Глава 9. Воинская часть. Миша. Болезнь Алеши

9. Миша. Болезнь Алеши.

Первого апреля я пришла на новое место работы. Коллектив лаборатории, в которой мне предстояло работать, был чисто женский, мужчина только один – офицер, начальник лаборатории Михаил Иванович Скородумов. Мы все обращались к нему по имени и отчеству, хотя он был мне ровесник и в лаборатории были женщины намного старше его. В таких коллективах мне еще не приходилось ни работать, ни учиться. Было очень странно, когда кто-то из женщин выходил из комнаты, и тут же начиналось ее обсуждение. Она возвращалась, все замолкали, но вскоре начиналось обсуждение следующей отсутствующей женщины. Инженеров-программистов числилось двое, остальные были техниками. Меня сначала приняли на должность техника, но вскоре перевели на должность инженера, когда уволилась так и не вышедшая из декретного отпуска женщина, уехавшая в другой город. Воинская часть специализировалась на изучении полетов аэростатов, наша лаборатория занималась обработкой результатов полетов. Тогда еще существовала уникальная трасса, начинающаяся на Камчатке, проходящая над всей страной и оканчивающаяся в нашем городе. Так шли воздушные потоки. Пользоваться сейчас этой трассой в полном объеме из-за развала Советского Союза невозможно.

На следующий день мне позвонили из штаба и предложили зайти в строевое отделение. На входе в штаб меня встретил невысокий, худощавый майор с острым, цепким взглядом, объяснил, что звонил он, пригласил в свой кабинет.
- Вы бы не согласились нам помочь?
- А чем я могу вам помочь?
- Мы все объясним. Вы согласны?

Как я могла отказаться, только что с таким трудом устроившись на работу? От меня потребовалась расписка с согласием на сотрудничество. Для начала мне поручили наблюдать за соблюдением секретного режима, если что-то замечу, сообщать им. Тогда они будут в курсе, если случайно что-то где-то выплывет. Разумеется, в целях обеспечения безопасности страны. Позднее он мне периодически звонил и назначал время и место встречи. Встречались то в кабинете рядом с городским отделением милиции, то в доме родителей одного из моих бывших одноклассников. Ничего интересного я ему сообщить не могла, в воинской части я еще никого не знала, никуда не ходила, тем более в военное училище, где учились иностранцы, но звонки продолжались.

 Шестнадцатого апреля я участвовала в традиционном ленинском субботнике. На высокого молодого мужчину с грустными глазами я обратила внимание, когда он заходил в наш кабинет к нашему начальнику Мише Скородумову. На субботнике этот мужчина появился с фотоаппаратом, а после окончания субботника подошел ко мне, попросил воронку, соду, что-то еще для печати фотографий.
- Но я далеко живу.
- А мне все равно делать нечего, я здесь в командировке.

Он проводил меня до дома, я дала ему все, что было нужно, в фотолаборатории отца все имелось. С этого началась наша дружба. Он подходил ко мне в столовой во время обеденного перерыва, приходил ко мне домой, ездил с нами на лодке за Волгу. Я узнала, что у него есть жена, сын всего на месяц моложе моего Алеши, никаких планов на будущее не строила. Я привыкла к общению с мужчинами, мне с ними легче, чем с женщинами. Но сколько раз я ловилась на эту улочку, когда, казалось бы, чисто дружеские отношения перерастают в нечто большее! При расставании с Толей перед моим отъездом в Ковров, я спросила его:
- Разве невозможна дружба между мужчиной и женщиной?
- Возможна, если она намного старше или очень некрасива.

Я старше Михаила на год. Некрасивая? Он объяснил, что когда женился, его интересовала только внешность женщины: красивое тело, «вывеска», все это было у его жены. А сейчас его стал интересовать ум женщины независимо от внешности. - «Ну, спасибо!  Я  раньше была достаточно высокого мнения о своей внешности».
Мы загорали на Волге с ним и Алешей, ходили в парк, он ездил с нами на лодке со своим неизменным фотоаппаратом. Фотографировал он хорошо. Не просто щелкал все, что подвернется, создавал композицию, иногда сам добавлял необходимые элементы, тщательно выбирал нужную точку. Фотоаппарат у него был какой-то особенный, широкопленочный, фотографии он печатает больших размеров, получаются настоящие картины.  Миша удивительно обаятелен, умеет нравиться всем, особенно женщинам, независимо от возраста. Больше всего это заметно на продавцах и кассирах, которые в наши советские времена вежливостью и внимательностью не отличались. Я могла долго стоять у прилавка, ожидая, когда на меня обратят внимание, но стоило подойти Мише, и продавщицы моментально преображались, с ним они были сама любезность. Он очень высокого роста, волнистые темные волосы, слегка выдающиеся скулы, зеленоватые глаза. Руки у него золотые, может починить любую технику.  Мне с ним было очень легко, говорим на любые темы, как с подругой. Он увлечен сплавом на катамаранах по горным рекам. У них сложилась крепкая команда единомышленников, готовятся к походам заранее, подбирают снаряжение, сами шьют спасательные жилеты, клеят баллоны для катамаранов. Жена его увлечение не разделяет, у нее другие интересы.  Меня к нему очень влечет, но я не позволяю никакого сближения.

Он приезжал на месяц, еще на месяц, еще…

В тот день, уже осенью они с моим отцом долго не могли поставить на якорь лодку, мешал ветер, волны. Деревянные лодки крепятся на двух якорях. Один якорь нужно бросить в воду, подъезжая к берегу, затем заглушить мотор, подойти к берегу и вытащить на берег другой якорь, закрепить его там. Лодка не должна упираться носом в берег, чтобы ее не захлестывало волнами, и не должна биться о другие лодки. Цепи натягивают так, чтобы лодка свободно качалась на волнах. Не удается с первого раза, отталкиваются, заводят мотор, делают следующую попытку. Вдвоем легче, один за рулем у мотора, другой бросает якорь. У нас таких попыток оказалось большое количество, волны швыряли лодку из стороны в сторону, якорь падал то слишком близко, то слишком далеко. Ставили лодку отец и Миша, они промокли, замерзли.  Мы с матерью и Алешей ждали на берегу. Отогревали Мише ноги горячей водой, в этот раз он остался ночевать у нас. Родители ушли на погреб, там оборудована неплохая летняя комната, стоит кровать, старый гардероб, стол.
Миша пришел ко мне ночью, я не смогла его прогнать.
- Тебе хорошо? Почему ты молчишь?

Да, мне было хорошо с ним, только никто меня никогда об этом не спрашивал. Сашке было все равно, он думал только о своем удовольствии. А Миша говорил о своей любви, о том, что он разведется, и мы обязательно поженимся.
Что я могла думать о его жене? Я ее не видела, не знала, зачем мне думать о чужом человеке?
- Миша, я разрушаю твою семью?
- Если бы не ты, была бы другая. Это идет изнутри.

Но я работала в воинской части, где жены бдительно охраняли своих мужей, любые покушения на эту собственность воспринимали как преступление. Бежали в политотдел, добивались увольнения соперницы, устраивали бойкоты и т.д. Кстати, когда одной из таких «уводчиц» стала дочка начальника политотдела (хотя и бывшего к тому времени) ни одна из этих мер на нее не подействовала. Миша не был офицером нашей части, тем не менее, и у него состоялась беседа с начальником нашего отдела, где он также заявил, что любит меня и хочет жениться.

Писал он, чуть ли не каждый день, письма иногда задерживались, а потом приходили пачками.  Он приехал ко мне на Новый год, уже не в командировку, просто на время отпуска. Весной я собиралась ехать к нему в Новосибирск.

На Новый год мне так хотелось побыть только вдвоем с Мишей, но родители объявили, что они вместе с Ужинскими будут встречать Новый год дома. Миша приехал уставший, поезд от Новосибирска до нас идет больше двух суток, к тому же сказывалась разница в часовых поясах. Он чуть ли не засыпал за столом, я предложила ему прогуляться, пока не разойдется эта компания.

Миша с женой, сыном, матерью и бабушкой жил в трехкомнатной квартире. В этом году достроили дом, где его мать получала однокомнатную кооперативную квартиру. Эту квартиру Миша рассчитывал отдать жене, а я должна была занять ее место. Пока еще квартира стояла пустая, никто в нее не переселялся, именно в ней Миша поместил меня, когда я приехала. Из всей мебели присутствовал только матрац в углу комнаты. Посуды тоже не было, питаться пришлось в столовой или у хорошей знакомой Мишиного друга. Но она жила за городом, к ней надо было довольно долго ехать на автобусе, а Миша свой отпуск уже использовал, ему каждый день на работу. Это уже испытание для него, привыкшего к комфорту и хорошей пище.

Даже не помню, какой праздник мы встречали в выходные за городом. Пришли родственники знакомой, а Миша взял с собой маленького сына Леньку. Хорошенький, кудрявый, с удивительно белой, словно молочной кожей, мальчик носился по двору, споткнулся, упал прямо в грязь. Я подхватила его, Миша поспешно забрал ребенка из моих рук, умыл.

Вечером возвращались в Новосибирск. Миша зашел домой, чтобы оставить Леню, я ждала его в городском сквере рядом с их домом. Ждала долго, пошел дождь, Миша все не появлялся. Наконец он вышел, мрачный, задумчивый: «Дождь идет? А я и не заметил». Вкратце сообщил о неприятной сцене, его не отпускали, ребенок плакал, срывал с него шапку, бросал на пол. Кроме того, жена не собиралась переходить в однокомнатную квартиру, повесила объявление о размене трехкомнатной.

Поздно вечером перед сном Миша решился объявить мне свое решение: он не сможет оставить семью.  «Я не могу оставить с ней сына, он вырастет балбесом, и меня всю жизнь будет мучить совесть. С тобой бы я оставил». После этого он, успокоившись, быстро заснул, а я лежала, молча, глядя в темноту, глотая слезы, жалея в очередной раз, что не родилась беспомощной дурочкой.

Вот и еще одно возвращение домой. Миша продолжал писать мне письма, я на них не отвечала.

А Слава прислал слезное письмо матери. Он допился до того, что попал в больницу с тяжелым приступом радикулита. Мать стала собираться к нему, отец предупредил, что больше не хочет видеть сына, пусть прекращает пить или живет там, где живет. Но конечно материнское сердце не выдержало, мать привезла Славу домой. Он приехал жалкий, весь скрюченный, боли в спине не позволяли ему разогнуться, отлеживался дома, лечился. Но самое первое, что он сделал, когда стало немного легче, пошел и напился, как обычно, до скотского состояния.

Директор железнодорожной школы, где отец преподавал физику, собрался переезжать в Геленджик, отец согласился занять его место. Кроме того, директор, уезжая, освобождал квартиру в районе Рощи, у отца появилась возможность ее получить. Но для этого нужно избавиться от владения домом (это сейчас можно быть собственником нескольких квартир и домов). Отдавать дом Славе на пропитье отец не хотел, поэтому дарственную оформил на меня. А перед этим состоялся откровенный разговор. Он объяснил, насколько сильны его чувства к соседке, жить без нее он не сможет, но с матерью разводиться не собирается.
- Если захочешь отдать кому-то или продать дом, лучше сразу предупреди, я повешусь.
- Что ты в ней нашел, она же дура!
- А ты думаешь мать намного умнее?

Мне было трудно понять причину такой привязанности, ничего привлекательного я не могла в ней найти при всем желании. Во время дружбы с матерью Галина делилась с ней тайнами приворота, у матери это вызвало только брезгливость. Но позднее мне попалась большая статья в медицинской газете на эту тему. Там говорилось об энергетике человека, объяснялся механизм приворота, и предупреждалось, насколько это опасно.  То есть человек, может быть, тебе уже не нужен, а он не может без тебя обойтись. Не исключаю возможности, что дело было в этом. Или ему просто была нужна отдушина, их скандалы с матерью участились.  Мама вроде бы требует, чтобы он бросил пить, но компании ей нужны, пожалуй, больше, чем ему. Вспоминаю эпизод, когда у меня поднялась высокая температура, но надо заниматься с Алешей, пришел Максим. Родители собираются в гости к Ужинским. Отец говорит:
- Дуся, давай не пойдем, не на работу же. Ты видишь, в каком она состоянии.
- Что ты! Мы же обещали!
Приходят от гостей и, как обычно, скандал и жалобы на измену отца.

Формально я стала хозяйкой дома. Но только формально.

Квартиру отец получил. Не слишком легко и просто, пришлось даже к депутату Лапину – председателю Гостелерадио обращаться, помог секретарь партийной организации школы. На эту квартиру стал претендовать один из начальников дистанции на железной дороге. Для его семьи строился специальный коттедж, но ему хотелось жить в этом районе. Секретарь писал, что учителям и так почти не выделяют квартир, зачем же забирать еще и эту. Решение уже было в пользу начальника дистанции, но прежний директор не освобождал квартиру до тех пор, пока не добились пересмотра решения.

Слава переселился вместе с родителями, я с Алешей осталась в доме.

Кстати, вскоре в воинской части мне должны были дать квартиру. Сдавали 9-й ДОС, военнослужащих обеспечили, появилась возможность несколько квартир дать гражданским.  Гражданских часть, вроде бы, не обязана обеспечивать жильем, только на усмотрение командира. Я была членом профкома. Когда на заседании перечислили фамилии тех, кому решено выделить квартиры, в том числе назвали мою фамилию, я сказала, что мое положение изменилось, теперь у меня есть дом, и предложила просто убрать мое заявление. Наверно, впервые в истории части.

К квартире отец так и не смог привыкнуть, да и без своего самогона он уже не мог обойтись. Сразу после работы он приходил сюда, в дом, бежал сразу в пристройку, выпивал там рюмку или две и начинал заниматься домашними работами. Работ действительно хватало: завели поросенка, кроликов, поголовье которых стремительно увеличивалось. Всех требовалось кормить, чистить за ними, строить новые клетки для кроликов.

Отец частенько нырял в соседскую калитку, сунув в карман фляжку с самогоном, порой напивался до невменяемости и оставался ночевать у меня. Мать прибегала, устраивала бурные скандалы и уходила в свою квартиру одна. Тяжело было наблюдать все эти сцены, тяжело смотреть на отца в таком состоянии. Он бродил по двору неверной походкой, взлохмаченный, с выбившейся рубашкой, с беловатыми комками, скапливавшимися в уголках глаз.  Плакал пьяными слезами, говорил, что никто его не понимает. Конечно, я тоже старалась его остановить, уговаривала, плакала, ничего не действовало. Это был уже алкоголизм, сам он не мог справиться с этой болезнью, а обращаться к кому-то за помощью было нельзя. Его бы исключили из партии, уволили с работы, кому от этого легче?

Алешу отец очень любит. Мальчик растет спокойный, ласковый, капризничает очень редко, только часто болеет. Пока сидит дома, все нормально, но стоит его отвести в садик, как начинается кашель, насморк, поднимается температура. В конце концов, мне объявляют, что ребенок  не садиковый, лучше его туда не водить. Мама уже на пенсии, но продолжает работать, оставлять работу не хочет. Ищем няню. Соглашается сидеть с Алешей старушка, которая живет недалеко от нашего дома. Она работала в колхозе, пенсия очень маленькая, приходится подрабатывать. С Алешей ей легко, она говорит, что таких спокойных детей у нее еще не было. Но в четыре года у него обнаруживается непонятная болезнь.

Искупала Алешу в ванне у родителей, уложила спать, а ночью он проснулся с красной, опухшей коленкой, плача от боли. Никто не видел, чтобы он ушибался, никаких синяков, ссадин, а боль не проходит. Положили в больницу, откачали скопившуюся жидкость, чего, как потом выяснилось, не следовало делать.
Понаблюдали за ним неделю и выписали, а через год, опять же без видимой причины все повторилось снова. Сначала обследовали в детской больнице, потом направили на консультацию в Саратов, кололи антибиотики, делали рентгеновские снимки.
Предполагали разное, в том числе саркому или туберкулез кости, расспрашивали о наследственности по всем линиям. Я отыскала через адресный стол адрес его отца (он уже вернулся из Коврова в свой Днепропетровск), написала письмо. На это письмо он ответил. Осторожно, уклончиво, но все-таки ответил:
«Здравствуй, Галя!
Ничего подобного, о чем ты спрашиваешь в письме, нет и не было ни у кого из моих родственников. По этому поводу ты можешь не сомневаться, я, как только получил твое письмо, сразу выяснил этот вопрос и, не откладывая в долгий ящик, пишу тебе ответ. Таким образом, в наследственности можешь не сомневаться. По крайней мере – я, мои родители, деды и прадеды были здоровы.
Жаль, что он болеет – искренне желаю ему крепкого здоровья и счастья, и тебе, Галя, - тоже, хочу, чтобы у тебя все было хорошо – счастья, успехов тебе».

Три месяца Алешу продержали в туберкулезном санатории в Саратове, а когда и это лечение не дало никаких результатов, направили на операцию в институт артрологии и ортопедии.

Отец переживал все это не меньше меня, ездил со мной в Саратов, а когда Алеша лежал в туберкулезном санатории, взял направление на курсы повышения квалификации, чтобы находиться поближе, иметь возможность чаще его навещать. Я приезжала каждые выходные, но, конечно, ребенок очень скучал, так же, как и я по нему.

В отделение артрологии и ортопедии в Саратове, где проводили уникальные операции, попасть было сложно, сюда направляли больных из всех республик и мест Союза. Люди дожидались очереди на операции и лечение годами. Для ребенка сделали исключение, пообещали положить его на операцию в ближайшее время, как только кто-нибудь выпишется. Но нужно было звонить и узнавать, есть ли место.

Звонила я из кабинета начальника ЭВМ, телефонов с выходом в город в воинской части не очень много, большинство телефонов внутренние. Заказала междугородний разговор, но линия все время была занята, меня не соединяли, несмотря на неоднократные просьбы мои и начальника. Приемные часы врача, давшего телефон, кончались, других телефонов я не знала. Побежала на переговорный пункт, умоляла операторов, объясняла, что речь идет о больном ребенке. Но шли бесконечные производственные разговоры, на меня не обращали внимания.

Приемные часы окончились, ждать дальше не имело смысла. Да что же это за страна такая, где производство важнее жизни и здоровья человека! Разве все эти заводы и фабрики созданы не для того, чтобы делать удобнее, облегчать жизнь людей? А у нас все перевернуто с ног на голову. С рыданиями я потребовала жалобную книгу и написала, что никакие производственные разговоры не могут быть важнее здоровья ребенка.

На следующий день я смогла дозвониться, мне предложили приехать. Но в самой больнице мне пришлось ждать несколько часов, потому что на освободившееся место успели положить другого ребенка. Затем нашли все-таки палату, где можно было поставить детскую кроватку. Мне разрешили остаться с сыном, но для меня места не было. Одну ночь я ночевала на стульях, потом взяла у уборщицы напрокат раскладушку. Женщина из нашей палаты лежащая здесь не первый раз (перенесла восемь операций!) посоветовала мне оформиться раздатчицей на время отпуска штатной работницы. Я стала разносить еду по палатам, мыть посуду, и мне вскоре разрешили занять освободившуюся «взрослую» кровать вместе с Алешей.

После операции обязательно надо сразу, когда еще не сняты швы, разрабатывать сустав, сгибать и разгибать, иначе он так и останется неподвижным. Ребенку больно, он плачет, кричит, но надо делать это, скрепя сердце.
 
Я провела в этой больнице с Алешей два месяца, чего только не насмотрелась. Именно после этой больницы у меня появилось намерение родить второго ребенка. Артрит – почти неизлечимая болезнь, мне хотелось, чтобы у Алеши был хотя бы один близкий человек. Разные, конечно, отношения между братьями и сестрами, взять нас со Славой, но пусть будет какой-то шанс.

Кто была та женщина, с которой отец познакомился или встретился, будучи знаком с ней раньше, я не знаю. Думаю, что порядочная, неплохая женщина, не чета соседке, и чувства у них были серьезные. Даже предполагаю сейчас, что это она работала воспитательницей в санатории, где лежал Алеша, отец туда часто приходил, помогал им делать какие-то стенды.  С отцом мы на эту тему никогда не говорили. Она писала отцу на мой адрес, когда я находилась в больнице с Алешей во время операции, а мать перехватила одно из писем. Разумеется, был скандал, но оборвала отношения женщина сама, объявив отцу, что выходит замуж. Все это рассказывала мне позднее мать. Отец напился после того сообщения, плакал и жаловался ей, жене, а она «посочувствовала»: «Ну, ты же не обещал ей жениться, скажи, может быть и не нужен ей будет тот Вася». Отец от неожиданности чуть было не протрезвел: «Что ты говоришь такое? Неужели ты так можешь?» А она провела его мимо любопытных соседок у подъезда, зашли в квартиру: «Ну, вот теперь делай, что хочешь, можешь уходить!» Кстати, о прогрессирующем алкоголизме отца не знал никто из соседей в их доме, пил он чаще всего в доме у меня, когда напивался до невменяемости, в свою квартиру не ходил.

Дома все также визиты отца перемежались пьяными набегами брата. Слава сошелся с женщиной, которая жила на дальней окраине города в поселке завода асбоцементных изделий. Слава жил у нее в однокомнатной квартире, где кроме них двоих были еще две маленькие дочери Татьяны. Автобусы на АЦИ ходили не слишком хорошо, дожидаться автобуса в нетрезвом состоянии не всегда безопасно, там патрулировали наряды милиции, могли забрать в вытрезвитель, сообщить на работу, поэтому он пьяный направлялся прямиком ко мне. Причем просто прийти, лечь и уснуть его не устраивало, обязательно надо было покуражиться, поиздеваться. Пробовала его не пускать, тогда в ход шли угрозы, порой и кулаки. Тете Нине вышиб ногой стекло, когда я была у них и отказалась дать Славе ключ от дома. Отец пытался меня защищать, а мать оправдывала Славу, обвиняя во всем меня. Оказывается, я должна молча выслушивать все его оскорбления и жалеть его, несчастного.

С Татьяной Слава прожил около пяти лет. Она научилась приспосабливаться к его пьяной агрессивности, не спорила с ним, высказывала ему все позднее, когда протрезвеет. Но часто не выдерживала и она, выгоняла его. Он уходил к родителям, жил у них, потом снова возвращался к Татьяне.

Большинство праздников я провожу с тетей Ниной и Сережей, часто к нам присоединяется сын Славы Максим. Максим живет у меня по несколько дней, домой ему возвращаться не хочется. Но он приходит без смены одежды, ему надо помыться, переодеться. Я говорю ему, что надо идти домой, уходит, чуть ли не со слезами.  В кино или театр я также хожу или с тетей Ниной, оставляя Алешу с Сережей, или с Сережей, тогда с Алешей сидит тетя Нина.

Начальник нашей лаборатории Скородумов разводится с женой. Мы пытаемся выяснить у него причину развода, но он не хочет распространяться на эту тему: «Это такая грязь, не стоит говорить». В маленьком городке быстро распространяются слухи, мы узнаем, что его жена, работающая медсестрой, завела интрижку на работе. Тем не менее, Скородумову объявляют выговор, склоняют его на всех партийных собраниях, обвиняя в нарушении Морального кодекса. Мне он нравится, как-то он даже провожает меня из театра. Но я его даже Мишей не могу назвать, привыкла к обращению на работе Михаил Иванович, хотя мы ровесники. Пригласить его к себе я тоже не могу, там пьяный отец, скандалы. Прощаемся, как школьники, у моей калитки. Вскоре он женится на женщине с двумя детьми и заболевает раком.

Миша продолжал писать, и настал момент, когда я ответила на одно из его писем. Произошло это после скоропостижной смерти Скородумова. Тогда я поняла, что не так-то много близких по духу людей я встречала в своей жизни, чтобы отталкивать окончательно того, кто мне без сомнения очень дорог. С тех пор наша переписка не прекращалась.  У него родилась дочь, он считал, что это совершенно лишнее, а я писала, что нельзя так о ребенке, и она еще станет ему ближе, чем сын. Как и случилось впоследствии.

Больше всего он писал о своих походах, сплавах по горным рекам, присылал великолепные фотографии, сначала черно-белые, потом цветные.
 
Тем не менее, жизнь продолжалась, я была еще молода, хотелось хоть как-то устроить свою личную жизнь. Беда оказалась в том, что создать семью с тем, кого не люблю, я не могла, никакой хитрости, умения притворяться у меня не имелось и в помине, все мои нелепые, неуклюжие попытки заканчивались непременным крахом.

С Женей я познакомилась по его объявлению в газете. Написала по указанному адресу и неожиданно получила ответ. Переписывались, даже встретиться удалось, когда отвозила Алешу в Липецкий санаторий. Только не думала, что ехать от Липецка до Смоленска так долго. Все, что я успела в этот раз – поговорить с ним на вокзале и сразу же сесть на обратный поезд, иначе опоздала бы на работу. Он обещал приехать ко мне в отпуск. Но здесь понадобилось вмешаться Славе. Он познакомил меня с одним из своих знакомых, я стала с ним встречаться и (ввиду своей патологической честности) написала Жене, чтобы он не приезжал. А этот знакомый потом вдруг просто исчез без каких-либо объяснений. Вроде бы с женой, с которой был разведен, опять сошелся, так Слава объяснил. Только я почему-то вспомнила слова Славы о том, как он хотел бы, чтобы меня бросил какой-нибудь пьяница, это в отместку за то, что я выгоняла его пьяного, не хотела видеть.

Через какое-то время переписка с Женей возобновилась, я поехала еще раз в Смоленск, дня три жила там в гостинице. Уезжала с ощущением, что больше мы никогда не встретимся, слишком мало у нас общего, а по возвращению домой выяснилось, что должен быть ребенок. Женя на это сообщение просто не отреагировал, не ответил ничего. Тем не менее, я оставила бы ребенка, если бы не скандал с родителями, закончившийся выкидышем.

 Во втором случае сыграл роль один из старых Славиных друзей. Он мне даже нравился когда-то, но он женился, чуть ли не самым первым из их компании. Детей у них не было, в конце концов, развелись, она повторно вышла замуж и родила сына, а Саша так и не создал новую семью. Это он когда-то выбил зубы Анатолию, заступаясь за меня. Встретилась я с ним опять же по инициативе Славы и Татьяны. Они позвали меня в кино, туда же пришел он. Он проводил меня домой после кино, стал приходить, возникли близкие отношения. Беременности от него также суждено было кончиться выкидышем. Потом я прочитала в медицинской литературе о расщепленных хромосомах Все беременности его жены кончались выкидышами, но он просил попытаться сохранить ребенка, на что-то еще надеялся. Я лежала в больнице на сохранении беременности, меня навещали все мои сотрудники, приходила мать, хотя я не очень-то хотела с ней встречаться после очередного скандала. Отец не пришел ни разу.

Единственно, о чем я просила родителей, - оставить меня в покое, не лезть в мою жизнь. Мне было уже больше тридцати лет, вполне способна сама отвечать за свои поступки, но родители почему-то считали необходимым продолжать мое воспитание. Скандалила в основном мать, не стесняясь в выражениях, отец ее поддерживал, но все-таки более мягко. Если мать кричала, что не намерена из-за меня ходить мимо соседей, как сквозь строй – обычное наше «А что люди скажут?», отец же убеждал: «Выйди замуж, а потом разойдись, пусть у ребенка хотя бы имя будет». - «А вот этому надо было с детства обучать: дави всех, хватай за горло, иди по головам! Не могу я выйти замуж, зная, что все равно не буду жить с этим человеком, только для того, чтобы он мне потом алименты платил, и я считалась порядочной»

продолжение
http://proza.ru/2015/01/03/1126