Глава 12. Самоубийство Славы. Ключи

12. Самоубийство Славы.

Слава жил в отцовском доме. Сначала тетя Нина познакомила его со своей сотрудницей, не помню, кем она работала, кажется,  нянечкой, она перешла к Славе вместе со своими тремя детьми. Жила с ним какое-то время, а потом подыскала мужичка покрепче, чтобы помог поднять детей, на помощь Славы надеяться не приходилось, разве что в любовниках держать. Она ему предлагала такой вариант, он возмутился, ложь, обман ему претили, так же, как и мне.

Теперь у него постоянно собирались компании дружков и подруг. Кто познакомил его с Лидой, я не в курсе, только она пила еще больше, чем он. Вот уж здесь началась гульба!  За короткое время они спустили все, что можно было продать и пропить, только до мебели не добрались. И дом-то чуть не потеряли. Пустили по пьянке цыган на квартиру. Комнатку в сарае над погребом им хотели сдать на лето, а они приехали на машинах с кучей детей, заселились в дом, а на погребе оказались Слава с Лидой. У цыган  методика уже отработанная: ставят ящик водки, потом еще, а дальше пьяницы  все бумаги подпишут, чтобы от долгов избавиться и жизнь сохранить, «Бабка из низочка  сама убежит». Попробуй с ними справься, когда их целая толпа, и все друг за друга.
 
Тете Нине пришлось изрядно поволноваться. Выручил конюх детской больницы, бывший уголовник. Пришел с ножичком, поговорил с цыганами по-своему, они отступились, освободили верх.

Лидка невысокая, худенькая, в чем только душа держится, но работала крановщицей и, видимо, неплохо, если ей периодически прощали пьяные загулы. А Славка после загулов просто не появлялся на работе, его, естественно, увольняли, сидел без работы. Мать тащила им продукты, какие могла, но продукты у них разворовывали или они сами пропивали, а то еще и дочка Лиды, такая же пьяница, могла выгрести. Дрались, разбегались, но снова сходились, от Лидки не так-то просто отвязаться, она назойливая, а Славке лень другую искать, да и кто еще будет выносить его постоянные запои.

Мать пыталась, как могла, остановить их, убедить в чем-то:
- Что же вы делаете! Разве можно так жить!
- Мы живем полной жизнью!

На одной из пьянок Славе разбили голову, «дружок» утюгом запустил. Повредили мозг, Слава потерял дар речи, объясняться мог только жестами. Лежал в больнице, речь постепенно восстановилась, хотя он стал забывать некоторые слова. Один глаз у него не видел совсем – ударили по очкам,  еще когда он жил с Татьяной, кто-то из дружков  приревновал к своей жене. Осколки очков попали в глаз, пришлось оперировать в Саратове.   Второй глаз  тоже видел все хуже и хуже. Каким-то чудом Лидку убедили закодироваться, вшили капсулу, год она не пила, жили почти нормально, мы с ней в этот период даже за грибами ходили, она помогала обрабатывать наши многочисленные участки земли. Потом она попробовала опять выпить, ей стало плохо, но все обошлось,  и она опять взялась за старое. В доме Лида, конечно, не убирала, глухие шторы на окнах были задернуты днем и ночью. Все книги и журналы из сундуков были сданы за копейки в макулатуру. Самые старинные книги, дневники и записи деда Слава еще при жизни отца обменял у коллекционера на старенькие лыжи. Лиду Слава бил беспощадно, до рубцов, но она продолжала жить с ним.

В марте бывают оттепели, но еще холодно, без отопления не посидишь, а у них что-то случилось с автоматическим газовым котлом. Разобраться Славе, работавшему слесарем, оказалось не под силу или не до того было. Они и снег-то во дворе никогда не чистили, перелезут через сугробы и идут, тетя Нина берет лопату, отгребает. Лидка ушла в очередной запой, где-то гуляла со своими дружками и подружками, такое тоже частенько бывало. Слава мерз, укрывался несколькими одеялами. Лидка иногда появлялась, подсмеивалась над ним и исчезала.

Тетя Нина позвонила матери днем: «Приходи, кажется уже все». Мать убежала, вскоре и я отправилась в тот дом. Слава лежал на кухне возле раковины, упав на трубу. Голова откинута, одна нога согнута в колене, на полу кровь, кровавые отпечатки на стене и двери в комнату.

Ночью тетя Нина слышала какую-то возню наверху, потом грохнуло, как будто упало что-то тяжелое, и все затихло. Идти сразу к нему она побоялась, пьяный он очень агрессивный, может оскорбить, может и ударить. Утром она звонила к нему, стучала, звала, никто не отвечал. Побежала за соседом, вместе открыли дверь, запертую изнутри на крючок, вошли. Хорошо, что было уже светло, и никто не зажег свет, не чиркнул спичкой. В кухне сильно пахло газом, газовые краны на плите были открыты.
Слава перерезал вены, кровь текла, но сознание он, видимо, не терял. Тогда, как можно было судить по кровавым отпечаткам, он закрыл дверь в комнаты, одеждой с вешалки заткнул щели под дверью, выгнал кошку и собаку в коридор и открыл газ. Теряя сознание, упал возле холодильника, задел его, тот соскочил с деревянных планок, на которые опирался, покосился. Удар холодильника об пол и удар от падения тела услышала тетя Нина.

Вызвали милицию, те долго и подробно записывали показания тети Нины, расспрашивали как он жил, с кем, где его сожительница. Мать не хотела говорить о том, как он пил, хотя на подоконнике стояла пустая бутылка из-под спирта «Роял», кружка на столе.

Искали возможного убийцу. Я подтвердила, что это, скорее всего, самоубийство, тем более он и до этого как-то пытался перерезать вены, правда перед самым приходом отца, уже слыша его шаги. На серванте нашли записку, написанную неровным почерком, прерывающимися линиями – так он писал в последнее время, руки дрожали, не было координации движений. Он ни к кому не обращался, не прощался, написано было следующее: «Глаза все хуже. Работать не могу. Писать не могу». В общем-то, это объясняло его поступок, и это можно было считать предсмертной запиской.

Организацией похорон пришлось заняться мне, больше некому. Денег не было, в этот период месяцами не выплачивали зарплату, я недавно начала работать на «Красном Октябре», Алеша учился в Саратове, жил на квартире, за квартиру нужно было платить вовремя, иначе выгонят. Написала заявление на имя директора, небольшую сумму из моей зарплаты мне выдали, еще где-то сумела занять. Лидке, как потом выяснилось, выдали на заводе материальную помощь, она ее истратила на свои нужды. Помогал Сережа, приехали Юля с Васей.
- Сколько у вас будет народу на поминках?
- Не знаю.
- Как это вы не знаете, мы у себя в деревне всегда знаем.
- У нас может прийти кто угодно.

Собрались алкаши со всей округи. Вовка Варламов, который пробил Славе  голову в свое время, взялся нести гроб, покачнулся, чуть не уронил. Я обратила внимание в машине на то, как меняется выражение лица у Славы. Не знаю,  как это происходит, может быть,  игра света, но уголки губ явственно сложились в горькую, саркастическую усмешку. Тетя Нина тоже обратила внимание: «Смотри, меняется лицо».  Потом я нашла в  тетради  Славы стихотворение незнакомого мне до этого автора, Бориса Чичибабина, переписала его полностью.
Мне снится грусти неземной
       Язык изустный,
И я ни капли не больной,
       А просто грустный.
Не созерцатель, не злодей,
        Не нехристь все же –
Я не могу любить людей,
        Прости мне, Боже.

…

Есть даже и у дикарей
         Тоска и память,
Скорей бы, Господи, скорей
         В безбольность кануть.

Скорей бы, Господи, скорей
         От зла и фальши,
От узнаваний и скорбей
          Отплыть подальше!

Лидка недолго изображала безутешную вдову, к автобусу от могилы она возвращалась уже с Варламовым, висла на нем, просила перенести через лужу. В автобусе села к нему на колени под предлогом, что мест недостаточно.

Наследниками дома оказались мать и Максим. Мать сразу же затростилась: продавать! Я просила не делать этого, Алеша учился на втором курсе, не успеешь глазом моргнуть, как закончит. Жениться надумает, надо бы ему жилье иметь. У Максима дом есть, с ним можно постепенно расплатиться. Но мать ничего не хотела слышать: «Дом недобрый, надо его продать. Сейчас с годами могу сказать, что мои атеистические убеждения, которые внушали мне с детства, заметно поколебались. Даже окончив физический факультет, или тем более окончив физический факультет, понимаешь, как ничтожно мало мы знаем. Мы мыслим конечными величинами, представить бесконечность и вечность мы не в состоянии. Дом, где разрублены иконы, и вот уже второе самоубийство… Есть над чем задуматься. Но я всегда очень любила этот дом, так же, как отец. Все здесь было связано с отцом, все сделано его руками. И продавать дом в разгар инфляции, когда деньги так стремительно обесценивались, было в общей степени неразумно. Умные люди наоборот вкладывали деньги в недвижимость. Но я уже не являлась ни владелицей, ни наследницей дома, мое мнение никого не интересовало.

Сначала собирались пустить квартирантов, пока не вошли в права наследства.  Но прежде, чем в дом вселились квартиранты, произошло то, что надолго поссорило меня с тетей Ниной. Ключи от входной двери мы отдали ей, мало ли что понадобится, по телефону позвонить хотя бы, а ключи от сарая, погреба и пристройки лежали на нижней полке в буфете. Запирать все эти помещения стали еще, когда я жила здесь, после того, как я чуть не столкнулась с мужиком, выходящем из нашего погреба и обнаружила пропажу нескольких банок, в первую очередь с жареными грибами (пьяницам надо же чем-то закусывать!)

В тот раз я что-то перебирала на погребе, мать возилась в крошечном огородике во дворе, сажала помидоры. Я закончила свою работу, заперла погреб, подождала какое-то время мать, но у нее работы было еще достаточно, я ушла одна, торопилась к Павлику. По дороге вспомнила, что не положила на место связку ключей, она осталась лежать на столике веранды. Ну не возвращаться же из-за этого, никуда они не денутся, входную же дверь запрут!

Но в следующий раз, когда мать пошла туда одна, ключей она не нашла нигде. Тетя Нина показала ей свою связку: «У меня только мои!»  На этой связке был еще один запасной ключ от пристройки, мать забрала его, тетя Нина отдала с явной неохотой. Замки на погребе и сарае пришлось поменять.

Еще перед этим исчезли вдруг документы на дом из зеленого жестяного сундучка, который всегда стоял на буфете. Нашлись, когда я уже собралась идти за копиями, и сказала Сереже, что за это придется заплатить деньги.

Был разговор о том, что нигде не записано кому какая часть дома принадлежит, и тетя Нина имеет такое же право на верх дома, как и отец. И нигде не указано к какой половине можно отнести пристройку, строили ее все вместе. То есть предлагалось продать нижнюю часть дома, а верхнюю и пристройку отдать тете Нине.
А потом ключи вдруг «нашлись».  «Сережа в траве нашел, видно Галя уронила и не заметила». Только когда они исчезли, никакой травы еще не было, связку на земле хорошо видно, и, кроме того, я помнила очень отчетливо, что забыла их именно на столе веранды. Вся эта ложь, увертки оказались настолько неприятны для меня, что я перестала приходить к тете Нине, хотя до этого навещала ее регулярно, несмотря на недовольство матери.

Тетя Нина действительно была для меня очень близким человеком. С ней я, как с отцом, могла говорить обо всем, она понимала. С матерью таких доверительных отношений у меня никогда не было. Но прощать ложь близким людям я так и не научилась, для меня это самое отвратительное качество в людях. Как в песне Толкуновой:
«Я прилечу, ты мне скажи,
Боль разведу руками,
Лишь не прощу холодной лжи,
Сердце мое не камень».

С Сережей встретились как-то на «Большевике». Я приехала туда по работе, зашла к нему.
- Почему не заходишь к матери?
- Из-за ключей. Не могу.
Я рассказала ему всю историю с ключами
- Лучше бы она мне прямо сказала, что не хочет отдавать пристройку!
- Ты что, она этого не позволит!
- Я тоже думала, что не позволит.
- Не может этого быть на сто процентов!
- Не надо, Сережа, я же знаю.

Галька-соседка порекомендовала семейную пару, чьи-то знакомые. Только эти квартиранты что-то вроде подпольного цеха по разливке спирта организовали, и сами этот спирт активно употребляли. Вернее употреблял муж, жена тщетно пыталась с ним бороться и, в конце концов, ушла от него. От квартирантов избавились, и мать не нашла ничего лучшего, как поручить продажу дома все той же Гальке. В результате Галька купила дом сама, максимально снизив цену, а потом перепродала, естественно значительно дороже, молодой паре с ребенком. Тетя Нина оговорила совместное пользование пристройкой и вроде бы поладила с новыми жильцами.

Из дома я забрала только оставшиеся альбомы отца, все остальное продал Максим, разобрали соседи. Большое количество инструментов отца, еще остававшихся в сарае, забрал сосед Тарасов, муж Галины. Мои обиды со временем улеглись, когда одолевала тоска по дому, я по-прежнему бежала к тете Нине, чаще всего тайком от матери, чтобы не вызывать скандала.

В год самоубийства Славы дважды приезжает Миша, впервые знакомится со своим сыном, которому уже семь лет. Павлик начинает донимать меня вопросами, почему папа живет не с нами, когда он еще приедет.

продолжение
http://proza.ru/2015/01/03/1152