Старые вещи

                Валерий Недавний
               
                Старые вещи

     Сколько Иван Николаевич себя помнит эти две вещи – зеркало и портрет-миниатюра девушки – всегда сопровождали родителей в их послевоенных скитаниях. И сейчас услышав от внучки что, бабушка дарит ей своё зеркало, в отличие от невестки не удивился. По установившейся семейной традиции эти вещи переходили по наследству младшим дочерям или внучкам.
 - Зачем оно тебе? Старое, такие зеркала сейчас не в моде. Вырастишь, и мы с папой купим тебе новое зеркало, красивое. А это пусть остаётся у бабушки, - отговаривала невестка дочь.
 - То от вас зеркало, а это от бабушки, - упорствовала внучка.
«Молодчина! – одобрил Иван Николаевич решение пятилетней крохи. – Интересно рассказала ли его мать своей правнучке историю этого зеркала?» Он помнит как при каждом переезде семьи на новое местожительство, – а отца, как специалиста, довольно часто переводили с одного предприятия на другое, – мать заворачивала зеркало и портрет девушки в одеяло, чтобы в дороге они не повредились. Помнится, будучи маленькими детьми, он и его сестрёнка сняли со стены миниатюру и, подражая, матери, накрасили изображенной на ней тётке губы и брови чёрным карандашом. Их художество не осталось незамеченным. И мать выпоров их, поставила его и сестру в угол. Долго мама плакала, снимая с портрета ваткой, смоченной одеколоном, следы карандаша. А они с опаской посматривали на мать, не понимая из-за чего, она так плачет. Позже, учась в школе, узнал ценность этой миниатюры. Как-то зимой отец привёл к ним на квартиру на ночлег большого начальника, приехавшего  на завод из главка. Утром, побрившись, приезжий мужчина обратил внимание на миниатюру, висевшую на стене среди фотографий.
 - Нравится? – спросила его мать, заметив, что мужчина очень внимательно разглядывает её.
 - Изумительная вещь. Такие краски! Эта миниатюра могла бы украсить стены любого столичного музея. Откуда она у вас?
    Мать молчала, вроде бы не слышала его вопроса. Бестактность поведения матери насторожила его. Он уже тогда начинал кое-что понимать в этой жизни. Свеж был в памяти случай когда, спрятавшись под койкой, он случайно стал невольным слушателем разговора между матерью и отцом. Отец отчитывал мать за её язык. Не верилось что его дедушка Яков, материн отец, отсидевший срок в лагерях, служил у какого-то князя Голицына. Когда по утверждению соседского Кольки, учившегося в пятом классе, всех помещиков и капиталистов «шлёпнули» ещё в революцию, в семнадцатом году.
 - Вероятно, конец восемнадцатого или начало девятнадцатого века? – обернулся приезжий к матери.
 - Вы  угадали, начало девятнадцатого века, - улыбнулась ему мать.
Она в это время подкладывала дрова в топку печи.
 - А вы не пробовали предложить её музею или картиной галереи? За нее можно получить хорошее вознаграждение.
Гость испытывающим взглядом смотрел на мать.
 - Извините, но эта миниатюра семейная реликвия и продавать её мы не собираемся.
Как показалось Ванюшке, он уловил в голосе матери недовольные нотки.
 - Жаль, но здесь ей не место, - приезжий начальник окинул сочувственным взглядом их тесную комнатку. Их одежду, что сушилась на дверце духовки, и со знанием сказал: - Не та среда, краски потеряют цвет, а миниатюра привлекательность.
Вечером за столом, когда начальник с отцом отмечали его отъезд в Москву, он услышал из воспоминаний гостя много интересного. В молодые годы, как рассказывал приезжий начальник, он увлекался живописью. Студентом художественного училища помогал своему дяде художнику – реставратору из Третьяковки. В конце Великой Отечественной Войны, как специалист, был командирован в Германию. Там в составе комиссии по определению художественных ценностей побывал в запасниках многих музеев и картинных галерей. Слушая рассказы гостя, жалел, что с сестрёнкой испортили миниатюру.
 - Мама ну расскажи, кто на ней изображён? –  после отъезда начальника, не раз он приставал к матери с вопросом. «В чём же её ценность?» - терялся в догадках. Ему не понятно было, почему мать в тяжёлом голодном 1946 году не обменяла эту тётку на банку кукурузных зёрен, как поступила со своим единственным платьем. Или не продала её заезжему художнику, тот обещал большие деньги за миниатюру. И каждый раз мать отнекивалась, говоря ему:
 - Вырастишь, станешь взрослым и узнаешь.
И чем чаще он вглядывался в миниатюру, тем загадочней она влекла его к себе. Уже не тётка, которой он с сестрёнкой измалевал лицо карандашом, а молодая девушка с тонкой талией и зовущим взглядом карих глаз, держала букет из полевых цветов, улыбалась ему с миниатюры.
  Шло время. За учёбой и мальчишескими увлечениями забылась миниатюра. Однажды, уже, будучи женатым, заглянул Иван Николаевич в родительский дом. Просматривая семейный альбом, задержался взглядом на фотографии прабабки по матери. Что-то знакомое виделось ему с этого старинного и добротного фотоснимка, выполненной на плотной бумаге. Украшали снимок  две медали, присуждённые мастеру на международной выставке. «Где же я видел?» - и его вдруг осенило. Сняв со стены портрет-миниатюру девушки, Иван Николаевич разложил вокруг нее фотографии: - прабабки, бабки и матери.
 «Умели же писать раньше!» - с восхищением всматривался он в поблекшую золотистую вязь готического шрифта на обороте миниатюры. Однако фамилии художника ему не удалось разобрать. И он повернул портрет. Несомненное сходство девушки с фотографиями прабабки, бабки и матери налицо. У всех удлинённые лица и прямые носы
 - Ты что их разложил тут, словно на ярмарке? – застала его за этим занятием мать.
 - Пытаюсь понять,  кто она? – указал Иван Николаевич на миниатюру. 
 - И кто же? – мать уже с интересом смотрела на него.
 - Думаю наша прабабка в молодости.
 - Ты не ошибся, сынок.
В тот день Иван Николаевич узнал от матери не так уж много. Но и этого ему было достаточно, чтобы понять, как мало, мы знаем, о своём, ещё недалёком, прошлом.
   Когда-то при Екатерине Великой хлынули на бескрайние и богатые просторы России переселенцы из стран Европы. В их числе был, и прародитель матери – Георг Зебольд. Покинув с друзьями в тысяча восемьсот третьем году родной городок Лаутенбах, что в земле Баден-Вюртемберг, невдалеке от Штутгарта молодой шваб отправился в Россию на поиск счастья. Переселенцам из Германии было предписано остановиться в Крыму, в небольшом поселении Судак. Хозяйственные немцы помимо домашних вещей везли с собой всевозможный инвентарь и оборудование для виноградарства и виноделия. От прессов и дробилок до саженцев виноградной лозы. Местное разноязычие поразило немногословных и трудолюбивых немцев. Татарская, греческая, армянская, болгарская, турецкая, караимская, молдавская речь перекликались здесь с русской и украинской. Голубое море, мягкий климат, ласковое солнце и развалины старинной крепости, возвышающиеся над морем, окончательно пленили переселенцев, подтвердив слухи соотечественников об этом райском уголке земли. Осмотрев гористый склон у стен бывшей генуэзской крепости, выделенный им для поселения стали обустраиваться на новой родине. Благо здесь действовал водовод, построенный ещё древними римлянами. Он брал своё начало в глубоком колодце на территории крепости и питал фонтан. Начинать с нуля не пришлось. Их соседи, крупные землевладельцы, получившие от правительства наделы земли, уже обживали и обустраивали эти места. В имении князя Григория Потёмкина работали опытные виноградари, выписанные фаворитом императрицы из Франции. Под их руководством засаживались гектары плодородной земли лозами токайского винограда, миндальными, ореховыми деревьями, лавровыми кустами, оливами. Князь на затраты не скупился. Поняв, что и здесь, среди богатых и именитых соседей им в одиночку не выжить переселенцы из Европы объединились в уставную колонию «Судак». Тяжело давалось освоение земель на плато и гористой местности, где невозможно было бурить колодцы. Все плодородные земли в долинах были распределены раньше и тогда немцы-переселенцы обратились к правительству с просьбой нарезать им дополнительно  землю. Принимая во внимание большую работу, проделанную ими по освоению здешних мест, правительство наделило колонию участком земли в 300 гектар в долине Ай - Сава. С той поры и осели в Крыму прародители матери.
      Как-то по дороге в Ливадию, завернул в Судак на пару деньков император Александр  Благословенный с семейством. Захотелось августейшей особе взглянуть на земли, некогда отвоёванные его бабкой у Турции да полюбоваться развалинами старинной генуэзской крепости. Уж очень расписывали здешние прелести природы верноподданные, утверждая, что никакие рейнские замки не идут в сравнение с оной. Однако вместо ночлега у настоятеля христианского храма, где была запланирована стоянка, император остановился на покой в немецкой колонии. И не, потому что покои настоятеля храма не вместили августейшее семейство с многочисленным окружением, а приглянулись супруге императора уютные и чистенькие  подворья колонистов, очаровательный вид на море, ласковый прибой. Долго супруга императора всматривалась в выступающий из моря утёс, о который разбивались волны. Подозвав к себе одну из фрейлин, матушка-царица поинтересовалась его названием. Но никто из окружения не знал.
 - Спросите у них, - супруга императора недовольно указала на толпу детей, стоящих в стороне и наблюдавшей за происходящим.
Флигель-адъютант императора, находившийся в окружении императрицы, проворно выхватил шуструю девчонку, стоявшую впереди, и подвёл её к царице.
 - Скажи милая, - обратилась супруга императора к рыжеволосой девочке - как называется этот утёс?
Девочка смело  вышла вперёд, приподняла пальчиками подол платьица, поклонилась императрице и почтительно отметила:
  - Это скала Алчак, матушка императрица.
Несмотря на то, что нос у рыжеволосой бестии был густо усыпан веснушками, девчонка царице понравилась. Отпустив её, она дала распоряжение на завтра: - Это очаровательное создание взять завтра на осмотр генуэзской крепости. Переодеть, дабы простушка могла составить компанию её детям. Она же будет давать им пояснения о местных достопримечательностях. Так, по семейному преданию появился в семье Гросс портрет-миниатюра младшей дочери, написанный кистью придворного живописца. Подарок матушки-царицы бережно хранился  семейством Гросс и переходил по наследству младшим дочерям, в дни их венчаний.
    Овальное зеркало трюмо было подарено бабке Ивана Николаевича по матери, позже. В тысяча девятьсот третьем году молодой винодел и хранитель винных подвалов князя Голицына Якоб Зебольд сочетался браком с девицей Кристиной Гросс. И Лев Сергеевич Голицын преподнёс невесте своего верного помощника трюмо в резной оправе из орехового дерева.
 - Богатый подарок, - перешёптывались гости, поднимая рюмки за молодых.
Знали, вернулся Голицын из поездки по Европе не с пустыми руками. Привёз в этот раз для своей винотеки партию рейнских вин и эссенского фарфора. А возможно новые рецепты и технологии приготовления вин, до которых Лев Сергеевич был охоч. Уж они простые люди хорошо знали своего князя – умницу. Купив когда-то запущенное потёмкинское имение Новый Свет, Лев Сергеевич буквально преобразил его, обеспечив население в округе работой. Построил на свои деньги дорогу, соорудил современную винодельню, выстроил дома для своих работников, служащих и специалистов. Не один год кочевал их князюшка по странам Европы, изучая виноделие развитых стран. По словам Якоба, Лев Сергеевич хотел на практике доказать что и Россия в состоянии производить вина не хуже европейских. Ещё свежи были в памяти гостей, да и жителей Судака дни, когда чествовали князя за Гран-при, полученный на всемирной дегустации вин во Франции. Разве не из их Судака разошлись по Европе тысячи бутылок шампанского «Парадиз» и «Новый Свет», вызвавший фурор у французов. И хотя Лев Сергеевич был признанным родоначальником русского шампанского виноделия, простого люда не чурался. Мог и компанию составить за столом крестьянина или рыбака. И даже совета испросить у прохожего. А за своих работников и служащих пёкся как отец родной. За что уважали и ценили его люди, будь это  в русской слободе, в немецкой колонии или в татарской деревушке. Ходили в народе слухи, что не в ладу их князь со столичными чиновниками и местной знатью. И было за что. Уж слишком мешал своей деятельностью самостоятельный и либеральный в своих взглядах князь, составляющий конкуренцию виноторговцам. Зная это Лев, Сергеевич не упускал случая похвастаться перед близкими людьми, что «не посрамлён ещё никакими чинами и орденами». Из рассказов своего отца мать знала, была у Льва Сергеевича в Новом Свете винотека, в которой было тридцать с лишним тысяч бутылок вина. Собирал её  Голицын в разных странах Европы. Как-то в период откровения он сказал ему:
  - Пойми, Якоб я хочу, чтобы мои новосветские вина и шампанское были доступны всем, включая и простой народ.
 - Но вы, же Лев Сергеевич «прогорите», если будете продавать вина ценами, ниже рыночных, - возразил дед. – Особенно шампанское с его длительной обработкой и выдержкой. Затраты не окупятся прибылью. У вас не будет капитала  для расширения и развития производства. К тому же мы прочно завоевали рынки Европы, Петербурга и Москвы.
 - Всё это так, Якоб, но народ России достоин лучших вин, а не тех суррогатных, которыми завалили наши виноторговцы и недобросовестные производители рынки.
 - Им ли тягаться с нами?- успокаивал князя дед.
 - Они о мошне своей пекутся, а не о славе и чести России. И ничего нам великой державе преклоняться перед Западом. Разве нельзя Якоб, - делился своими планами Голицын, - у нас, в Крыму или скажем в Приазовье, на Кавказском побережье выращивать лозу лучшую, чем на Рейне или в Шампани?  Можно! Только наша природная леность и преклонение перед Европой тому помеха.
   Как делился в семейном кругу своими воспоминаниями  дед, Голицын продвигал свои планы в жизнь. Строились винные подвалы в горе Коба-Коя. Учреждались премии лучшим ученикам Никитского училища виноградарей и виноделов. Развитие и пропаганда отечественного виноделия стоили князю его состояния. Выполнив свой патриотический долг, Голицын разорился. В тысяча девятьсот пятом году был сделан последний розлив шампанского. В следующем году подвалы были опечатаны за долги кредиторам. Умер Лев Сергеевич в тысяча девятьсот шестнадцатом году, похоронен в Новом Свете. Как рассказывала мать, незадолго до своей смерти Лев Сергеевич пригласил к себе в имение старых и преданных работников. В числе их был и её отец. О чём тогда они говорили с Голицыным, дед не сказал. Умирая в 1947 году, Якоб Зебольд  признался жене, что в 1915 году он с верными Голицыну сподвижниками перепрятал и замуровал в одном из тайных гротов Коба-Коя  самую ценную часть винотеки. Уже тогда в преддверии гражданской смуты они понимали - охотников на неё будет много. Какова судьба винотеки, увы, неизвестна. Обладай старые вещи даром речи, они многое могли поведать о себе людям.
                Ставрополь, март, 1996 год