Первоцвет

Первоцвет.

Повсюду в буераках, начала собираться тёплыми днями талая вода. Посмотришь издали, из окна рейсового автобуса, вроде как сугробы, март, а весна уже вот, пожуркивает в развалах снега, хоть и нелегально ещё. На подоконниках горожан, вовсю, в пакетах из–под молока, взошли и набирали силу, тонюсие ниточки настурций, бок о бок с другими летними неженками – любимицами. Когда ещё они станут настоящими цветами, застенчиво выглянув меж солидности многолеток, но надежда ведь на то есть всегда, неотвратимая, пахнувшая оттаявшими с–под наста прошлогодними листьями.
Харитон Быков спал в эту ночь никак, всё ворочался на диване, через раз ходил курить и пить большими глотками алый морс, из пузатой пластиковой бутылки. Второй раз подряд приход весны его напрягал, заставлял нервничать, вот так ночью тормошил зудящую голову, одичалые мысли ходили по кругу, под волосами. Эх, если б только он тогда проехал мимо, не остановился около той, одетой не по сезону лёгонько, в пурпурную ветровку, голосующую, без особой надежды, высокой женщины. Ещё лениво подумал, сощурившись в зеркало заднего вида, что красный цвет, подразумевает напыщенных Римских триумфаторов, возвращающихся со щитом, в рукоплещущие им родные Пенаты. Затормозил шипованной резиной так, что обалдевший пласт лежалого снега, кряхтя от негодования, сполз с пышной сосновой лапы, прямо таки под комель колючей красавицы, успев горько вздохнуть напоследок: - Ууух. Испугавшись, завыл в кудлатой чаще тощий абориген – зверь, непонятной породы, и громкое, высокого тона эхо, ударилось бежать к далёкому горизонту, по гибким и острым верхушкам зелёных хвой. Держал бы свой путь за первоцветом подснежников, в кущи близ незамерзающих ключей, под Плещеевым, но чья то незримая сила, так и потянула правую ногу на педаль тормоза. Теперь вот не спится.

1.
В гостиной было тепло, от горевшего всю ночь камина, потрескивающие поленья, изредка выбрасывали из зева топки, блестящие глазки искр, и те чуть не долетев до далёкого пола, счастливейше угасали на бреющем излёте, грязня сажей негорючий ламинат. Добрейший пёс Матвей, от этого хмуро раздражался, и утробно, стараясь никого не разбудить, рычал, слизывая с пасти редкие слёзы обиды за творимый непорядок. За пластиковым окном нежданно – негаданно круто передрались катыши - снегири, деля четвертинку пшеничного зёрнышка, с глубоким пренебрежением оставленное в кормушке неуклёванным, фраером петухом. Запищали проигравшие в трагической борьбе, вынудив Матвея встать и отправиться к окну, небрежно задёрнутым гардиной.

- Доброе утро, страна! – проснулась Римма, отчего пёс обрадовано смухортил верный нос и победно огляделся.

- Уже? – вздохнул Быков, не открывая глаз.
Матвей, тщательно обходя липкие отметины каминной сажи, предпочёл перебазироваться на вкусно пахнувшую блинчиками кухню, сейчас целоваться начнут, а ему это не нравилось и всуе не одобрялось. В его отсутствие так и произошло, Харитон небрежно напал на пухлые от доброго сна Римминские губы, с аппетитом почмокал ими, просыпаясь окончательно, и, пренебрегши процессом, сбросил выспавшиеся ноги на шкуру прикроватного ковра. В месте приготовления неизбежного завтрака, запела телевизионная 3D заставка, Джо Дассен, ничего толком не знающий об крутых русских блинах, на тумбочке завибрировало нутро телефона, на что жена возмущённо зашипела:

- Не бери, прошу!

Отличное решение, главное вовремя принятое, и ненавязчиво донесённое до ушных раковин обладателя средств мобильной связи. В коттедже тёщи ему до сих пор были рады, не смотря на то, что давненько уж проживает бок о бок с местной уроженкой, верной и единственной супругой, прозванной родителями Риммочкой. Мать вышеупомянутой особы – Инна Гайковна Дзиньян, стальная, женщина, упаси Бог всякого, в молодые годы, практически голыми руками, брала штурмом подмосковные хазы, во главе небольшой мужской опергруппы. Теперь, угластый именной маузер, в деревянной, обшарпанной кобуре, томился от ломкого безделья, привешенный за ремешок, поверх парадного ковра. Её зычный голос знали все собаки в округе, добровольно заточавшие себя в будках, коль скоро выходила та за калитку собственного дома. Даже кормленный с тех надёжных рук Матвей, мог с испуга пописать под себя, исходя на нет от стыда, коль взыграет в верхней тональности её вскрик, на обнаглевшего подземного крота ли, на другую ли оказию. Вместе с тем ума большого, и доброты к родным бескрайней, пожившая долго женщина, никогда, никогда, никогда, не сделавшая неоправданной подлости, предостерегала только:

- Меня, милые мои, два раза обижать не надо, я с первого раза обижаюсь!

Отец Риммы, махровый армянин, и был приручён Инной, самой урождённой в Ереване, на крайне затрапезной сходке, в Екатерининском Пушкино. Отмазан, отмыт, приставлен к ноге, на коротком поводке, правда, ходил, небо коптил, но всё ж, но всё ж, другие бы с радостью. Дочка у них поздняя. Теперь мирно упокоен на хмуром Хованском, под православным крестом, со всеми почестями.

- Мамуся! – сладко потянулась дочь, поправляя растрёпанные губы. – Блинов хочу, с ежевичневым вареньем.

- Ежевичным – поправила та, понимая бесполезность, дочь с малолетнего детства, возлюбила то слово, не вырубишь топором.

- Необразованность – съязвил Быков.– Покажешь мне одному балл в дипломе
по могучему и великому. Темнота, друг молодёжи.

- Почему? – искренне переспросила тёща.

В последнее теперешнее время, она как-то частями подрастеряла свой прежний, незыблемый лоск, стала забывчивой, и до неё помедленнее доходило стандартное течение событий, происходящих в нашей жизни ежеминутно. Тянуло в сон. Без нужной на то причины, увольняла садовника, а на утро, раскаявшись, брала его, пожилого узбека, назад. Благо тот ночевал тут же, на скамейке под забором. Выговаривала соседу, мол, у того петух дребезжит на заре, не даёт досмотреть сон прошедший и сон грядущий. Переживала. С остервенением чистила снег, огромной, похожей на нож бульдозера, лопатой, слушая своё разгорячённое тело. Под мышками набирался пот, мочил видавший виды свитер, попахивал, чего греха таить, тут помогала старенькая баня, из потемневших от жизненных невзгод брёвен.

- Потому что старые леди энд джентльмены, напичканные предрассудками, сами вздрагивают от таинственных углов, где адреналина не хватает и всяких прочих тельцов – гормонов, где простой храбрости, а кто и пауков боится – полушутя, взялся разглагольствовать выспавшийся зять.

- Так есть ежевичневое, нет? – всё беспокоилась Римма. – Может мне кто-то ответить вразумительно?

- Есть – откозыряла мать. – Две банки.

- Ато всё кому не лень притеснять меня привязались, слабую женщину, подснежников по – весне не дарят, хотя раньше проблем не было, лыжи горные по склонам горюют, если ещё и варенье…тогда всё, иди и плачь.

Быков промолчал, хотя про цветы и горы, в его огород камешек. До весны ещё семь вёрст до небес и все лесом. Хотя не забыть бы в суете. Тёща деловито облачилась в старые галоши, хлопнула дверью и, покашливая, заторопилась к погребу, зажатому меж гаражом и беседкой. Один Матвей понимающе кивнул головой, отчего собачьи уши похлопали его по щекам, да дрогнул хвост. В ванной трепыхнулась вода, Харитон, испокон века, брился по утрам, и никакие жизненные обстоятельства не могли заставить его изменить распорядок, хоть потоп, хоть народные волнения.

- Зима не сдаётся – вернулась с нужной банкой Инна, – ночью подморозило, даже иней на проводах. А вот и твоё варенье, смотри, под крышечкой, ягодка к ягодке, даже через посуду пахнет.

Матвей разом принюхался, большой и мокрый нос пометался из угла в угол,
но не приметил и намёка на летний запах, понял, что его обманули, ушёл под лестницу и там лёг, оттопырив в сторону задние лапы. Вдобавок вздохнул, одними боками, и из заслезившегося глаза, зачем-то, медленно выкатилась капля влаги, нырнула в шерсть на щеке, притаилась там. Благоухающий и нахмуренный Харитон, благополучно закончивший бритьё, в этот же момент покинул ванную комнату, запахивая махровый халат.

- Что-то ты, друг мой ситный, обиженный стал – нарочно остановился перед собакой. – Покайся, и тогда простим, гулять пойдём.

Пёс не купился на подброшенную кость, подумаешь, очень надо по такому снегу живот морозить, потом потащат под душ, лапы мыть. Фу. Но треснуло полено в камине, вздрогнул хвост, спрятался под тело, самозабвенно напряглась холка, и короткое рычание прорезало тишину.

- Отойди от собаки, сам в последнее время не шатко не валко пребываешь в хорошем настроении, хмурёныш какой-то – безжалостно встряла в разговор Римма и довольная поправкой, отправилась, как в туманном детстве, таскать деревянной ложкой, прямо из стеклянной банки ароматное, пропитанное летним солнцем варево.

- Римка! Не сметь! – взаправду возмутилась тёща.- После тебя остатки то закиснут, даже куры не склюют.

- От хмурёныша слышу!

Блины блинов, со змеиным шипением отскакивали от масляной поверхности сковороды. Даже собака, заинтересовавшись происходящим, водила взад и вперёд мокрым носом. Ах, каково с вареньем, зёрнышки ежевики лопаются на зубах, отвлекая от процесса, прочно залезают между резцами, и по два, даже по три, между пузатыми, коренными. Инна Гайковна была довольна, что завтрак занравился молодёжи, здоровая пища и тёплая атмосфера за столом успокаивала её, умиротворяла.
За забором, по зимнику улицы, прокряхтели валенками два любителя зимней рыбалки, ловившие последнюю благодать теперешней зимы, на толстом льду местного пруда. Перебраться через набившийся в заросли мать и мачехи снег, бурелом камыша и вот они примёрзшие луночки, чуть пешнями поковыряться.

- Здорово фанатеям! – прилетело соседское приветствие из вместительного палисадника напротив. – Держит ещё ледок то?

- В аккурат, безбоязненно как в январе, лишь вдоль дальнего берега полынья наметилась, но мы туда не ходим. По своей стороне рыбарим, для чего нам риск то, и здесь исключительно благоприятно – ответил один.
- О, я тоже хочу! – привстал со стула Быков.

- Дрова для бани совсем закончились – мягко ответила ему тёща, не забывая орудовать сковородами. – Я уже и колун приготовила, зная, что нынче приедете, и рукавицы.

Какой из него дровосек одному Господу Богу известно, сплошная показуха. Больше щепок от запоротых чурбаков, но в семье он лучший по этому делу. Непререкаемо. На крыльце благоразумно подальше от места событий сидит пёс и искоса поглядывает на длиннохвостых галок, расположившихся на понурых проводах. Старый колун смачно приложился к сухому лбу кругляка, что бы тут же отпрыгнуть восвояси, несолоно хлебавши.

-Будешь компоту? – ярко улыбнулась пришедшая из–за двери супруга. В лёгонькой бараньей поддёвке и коротких Рязанских валеночках, на босу ногу. Аромат летней ежевики от неё был так беззастенчиво силён и имел такой длинный шлейф, что прихлопнутый створкой, наполовину остался в сенях.

- Поленья в предбанник снеси, так и быть беру тебя в бригаду – утёр пот Харитон. – Вспомогательной рабсилой по транспортировке готовой продукции. Вот такую я провёл, уж извините, логистику.

- Ты учёный – притворно расстроилась супруга. – Куда мне в одном ботинке.

Быков непроизвольно взглянул на её ноги, спохватился мигом и покраснел.

- Как дети – подумал пёс и, помахивая хвостом, отправился за гараж. Галки с интересом выставились на него, но ничего не подумали. Лень. День деньской то сидеть на шатких заборах выгоднее.

Выходной разгорался огромным и ярым весенним солнцем, самозабвенно гревшим просыпающиеся почки на нежных вербах. Где-то, за тридевять земель, гудели чуть воображающие из себя синие электрички, пока и их не напужал тяжёлый товарняк. Попёр нефть, безо всякой на то логистики.

2.
А в это самое время, в густом и мрачном сосновом лесу неспокойно крутил воронки невидимых водоворотов пахнущий вечнозелёными иголками ветер. Всё порывались куда то смачно шагнуть замшевелые, гнилистые пни, с отставшей от древесины корой. Набычась, смотрела из разлапистых веток, совершенно не моргая, круглоглазая сова, уразумевшая однажды властный бег времени. Там, за её спиной, в самой труднодоступной чаще, вдруг случалась широченная елань, поросшая редкими кустиками и дрожащими детёнышами осинок. Сбросы ярких рябин тут и там примеряли на себя тяжёлые гроздья алых плодов. По северному
окоёму, смотрел на поляну форточками окон приземистый сруб одноэтажного дома, с ажурной отделкой летней веранды. И дом тот, надо сказать, прожил жизнь замечательную и интересную, а сколько снегов заносило его по стрехе в долгие зимы и не сосчитать теперь. А сколько ливней заливало?
Бродил по стране беспредел двух революций, всякий неприметный прежде человек имел тогда крупицу власти и возможности неограниченные, ибо они его пьянили. А нетрезвый куражится и творит дела, трезвому необъяснимые. И вот один из этих, как водится в облезлой кожаной тужурке на пропревшей от пота косоворотке, в кожаном же картузе вдруг поставил тут явочный дом. Для встреч с агентами, совещаний по политике партии и прочим текущим делам, тут же и раскулачивали, деля по – ночам скудный скарб отправленных в Сибирь.
Ставили добротный дом граждане, задержанные всесильным отделом ГПУ виноватые, невиноватые и сочувствующие. Чуть шажочек в сторону – побег, голодно, холодно и смутно. Пригнали их измочаленных по промозглой поздней осени, в беснующимся вьюгами феврале закончили, пошабашили. Тут же и остались в овраге, чуть присыпанные безмолвным снегом. Теперь там чёрными неуютными ночами протяжно воют волки, люди туда не ходят.
Открылась скрипучая дверь и высокого роста женщина появилась на порогах террасы, в накинутой на плечи яркой ветровке. За спиной у неё остался лёгкий блюз легкомысленной джазовой песенки и флегматичный рыжий кот не успевший проскользнуть за хозяйкой.

- Мяу! – разобижено мякнул Шурик (прозванный так в честь Саши Лойе), принявшись яростно чесать когтищи о драпировку специально выставленного здесь стула. С ним так поступали редко.

Видно из-за сквозняка лихо упала в дальнем углу сеней титановая штыковая лопата. Подремывавший там позднепенсионного возраста ёж горестно вздохнул разбуженный, что бы одним глазом оценить обстановку. Решивши, что жить можно, и ничего экстраординарного не случилось, игольчатый вытер лапкой нос, скрутился в шар и заново смежил взгляд.
Женщина, изредка поправляя штормовку, по влажной от выпавшей оттепели дорожке, проследовала в летнюю кухню. Долго, как противопожарным рельсом, бренчала противнем, доставая оного из дореволюционного кухонного стола, на прогнивших от времени ножках. Оттого упомянутая мебель шатко забузила из стороны в сторону. Следующим действием уронила на пол серебряную чайную ложечку, из сервиза двадцатого века, отчего проворчала:

- Сыпучие предметы!

Огромные семечки будет сушить на чёрной, со множественными шкварками поверхности, подвида бледных самцов неограниченно больших сковородок, как любит убеждённо говорить многоуважаемый телеведущий Николай Дроздов. Но в воздухе территории отороченной забором из штакетника, витал масляный
дух, осязаемый на ощупь.
Потом добрый народ стал ходить в лес за грибами, ягодами и лыком, составляя вместе с бдящим короедом вредный для природы вид. Долго думало правительство, пока не пришло к выводу, что надобно поселить в зелени дубрав специальных людей. Для ежедневного пригляда. Назвать лесниками (прошу не путать с лешими), спешно понастроить хибары, платить трудодни, как и работникам полей, и прочим комбайнёрам. Дом стоял пустой, раскулачили всех, шпионов переловили в миг, а явки сдали по назначению. Как, простите, тут не организовать кордон? Поселили самого лёгкого на подъём, Тимофея Сосёнкина с годовалой дочерью, жена которого сгорела от крупозного воспаления лёгких, полгода назад. Стали жить-поживать, добра наживать. А народ что? Подумал и стал ходить на кордон, за лыком и короедом, от которого теперь приключился колорадский жук. Грибы переселились на дальнюю вырубку.
Девочка росла весёлая и здоровенькая. Тянулась, тянулась и вот в один прекрасный день превратилась в дикую красавицу, ждавшую бабьего счастья у широкого оконца. И пришёл к ним единожды грибник, заблудившийся в трёх соснах, корзину пустую, оставил у порога, сапоги снял тут же. Заволновалась девонька, а Тимофей возьми, да ляпни:

- Оставайся друг ситный в ночлег, у меня и самогон есть - будя, которого ты отродясь не пивал, маслятами солёненькими закуснём, яблочками мочёными подсластим. Опосля того хошь неделю живи. На сеновале.

- Отчего же? – согласился гость.

Только поутру одна – другая травинка замечена была в волосах девушки. Светились глаза маленькими Лунами, горел в полщеки румянец, да слышавший что-то ночью петух знал тайну. А парень тот ушёл и не вернулся. Слаб. И родилась тогда точно в срок ещё одна доченька, ножки – ручки крохотные, как у куколки. Сосёнкин, однако, меж теми датами, взял и умер. Сивуха оказалась крепче человека.
Годы шли. Ветшал тихо дом, прохудилась крыша, из трубы сыпались оземь красные кирпичи. Когда-то метровые ростом ели, теперь карябали небо острыми верхушками и, подхваченная ветром павшая с верха иголка, улетала на добрый десяток метров от ствола. Грибов тут совсем не стало, а хитрый короед переместился на хлебные места, в заросли деревенской картошки. Росла девушка, старела лишь однажды познавшая мужчину мать, наступил новый век, разгоняя маховик третьего тысячелетия.
Молодые взрослеют, а пожилые, надо думать, стареют. И вот однажды став старыми, покидают мир оный, уходят туда, откуда нет возврата и не слышно песен поющихся там, и память стелется над землёю мартовской позёмкой. Ушла мать, холодно одной по ночам в скрипе проседающих брёвен, смотрит в тусклое окно вояка Марс, и бородатый домовой подрагивает в остывающей печи.
Последние год – два, словно забыли о ней, только зарплату исправно перечи -
сляют, да письма из налоговой шлют. Но есть в большом доме комнатка одна потайная, дверь в неё не сразу и различишь, сундуком столетним заставленную. А внутри там, машина странная рычагом никелированным поблескивает, пахнет краской и американскими долларами. Бумага ещё плотная, зелёноватая, да гильотиновый резак с гнутой рукоятью. Ходит по комнатам кот, проход везде обеспечен, а сюда ни ногой, ни хвостом. Интересно рыжему, весь выпотевает, топая транзитом мимо, нюхает дверь с обратной стороны и рычит, и рычит, и рычит. Шваброй за это бит по сусалам неоднократно.

3.
- Куда путь держим? – лихо спросил он тогда. – И почём ныне услуги?

- Нахал! – коротко ответила на то она, догадавшись, о чём собственно пошла речь. – Лесничий я здешний, если это Вам о чём-то говорит. И попрошу вести себя пристойно.

- У лесника ружьё должно быть, и треух лисий, и штаны ватные – проявил познания в профессии Быков.

- Смышлёный.

- Семи пядей быть не надо, тут и так всё доподлинно известно, представитель этой профессии, являет собой матёрого мужика, соответствующего возраста. С волками жить, по-волчьи жить, как говориться – сказал одним духом он, ещё не окончательно, но уже втягиваясь в ничего не значащий разговор.

- Выть не приучены и с Луной в нормальных на то отношениях – парировала незнакомка, нетерпеливо притоптывая ногой, о лед укатанной дороги.

Трасса та беспричинно ныряла с разбега вниз за прикрытый инеем лес, но словно ударившись о камни дна, тут же взмывала обратно крутым подъёмом, на котором матерились матом дальнобойщики. Колёса ихних шатких дальнобоев зачарованно крутились вхолостую, нагревались от трения и вдруг несносимо пахли чёрной, каучуковой резиной. Вот и теперь один, с Рязанскими номерами (кто его бедолагу, только загнал сюда?), будоражил округу сиплыми взвизгами классической пробуксовки.

- Во косопузый старается – улыбнулся Харитон.

- Ууух – опять сденансировало в лесу.

- Чем смеяться, правильные граждане помогают попавшим в переделку, да хоть добрыми мыслями. Вот тогда бы и улыбались, а то одним людям плохо, а другие хихикают – вдруг рассердилась девушка.
- Да нет! – смутился не на шутку Быков. – Мы на лесников не учились!

И тут она, внезапно прекратив разговор, молча и напористо, осмысленно приступила к действиям по захвату пассажирского места в Быковском джипе. Тот, надо сказать, уже в глубине души желал этого, виду не подавая, до поры, до времени. К тому же яблоко раздора, в лице грязноватой фуры, поддымливая синим выхлопом, перевалило гребень дороги и солоно хлебавши, исчезло на противоположном склоне.

- В кущах незамерзающих Плещеевских ключей, произрастает первоцвет подснежников нынешней весны, манечкие такие и беззащитные, от подобия ветерка падут. Волк сумеречной ночью мирно бродит, лапой наступает, вот и ломаются пополовине, вот и недюжут – рассуждал о близком Харитон, круто забирая в гору, следом за фурой.

- Хороший лесник не позволит – выдохнула пассажирка.

- Номерной зверь же! А у Вас и ружьишка нет! Как на него пойдёшь, глаза горят, шерсть искрами искрит, из пасти дух не от Диора. Четыре лапы, хвост, два уха. Всех зайцев слопал, а вы говорите первоцвет, из-за одной вредности пошинкует мелким номером. А вот расскажите, как это Вы госсобственность от посягательств преступных элементов защищаете?

- Да никак – вдруг созналась лесная жительница. – Пусть власти сами себе порядок наводят. Хотя бы подснежники заборчиком обнесут.

- В Переславле, я знаю был, отличный ресторанчик, с русской кухней, щи из квашенной капусты, пар кислый из миски поднимается, а ложки деревянные, и расстегаи, и изначально стопку, водочки – посмотрел Быков.

- А что? – без раскачки согласилась попутчица. – Меня же, кстати, Василисой зовут, для своих людей Вася. Так вот и записали в бумажных метриках, теперь то попривыкла, а вначале жуть, медведи трусили.

- А я Харитон.

- То же не слаще редьки.

Оркестр в свежепошитых поддёвках играл псевдорусское. Оркестранты все как один с лопатами бород, громыхали об пол яловыми сапогами, с положенным в подмётки скрипом, тысяч на пять, а то и десять. Главный маэстро обувью заскрипит нечаянно, огромный мужичина, в таков же огромный барабан ухнет:

- Бууух!!! – снова отдышится, - бумбарах!!! Агах!!!
Официанты с белыми салфетками через локоть зело услужливы, но чаевые любят. Позвякивают бренностью подделок хрустальные люстры, по углам, для интима, развешены красные, тряпочные абажуры. За стойкой, здоровенный ростом парень, трёт до посинения пузатые фужеры, кому-то улыбается краем губ.

- А как же за рулём? – мгновенно отреагировала Василиса, приметив как Быков заказывает холодненькую лимонную.

- А мы здесь неплохо переночуем – шашки наголо ответил тот. – В местной гостинице, вон, в ста миллиметрах отсюда.

- Ну – ну.

Вечер случился и потёк, себе далее, прихрамывая на ту сторону, откуда дул сегодня ветер. Пришла в сарафане балалайка, щёки натёрты красной свёклой, маникюр ярко чёрный. Ударили Камаринского, хруст случился в зале, думается  посетители одновременно распрямили под столами затёкшие ноги. Один, изрядно набравшийся пронзительно засвистел, чем навлёк немилостивый гнев полового, тут - же давшего ему занюхать огромный и волосатый кулак-кувалду. А инструменты звенели второпях, набирая скорость, и стало тут в них мало такта и взаимопонимания, и возник ниоткуда хаос звуков. А меж тем Харитон Быков уже доверительно пошаптывал спутнице на малюсенькое ухо и та заразительно хохотала, не стесняясь надломленного коренного зубчика, в самом захолустье симпатичного рта.

- Ходи, ходи!!! – встряли цыгане, присовокупив к острым запахам ресторана, свой коренной, лошадиный. А ещё свежескошенного сена и росы упавшей на спины кобыл из ниоткуда, извне.

И уже все запели хором, и впали в транс, и погнали официантов за новыми графинчиками. Гитарист, плотно зажмурившись выпил импортного коньяку из той самой посудины, приласканной барменом. Вольному – воля.

- Человек! – бросил на скатерть стола лихо звякнувшие ключи захмелевший Быков. – Приладь ка транспорт на стоянку.

- В лучшем виде?

- Самом видном, что не на есть, различай базар, друг – присовокупил ему в карман новенькую тысячу попросивший.

- Базара нет – заторопился тут обладатель накрахмаленной салфетки, и вот уж его и след простыл, а за окнами сыто заурчал довольный жизнью джип.
Потом была ночь. Под чёрным, в оспинах звёзд, покрывалом, темнели плотно закрытые окна гостиного дома. За одним из них случился ныне трам – тарарам, с мятыми вдрызг простынями и кипением воды в душевой кабине. Она была бесстыдна, а он пьян, как паршивый поросёнок, что падал с неё и нескладной кровати, прямо в объятия ворсистого ковра. Тогда стремглав ходила по нему, слушая потрескивание костей, под мягкими пластами подошв, до предела натягивала мошонку, что б отпустить со свистом на место. Встав над головой подобием Эйфелевой башни, не жадничая, отпустила на его лицо, три или даже четыре капли тёплой мочи.

- Что дождь? – бормотал, просыпаясь Харитон.

Но когда, госслужащие уже начисто умытые и с вычищенными зубами отправились в пыльные конторы, а туманный рассвет понуро явился им на встречу, мужчина вскрыл пороховницы. Пороха там было ещё предостаточно, хмель увязался за рассветом, голова опомнилась суетливо. Но самое главное опомнился главный член событий. Встал пить чай вприкуску. Так стоя и чинно испил пару горячих, гранёных стаканов.

- Ах! – стонала железная Парижская красавица.

4.
Похмелье завсегда наступает, как и любой другой закон многострадальной физики, этот постулат тоже монументален. Можно ярко напиться и спрятаться в космический корабль, витающий на околоземной орбите. Найдёт. Или в камеру пожизненного заключения, на острове Огненный, вот оно, уже тут. Можно в батискафе, на дне океана, но кто это глянул снаружи в иллюминатор. А уж в затрапезной гостинице и спрятаться то негде.
В дверь настойчиво постучали.

- Сейчас! – попытался хрипло вскрикнуть ответно Быков, отметив отсутствие Василисы на растрёпанном ложе.

- Ваша спутница просит передать, что терпеливо ожидает на первом этаже, в ресторане, завтрак видите ли – следом за работником рецепшена в приоткрытую дверь прошмыгнуло похмелье, второй степени, отягощенное светлым чешским пивом. – И поторопитесь, она как-то так нервничает.

- Ага, уже спешу, падаю в угол! – не смог продолжить разговор Харитон.

Везде были видны следы боёв местного значения. На полочке, под зеркалом в прихожей мирно возлежали мятые женские трусики лимонного цвета и белое полотно полотенца. Простыня и одна подушка прикорнули у изголовья, на чуть тронутом пылью полу. Штора надорвано болталась углом, расставшимся с реей
карниза. Пурпурная ветровка обнялась с его джинсами и дремотно посапывала, довольная жизнью. Оказия или не оказия, а ботинок был девственно один, и вставшая в полный рост колючая дилемма: босиком брести или в единственном экземпляре, непосильно сдавила голову. Прилёг назад в кровать, закатывая глаза и чувствуя, как откуда-то издалека, наплывают на грудь сполохи резной боли. Огненный, губастый зверь, горячими резцами зубов, надкусил беззащитную сердечную мышцу, чуть сжав оскал. Испугавшись, потливо прислушался к внутреннему состоянию сердца, теперь вроде как попритихло, но с затрапезной возможностью повторения в любое время дня и ночи.
Лекарство явилось в виде двух бутылок пива, в руках Василисы.

- Живой ещё? – спросила.

- А – а – неохотно ответил он. – Ботинка одна исчезла, вчера была, сегодня нету. Без комплекта и умереть культурно нет возможности.

- За дверью стоит, ты ж не далее как вчера, для чистки каблука выставил, ещё коридорному голосил. Пей пиво, да домой меня доставь, я девушка строгая, и так ночь цельную прогуляла. Предалась разврату.

- А меня то ищут! – вдруг побледнел Быков. – По всей Руси, бороздят озеро Плещеево, на ботике Петра Великого. Как же я опосля пива автомобиль поведу, ведь даже малая реклама его запрещена. ГИБДД верно уже рассредоточилось вдоль трассы, руки потирают. Из-за первого куста поклонятся.

Выбрались в ночь. Шуршал стылый асфальт под зимней резиной четырёх колёс тяжёлого, тёплого джипа. Огромные абрисы зелёных сосен беззастенчиво выходили на дорогу и кидали вслед проезжающим шматки лежалого снега. Начиналась пурга. Перемёты свежей позёмки, подобно лежачим полицейским, вытягивались поперёк, закутываясь в шлейф выхлопных газов. Фонари вдоль, не только не горели, их никогда и не ставили тут, ещё чего! И так сойдёт. Народ Русский неприхотлив, считают власти, от удобства им только хуже произойдёт. По освещенной дороге они и не проедут, как пить дать. Встречняки слепили яро, прямиком в лоб. Далеко – далеко, будто свет в конце тоннеля, светило марево пункта назначения. Но уже размывал его ветер, как королей на картинах Артура Хачатряна, и выходили на трассу банальные несчастные случаи, за лапу с пышущими здоровьем авариями.
Голову Харитона славно водило из стороны в сторону, будто это автомобиль выделывал на асфальте заковыристые па. Ан нет, джип надёжен, как никогда, стал на полный привод, поглядывает искоса на водителя, мол: - «Чёй то мы во фраке?» Рулит одним оттопыренным в бок пальцем, спутница очаровательно подрёмывает, отгородившись от метели затонированым окном двери.
И ударчик туда влип неожиданно просто, скажем даже стандартно буднично и неинтересно. Вздрогнула от неожиданности вьюга и скукожились повидавшие
виды сосны, натянувшие на затылки – вершины поддёвки лежалого снега.

- Пешеход!? – проснулась Василиса.

Заскрипели тормоза. Зад ещё повилял немного для пущей профилактики, что б встать, как вкопанному танку. Тихо. Только расстрига-ветер нутряно гудит, наслаждаясь, в закопченные трубы глушителей. Молчание длилось несколько секунд, надорванных и оголтелых, вот в такую оторопь и умещается иногда вся наша прожитая жизнь. И не прожитая.

- Посмотри! – приказал Быков, до самого конца, видимо, ещё не постигшего происшедшего с ними, а оттого и не утерявшего координацию стандартного набора поступков попавшего в переделку человека.

- Сам смотри! – уже испугалась попутчица.

И тогда он рывком открыл дверь, в лицо сразу ударило колючками снега, бесшабашно летящего в карусели ветра. Темнота липко хватала притаившиеся окрестности, да и горевшие по курсу огни, тайно не сговариваясь, ушли в тень. В нескольких метрах позади машины неуклюже раскинув тряские ноги, лежал махонький лосёнок, освещенный краснотой подфарников. И стонал как человек. Из открытого в бессилии страдающего рта скатывались на снег алые капельки крови. Но глаза ещё недавно полные жизни, уже замыкались пеленой смерти и уходили туда, куда уходит, рано или поздно, всё живое.

- Лосёнок! – наоборот воскрес Харитон Быков. – Голодный, надо думать был, вот и пришёл на дорогу к людям.

- А похмельный такой дядя уложил его мигом, нисколько не задумываясь – капризно опустила стекло защищающее от непогоды, женщина.

- Давай на мясо прихватим, парная говядина же!

- Ну уж нет, избавь Господи, страх да и только – не разрешила она.

Детёныш загнанно затих, сложив в кучечку столько мало походившие по земле светло-коричневые копытца. И уже вьюга-метель беззастенчиво подмела под него уютного свежего снега. На глазах образовывался белый холмик, над которым свистел, не переставая лютый ветер. Лишь изредка нетерпеливо проносились мимоходом хрипящие одышкой автомобили, оставляли после себя синюшный запах выхлопных газов.

- Вроде ничего не помяли кузовного – присел на колени Быков. – И на том спасибо. На ровном то месте приключения на заднее место найдёшь.
- Он такой мягкий был, молочный – возразила ему спутница.

Похмелье не разбирая дороги, вышло из промёрзшего леса и Харитона вновь закрутило, мерзко и настойчиво, до тошноты. Метель схоронила лосёнка тут же, у придороги, соорудив временный могильный холмик по всем правилам скорбного ритуала. И вдруг в разрыве облаков вспыхнул огромным кругом лик изъеденной оспинами кратеров вещуньи Луны. Она прищурившись от летевших в неё снежинок, смотрела в упор укоризненно и горько.

- Жуть – пригубила женщина. – С детства стесняюсь этого космического тела. Мать дикие сказки рассказывала в ночь, баба Яга костяная нога, отчего то была прописана на Луне. И Кощей, и Горыныч. А в самом нутре горел костёр, и непослушные детишки стояли по углам, исподтишка плача.

- Поехали далее – справился с тошнотой Быков.

Или в ушах звенело, или не до конца выключенная джазовая музыка тормошила барабанные перепонки. Да ещё неутомимая вьюга неслась следом, залепляя лобовое стекло и оба зеркала заднего вида. Первым сдался правый дворник, еле слышно хрястнув, забился в лихорадке и затрепетал по ветру весёлым Роджером. Другой, оставшийся в одиночестве, честно бился минуты три после того как, но сломленный необузданной силой повторил путь собрата. Теперь и вовсе ехать не представлялось возможным. Не видно ни дороги, ни призывных огней впереди, ни чего-то другого неопознанного ныне.

- Всё, всё, всё. В той степи чужой замерзал ямщик. Двадцать первый век, а песенка то актуальна. Надо же!

- Бензина, сэр, много? – спросила Василиса.

- Полбочёнка – устало доложил Харитон, одновременно думая, удалось ли оторваться от злобного похмелья, или нет. Хотя то, уютно закинув нога на ногу, и не вздумало играть в догонялки, а ехало вместе с ними на заднем сидении. Хамски улыбалось в полнакала и урчало в предвкушении.

- До утра протопимся.

Часа в три ночи тормознул около полузанесённого джипа наряд ДПС. Метель приканчивалась и уже редкие звёзды поглядывали на белую землю из своей таинственной тьму-таракани. Минут пять боязливо стояли, не отворяя дверей, хотя просто догадывалось, что изнутри их много, не менее четырёх. Первой приоткрылась задняя дверь, со стороны водителя и, поправляя автомат на груди, на морозный наст ступил краснощёкий крепыш, с готовым полопаться лицом. Диета по нему плакала, плакала и плакала. Но желудок сильнее же.
- Сидят, – удивился, – ночуют.

- Мороз то начинает подбираться к нашим тленным остаткам, благо климат – контроль не потерял ещё контроля над окружающей обстановкой – раскрючился на улицу Быков, с удовольствием оглядел наваливающийся рассвет и только затем прибавил. – Бензин кончается.

- Чего в поле? И запах от тебя, мурашки за шиворот бегут.

- Это он после того, как встали с поломкой, пригубил так сказать – прислала из салона оправдание попутчица.

- Жалоб нет? – для очистки совести спросил полицейский, которому не очень светила перспектива разборок на продуваемой всквозь обочине. Дома ждала скучая приличная порция уюта и запотевшая посудина «Русской берёзки», прямо из холодильника. Тёплая жена в широкой кровати и повтор вчерашнего футбола.

- Отсутствуют.

- Пришлю эвакуатор.

Остатки ночной метели ещё чуть слышно копошились в буераках, залегали в наметенные ошмётки невесомого снега и укладывались поспать до следующего раза. Солнце вставало над горизонтом красное – красное, либо свежевыпеченная булочка, либо негорючий масленичный костёр, до самого неба. А город вот он на расстоянии вытянутой руки, утро вечера мудренее, жаль с хлебом – солью не встречает. Из – под ближайшей ёлки вышел на снежную целину, косоглазый ото сна заяц, с вялыми, болтающимися из стороны в сторону ушами. Сел, поджав задние ноги и любознательно принялся изучать, задний номер автомобиля. Прошла, громыхая, колонна снегоочистителей, это его мигом спугнуло, отчего и одиноко остался на поляне только уходящий вбок рощицы след.

5.
А в тот день шёл дождь, и косые струи ходили друг за другом по рябоватой поверхности болота. Оттого и не разобрать границы, везде всклень вода, ухает испуганно гром и затухает не догорев, молния. А потом вдруг мост-радуга роскошная, в семь цветов марево, живи не хочу. Но дождь с прихлюпом глотает её и улыбается ещё мокрым от дождинок ртом. Ничего, ребята, не видно, тащи из подводы мешок парусиновый, туман припрячивает острые углы, торчащие с под него. Заправляет всем кавказская женщина и в неумолимой правой руке у неё, такой же угластый одноглазый маузер.

- Осторожно! – предупреждает она. – Что потеряете в траву, не отыскать.

Дождь не притих и к вечеру, когда задымила на кордоне керосиновая лампа. Закипал в пристройке и медный самовар, от производителя его Императорского двора, господина Боташова. Кирзовый сапог изнемогал от жара на самом верху чёрной от копоти трубы. В дальнем и тёмном углу помещения, прикрытый бережно свежей вязанкой соломы стоял тот самый мешок. Мёртворожденные блики от лампы иногда вспрыгивали на него, но долго не задерживались, а понукаемые дрожащим фитилём следовали дальше. Люди обжигаясь, пили чай и с подозрением в сонных глазах поглядывали на этакую оказию торчащую из крепчайшей ткани, сгодившейся на изготовление мешка. Кукушка выскочила вдруг из часов и, не стесняясь оповестила всех, что времени теперь восемь часов пополудни. Народ вздрогнул от такой неожиданности, а черноволосая женщина двинула ближе к себе, пахнущий свежим порохом маузер, с ободранной снизу рукояткой. В окно, не щурясь, смотрел мрак.
Дождь шёл, прихрамывая на правую ногу, которую небрежно подвернул ещё в прошлый раз, у околицы белорусской деревни. Уже и крыша намокла сквозь и мутные капли сбегали по стропилам заставляя их набухать влагой и дуться на полусгнившую щепу, покрывавшую некрутые скаты. Уже и лопухи пригнулись до дола, как же им лопухам то справиться, сразиться с такой водной лавиной, с таким ветром - ветрищем. Крапива, в обычных условиях, такая жгучая и острая на язык, теперь потеряла кусачкость и, кажется, не успевала отряхивать с себя желе капель. За оврагом, в самой, что ни на есть чаще, удивлённо вздыхал плюгавый волк, высунув красный язык под брызги ненастья. Кряхтит на елани толи выбравшийся из болота гнусавый водяной, толи вековой дуб, усеявший подножие коричневыми долгими жёлудями. Нахохлилась обрусевшая сторона, даром не помогает плащ – накидка из свинцовых облаков, льётся за воротник, в овраги и безымянную реченьку.
Дождь. Воровская погода, прячущая в складках темноты делишки тёмные, людей лихих, беспробудных. Вложила в деревянную кобуру маузер женщина и распрямившись, чуть вспотевшая от трёх стаканов адского чая, сделала шаг, другой, намереваясь дойти до мешка. Что есть в мире тайна? Да она кругом! Война множество родила всякой - прочей шелупони живущей тайно и законов писаных, тем паче неписанных на дух не признающей, сочинив законы свои, по понятиям. Побраталась непогода с мраком, а тут ещё хлопчатобумажный туман опустился с верхушек, задремавших было деревьев, принялся заполнять всклень ямищи и овражечки всякие. Набьёт теперь без ума, потромбует ещё поверху дождём и непонятливый лесной зверь провалится тут по самое волосатое брюхо, заскулит и взвоет с испуга. Так то вот ныне, граждане дикие жители, молитесь, взмолитесь, муторно.
Вваливает дождь, ух ты непогода страсть! А в окошке кордона мечется за занавесками трепетный свет, и ломкие тени ходят по потолку, по печи, друг по другу и по тени от самовара. Размахивает руками женская тень, и раздосадовано кипятятся две или три мужские, ударившие кулаками о столешницу. А воздух в округе уж стал приторно холодным и прикладывался целебно к разгорячённым лбам, тушил сукровицу запёкшихся ран, уравновешивал. Дождь лился. Кукушка
хриплым голосом прокуковала аж десять раз и осталась самоуверенно снаружи гнутых часов.

- Я вам пропишу всем пилюльки по девять граммов – убеждённо ярилась мадам. – Мешок говорю спрятать, не любопытничать. Не вашего ума дело, кому надо знают.

- А что там? – не унимался бородатый мужик, Гришка Пальцев.

- Скажи, не квась капусту, бочка рассохлась– поддержал другой, доставая из галифе тусклый портсигар, набитый мятыми папиросами.

- Нет, ребята, не могу! Есть приказ, а я приказы исполняю…

Капризно спит по ночам Харитон Быков, нещадно переминает под собой свежевыглаженные простыни, попивает ледяную воду из морозильника. Тихо за стенами квартиры, бредёт неизменный рассвет с Востока, заглядывает робко во фрамугу, сочится меж планок жалюзи. Неуютно душе…

6.
На сервисе заменить дворники плёвое дело. Один раз ключ у слесаря упал на пол и готово. Отъезжай. Не стоило и нервничать, когда других нервных случаев дополна и больше. Диалектика, побери тебя.

- Вези меня домой! – закапризничала дама.

- Где оно?

- Как же так где? Ясное дело – на дальнем хуторе! – легко играет словами она. – Мы люди лесные, светским воспитанием не блещем.

- В корявой бревенчатой избушке на свежезамороженных куриных окорочках проживаешь, к лесу задом, ко мне передом? – съязвил Быков.

- А это уж кто как любит – завершила пикетирование она. – И попрошу рот на чужое не раскрывать, планов на уикенд не строить, попроще, попроще.

Старинный дом и был похож изнаружи на жильё скорее принудительное, чем избранное по доброй воле. Глубокие трещины буквально исполосовали тёмные брёвна взад и поперёк, безразличная от годов пакля висела там и тут, безобразно портя внешний вид. Облупившаяся краска наличников, конечно же, отдавала романтизмом, но не до такой же степени. Вон труба щербата без двух кирпичей, но это и понятно, высоко забираться. Да и выдержит ли нагрузку серый шифер, с выклеванными птицами ржавыми гвоздями, торчащими извне наполовину.
- И это что?! – удивился увиденному Харитон Быков.

- Институт благородных девиц, вид незашоренный. Но ты же снутри ещё не огляделся. Иногда первое впечатление обманчивое, или ракурс не тот, или что другое. Так что скоропалительных выводов пока не делай, в сени заходи. А внешний вид исключительно для грибников, что бы было, не было, кого и за что жалеть в электричке.

Сразу же на входе ярчайший свет потолочной люстры вырвал из контекста изощрённость красной отделки коридора, современную неправильность линий и корешки настоящих бумажных книг, за стеклянными створками библиотеки. В дальнем углу, огромный маятник напольных часов, неторопливо раскачивался из стороны в сторону, оберегая ходкое время. Сочная картина сразу в глаза не бросалась, но уж если взгляд мимоходом прихватил её за золочёную раму, было не оторваться. Быков понял это, и сдался.

- Соломатин Игорь – коротко бросила хозяйка, хотя это имя ничего гостю не сказало. Он изначально был далёк от среды художественной и промолчал.

Посередине небольшой гостиной стоял белый рояль, в цвет с ним, такой же белый, с закопченными краями зева топки сосредоточенно соседствовал рядом массивный камин. Чуточки позванивали хрусталём подвески огромной люстры свисавшей с лепнины потолка. Рыцарь, в полной рыцарской экипировке, чуть выдвинув вперёд одну ногу, стоял в углу, за плазменной панелью. Доспехи были белоснежны. И довершал уютное благолепие длинный ворс мягчайшего ковра, цвета свежевыпавшего снега.

- Белый зал? – спросил он.

- Почти – ответила она.

- Надеюсь, снежной королевы нет?

- Она там – неопределённо ответила Василиса.

Там было попроще, оклеенная нескладными полосатыми обоями кладовка, с кожаным диваном у стены. Прикрытая тесноватой накидкой, под окном стояла странная машина, с чугунной рукоятью. Под оттопыренным пузом странного устройства расплывалось масляным боком, небольшое, поблескивающее пятно. Харитон Быков досадливо-недоумённо-укоризненно взглянул на женщину, хотя по теперешнему состоянию организма, не путаться в догадках было благом.

- Машина по печатанию зелёных американских денег – произнесла, как бы мимоходом та. – А я по совместительству, оператор машинного доения.
- Многостаночница – оценил шутку гость. – Давай огненно горячий чай пить с кренделями и баранками. А на том агрегате заодно тосты не пекутся? Чудесно похрустеть корочкой.

- Хочешь, покажу мешок, полный стодолларовых купюр? Ослепнешь!

- Ну его в баню! Надоила в утреннюю зорьку?

За окном громко треснул от мороза серый куст, какого то дерева. За городом ещё можно кой-когда, услышать звуки Русской зимы, и неугомонным пальцем потрогать раздолье, уложенное рядком вдоль перепаханного поля. За ночь таких лобастых сугробов намело, что диву даёшься, не верится даже. А угрюмые кусты, старательно отряхивают с себя снег, что бы не стесняясь остаться, в чём мать родила, налегке. Гудел за лесополосой паровозик из Ромашково, теперь по заносам быстро не понесёшься, ему откликалось эхо: - «Угу – гу – гууу!» Плыло по небу облако, почерневшее с одного бока, позёвывало.
А мешок тот существовал на самом деле, можете не сомневаться. Самый обычный белый мешок, из-под Кубинского сахара, в чуть оттопыренном правом нижнем углу холщёвая заплата. Завязка из старого взлохмаченного шнурка от демисезонных ботинок. Обувь благополучно поизносилась, а выжившие завязки теперь важную валюту американскую охраняют.

- В одном месте только водяного знака не хватает, но то ещё не совсем беда, хотя пришла не одна. Мастер – настройщик износился, разболелся и дал маху из этого мира, в более благополучный иной. Как и полагается в дешёвых романах, все тайны перенастройки унёс таки с собой, наследника не оставил – грустно призналась хозяйка странной машины.

- Вечер перестаёт быть томным – исподволь заинтересовался происходящим Быков. – А теперь что, сбилась?

- Месяц назад добавили степень защиты, и осталась я у разбитого корыта, так сказать банкротствую теперь. Плачу по ночам в чулане.

- У тебя ж мешок, истеричка – присвистнул Харитон.

- Даже за двадцать процентов не берут – отмахнулась она.

- Дела – а – а! Глянем?

Ничего себе станок на первый взгляд, крепкий ещё. Хотя и видно, жизнь нетерпеливо потрепала по холке. Но кого из механизмов она обходит стороной? Напускает себе, ржу и гниение, крошение зубчатых передач, жуков всяких и поддельные смазочные материалы. Вот это пятно маслянистое, непорядок. Кли-
ше, и бумага с водяными знаками, должны плотно соответствовать уровню и друг другу. За приоткрытой дверью демонстративно прошагал мимо кот, сделав вид, что ему то все эти человеческие дрязги побоку, пустите прогуляться на улицу.

- Ничего себе лесники теперь пошли – разволновался Быков. – А ты что же с законом на короткой ноге? Фальшивомонетчикам помногу вдувают в тюремной камере посидеть. Подумать, так сказать, на досуге, могут и пилу вручить под расписку, и сосны именные. Снег за шиворот с верхушки завалится, чефир в заскорузлой банке, гости из мужской зоны.

- От сумы чего же, судьба записана и утверждена, но по мне уж лучше так прожить, чем в босоножках по зиме. Там, под соснами и вспомнить что будет, и рассказать товаркам.

- Смотри внимательно по сторонам – не сдался гость. – Или прекрати совсем. Отпускай меня домой, ато тёща нам обоим всыплет, мало не покажется. Маузер у неё. Мы на Новый год в русскую рулетку увлекаемся. Барабан разрисуем и холостыми патронами, в височек. Пробирает.

- Маузер – задумчиво и глухо повторила Василиса, на что проходящий тенью кот вздрогнул всем телом и отвернулся в сторону.

Берёзы вокруг одинокого кордона стояли белые, как умытые младенцы. Не то, что городские, искупатые грязными кислотными дождями, солью дорожной пропитанные, драеные пыльными ветрами. На гибких судорожных ветвях не серёжки махонькие висели, а целые сереги, полные крылатыми семенами. Лес завораживал. Харитон Быков, однако, ничуть не заворожился, озадаченный влез в джип, стремглав нажал на газ. Синий выхлоп окутал всё вокруг, от кустов, до далёкого небесного светила.

7.
Инна Гайковна Дзиньян, не спеша, и с тактом облачалась в выходной наряд, приглашённая нынче на встречу ветеранов. Она давно не любила этих грустных вечеров, пожилые, лысые и седые усатые мужчины и не менее состарившиеся, пополневшие, скучные женщины. Но приученная к дикой дисциплине, не могла проигнорировать, знала, многие ждут, считают дни, по – прежнему обожают свои пассии, загораются.
Достала две пыльные коробки с выходными туфлями, открыла обе. Вот в этих белых щеголяла в прошлый раз, а бежевые три долгих года скучают. Их и осчастливим, лишь бы налезли, ато не ровен час. Пришёл босиком и с кухни полусонный Матвей, оценивающе огляделся по всем сторонам, после чего с пренебрежением обнюхал обе пары. Эх! Те уже давно не пахли никакой кожей, антиквариат, на ладан дышат.
- Иди, иди отсюда – погнала хозяйка. – Ценитель.

Туфли было посопротивлялись, не залезая на забытую женскую ступню, но Инна Гайковна чуть применила силу и сначала левый, а за ним и правый заняли своё место. После чего настал черёд выбора подобающего событию платья. Вот это коричневое, с длинными рукавами генерал Григорий Пальцев любит, она в нём и была, когда он ей предложение делал. Сегодня и отвечать надо, смешно и чудно, за восемьдесят уже, весь песок по дороге высыпался, не удержишь, хотя дочку то вон как поздно родила. В счастливых муках. Круглостволый маузер, с обшарпанной рукоятью в сейфе прятали, от греха подальше.

- Гайковна! – пристукнула в окно соседка справа, на которую даже пёс не среагировал, настолько привычна. – Дома ты?

- Приходи, Зинаида, поможешь заодно – искренне обрадовалась Инна.

- Куда это ты собралась, причёску «Вшивый домик» приделала, ой-ой и глаза накрасила, мама родная, что делается то на свете! – весело забубнила пахнущая морозом гостья. - На свидание в «Метрополь»? И туфли, туфли навытаскивала, прямо пава.

Матвей посчитал своим долгом защитить брошенную на произвол судьбы обувь и заходя со стороны двери, лёг, накрыв обе пары своим немалым телом. Преданно взглянул на хозяйку, ожидая немедленной похвалы, а может статься и куска ливерной колбасы, которую любил до обожания.

- О, Боги – взмолилась Зина. – Гляньте на него!

- Как думаешь, какое мне платье вечернее надеть? – вернулась к серьёзному Инна Гайковна. – С длинными рукавами?

- Коричневое самое то. Оно тебя стройнит. И туфли бежевые.

- Благодарю. Приятно с тобой посоветоваться.

- Вообще то я к тебе по неприятному делу, извини если не во время - присела на шаткий венский стульчик соседка. – Я тут совсем, по нынешним временам, недавно, с двумя товарками в Переславль-Залесский экскурсию предприняла, по Петровским местам. Интересно было, ботик царский и прочая благодать, но не это главное.

- А что?

- Зятёк там твой, в дребедень пьяный, с бабой эффектной, деньжищи цыганам
швырял. Ох, и гулял, а потом удалились оба, я так думаю на ночлег. Утром, на завтраке, она довольная была. Ты бы последила за ним как, они ж коты ещё те, мигом в разнос уйдут. Останавливай – не остановятся.

Матвей встрепенулся и озабоченно поискал взглядом кота. Слева и справа нет, под столом тоже. Наверняка ослышался. Тогда смежил сонливые глаза и, подрагивая хвостом, снова впал в полузабытьё, нагревая боком парадную обувь. Тут же приснилось ему шикарное, зелёное лето, с недотрогами-одуванчиками и пахнущим пылью ветерком, налетавшим на деревню из-за высоченных скирдов расположившихся прямо за крайним коттеджем. В пахучем сене бок о бок жили писклявые мыши и слепой облезлый крот.
- Инна Гайковна вдруг почувствовала себя старой. Мелко и беззастенчиво задрожали руки, и ломко заломила болью поясница. Она сама, следуя железной логике учреждения, в котором служила, имела на своём веку малое количество мужчин, а говоря сухим языком математики, равным одному. Теперь поступок зятя показался ей диким и беспардонным, даже невозможным. Кольнула обида за дочь.

- Может и не он, ошиблась ты? – неосознанно хваталась она за пшеничную соломинку, понимая, что ничего уже не изменишь.

- Из памяти пока не выжила! Ну, моё дело предупредить вовремя, а уж ты решай. Пойду, ато щи из кислой капусты варю, сбегут, боюсь. Я бы его за Можай быстро загнала, коленопреклонённо, что б передвигался, и рожищь во всяческие места наставила.

Платье стало тесновато в талии, а туфли наоборот великоваты, тёплые ещё. Пёс понявший, что благодарности не дождёшься, не то, что колбасы, доходчиво проследовал в сторону камина, благо тот не разожжён покуда сегодня. Села в глубокое, любимое кресло, попыталась, что-то вспомнить, не вспоминалось. Дряхлела потихоньку и настырный склероз, беспардонно наступая на сухие мозоли, порабощал головной мозг. Куда-то ведь явно собиралась. Пришлось пересиливать волю, но вспомнила, вздохнула слезливо, перекрестилась в угол:

- Боже сохрани!

Ветеранов после последнего свидания стало меньше, всё больше женщины, а мужчины наши дорогие поубавились, подогнулись, стучали клюками вальсируя. Угощали пузыристым шампанским и приторный запах полусладкого «Брюта» забирался зашиворот и в карманы, обшлага брюк и старомодные шляпки. Мерно позвякивали ордена.

- Держать ответ нынче труднее всего – глубокомысленно размышлял генерал Пальцев, держа за ладонь Инну Дзиньян. – Но придётся, время пришло.
- Вот зачем я тебе? – зычно озадачилась та. – Ты, Гриша, мужчина видный из себя, а я утром просыпаюсь и не помню, как меня зовут. Придётся по закону к мужу переезжать. Римка с супругом куда приедут. А Матвей?

- Не передёргивай, убедительно прошу тебя, оглядывается народ. Всякий серьёзный поступок вызывает изменения, порой немалые. А по другому скучно, обыденно.

- Ты, Пальцев, весельчак, а мне не до смеха, у меня родной зять дочке Римме изменяет – громко выпалила она. – С молодой.

- Откуда знаешь?

- Сорока на хвосте принесла, сама лично видела, почти сфотографировала.

- Делишки! Сорока-фотограф.

- Белый танец – вскричал распорядитель, и Инна не успела испуганно ахнуть, как генерала украла молодящаяся блондинка и закружила того, и закружила в вальсе. Скрипели в голос рассохшиеся полы, и седая пыль гонялась в догонялки за крутящимися в танце парами. Громыхал тарелками духовой оркестрик, а длиннополый лысый дирижёр плотно закрыв халтурные глаза, неистово махал по - сторонам тонкой дирижёрской палочкой, словно отмахиваясь от невидимых мух. Но оркестр, однако, вдохновенно привирал, пропуская то до, то ре, то соль, а то и пару звуков разом.

Дефектная музыка так же внезапно, как и началась, прекратилась. Внесли поздравительное послание главы местной администрации, исключительно долго зачитывали его, мёртвой хваткой въедаясь в каждую присутствующую букву. После чего пережили продолжительные аплодисменты. Генерал вылез на сцену с ответным словом:

- Спасибо за внимание!

- Ну тебя Григорий Пальцев – всерьёз обиделась она. – Вечно ты бабник, за блондинками увиваешься, за это я тебе отказываю. Пока. До особого решения.

- Это ты из-за зятя, я понимаю. Будем ждать дальше, там смотришь Харитон образумится, покается, повизжит побитый. В тихом омуте и чёрт тихий.

Более к этому вопросу в праздничный вечер не возвращались. Пили коньяк, пили шампанское, пили чай с эклерами. Разговаривали разговоры, вспоминали то, что смогли вспомнить, посмеялись, и чуть взгрустнули. Блондинка, почуяв недоброе, больше их не беспокоила, нахально наседала в другом тёплом месте.
- А помнишь, тогда в дождь, мешок на кордон доставили, ты ещё маузером оголтело махала – вдруг спросил Пальцев. – Скажи хоть теперь, что там было?

- А! – махнула рукой Инна. – Машина для подделки валюты.

- Врёшь! – подпрыгнул генерал. – И где она теперь?

- У фальшивомонетчиков думаю – ничуть не зациклилась женщина. – Забудь и наплюй с высокой крыши.

- Грубиянка.

- Ты мне, генерал, скажи, а можно ли тихо проследить пути неисповедимые, зятя моего. Ненавязчиво только, и что б не понял ничего.

- Как два пальца.

- Вот и договорились – чуть успокоилась Инна Гайковна. – Как раз концерт начинается. Гляди, гляди Кобзон! Как всегда весь из себя наглаженный.

И долго ещё сотрясал своды помещения духовой оркестр, руководимый длиннополым дирижёром. Рвали барабанные перепонки звонкие красномедные тарелки, подпрыгивал от нетерпения треугольный контрабас. Вибрировали от перегрузки чёрные ящики колонок, трубила тревогу сверкающая бликами труба. Официанты пополняли столы холодным шампанским, и к полуночи ветераны запели «Вихри враждебные…» Нетерпеливо поглядывали в двери приехавшие за ними дети и здоровенные ростом внуки. Фыркали под окнами жёлтые такси, таксисты, собравшись в кружок, рассказывали анекдоты про Василия Ивановича. В эту длинную, звёздную ночь, она впервые побывала в уютном доме генерала Григория Пальцева, самого старинного друга и боевого товарища. Только утром была доставлена назад, где тосковал ожидаючи Матвей, тайком плача от жалости.

8.
Потихоньку, полегоньку наступил в округе конец славного месяца мая. Буйно отцвели в садах яблони и тонконогие, молоденькие вишни. Ушла куда то полая вода, а в оставшихся лужицах бились в припадках малые краснопёрки. Местная детвора, устроив пионерские рейды, с сачками на перевес вылавливали их, и препровождали благополучно в пруд. А там, на утыканном удочками берегу, сидели сонные рыболовы. Шуршал коричневыми головами шумный камыш, а над ним шевелился рваными краями похожий на сладкий дым от костров туман. Посередине водной глади затихла огромная плоскодонка, с четырьмя воткнутыми в борта спиннингами, которыми виртуозно руководил мужик, в накинутом на глаза балахоном водонепроницаемого плаща.
Матвею было скучно, стараясь не зевать, он с собачьей тоской смотрел на не подававший признаков жизни разноцветный поплавок. Хозяин добровольно клевал носом, сидя на парусине раскладного стульчика, в уголке губ, дымила никотином толстая сигарета. Кому нужна эта рыбалка, когда можно сделать ноги в магазин, купить там множество шелудивых жителей пучин морских, речных и болотных. Хозяйка терпеть не может сопливых окуньков, нанизанных на оструганные бадики, под самые жабры, сверху чешуя, под ней скелет, да, ещё хвост и голова. И тут, о чудо, красная часть поплавка стремглав плюхнулась под воду, разогнав по сальной поверхности пруда, сферически расходящиеся круги зяби. Удило, краса и гордость хозяина, зашлось в экстазе, посредством лески, пригнувшись к самой воде, словно хотело напиться из природной поилки. Недоумевающий пёс зарычал, на что, Быков очнулся, мгновенно подсёк добычу и широким взмахом, приземлил распластавшуюся рыбу, на смертное одро, в зарослях мать и мачехи. Все местные кошки внезапно ощутили чувство жгучего голода, и повернули усатые морды в сторону охоты, и обильная слюна потекла из их крепко сжатых ртов, и уши закрутились, сродни локаторам.

- Есть жаркое! – примерил рыбину хозяин удочки, случилось ровно по локоть, ещё и чуть с напуском, это справедливый Матвей мог бы подтвердить в любой инстанции, бездушному катушечному детектору, на страшной дыбе, если б мог говорить членораздельно по – русски.

Но пёс рыбы не ел, его от неё сильнейше тошнило. Тошнило его и от кошек, считавших окуньков деликатесом, тем более они сами то на рыбалку не ходили, предпочитая ей ничем не прикрытое воровство. Из бидона, со сковородки, из чулана и аквариума. Дисциплинированный, что солдат Матвей сегодня уже часа три с четвертью рыбачит, насмотрелся на червяков этих полудохлых и теперь его заново тошнит. Красные такие, в банке. Хозяин их на крючок нанизывает, даже не морщится, поплюёт и в воду, там они враз от горя синеют, теряя спесь, а ёршики мимо ходят, присматриваются. Тот, с плоскодонки, тоже боком глаза поглядывает, но у него нынче не ловится. Штуки три всего. На чёрную корку закидывает, а щурёнок с крючка хлеба не ест.

- Хорошего завалил! – громко кричит незнакомец из водонепроницаемого капюшона, с носа лодки, и слова отскочив отводной глади, несутся вскачь дальше, до самого берега. – Везёт тебе!

На него разом все зашикали, удочки передёрнули, закурили. Мигом запахло хорошим табачком, что даже молодое солнце выглянуло поверх сосен и чуть-чуть осветило спокойный пруд. Комары ушли спать, до вечера.

- Пора сматываться – глухо и разочарованно протянул сосед слева. – Однако, думается, на ушицу словил. Хотя-хотя, что это за улов, вот прошлый раз, скажу я Вам, поболе так, раза в полтора натягал, подлещика одного.
- Да ну? – не поверил Быков.

- С ладонь.

Собака посмотрела и искренне удивилась. Длань была огромной, что тебе штыковая лопата, на волосатом черенке. Таких подлещиков не бывает, по всем понятиям это уже лещ. Похожих в баре дают, полсотни пара.

- Эй, рыбаки! – весело пришла на берег Римма. – Я вам холодненького пива принесла, чешского. Старопрамен. Матвей, дорогой мой, ступай домой, Инна Гайковна всякой еды тебе наварила. На косточке.

Пёс молча залёг под кустом и промолчал. Понюхал кислый дикий щавель, и тут встретился взглядом с бродячим ежом, который проходил мимо, таща на закорках приличный огрызок яблока, заброшенный в кусты одним из рыбаков. Кому невоспитанность, а кому дар Божий. Зверь был очень стар, стар до такой степени, что некоторые из иголок его белоснежно поседели. Собаки маленьких не обижают.

- Не хочешь, не надо – беспечно фыркнула гостья. – Моё дело предложить, твоё отказаться. Сиди значит голодный. А мы с товарищем Быковым похрустим хрустом, светленьким запьём.

Матвей негодующе зарычал. Товарищ с плоскодонки, сматывая спиннинги, тягуче прислушивался к разговору, для лучшей слышимости откинув за затылок накидку. В майское утро слышимость эта над спокойным прудом самая, что не на есть, лучшая. Слово за слово, хоть за сто метров, уже беседа.

- Завтра в пригород поеду – обильно хлебнул из горлышка Харитон. – Скорее всего, поздно вечером вернусь, ужинайте без меня. Хлеб, да соль. Приятного всем аппетита. Я куда то заскочу, пиццы отведаю.

- Дворники, как в прошлый раз не переломай – съязвила супруга.

- Метель вроде остановилась – ещё пригубил он. – И не морозит.

- Свинья грязи найдёт.

Ёж, отдуваясь, пробрёл назад, заинтересованно посмотрел сбоку на собаку, но Матвей дремал и даже ухом не пошевелил для приветствия. По тропинке шла к месту рыбалки Инна Гайковна, и в правой её руке наблюдалась ветхозаветная скалка, думается одного с ней возраста или чуть старше, но уж лучше не встречаться с ней без надобности. Пёс мигом встал и затрусил к ней навстречу, помахивая завитым в трубочку хвостом.
- Голодовку объявил, проходимец! – загремело по округе.

Давя друг друга, полезли в заросли придонной травы и жижу чёрного ила похожие на усатых украинцев чернотелые сомы. Кукушка, вздрогнув всем телом, упала в молодой папоротник, чуть не сломав по дороге левое крыло, и уже оттуда, классически захотела начать свою считалку, но повторный вопрос Инны Гайковны вздыбил округу:

- Изменник!!!

Матвей обострённо понял, что видимо зазря родился на этот свет и стыдливо отворачиваясь, пустил тоненькую струйку, омывая пыльную траву. Сколько уж раз происходила эта оказия, а никак не привыкнет, мигом теряет собственное достоинство.

- Мама! – хохотала Римма. – Не буди в собаке зверя!

А настоящий зверь, от греха подальше, по-тихому отошёл в смурые чащи, за первую линию бурелома. Там и залёг невидимо, на ранее подготовленных позициях, выставив подвижные дозоры. Мало ли что?

- Пошли все завтракать – допил Старопрамена зять. – Уже засосало под ложечкой, а к ужину ушицы состряпаем, наваристой, с лавровым листочком. Как женщины на это посмотрят?

- Положительно посмотрят – снизила децибелы тёща. – Наловил никак?

- О! – прихватил за острые жабры леща Харитон. – Каков красавец, здесь мне все позавидовали, дикой завистью. Тут к нему штучек пятнадцать мелюзги, для самого навара и запаха, а лучше на костре, да в ведре, с дымком.

И когда уже по акватории пруда распластался драный и неопрятный бело-серый туман, поднялись у коттеджей столбики шашлычного дыма. Там и сям завелась из ничего шаткая и валкая музыка, озорно засмеялись женщины, и пропищала о своём детвора. Довольный Матвей, напрочь забывший о дневном приключении, ходил вокруг костра, над которым посредством треноги было воздвигнуто закопченное ведро. Уже булькала там мелко изрезанная картошка, две головы жгучего лука и огромная деревянная ложка крупной соли. Поверх плавали лавровые листы и горошины чёрного перца. Аромат выбравшийся из ведра стонал слабыми связками порабощая приевшийся запах пережаренного шашлычка. А когда в кипящий навар медленно была опущена разнокалиберная рыбка, настоянная на хитрых специях, соседи не смогли перенести этот удар, у них неконтролируемо и замедленно потекли слюнки, прямо на ненавистный шашлык. Мужики быстро налили и выпили, налили и выпили. Стоп, накосячили
тут бдительные женщины, включив систему экстренного торможения, прибрав к рукам разнокалиберные посудины. У кого что было. Всё исчезло. Где только их обучают то этому навыку?

- Ну что, пёс? – зачерпнула ложкой из ведра довольная Римма. – Испробуем? Горячо, наверное?

- Не обожгись! – томительно вразумил её, шагнувший из-за куста смородины Быков. – Подуй, подуй на навар, не жалей воздуха. Язык потом облезать будет целую неделю. Неприятность.

- Ах! Вкуснотища! – размашисто хлебнула пахучий кипяток та, обнулила глаза и мигом полезла ещё, благо никто и не останавливал. – Аж зубы застонали и молния в очах.

- Хлеб, молодёжь, забыли – с караваем под мышкой присоединилась к ним Инна Гайковна, на что добряк Матвей по–собачьи оскалившись, улыбнулся, неосознанно уронив нижнюю губу. – Водочки холодной под знатную ушицу, как, четвероногий друг, разрешим?

- Гав! – одобрила собака, тут и не стоит спрашивать.

Уже проснулись на нашестах предвестники утра красномордые петухи, уже приснился садовнику огромный секатор, уже дотла изжевали шашлык соседи, а они зачерпнули ушицы со дна опустевшего ведра, с последним краснопёрым, ростом в указательный палец. С Востока по всему корявому горизонту, вставала алая заря, будто народная демонстрация несла впереди самой себя огромные транспаранты и кровавые полотнища флагов. Хлопнул хвостом по глади пруда сом, и широкие круги ещё долго по очереди расходились, подрагивая, означая центром место произошедшего события.

- Хорошо, но мало – потянулся с треском оторванной пуговицы Харитон. – В следующий раз, чугун двухведёрный заквасим, генерала Вашего пригласим, с адъютантом его превосходительства.

- Он же в отставке давно, какой там адъютант, сам сапоги ваксой ваксит – вернулась из мягкой дремоты тёща, что бы зорко посмотрев на огненный Восток, быстро-быстро перекреститься. – Солнце встаёт, а мы не ложились.

- Иди, мама, а я буду Быкова собирать в местную командировку.

Всю мгновенную эту ночь не сомкнувший хитрых глаз вернейший пёс, покачиваясь тронулся за хозяйкой, до смерти перепугав шедшего навстречу соседского кота, на котором верхом сидели два колорадских жука. Картоха ещё
не взошла, а они тут как тут, полосатые, как американский флаг. Котяра мигом получил поучительного пинка, уступил дорогу, к тому же оставшись рад, что жизнь продолжается. Улеглись спать, кто куда, в тепло чистых простыней госпожа Дзиньян, в шикарную и вместительную собачью будку добрейший пёс по прозвищу человеческому Матвей, луна в хлябях небесных.
Через час Харитон Быков выехал, чуть-чуть нажимая на газ из широких ворот загородного коттеджа тёщи, направляясь в сторону Ярославского шоссе. На душе было неспокойно. Понимал, что задумал непоправимое и не надо этого, остановись, подумай. Но какая то сверхсильная сила притянула его за планку рубахи к себе вплотную, и он чувствовал её горячее дыхание на потевших щеках. Мотор работал легко и просто, бесшумно, и только в захламлённом всякой всячиной бардачке, что-то стучалось металлом, в пластиковую стенку. «Надо бы спрятать подальше и получше» - подумал, заглянув в зеркало Быков. – «Не дай Бог обнаружит кто оружие, не отвертишься, сухари суши». И тут как тут материализовались мысли, вон он ДПС, жезлом поигрывает. Не пропустил, а маузер перестал стучаться, затаившись.

- Лейтенант Коровин, попрошу права и документы на автомобиль – заглянул в салон коротконогий полицейский. – Наркотики и оружие имеются?

- Нет! – вздрогнул Харитон.

- Багажник откройте – шагнул в сторону офицер, зевнув от скуки.

- Без проблем.

Неслись мимо машины, всякие: иномарки, фуры, ВАЗ. Хотя отечественные «Жигули» с натяжкой можно называть автомобилем. Так, куча неликвидов в гремящей, окрашенной металлической упаковке. Горели красным негодованием пыльные светофоры, ненавидящими глазищами, разглядывавшие их. Скреблись изнутри грудной клетки навязчивые кошки.

- Выйдите из машины – явился другой.

9.
Василиса не торопясь, жарила яичницу на завтрак. Рыжий Шурик, получив свою сосиску «Папа может», трепал её за шиворот, на коврике у входной двери. Охотно мурчал и выпускал наружу когти, даже переворачивался на спину, шлёпая игривым хвостом о деревянный пол. В воздухе витало ожидание, постепенно усиливавшееся, по мере того, как маятник всё чаще, размахивался из стороны в сторону.

- Больше не получишь, хулиган! – воскликнула она в сторону кота. – Самые вкусные покупаю, балую. А ты в благодарность, кувыркашки устроил. Хамлет!
Рыжий и яичница зашипели в унисон. Густым паровозным гудком с переезда закричал закипающий чайник. Приедет сегодня под обед Харитон, надо сказать приёмный день, уже ж привыкла она к нему. Готова даже носки с проеденными большим пальцем дырками стирать и сорочки парным утюгом разглаживать. У него они всегда и непререкаемо худые, впрочем, как у всех мужиков.
После глазуньи выпила кипяток горького кофе с засушенными сухарями из тостера. Аппаратик выбрасывает их вон с обязательным грохотом, пугаются все, особливо домовой, залезает в посудомоечную машину и дрожит там до самого вечера. Пугается кот, милостиво бросает недомученную сосиску, ершит шерсть и уходит восвояси спать, что бы увидеть во сне март, капель, задворки.
Василиса подняла недоеденную сосиску, точно бросила в мусорное ведро. Отыскала в чулане резиновые сапожки, мягкой тряпкой стряхнула с них пыль, мягко натянула на отвыкшие подошвы. Вышла на улицу, под лесной воздух пропитанный тягучим запахом сосновых иголок. Показалось с вечера, двигатель урчал на вездеходе по просеке, упорно визжала зубастая пила, что-то выгрызая в частоколе деревьев. Защёлкнула на щеколду дверь, ключ привычно сунула под покосившуюся ступеньку, вдруг Быков раньше её прибудет, не под окнами же серенады петь. Лес принял её тёплой тенью, как и положено старым знакомым, жившим бок о бок.
Вот они глубокие следы протекторов от колёс автомобиля, видно здесь и останавливались, постреляла глазами по сторонам, а вот и дерево, спиленное под хваткий корень. Разбросаны тут и там пожухшие ветки и спиленная по пояс верхушка. Янтарные опилки посыпали неповоротливые листья папоротника, будто неизвестная болезнь окинула их, непрошенной ржой.

- Люди-дикари – беззлобно заругалась, по долгу службы Василиса. – Всё бы воровать, нет купить на рынке, спокойно и комфортно. Акт надо составлять? А это ещё что?

За ближним кустом, совершенно никого не стесняясь, из ниоткуда торчала торчком крыша махонького шалаша. Честь по чести накрытого вечнозелёными лапами и придавленными выструганными жердинами. Трава около входа изрядно притоптана подошвами твёрдой обуви, несколько затухших бычков торчат фильтрами вверх из неё. Синий, в клетку, носовой платок, привязанный к пруту, обозначает колониальный флаг, чуточку теребимый по бахроме, ленивым ветерком. Внутри солома лежанки, запах человеческого пота.

- Сегодня день непорядков – беззастенчиво улыбнулась она. – Полнолуние давно было, а флюиды остались. Кто же, кто же тут правит бал? Наверняка парни девчонок водят, хотя в такую несусветную даль какая безвозмездно согласится свои ноги мочить. Или невидимый шпион подрывающие донесения передаёт, написанные симпатическими чернилами. Точно! Второй Разлив!

Но что-то упорно подтолкнуло её отсюда, и она наскоро выбравшись наружу,
побрела назад, ни разу не оглянувшись. Из гулкого мрака соснового леса на неё смотрели, не мигая глаза, принадлежавшие мужчине средних лет.

- Привет лешакам – напряжённым голосом поцеловал её в щёку приехавший десяток минут назад Харитон. – Где Вы бродите, оставив Шурика на атасе? Он первый, как всякая кошка, предаст и цвет поменяет.

- Я то на работе, а Вам милый мой, должно быть стыдно за прогул. Опоздал к тому же. Вообщем полный кавардак, головотяпство и падение нравов. Бонапарт говорил, что только белые, навсегда остаются белыми.

- Меня же ДПС целых тридцать пять минут до нутра обыскивал, чего хотели, не понял, но зелёную благополучно отдал, с американским президентом. Берут, будто так надо, без зазрения совести, ещё и стыдно становится, а не мало ли дал. Однажды пятьдесят баксов просили, так со стольника сдачу вернули. Прикинь?

- Рыльце у Вас, Харитон Быков в пушку! Так бы не отстегнули!

- До тумана утра уху хлебали. Сам краснопёрок наловил, и одного даже леща завалил на красного червяка. При слабом костре варил, дымком присолил. Ух, мечта! Даже Матвей виски пригубил. Даже железная тёща.

- Бедный пёс.

Он любил её сегодня, по-звериному остервенело, и чуточку больно, не давая опомниться и взять паузу. Целовал, наперебой хватая нетерпеливыми зубами сопротивляющиеся губы, хватал потными кулаками испуганную грудь, и входил толчками, как в последний раз. Кот подсматривал в щель неплотно прикрытой двери и стыдливо прикрывал наглые глаза, сощуривая их почти до конца.

-Гадкий мальчик – игриво возмутилась Василиса, когда всё кончилось и они, усталые, лежали на диване, бросая в рот мандариновые дольки. – Синяков по всему телу насажал, а мне к врачу на приём.

- Надо тебе с обрыва упасть – засмеялся он, отворачиваясь, - помогает.

- Бессовестный.

- Кстати, желательно из твоего денежного мешка толстую пачку поддельной наличности взять, хоть полицейским на взятки, всё нищему помощь.

- Никогда – грубо приостановила его Василиса. – Мешок мой и переделу, тем более разделу не подлежит. Прошу, милейший дружочек, запомнить навсегда, и к этому вопросу, больше не возвращаться. Я ясно излагаю?
- Куда уж. Нарвался на единоличницу, скряга ты скрягой. Не бери пример с некоторых, которые над златом чахли, чахли и плохо кончили. А где мешок то?

- Там в чулане. Не подходи! – жалобно взвизгнула она, вскакивая, увидев в руке Быкова чуть подрагивающее оружие. – Дурак, что ли?

Маузер Инны Гайковны осечки не дал. Он только слабо всхлипнул, перед тем как щёлкнуть бойком в капсюль патрона и чуть подбросил вверх ствол во время выстрела. Беззастенчиво запахло пережжёным порохом и чем-то ещё, не совсем понятным, неразличимым, ненужным. Василиса неконтролируемо дёрнулась ставшим инородным телом и медленно, словно нехотя, сползла на хрустнувший пол. Звонко запрыгала под стол жёлтая гильза, нахально встала стоя, звякнувшись о дубовую ножку. Крови было мало, совсем чуть-чуть, но рыжий Шурик, только что путавшийся у неё под ногами, испугался приторного запаха и скис мгновенно, задевая лапой за лапу проследовав восвояси. «Каррр» - от нечего делать каркнули на улице грачи, но воробьи тут же всколыхнулись с проводов и шумливо расселись на берёзе.
Харитон перешагнул через женщину и тут же, краем глаза заметил за сараем мужской силуэт, слегка размытый оконным стеклом. Абрис перебежал за дровяную кладку и достал из бокового кармана чёрный смартфон. По спине, вдоль самого позвоночника пробежала вниз тонкая струйка пота, шевеля застоявшийся воздух, громыхнул за еланью предвестник неминуемого дождя, хрустящий гром. Человек торопливо набрал заскорузлым пальцем нужный номер и зашептал, спрятавшись за воротник:

- Товарищ генерал! Товарищ генерал! Думаю, беда у нас случилась! Выстрел произошёл внутри дома… несколько минут назад… что мне предпринимать?.. слушаюсь…жду…слушаюсь…нет, сам не вмешиваюсь…слушаюсь…

Гром упал с неба, прямо в оцепеневшие сосны, так, что рыжие муравьи мигом закрыли все лазейки в высоченном муравейнике, а прохиндей крот, ушёл на дно и лёг пузом на грунт, как подводная лодка. Ослепительная молния с гудом ударила в крышу старого дома и чуть подождав, увидела витиеватый дымок, поднявшийся из места удара наотмашь. Лизливый огонёк тут же побежал, побежал, побежал по узким щелям вовнутрь, добираясь до гниловатых стропил, нетерпеливо пожирая вату утеплителя.
Через десять минут горело всё. Быков, не оглядываясь, стегал автомобиль прочь, собирая по дороге огромные ухабы и вылезшие наружу корни вековых деревьев. В багажнике бултыхался крутобокий белый мешок, из-под тростникового кубинского сахара, с тряпочной заплатой в уголке. Чёрный столбище дыма поднимался из-за леса и уже откуда то наперегонки, заполошно неслись пожарные машины, оглашая округу воем сирен. Прибыли, но самой простой воды почерпнуть неоткуда, так и простояли покуривая, глядя как пламя доедало вкусные хрустяшки брёвен. Потом ахнули на иномарке следаки, ходили
вокруг с умным видом. Незамеченным никем вышел из-за деревьев незнакомый странник, к нему и поспешил, один из офицеров.

- Он – доложил незнакомец.

10.
По самому загривку хмурого Плещеева озера ходил, поскрипывая снастями, не останавливаясь, старый, неприлично изношенный до дыр, барк. За пару сотенных бумажек, зафрахтовал его на несколько суток, корявый от напряжения мужик. Одет тот был красиво и стильно, денег американских не жалел. Коньяк пил дорогой, под каждый тост использовал половинку золотого лимона. Лодка от напряжения скрипела гнилыми снастями, взбираясь на очередную пенную волну, накатывающую на её задратый вверх нос. Огромный, вытертый водой до блеска булыжник, исполнявший роль якоря, волтузился по дощатому полу на корме, грозя выпасть за борт.
Капитанша, длинноволосая блондинка, в белых шортах едва прикрывающих выпирающий лобок и без какого-либо лифчика, пьянея, посматривала краем глаза на горизонт. Кроме них на поверхности никого не было. День будний, туристы на работе, деньгу заколачивают. Мужчина забрался любознательной ладонью в её шорты, схожие со стренгами, и что-то, как-то там заинтересованно нащупывал, на всякий внештатный случай, прикрыв глаза.

- Но-но, салага, приструним краба – вскипела шкипер, разгрызая на части экзотический плод. – Плавали, и не таких косых пиратов видали! Некоторые на абордаж брали, и имели последствия.

- А каких? – копнул значительно глубже нарушитель, отчего её сильная рука сдавила мякоть лимона и из недр того закапали между ног янтарные капли. – Но мы лучшие! С нами Нептун!

- Хочу в кубрик – надула губки капитанша. – Хрен с ним с креном, у меня морская болезнь начинается, прям тошнит, как лечь хочется.

- А я пока штурвал покручу! – мигом обрадовался было пассажир, но игривая зуботычина заставила его отказаться от ненужного в данный момент желания и вынудила приступить к исполнению прямых мужских обязанностей.

После выполнения оных, она явилась на палубу совсем без шорт, только белые лоскутки кожи, выделялись на коричневом загаре остального тела. Барк, разомлевший под солнцем, уронив в пучину кругляк якоря, стоял не трепыхаясь, в сонной акватории прозрачного озера. Туда-сюда летал пятнистый военный вертолёт, надзирая за порядком, поддувал в запазуху бутылок лёгкий бриз.

- Неплохо бы бумажку накинуть, за сексуальные услуги – раздвинула колени
она. – Или даже две. Ты ж не будешь мелочиться?

- Да хоть три. Где мой несессер? Скажи хоть как зовут.

- Тебе надо?

- Вообще то нет – хлебнул из горлышка мужик. – А меня Харитон.

- Я имена не коллекционирую, так и повелось с босоногого детства, даже первого не припоминаю. Давно это было, но взрослый был уже, мне же лет так десять или одиннадцать. А чего с этим тянуть? Правда ведь? Кровь потекла, он испугался бедный, до вечера в лесу прятался, после пришёл, в окошко стукнул. А уж забыла всё, через скакалку, в соседнем дворе прыгаю.

- Помянем! – налил пахучего коричневого напитка и не задумываясь выпил, куснул лимон, поёжился. Голова явственно кружилась, вместе с ней хороводил далёкий берег, упитанные чайки кричали в голос, вдруг булыжником ниспадая вниз, что б выхватить зазевавшуюся рыбку на обед.

Пьяно достал целую пачку американских долларов, ну и что поддельные, кто знает. Пока туда, пока сюда, ищи ветра в поле. Можно и барк затопить, а там Петровских неумелых, до хрена морятся, одним больше, одним меньше. Голая грудь напряглась, завидев баксы, силиконовые губы и там, и там сложились в букву о, и зовущий стон отправился к Харитону.

- Два часа посвящаются послеобеденному здоровому сну, и не смейте меня кантовать – махнул пальцем он. – Попрошу принять к сведению!

- Есть! – прикрылась ладонью она. – Мой миллионер! Я от тебя вечно буду мух зелёненькой купюркой изгонять. Кыш! Кыш! Кыш!

- Огородите место преступления – засыпая явственно прошептал он, и уже во сне сладко потянулся, расправляя в тесноте отдыхающие ноги.

А к причалу Плещеева озера, что под самым градом Переславль – Залесский поднимая закудряшки грубой серой пыли уже прикатили, поблескивая чёрными боками, два заправских лимузина. С привычным хрустом выбравшиеся из них оперативники, числом шесть, нервно покуривали под накидками летнего кафе. Генерал и полковник в штатском, доставлены сюда в «Мерседесе» для небесных жителей, пили кофе, ожидая оперативных сведений.

- Там он, товарищ генерал, наш агент ожидал его здесь, снял лодку, мешок в камере хранения, никому не выдаётся – лихо козырнул крепыш в камуфляже и десантных ботинках. – Мои ребята не упустят, профессионалы.
- Внимательнее – вальяжно наставил генерал.

11.
У холодного камина, обнявшись, третий день плакали мать и дочь. Вялый Матвей, тихонько лежал в уголочке, подрагивая время от времени, ушами. Как и положено им, каждый час празднично били дисциплинированные часы, гораздо чаще, горлопанил, за окном яркий соседский петух. Переговариваясь матюгами ходили в магазин, небритые мужики, так как позавчера, к вечеру, разнесли по домам заслуженные пенсии, и у них боль рвалась наружу, костерили власть. С кухни пахло прокисшей пищей, громыхал пустыми полками заводившийся холодильник. С хмурого потолка повис, озираясь, слюнявый паук, покачиваясь на крепчайшей паутине. Дом пал духом.
Известие о Харитоне застало их убийственно вдруг. С самого утра было хорошее настроение, на огороде скребли, сажали, пололи. Где-то недалеко пела Эдита Пьеха про город детства. В притык, к самому первому обеду, заявилась верная соседка Зинаида, довольно поводила вокруг смурым лицом, нахохлилась от увиденного.

- Огородничаете? – небрежно задала ничего не значащий вопрос, отгоняя от ног лучезарно муркающую кошку. Та обиделась и запомнила инцидент.

- Как видишь! – недовольно разогнулась Инна Гайковна. – А ты, что ли Зина, отдыхаешь, визиты вежливости наносишь.

- В таком случае предполагается длинный перекур – налила в стакан воды Римма. – Пить захотелось. Охладимся изнутри, тем более тётя Зина так просто к нам не приходит.

- И не приду, не беспокойтесь, очень много чести! – подпрыгнула на ровном месте та. – Вы новости то сегодня смотрели? Трётесь на огороде, все навозом пропахли.

- Для чего нам?

- А где Ваш зять, Харитон Быков, в настоящий момент находится. Может на рыбалке, или мается в командировке, по делам фирмы. Ну, скажите, скажите! Я вся во внимании, даже темнота в глазах.

Вместо этого затрезвонил телефон. Неожиданно и не терпя сомнений.

- Генерал! – шикнула мать.

- Убил! – вырвалось наружу неподъёмное слово, вот и она выронила его из рук, вместе с блестящим аппаратом. И оно упало оземь, предупреждающе зло.
- По телевизору сказали – добавила соседка. – Я завсегда его невзлюбила, и тебе Римка говорила, фукни его из дома, пусть идёт себе восвояси, пыль следом поднимает.

- Гав! – залаял Матвей, по-человечески догадываясь.

На третий вечер опомнилась Инна Гайковна, вытерла глаза и покрасневший нос, нетвёрдым шагом отправилась в спальню. Там, не зажигая света, вскрыла тайник, друг за другом взялась доставать вещи хранившиеся там. Коробочки с орденами и медалями, увесистая пачка жёлтых почётных грамот, именные часы, подаренные Берией. Кобура маузера, пустая. Две пачки сотенных заокеанских денег, припасённых на случай неизбежной смерти.
В одиночестве не захотелось плакать и Римме, сопровождаемая псом явилась на одичавшую кухню. Залив, включила в розетку электрический чайник, из холодильника выудила пять куриных яиц, масло «Валио». С боковой полки сковороду и йодированную соль в широкогорлой солонке. Огромный кусок «Докторской» пожертвован Матвею:

- Голодный?

Не отвечая, тот проглотил толстую колбасу одним могучим глотком, даже не почувствовав вкуса. В нынешнем состоянии он мог бы съесть половину парного телёнка, виденного однажды у торговца на колхозном рынке. И запить водой из-под крана. Но запахло яичницей. По двум хрустальным рюмкам расплескалась «Русская берёзка».

- Помянем – предложила мать, внезапно почувствовавшая жгучий аппетит, и пришедшая вслед за остальными на ожившую кухню.

- Кого?

- Зятя нашего разлюбезного! – громыхнула набравшим былую силу голосом Инна Гайковна. – Вот жил-был с нами рядом, за одним столом сидел, уху из ведра хлебал. Спал с тобой в одной постели, целовался.

Матвей понимающе поддакнул, кивнув согласно большой головой. Он до конца то не понимал всего происходящего вокруг, но храбрым собачьим нутром чувствовал неизбежность пришедшего страшного события. Однако ж былого нюха не утерял и искоса поглядывал на обеих хозяек, намекая на оставшийся в холодильнике кусок.

- Давай, добивай! – полбатона колбасы исчезли в чреве пса, будто не было.

- Не подавись только! – встряла другая.
Пришло время пригубить и женщинам. Ничего кардинально не изменишь, чуть притупится боль происходящего, исчезнет временно мука, терзающая их последние дни, полегчает, конечно. Но недолго.

- Я ж его в бараний рог закручу, в порошок сотру, рыбам на съедение!!! – огрубела Инна Гайковна, хватая со столешницы сковородку.

- Да ну, мама, нужно Вам очень, на зоне его без нас, одним коротким мигом попросят сменить привычки – захмелела Римма.

- Так и надо!

Матвей, коротко постанывая внутри себя, поднялся на лапы и, стараясь не привлекать внимания, исчез за открытой дверью. Потрусил, чуть-чуть забирая в сторону левым боком, назад не оглядывался. Не разбирая дороги, вспорол грудью уже выросшие как надо заросли пустыря. Жгучая крапива беззастенчиво острекала все четыре лапы, а пахучая полынь забилась в покрасневшие ноздри, и тут ещё хватучий репей облюбовал невинный хвост. Пёс терпел всё, и лишь тёплая слеза прикатилась в открытую пасть, он слизнул её шершавым языком, отчего внутри стало солоновато.
Асфальт трассы разлёгся перед ним совершенно неожиданно, явно запахло разомлевшим гудроном, и жжёной резиной. Сидевший на дереве грач испуганно взлетел перед собакой, что бы сделав над ней широкий круг, смахать крыльями за лесопосадку. Матвей сел посередине полосы, чуть на встречке и отвернулся. Огромный лесовоз даже не попытался затормозить. Себе дороже. Его отбросило в кювет ещё живого, и уже там пришла за ним та, которой по долгу службы положено закрывать глаза, таким как он. Из набежавшей с юга опрятной тучки, скорбно заплакал, измочив шалый ветерок, крупнозернистый дождь.
Вечером мать и дочь проснулись от алкогольного сна с тяжёлыми головами и раздираемыми тоской сердцами. Кирпичный закат застлал западный окоём неба, и последние сегодняшние лучи солнца зеркально отразились в окнах второго этажа. Грустно походили по комнатам, по очереди умылись холодной водой, в ванной комнате, побурчали бачком унитаза. День не сдавался и собравшийся за околицей комариный вечер, покуда не решался перелезать через жерди тына. Только когда щербатая спутница Луна, беззастенчиво отворачивая невидимую людям сторону, расположилась на антресолях неба, разом потемнело и лихие комариные стаи пошли в атаку на всё живое.

- Где наш пёс то? – хрипло спросила в темноте младшая.

- Без понятия я – повысила децибелы голоса мать. – Верно на улицу убрёл, за пропитанием. Или на пруд. Подождём, вернётся. Ночью, где искать?

Но Матвей не вернулся ни вечером, ни в ночь, ни утром. Напрасно ждали обе
оглядываясь за забор, нету там никого. Только соседка идёт в калитку. Снова новость принесёт, как пить дать. Так и есть:

- Собака, на трассе, под машину на смерть попала, говорят ваша. В обочине лежит, со вчера, уж рыжие муравьи набираются вокруг. Тепло. Сходим, давай, прикопаем. И нам, и ему спокойнее.

Завыли вновь одновременно, наполняя пустой дом лихим горем, беда она как известно одна не приходит, а уж коли пришла, терпеть надо и плакать. Взяли лопату, пошли. Пёс уже стал потихоньку надуваться, и оттого был слабо схож с гладким и субтильным, насквозь добрым, любимцем полурухнувшей семьи. Свербели вокруг зелёные, несть числа, неправдоподобно жужжащие мухи.
Но втроём осилили, свалили в выкопанную яму, набросали сверху земли. Напряжённо притащили-приволокли валун, валявшийся в нескольких метрах правее, почти в кустах. Приладили поверху. Потом вымыли руки с мылом, из прихваченной пластиковой бутылки, глотнули не чокаясь.

- В собачий рай отправился - убеждённо сказала соседка. – За свою жизнь мизинца не обидел.

- Что-то мои ноги, девки, отказывают! – громко закряхтела, вставая с земли, Инна Гайковна. – Видно станется и мой то календарный срок подходит. Лопату назад не понесём. Пусть её.

Неслись по дороге пыльные железные автомобили, мигом удивлялись троице женщин, расположившихся прямо у обочины, некоторые сигналили, некоторые смеялись из салона, некоторые молчали. Люди все разные, несоразмеримые.

12.
Его брали легко и просто, абсолютно не соображающего, и потерявшего нить событий. Что за рогатые мужики защёлкнули на запястьях металлические обручи? Бороды клинышком, и хвосты, хвостыыы! Всё икал, стонал и падал на заплёванную шелухой семечек землю, зацепляя ногу за ногу.

- Ребята, вы кто!? – совершенно и объективно не понимал. – Что за ботинки на ногах парнокопытные. Козлы, я на яхту хочу обратно, там меня ждут! Коньяк остался и женщина обнажённая.

- Тебя в другом месте обрадуют, а за козла ответишь, прямо сейчас – Быков пыльным мешком свалился бесчувственный от хрустящего удара в нос. Кровь потекла шибко, алая и крутая, пачкая красным.

- Как же его теперь в чистую машину? – поздновато возмутился старший по операции. – Головой то думай заранее! Наберут по объявлению.
- Подождём чуть.

- Не надо драться! – заскулил Харитон, вытирая вялой ладонью кровь. – Вон вас сколько, а я один, беззащитный. Фу, противность какая!

Потом время пошло неспешно, в предвариловке было тихо-спокойно, если не засчитывать постоянные выколачивания показаний. Чётко: понедельник, среда, пятница, суббота и воскресенье выходные. Терзали душу частые очные ставки, особенно с женой и тёщей. Инна Гайковна в глаза не смотрела, ненавидя зятя на годы вперёд, люто. Римма, бледная и похудевшая, загадочно улыбалась. Приводили даже Плещеевскую капитаншу, строго приодетую в тёмное закрытое платье, в отсутствующем напрочь макияже. Пай-деточка. Прокурор требовал двадцать, субтильный адвокат слабо упирался. Смягчающих обстоятельств не было. На том, посовещавшись, и решили, восемнадцать лет строгого режима, не заморачиваясь поставили в известность судью. Тот в свою очередь убавил ещё год и начал готовить чтение приговора, хотя заседания ещё не начинались.
Пока Быкову объясняли его права и обязанности, пока подсудимый читал пухлые тома уголовного дела, пока болел ангиной государственный обвинитель, лето наклонилось к осени, рядком пошли нудные, грибные дожди, и струйки влаги побежали по зарешеченным окнам. Сам Быков страдал сильно, по ночам прислушиваясь к боли побоев, выворачивал наизнанку душу, молил, но никто, никто, никто не предлагал помощи. Смрад параши только увивался за ним, не отцепляясь ни на миг.
Судья, в чёрной мантии, засыпая наполовину и живо думая о предстоящем обильном обеде, в уютном соседнем ресторанчике, читал:

- Исходя из вышеизложенного, именем закона и именем Российской Федерации, подсудимый Харитон Быков приговаривается к семнадцати годам колонии строгого режима, но из которых первые пять лет проведёт в тюрьме.

Ещё и статью зачитал и апелляцию в вышестоящие инстанции не забыл. В очнувшемся зале одобрительно зашуршали разворачиваемыми конфетными обёртками. Родных на процессе не было. Инна Гайковна, поигрывая кастетом, некогда конфискованным у бандитов, запретила. Теперь вон свой лишенец.

- Вывести осуждённого – разнеслось тут же и омоновцы в чугунках касок на лысых головах, вчетвером одного не пугаясь, тесно окружили Харитона. Тот посмотрел в закружившийся вокруг мир и, промолчав, сделал первый шажок в новую, не самую комфортную жизнь.

- Заседание закрыто – огласил секретарь.

13.
Одна за другой закрывались со звоном двери за его спиной. Гулко и нагло, и
беспардонно отдавались близким эхом шаги. Скромные его, кованные подковой, тюремщика. Металлические лестницы и переходы, отполированные сотнями ног вели его к пятилетней пустоте, к уничтожению.

- Стоять, руки за голову! – зло скомандовал сопроводитель около душевно обшарпанного заключёнными, годами не ремонтируемого входа в камеру.

Быков, внутренне вздрогнув, крепче ухватился за выданный матрасик и спросил по доброте, не рассчитывая на ответ:

- А вещи? Упадут же!

- Молчать! – разнузданно взревел надзиратель. – На свободе интересоваться будешь, всем объяснять язык затупится. Дубинку захотел испробовать?

- Не очень.

Внутри никого не было. Мрачный, кисло пахнущий воздух ударив в ноздри, отпрянул от него, милостиво разрешив войти. На двух нарах валялись похожие на его подстилки, одни были свободны. Умирающий свет холодного солнца присел на привинченный к полу стол, не в силах разогнать притаившийся в углах мрак, думал. Из-за параши выскочила серая мышь, и от неожиданности уставилась на новенького. Вход закрылся. Всё.
И тогда он свирепо испугался, как-то так необузданно внутренне оцепенел, а по наружному периметру заструился маразм жути, задевая за выколотый на правом запястье контур якоря. Воспоминания горько и торопливо шествовали под черепной коробкой, но никто не остановился поодаль, не пожалел и не помог, даже не попытался. Прошёл давным – давно почивший в мир иной седой отец, не присел рядом, не закурил крепчайшую сигарету. Вместе, один за другим, промелькнули братья, оба – два, родная кровь, не спетые до конца песни. Мать, концами полушалка, вытерла уютные уголки глаз, осуждающе насупилась, по верхней губе разгляделись кнопы пота. Ещё кто-то неузнанный мелькал, втыкался в явь событий и пытался ловчить недосказанный. Плясала оранжевая подтанцовка.
Дверь камеры заскрипела юзом, открылась до половины, так сказать по пояс, и две тени, одна огромная, как утёс, вторая, вертлявая, как вымпел на ветру, проникли внутрь.

- Здорово, шнурок, - прохрипел большой, занимая нары у окна.

- Завяжись к умывальнику – взглянув на Быкова, хихикнул «иван иваныч», - тама твоё место, тама и куй кукуево.

Харитон и не думал сопротивляться, послушался и, смирившись ждал. Утёс с
немалым интересом его разглядывал, минуту, и другую, что-то решил для себя и по-хозяйски отвернулся к смурому окну.

- Обзнакомились и ладно – встрял малый. – С нами жить будешь.

- В картишки прикинем на голь интерес, рубель мой, рубель твой – погладил мятую колоду хриплый. – Выясним, кто ты будешь, шнурок или баба моя, или из параши питаться наладишься.

- А как же я? – мнимо затрепетал вымпел.

- Ты, старшей бабой будешь. Я вас, гниды, всех в рядочек пристрою, родину любить, ишь моду взяли, живых людей кончать, вы же не Боги, сидели бы тихо, хлеб жевали. Падлы.

- Хи – хи – хи! – зашёлся вертлявый.

- Я в карты не играю – попытался устраниться Харитон, но большой его тут же оборвал сокрушающим ударом.

- Мы, тебя обучим! – пообещала шестёрка.

- Сначала на бубновый интерес кинем, кто ты? что ты, откуда? Вставай, кровушку вытирай, начинай петь сказание. Только, как на духу честно, может мы тебе и поверим, пайку обрезать не будем, и грудь силиконом закачаем. Ах! Скорее бы, ато местные воры и убивцы надоели, сил нету – одышливо повещал огромный.

- Чиферку сварить, Патрон? – подсел к нему чмошник. – Майор заварки отвалил от щедрот. Три слона, четвёртый на атас слинял за гору.

- Благословляю. Не слышно, Анька Семенкович к нам с концертом не рулит? Мы б с ней попели дуэтом, сосны, блин, попадали. Представляешь, я пою, а она пискляво подпевает, разлюли.

- Вряяяд! Хрен ли ей урки, себе дороже.

- Тогда пиши жалобу куму, мол, голодовка и всё такое. Мол беспредел.

- Хи – хи – хи!

- Ты готов, что ли, горемычный? Я сдаю аккуратно карты, тройка, семёрка, туз, а Германа всё нету, старуха мать твою за ногу, всё ж перепутала. А как хорошо, поди, начиналось? Или я не просёк? Или я тёмен, будто пещера?
- Не трусь! – благословил Харитона малой.

Ночью чёрной и пугливой, ближе к самому рассвету, уже заглядывавшему в зарешеченное окно, Быков очнулся. Дёрнул руки скрученные скотчем, хотел крикнуть, но рот закрытый подушкой не изрёк ни слова. Большая тень пыхтела над ним и причиняла боль. Стуча коваными подковами, ходил по унылому коридору охранник, мурчал в усы весёленькую песню.
Наступал новый день.

14.
А в марте, снова, в незрелых проталинах снега, выберутся наружу, к солнцу новые первоцветы подснежников, и уставший спать медведь, пойдёт в лес, за провизией. Уже ж очнулись почки у берёз, забеременели клейкими листьями, и из тёплых краёв, улыбаясь, взлетели в весеннее небо несчитанные журавлиные клинья. «Фыррр» - хлопают ликующие крылья, торопясь, торопясь, торопясь к милому дому. И будет им всю обратную дорогу дуть попутный ветер. Тёплое солнце гладит первоцветов по рыльцам нежных цветков и улыбается от этого. Весна.
Самые первоцветы под Переславлем, словно прикармливают их там, словно живая вода в Плещеевом озере. Смотришь, а они стоят озябшие, на ресничках иней морозный, но бурый медведь не наступает на них, жалеет всем большим звериным сердцем, прибирает гнутые когти. Вытаивает земля с-под снежной корки, продрогшая от зимних морозов, и раскрывает всю свою нерастраченную нежность, оттого и цветы такие.
Харитон Быков спит теперь чутко, как лесной зверь. Скрипнут нары или всхлипнет дождь на улице, приходит разом явь и не засыпается потом долго и упорно. Лезут в голову рваные воспоминания, не отделаешься. Огонь над кордоном. Маузер. Мешок. Странная машина. Тройка, семёрка, туз…
Потом первоцвет завянет, прихваченный морозом, до следующей весны. Время идёт медленно: кап, кап, кап. Капель.
Срок убавился на год…

Москва. 2014г.