимали отношения с мальчиками.

Отец перешел из школы в технологический техникум, также преподавал там физику и работал завучем. Слава после седьмого класса (тогда еще была семилетка) поступил в этот техникум по специальности механика. Учился он слабовато, и это был скорее выбор родителей, чем его, механика ему совсем не нравилась, впрочем, как и остальные специальности, но надо же было хоть какую-то специальность получить.
 
Как-то Слава позвал меня на вечеринку в свою компанию. Собирались у одного из его друзей, взрослых дома не было. Все та же выпивка, потом танцы с прижиманиями и поцелуи где-нибудь в уголке. Я не пила, смотрела на них трезвыми глазами, все мне казалось диким. Ко мне подошел Толя Журов, мальчик, который жил недалеко от нас, на нашем квартале, но не входил в число моих детских друзей.  Он пригласил меня на танец, после окончания танца подвел меня к дивану, а когда я стала садиться, неожиданно наклонился, коснулся губами моей щеки и сразу же убежал. Это был мой первый поцелуй, если его можно так назвать. Я успела только удивиться. Толя куда-то пропал, потом ребята сказали, что он спьянился и ушел домой. Больше я на такие вечеринки не ходила, только иногда становилась участницей, если собирались у нас дома.

Слава влюбился во время учебы в техникуме. Тогда он мне еще обо всем рассказывал. Приходил взволнованный, с горящими глазами, описывал свидания с ней, как провожал, как обнял в первый раз, а она повернула голову, и он встретил ее губы. Потом я увидела ее с ним на вечере в техникуме. Стройная,  смуглая, темноволосая, с длинной косой, с небольшим аккуратным носиком с горбинкой, чем-то похожа на цыганку. Он не отводил от нее влюбленных глаз, а она смущенно опускала голову.
И вдруг ссора! Он увидел ее с другим парнем, они шли вместе, парень обнимал ее за плечи. Слава подошел к ней и на глазах у всех окружающих ударил ее по щеке. Позднее выяснилось, что этот парень был ее двоюродным братом, Слава просил у нее прощения, но она не прощала. Он ходил, как в воду опущенный, переживал, писал стихи:
Я, наверное, очень подлый,
Что, твоих избегая чар,
Я тебе, всегда такой гордой,
Столь жестокий нанес удар.

Пусть я подлый, пусть я жестокий,
Щеку судорогою свело,
Знаю я, что тебе быстроокой
Тоже очень сейчас тяжело.

Ни с кем другим он встречаться не  хотел, для него никого не было лучше его Нади, а она равнодушно проходила мимо со стайкой девчат, кокетничала с другими ребятами, и в общем-то совсем не переживала из-за этой размолвки. Наконец, после долгих уговоров сменила гнев на милость, стала опять встречаться со Славой, но тут он окончил техникум, и должен был ехать по распределению в Ташкент, а ей до окончания учебы оставался еще год.

Провожать его она пришла, даже письма писала, но верные друзья сообщали ему, что видели ее то с одним, то с другим. А тут еще и землетрясение в Ташкенте произошло, тоже не очень-то приятно. Кончилось тем, что он бросил свою трудовую книжку в Ташкенте и примчался в Вольск. Но вскоре окончила техникум Надя и также уехала по распределению в Казахстан. Около года они не встречались и не переписывались.
А я подружилась с Леной Поздневой, мы сидели с ней за одной партой, наша дружба сохранялась до конца обучения в школе. Девочка из очень интеллигентной семьи старой закалки. Ее дед – заслуженный врач РСФСР, офтальмолог, умеющий делать сложнейшие операции. Бабушка – медсестра, мать – тоже врач-офтальмолог, медицинская династия. Лена учится игре на пианино, библиотека в их доме гораздо обширнее и полнее нашей. Благодаря Лене, у меня появляется интерес к стихам, я, как и она, завожу тетрадку, в которую выписываю наиболее понравившиеся стихотворения. В восьмом классе к нам с Леной присоединяются еще две девочки – Оля и Люда.  Семилетку в это время заменили восьмилеткой, пробуют ввести одиннадцатилетнее образование с профессиональной ориентацией в старших классах.
Оля высокая, тоненькая со светлыми холодноватыми глазами. В нас есть что-то общее, иногда нас спрашивают, не сестры ли мы. Люда ниже, полнее, глаза большие, серые. Мы много болтаем, смеемся, иногда даже на уроках к неудовольствию учителей. Сравниваем нашу четверку с четверкой мушкетеров. Роли распределяются так: Лена – Атос, Люда – Портос, я – Арамис, Оля – Д`Артаньян. Кроме этого у каждой есть еще прозвище. Лена – королева Марго, Люда – Шарлотта. Олю на одном из школьных вечеров, на которые часто приглашали курсантов военного училища, курсант назвал Аэлитой в короне. Насмешница Люда тут же переделала это в «Аэлиту в коробке». Оле это не нравится, она сердится, когда ее так называют. Меня подруги окрестили именем героини романа Джека Лондона – Та, Что Грезит. Учатся все хорошо.

 Мы вместе на всех переменах, на школьных вечерах, с ними я впервые начинаю ходить на каток, встречаться там с другими одноклассниками. Возвращаемся с катка большой ватагой. Мне идти дальше всех, меня провожают кто-нибудь из одноклассников или их друзей. Некоторые пытаются назначить свидание, но я не соглашаюсь.

С Юрой мы знакомимся на катке, он не имеет отношения к нашей компании. Сначала он мне даже вроде нравится, я разрешаю ему себя проводить, даю свой телефон. Но вскоре следует ссора. Он появляется на катке, когда мы уже собираемся уходить, пытается меня удержать, грубо хватает за руку. Угрожает Люде, считая, что это из-за нее я не хочу остаться. Такого отношения я не выношу:
- Да как ты смеешь! Я ни от одного мальчишки грубого слова не слышала! Кто ты такой? Не смей больше подходить ко мне и не звони!
Он звонит мне, извиняется, уговаривает встретиться, я не хочу ничего слушать. Весной он приезжает к моему дому, видит Юлю, подходящую к калитке, просит ее позвать меня, говорит, что он мой одноклассник. Я выхожу очень удивленная, никаких одноклассников я не жду.
- Что же мне перед тобой на колени встать? Что я должен сделать, чтобы ты простила меня?
Мне становится жалко его, я соглашаюсь встретиться.  Ходим с ним в кино, гуляем в парке, на Волге. Он красив – высокий, светловолосый, с правильными чертами лица, с большими, зелеными глазами, девочки на него засматриваются. Но его совсем не интересуют ни книги, ни стихи, ни красота природы, говорить нам с ним не о чем. Целует он меня почти насильно, преодолевая мое сопротивление, мне не доставляют удовольствия эти поцелуи. Иду к нему с твердым решением сказать, что эта встреча последняя, больше я не приду, но снова жалею его. Мы ссоримся, он уходит, я вижу его с другими девочками, но снова следуют звонки.
- Не звони мне, что тебе, других девчонок мало?
- Других много, но ты одна.
И снова встречи, упреки:
- Я бы любил тебя, да ты меня не любишь.
Учится он в вечерней школе, работает на заводе. Перестает звонить только тогда, когда видит меня на катке с другими ребятами.
Читаю я по-прежнему очень много, мой любимый журнал «Юность», в котором в это время печатаются Аксенов, Солженицын, Анчаров, Евтушенко, Вознесенский, Рождественский, Ахмадулина и много других интересных авторов. Читаю книги Гладилина, Кузнецова, Бондаренко, слушаю песни Пожлакова. Потом многие из этих авторов начинают исчезать в неизвестном направлении, и только через много лет я узнаю о судьбе некоторых из них.

После окончания восьмого класса наша четверка разделилась: Оля поступила в медицинское училище, Люда – в технологический техникум, а мы с Леной пошли в девятый класс. Теперь с Олей и Людой я встречалась только на катке и на танцах. Лена здесь редко составляла нам компанию, но в школе мы, как прежде, сидели с ней за одной партой. В нашем классе половина учеников чертежники, вторая половина шоферы. Один день в неделю полностью посвящен профессиональной подготовке. Я вхожу в число чертежников, у Лены способностей к черчению нет, она специализируется на шофера. В других классах есть профессии швеи, кулинара и что-то еще подобное, не запомнила.

В десятом классе я влюбилась. Вышли с подружками из раздевалки на лед и сразу оказались в кольце смеющихся ребят. Один из них встречался с Олей, а других я не знала.   Встретилась глазами с высоким красивым парнем, с самой белозубой улыбкой, и сердце предательски дрогнуло: «Неужели такие бывают!». Катались с ним, шутили, разговаривали, но провожать меня он пошел не один. Увязался еще другой парнишка из их же компании. Этот – невысокий, белобрысый с маленькими, близко поставленными черными глазками - «изюминками». Свой телефон я сообщила обоим, на свидание они пришли вместе. Так и встречались какое-то время втроем, позднее к нам присоединилась моя подруга и соседка Рита. Она жила недалеко от меня, но училась в другой школе на класс моложе меня. Ребята иногда провожали нас всей компанией, человек шесть, и обязательно среди них Саша и Юра. Нравился мне Юра, но не могла же я ему это сказать!  А он вдруг не всегда стал появляться на катке, Саша провожал меня один.

В этот раз мы тоже шли все вместе. Я шла рядом с Ритой и Сашей, Саша нес мои коньки и молчал. Юра с друзьями, дурачась, то приближались к нам, то отставали, то забегали вперед. Когда они подходили, мы с Ритой разговаривали с ними, смеялись; они отходили, и мы замолкали. Саша мрачнел все больше.
Дошли до моего дома. Побаловались еще тут, с хохотом толкая друг друга в снег. У Юры совсем промокли ботинки, и, видимо, замерзли ноги. Он наклонился, нажал пальцем на кожу ботинка, из-под пальца выступила вода, дурашливо пропел:
«Из-за тебя, моя черешня,
Ссорюсь я с приятелем,
Потому, что климат здешний
На любовь влиятельный.»
Попрощался и ушел.
Саша стоял у калитки, не участвуя в нашей возне. На ногах у него были валенки. Он подождал, когда Юра с ребятами отошли подальше.
- Тебе Юра нравится?
- Да.
- Спокойной ночи!
Сунул мне коньки, повернулся и пошел совсем в противоположную от его дома сторону. К Волге? Я растерянно смотрела ему вслед, не зная, что делать: бежать ли за ним или уйти домой.
Зашла домой, села, не раздеваясь на табурет в кухне. Из глаз потекли слезы. Подошла встревоженная мать:
- Что с тобой? Обидел кто-нибудь?
- Хуже. Сама обидела.
На другой день я шла за лекарством в аптеку, встретила их обоих. Юра был весел, подошел, взял меня под руку, говорил что-то шутливое. Саша молчал. Я отвечала коротко, односложно, постаралась быстрее распрощаться и уйти. Не хотелось разговаривать ни с тем, ни с другим.  Юра выглядит победителем, я призналась ему в любви, но нужна ли я ему на самом деле?  Вряд ли, ведь он уступил с такой легкостью.

Но потом как-то так получилось, что когда Саша снова позвонил и попросил о встрече, я не смогла ему отказать. И услышав признание в любви, в ответ на вопрос люблю ли я его, ответила «не знаю» и позволила себя поцеловать.
Мне хорошо с ним, как с другом, он со мной заботлив, внимателен, но я с трудом переношу его объятия и поцелуи. Я его НЕ ХОЧУ! Это сейчас я могу произнести такие слова, в те времена говорить и думать об этом запрещалось. Наши встречи продолжались почти до конца десятого класса, отнимая у меня время, так необходимое для занятий. Телевизоры тогда были не у многих, у Саши телевизора не было. Иногда он засиживался у меня до поздней ночи, когда показывали прямые трансляции показательных выступлений фигуристов. Родители засыпали, а мы сидели перед телевизором, болели за любимых участников.

Решительный разговор произошел почти перед самыми выпускными экзаменами. Я долго и путано пыталась объяснить Саше, что лучше нам остаться друзьями, что он совсем не такой, какого бы мне хотелось встретить:
- Разве ты не видел, что я не люблю тебя?
- Как же я мог видеть, ведь я-то тебя любил.

Выпускные экзамены я сдала хорошо, «4» получила только по химии, остальные «5», но в аттестате были еще две «четверки» по истории (за девятый класс), по английскому, ну и химия, естественно. до серебряной медали не дотянула, хотя на факультете, который я выбрала, медаль мне вряд ли помогла. Там для зачисления надо было сдать на «5» математику письменно и устно, а письменно это мало кому удавалось. Большинство медалистов сдавали экзамены полностью, экзаменов тогда было пять: две математики, физика, сочинение и зачем-то химия.

Сильных увлечений, кроме литературы, у меня не было. Но закончив филологический факультет, я, скорее всего, стала бы преподавателем литературы в школе, этого я не хотела. На глаза попался справочник для абитуриентов Саратовского университета, именно туда я решила поступать. Кем мне предстоит быть после окончания физического факультета, я не совсем представляла, но точно не учителем.

Отец в это время уже работал директором центральной, самой престижной школы города.  Мама плакала, просила не соглашаться, говорила, что у него опять совсем не будет свободного времени. Ему объяснили, что это решение партии, надо выполнять, но он и сам хотел попробовать себя   на новом поприще. Свободного времени у него действительно стало очень мало, с работы он возвращался поздно, могли вызвать в выходные, отозвать из отпуска. Сильно уставал, стал чаще срываться. Характер у него такой же вспыльчивый, как у деда, но на работе он всегда держал себя в руках, никто не слышал, чтобы он повышал голос. Дома не всегда получалось. Мне тоже очень знакомо это чувство, когда в глазах темнеет от бешенства, и ты способен на неадекватный поступок.  Заметила это за собой я еще в раннем детстве, научилась сдерживаться.

Мама работала старшим бухгалтером в Госстрахе, но там были выявлены нарушения с нецелевым использованием денег. Маму уволили по статье, около года она нигде не работала, затем с помощью отца устроилась бухгалтером в городскую электросеть. От всех дальнейших повышений она упорно отказывалась.

Поехали с отцом подавать документы в университет. Выпуск в том году был двойной, отменили одиннадцатилетнее обучение, и выпускались сразу одиннадцатые и десятые классы. Я оканчивала десять классов, в нашей школе оказалось два выпускных одиннадцатых класса и три десятых. Университет поразил своей величиной, монументальностью. Красивой музыкой звучали непривычные слова: аудитория, деканат, курс, семинар, абитуриент.  Это сейчас статус университета имеют многие прежние институты. Тогда университет был один далеко не в каждом крупном городе.
Готовиться к вступительным экзаменам я начала сразу после выпускных экзаменов в школе. Поселилась одна в комнатке над погребом в сарае, второе отделение в сарае предназначалось для складывания дров, позднее отец сделал там мастерскую, хранил все инструменты. Обычно мы жили там летом всей семьей во время ремонта в доме. Белили стены и красили полы почти каждый год. Собрала все свои учебники, тетради, отказалась от телевизора и радио, домой заходила только поесть. Самым трудным стал отказ от ежедневного чтения художественных книг. Заставляла себя думать только об учебе, но мысли приходили самые неожиданные. То стихи начинали складываться:

Сегодня мне семнадцать лет,
В жизнь предо мной дорога.
Сегодня мне семнадцать лет –
Так мало и так много.

Струится по стеклу вода,
Поют о чем-то скрипки,
Иные в эти же года
За Родину погибли.

Нет, мне весь мир не удивить,
Не сжечь синице моря,
Но я могла бы повторить
Клич Данко, смелым вторя.

А то вдруг необыкновенно пронзительно почувствовала ужас исчезновения. Странно и страшно стало: как же люди живут, не задумываясь об этом? Занимаются какими-то пустяками, мелкими склоками, «убивают время»

На вступительном экзамене по математике, пожалуй, «переумничала».  Наслушалась рассказов о преподавателях, которые «заваливают» абитуриентов. Алгебраическая задача о движении пешехода и велосипедиста показалась слишком простой: не может быть такой в университете! В условии не было слова «одновременно», один из сдающих задал вопрос преподавателю, тот подтвердил, что хотя и не имеет права отвечать на такие вопросы, но движение начато одновременно. Я не поверила, решила, что специально запутывают. Тем не менее, при других условиях определенного решения не получалось. Провозилась с этой задачей, на другие просто не хватило времени. Расстроенная, даже не стала дожидаться официальных результатов, забрала документы и уехала.

Это был первый щелчок по моему самолюбию и по самолюбию отца, продолжавшего считать свою дочь самой лучшей и необыкновенной. Была возможность поступить в другой ВУЗ, но я не захотела. Отец устроил меня на работу к себе в школу лаборанткой физического кабинета, год я работала и готовилась к вторичному поступлению. 

Я сильно изменилась за этот год. То ли на меня так подействовал мой провал, то ли я действительно почувствовала, что беспечное детство кончилось, я сама должна все решать и отвечать за свое будущее, но когда я встретилась со своей школьной подругой Леной, поступившей в медицинский институт, мы не смогли найти с ней общий язык. Она осталась все той же беспечной школьницей, лишь пересевшей со школьной парты на студенческую скамью, а я уже работала и сознавала себя намного взрослее ее.

В работе не было ничего сложного: подготовить приборы для опыта, для лабораторных работ, навести порядок в шкафах, на полках, перемыть, если надо, лабораторную посуду. Учителя помогали мне, если я что-то не знала. Кабинет был оборудован достаточно богато по тем временам, о назначении некоторых приборов я могла только догадываться, кстати, и не все они использовались при демонстрации школьных опытов.

Отец научил меня обращаться с киноустановкой. Я сама ездила в отделение кинопроката, получала нужные документальные фильмы по заявкам учителей и показывала их на уроках. Помогала оформлять стенды, стенгазеты, альбомы – чертить нас на нашей школьной производственной практике все-таки научили. Отец требовал с меня очень строго: «Как это, я с других буду спрашивать, а со своей дочери нет!»
Большую часть времени я проводила в своем кабинете. Мне, вчерашней школьнице, было трудно свободно войти в учительскую и на равных заговорить с учителями. Еще с пионервожатыми, куда ни шло. Как же я расстроилась, когда меня вдруг выбрали секретарем учительской комсомольской организации, где самая младшая была старше меня на четыре года! Я робко попыталась поговорить с ними о проведении подписки на газеты и журналы, но одна мне ответила, что у нее нет денег, другая заявила, что ей вообще не нужны ни газеты, ни журналы. А меня вызвали на заседание бюро в городской комитет комсомола и заставили отчитываться, объяснять, почему у меня так плохо обстоят дела с подпиской. Правда вместе со мной пошла старшая пионервожатая Алла – веселая, боевая девушка. Отвечала на все вопросы в основном она, и, кажется, закончилось только тем, что их поругали за выборы такого секретаря.

Я занималась на вечерних подготовительных курсах политехнического института и самостоятельно решала много задач по математике. Здесь началось мое сближение с одноклассницей Галей Степновой. Она провалилась на вступительных экзаменах в медицинский институт. Работала на детской молочной кухне, мыла там бутылочки и также, как и я, готовилась к новому поступлению.

О мальчиках я старалась не думать, почти никуда не ходила, забросила даже каток. Но именно в этот год началась у меня дружба с Толей Журовым, тем самым, который когда-то меня впервые поцеловал.

Он пришел после Новогоднего праздника. Слава гулял где-то с друзьями, у родителей были гости, я сидела в своей маленькой комнате, читала книгу. Эта комната так только называлась, скорее это был просто закуток, отделенный от двух других комнатушек только занавеской. Шум компании мешал мне, я не могла сосредоточиться на книге, ждала, когда же они, наконец, разойдутся. Толя попросил родителей позвать меня. Я вышла очень удивленная. Он предложил погулять. Пошли по направлению к площади. Новый год в этот раз пришел на редкость теплый, по улицам текли ручьи, сугробы размокали и оседали.

Толя стал рассказывать как в Саратове, где он учился в художественном училище, к нему вдруг приехал один их друзей Славы, стал говорить о любви ко мне. Толя предложил ему поединок, они дрались, победил в этой битве Толя и тем самым получил право ухаживать за мной.
Иду, молча, слушаю все это, интересно и странно: «Так вот как, значит, у них такие вопросы решаются. Мое согласие уже не требуется». Смотрю, он пошатывается.
- Да ты пьян!
- Нет, я немного.
А что там немного, повело его куда-то в сторону.
- Никуда я больше с тобой не пойду1
Развернулась и пошла домой, оставив его посередине улицы. Прошла несколько кварталов, слышу топот за спиной. Он бежал, не разбирая дороги. Ветка хлестнула его по лицу, оцарапала щеку.
- Галя, подожди!
Я остановилась.
- Я люблю тебя!
- Ты оцарапался, кровь…
Он стремительно бросился в обратную сторону. Я постояла немного, зашагала дальше, домой.
Вскоре в дверь постучали. Он стоял на пороге.
- Чай у тебя есть хотя бы?
- Садись, напою.

С той поры Толя стал приходить ко мне, мы разговаривали, иногда гуляли. О любви он больше не говорил, регулярных встреч не было. Толя рассказывал о себе, о своем увлечении живописью, я внимательно слушала. Он приоткрывал новый, почти неизвестный мне мир, и это было интересно. Я увлекалась стихами, переписывала в тетради те, которые хотелось запомнить. Иногда мне нравилась в стихотворении всего одна или несколько строк, но и это было находкой. Этими находками я делилась с Толей, в свою очередь, приоткрывая ему другой удивительный мир.
Способности к живописи у него действительно были. На его рисунках покачивались на волнах лодки у волжских берегов, отсвечивал солнечными бликами в промытых окнах дом на пригорке напротив дома Толи, кружились легкие снежинки в синеватых вечерних сумерках. В фигуре, выражении лица на портрете его матери было заметно, что ей нездоровится. Толя хорошо играл на гитаре и аккордеоне, научился сам, подбирая мелодии по слуху, без всяких нот. Он был младшим ребенком в большой семье. Все его братья и сестры были много старше его, давно обзавелись своими семьями. Отец у него умер, это было самоубийство, но о причине Толя никогда не говорил, я не расспрашивала. Он жил с матерью, тихой, незаметной женщиной, говорил, что в семье его считают гадким утенком, слабым и безвольным. Художественное училище он так и не окончил. Несколько раз начинал учиться, бросал, возвращался. Его принимали, но он снова бросал учебу.

Мы встречались с ним на Волге, за Волгой, бродили по улицам, он приходил ко мне домой. Один раз сидели всю ночь за Волгой у костра, разговаривали, но он ни разу не делал попытки обнять, поцеловать меня. Говорили о книгах, кинофильмах, художниках.

В это время у нас уже была большая деревянная лодка с кабиной. В нее умещалась вся большая компания отца, выходные летом они часто проводили за Волгой. Иногда лодку брал Слава, выезжал со своей компанией. Я присоединялась и к тем, и к другим. Вдвоем с отцом мы продолжали ездить на мотоцикле и на лодке. В кабине лодки можно было ночевать втроем и даже вчетвером, дополнительно брали с собой палатку. Некоторые из друзей отца подолгу жили летом с семьями в лагерях   на Иргизе и на Волге, рыбачили, собирали грибы и ягоды, купались, загорали. Отец такую жизнь долго не выдерживал, в палатке не очень удобно, донимают комары. Но по два – три дня в лагерях друзей мы оставались.
 
В нашей семье не говорили с детьми о деньгах, считалось, что дети могут стать жадными от таких разговоров. Домашнее хозяйство вела мама, я очень редко ходила в магазины, не задумывалась, откуда что берется. Как-то очень удивилась, когда Толя упомянул о вкусных ребрышках, приготовленных его матерью, как о редком деликатесе. Я думала, что и в других семьях питаются так же, как у нас. Мой отец зарабатывал прилично по тем временам, к тому же помогал один из родственников, работавший заведующим магазином военторга. То есть у отца имелась возможность покупать по магазинным ценам вещи и продукты, являющиеся для всех дефицитом. В общем-то, я имела мало представлений о реальной жизни, видела мир через розовые очки, верила во всеобщую доброту и порядочность, меня слишком от всего огораживали. Толя называл меня тепличным растением.

продолжение
http://proza.ru/2015/11/29/455