Пока кукует над Рессой кукушка Часть 1. Глава 3

               
                Виктор и Марья.

   В избу стремительно вошла Васюта в мужнином тулупе  и клетчатой шали. Порывисто перекрестилась на образа в красном углу. Поклонилась сидящим на конике отцу и братьям.

   -- Доброго здоровья папаша, здравствуйте братчики.

   Из печного угла выглянула мать. На сей раз явно не в подпитии, что с ней случалось все реже. Во всяком случае, выглядела она прибранной.

   -- И вам, мамаша, -- добавила Васюта в ее сторону.

   -- С чем пришла? – спросил отец.

   Дочь не особо жаловала родителей своими посещениями. И отец прекрасно понимал, почему. Васюта жила на этой же стороне деревни, в добротном доме, по крайней мере, не бедствовала, и видеть ей бедность родителей было в тягость. А и помочь ничем не могла. Плохо, когда хозяйка избы забывает о своих обязанностях. А в семье Константина Ивановича уже давно царило запустение. Женился он по воле родителей на соседской Авдотье. Обижать не обижал, но и душа не лежала к жене, хоть и родили и подняли пятерых детей, да столько же померли в младенчестве.

   Авдотья на внешний облик была ладная, образом приятная, но не хозяйка. А в последние годы пристрастилась еще и к выпивке. Как где гулянка, там и Авдотья. Все зовут ее для развлечения. Уж очень ловко частушки сочиняет, любого, кто не по нраву, так охарактеризует, иной после ее песни намертво прозвище получает. А чтоб ее ублажить, многие и подносят чарку-другую. Она и мужа своего нарекла Сударьком, мол, до сударя он не дорос. И то правда, невысок он ростом, но даже сейчас ладен и строен. Вот и  Виктор в него пошел. Остальные-то все крупные да статные.

   Отец, пристроив между колен сапожную лапку, набивал к сапогу подметку.

   Братчик Виктор рядом мастерил поршни на заказ, а младший Васятка подшивал чьи-то валенки.
 
  Васюта взглянула на отца. Тот опустил глаза, опять занялся сапогом.

  -- Поговорить надо, папаша, -- Васюта присела на лавку.

  -- Да ты раздевайся, коли пришла, -- предложила мать, но как-то буднично и безразлично.

  -- Ну, дак, слушаю, дочь, -- наконец, поднял взгляд отец.

  Васюта обратила внимание, что он еще больше постарел, заметно измотан нуждой. Последние годы были неурожайными. Жизнь семьи из бедности скатилась в нищету. С долгами никак не могли рассчитаться, потому как за одними недоимками следовали другие. Давно уже в сарае не слышалось мычание коровы. Ее прошлой осенью отдали в оплату податей, и доходягу мерина пришлось отвести, все одно нечем кормить в зиму. Все лето братья с отцом кроме своего надела обрабатывали и соседские в отработку долга. А все одно из нужды не выкарабкались.

   Костюшка, как с легкой руки жены издавна звали его все деревенские, стыдился взглянуть на старшую дочь. А ну, как пришла стребовать долг, что мать прошлый месяц выпросила у зятя и потом втихую от семьи прогуляла на вечерках.

   -- Папаша, надо Виктора женить, -- неожиданно произнесла Васюта.

   Виктор, склонившись над поршнем, орудовал шилом и дратвой, подшивая подошву. В ответ он только хмыкнул, потом взглянул на сестру:

   -- Это кто же за меня пойдет? – с горечью спросил и, помолчав, добавил: -- Кому захочется голытьбу плодить, в эту избу идти. Отошли мои гулянки…

   Сестра окинула внимательным взором брата. Невысок ростом, сероглаз, темноволос, но строен, хотя скорее, худощав от недоедания. И в свои 26 лет уже заметно уставший от нужды и беспросветной нищеты. Васюте стало жалко брата. Годы уходят, а он все также без семьи, бьется вместе с родителями, вернее, с отцом, чтобы выбраться из этого беспросветного болота нужды, помогая растить  самого младшего из братьев Васятку.

   -- Есть у меня на примете кое-кто, только прежде надо с тобой, братчик, обсудить. Не откажешься ли. Зачем девицу загодя позорить…

   -- Да по мне, хоть кто, хоть девица, хоть вдовица, лишь бы понятие имела, поддержкой была, а не как… -- тут он вздохнул, молча кивнул в сторону печного угла.

   Авдотья  опять высунулась из-за печки, вынесла в котелке пареной свеклы. По избе распространился привычный сладковатый запах.

   -- Угощайся, дочь, -- предложила Васюте, -- али побрезгуешь? Боле нечем порадовать… -- и, спустя мгновение, полюбопытствовала, -- кто ж это такая? Кто глаз положил на Витюшку?

  -- Дозвольте, мамаша, прежде с братчиком перемолвиться. А там уж, что бог даст.

   Васюта для приличия и чтобы не обидеть мать, взяла из котелка кусок свеклы, надкусила. Сразу вспомнилось детство, в сознание ворвались запахи той поры и ощущение счастья, что можно полакомиться хоть чем-то более вкусным, чем сухая лепешка из муки пополам с лебедой.

  -- Выйдем, братчик, на часок, -- произнесла  негромко, накинула на плечи тулуп, поправила на голове шаль и вышла в сени.

   Авдотья  проворно подскочила к двери, но ее неожиданно осадил негромкий голос мужа, приказавшего идти к печи.

   Виктор взглянул на отца и, получив молчаливое согласие, вышел вслед за сестрой.

   Васюта, в отличие от брата, дородная и высокая, в жизни своей устроилась удачно. Замуж вышла по любви за Артема Монахова, жила в достатке. Одно беспокоило: не дал Бог детушек. Но рядом был добрый и заботливый муж, который с определенной долей согласия взирал на периодические попытки жены оказать помощь родителям. Сам он считал, что все это ни к чему, потому что тестя своего почитал, но за хозяина не держал. Видел, что тот под каблуком у своей разгульной выпивохи-жены. Тещу не любил, но Васюте дозволял изредка бывать в родительском доме.

   Виктор подошел к стоящей у порога сестре. Вопросительно взглянул на нее.

   -- Знаешь рыжую Марью? – без обиняков приступила к делу Васюта.

   Брат нахмурился. Он не отличался общительностью и веселостью матери, а потому время жениховства, игрищ и вечерок для него проскочило как-то незаметно. Некогда было веселиться. Все юношеские годы провел на поденщине, порой уходя на все лето в соседние деревни. Но и там невысокого и стеснительного парня девицы не жаловали, да и для их мамаш он  не был приемлемой партией. А потом приятели-одногодки обзавелись семьями, а с молодежью уже и не приличествовало ходить на игрища. Тем более, что итог все одно предсказуем.

   Виктор отрицательно покачал головой.

   -- Да как ты можешь не знать Марью? – возмутилась сестра. – Мы же с ней вместе на… Впрочем, может, и не знаешь. Она живет на той стороне деревни, за нашим садом и через луг. Вспомни, дочь Прохора Павлюкова, Марья. Подруга моя…

   -- Сестрица, я уже давно не заглядываюсь на девиц на выданье. Кто из них решится связать свою судьбу с таким как я?

   -- Марья будет не против, если ты, братчик, пришлешь сватов, -- сестра вздохнула, оглядела еще раз брата. – Только она постарше тебя будет… Моя одногодка…

   -- В том ли дело? – пожал плечами Виктор. – Лишь бы не сбежала на другой день из нашей избы… Я согласен, будь, что будет.




    Через неделю в избу Павлюковых пришли сваты. Виктор скромно умостился между  зятем Артемом  и своим отцом. Выглядел он в этот день как-то юно и беззащитно. Лишь раз взглянул на девицу – крупную, широколицую, будто маком обсыпанную яркими конопушками, с длинной огненно-рыжей косой толщиной в руку, перекинутой на пышную грудь. Почему-то сразу окатило жаром, лицо непроизвольно заполыхало.

   Он и не помнил, о чем шел договор. Лишь согласно кивнул, когда его локтем толкнул сидящий рядом зять. Глаза вновь поднять не осмелился.

   А вскоре, после венчания в Мочаловской церкви Параскевы Пятницы, привел Виктор  молодую жену в родительскую избу. И сразу как-то посветлело, повеселело в доме. Словно своей рыжиной молодая хозяйка ярко осветила жилище.

   Марье тяжело было глядеть на нищету мужниной родни. Сама она была из крепкой, зажиточной, работящей семьи, где за грех считалось пустопорожнее времяпрепровождение. С раннего утра и до поздней ночи в ее семье трудились, не покладая рук. А принятие чарки не почиталось даже в праздники, если уж только нагрянут дорогие гости.

   Наверное, никогда раньше ни она сама, ни родители ее не думали породниться с бедняцкой семьей сапожника Костюшки Сударька. Но годы шли, а семьи все не было. Марья уже считалась перестаркой, и все ей пророчили судьбу вековухи, которой на роду написано жить в приживалках у родных братьев или сестер. А она этого не хотела. И родителей жалела. И так у них младшенькая Мотря родилась с изъяном на глазу. Зачем еще и она будет обузой родне. Вот и завела как-то разговор с близкой подругой еще по девичьим посиделкам, да пожаловалась на свою долю, а та и предложила своего брата. Что мелковат, не страшило, хотелось, чтобы ценил, жалел и уважал жену, чтобы не потреблял спиртного и был работящ. А еще чтобы детушек дал, чтобы семью сберегал, а уж Марья будет работать, не жалея сил.



   В приданое молодая жена привела крупную бело-рыжую корову вторым отелом, овцу и годовалого жеребенка. Невиданное дело для бедняцкой семьи. Родители Марьи, видя положение нового зятя, выделили даже сена на прокорм скоту до весны и зерна ссудили на первое время. Им хотелось, чтобы засидевшаяся в девках дочь обрела-таки свое женское счастье, как и ее сестра, которую высватали в деревню Маргино, что  за дальним  лесом. А с родителями оставалась самая младшенькая, увечная Матрена, надежды выдать замуж которую родители уже и не питали.

   Притирание друг к другу было нелегким уже потому, что новоиспеченные супруги оказались очень разными по характеру. Связывало их одно – оба хотели нормальной семейной жизни, достатка в избе и детей.

   Марья сразу перехватила у свекрови инициативу в наведении порядка в избе. Это оказалось нетрудно, так как Васюточка, по-дружески, еще перед свадьбой, объяснила Марье положение дел в родительской избе, не скрыла и того, что мать порядку в доме предпочитает гуляние на вечерках. Впрочем, свекровь с легкостью уступила свое место в печном углу молодухе, справедливо посчитав, что свои обязанности перед мужем и детьми она выполнила и может с чистой совестью теперь отдыхать. А Марья впряглась в работу.

   Вскоре изба посветлела оттого, что новая хозяйка выбелила печь, повесила новую занавеску на проход в печной угол, вымела от паутины и вымыла со щелоком потолки и стены, протерла окна, а стол, лавки и половицы выскребла до первозданной желтизны. В горенке застелила полы самоткаными половиками.
Теперь в избе пахло хвоей, отбивающей  запах запариваемой картошки и свеклы. За печью шевелился и вздыхал новорожденный бычок, которого принесла Рыжуха, как только переселилась в старый, срочно отремонтированный Виктором и тестем, отцом Марьи, закут. Вскоре разрешится от бремени и овечка Марта. А рядом переступает крепкими ногами жеребенок Мальчик. Он сразу же принял Виктора как хозяина и при появлении его шумно вздыхал и тянулся мягкими губами к его лицу.

   Свою роскошную косу Марья теперь сворачивала в тугой узел и прятала под платок в знак замужества. И по деревне теперь могла идти с гордо поднятой головой, не  обращая внимания на судачащих за спиной деревенских кумушек.
Работящая, всегда всем довольная, лучащаяся счастьем, она с раннего утра и до позднего вечера хлопотала по дому. Отныне не только муж ходил в чистой, аккуратно заштопанной одежде, но и свекор, и молодой деверь.

   Свекровь вполне безразлично приняла главенство невестки и старалась той помогать в силу своего возраста и желания.

    Как только стаял снег, и пришла пора посевной, Марья обежала родню, уговорила одолжить семенного зерна, чтобы засеять полностью принадлежащий семье мужа клин, да еще и огород распахать под овощник. Авдотья была не любительница до огородных дел, потому и овощник давно стал продолжением сада.
Родители радовались тому, как преобразилась дочь, как засветились ее глаза, из которых теперь уже полностью исчезла тень обреченности. Она была вся в ожидании чего-то необычного, радостного. И никакая работа для нее не была в тягость.

  Виктор неожиданно крепко прикипел к молодой жене. Он старался не отставать от нее в любой работе. Все лето они трудились  на овощнике, где Марья насажала овощей, косили траву и сушили сено для Рыжухи. А как выдавалась минутка, Марья бежала со своей младшей сестрой Матреной в лес по грибы и по ягоды. Изредка к ним присоединялись Виктор и Васятка.

   К осени свекровь стала, поджав губы, выпытывать, не чувствует ли изменений в себе новая невестка. Но та все так же была весела, работяща и вынослива. Авдотья, которая надеялась, что появившиеся мальцы помогут ей объяснить нежелание ходить на полевые работы обязанностью присматривать за внуками, тут же распустила слух, что молодуха, видать, пересидела в девках, потому и не способна произвести деток. Сама-то Авдотья сразу же после венчания понесла Васюточку, через год родила второго, Андрея. На деревне его все кликали Глуховым. Теперь он   уже отрезанный ломоть. Чуть заженихался, стал проситься у родителей отпустить его в отход с деревенскими мужиками.  Потом женился на соседской девке. Авдотья тогда и частушку сочинила : «В амбаре за кадушкой сидит Андрюшка да с Покатушкой». Не больно-то привечала её старшая невестка, за то и получила прозвище на всю свою жизнь. Так и стала для всех Покатухой. У Андрея уже есть дочь Дунятка, да недавно родился Стёпушка. Хоть и недалёко живут внуки, а к бабушке редко наведываются.

   Потом родился Витюшка, после него двое детушек померли в младенчестве. За ними идет еще Степан.  Этот подался в Москву на заработки, да так там и осел. А после Степушки было еще двое, померли мальцами. Потом народился Васятка. И после младшего еще была девчушка, да не выжила.
 
   Авдотья всегда гордилась своей плодовитостью и считала, что старшая дочь Васюточка пошла не в ее породу, или в бесплодии виноват ее мужик. Что до Викторовой молодухи, то винила в ее бездетности также и сына, подозревая того в нежелании и неумении любить женщин.

   Осенние работы затянулись чуть ли не до Покрова. Едва успели убрать полоску льна и поставить в снопы, как повалил первый снег. До того ночевавшие на сеновале молодые перебрались в избу.
 
  И опять Марья с темна до темна крутилась по избе. Подготовила льняное волокно, достала свою ещё девическую прялку, и теперь, как только завершались работы по дому, садилась на лавку напротив мужчин и занималась пряжей.

  Свекровь и рада была бы уйти из дома, да свекор уже не раз дал понять, что в таком случае разговор будет серьезный. Потому устраивалась у печки и тоже доставала свою прялку. Но усидеть вот так за монотонной работой долго не могла.
 
   Однажды Марья тихо запела одну из тех песен, что обычно певали за работой родители. Была она о тяжкой доле ямщика. Ее тут же подхватил своим приятным негромким голосом Виктор, за ним свекор и деверь. Теперь они  ежевечернее за работой устраивали попевки, с каждым разом добавляя все больше песен. Внесла в песенный репертуар свою долю и свекровь.
 
   Зима пришла суровыми морозами и многоснежьем. Деревья превратились в огромные сугробы, между домами прокапывали траншеи. Марья ходила все чаще в закуту, в ожидании приплода от кормилицы Рыжухи. Летошнего бычка отдали в оплату податей. Вроде с долгами рассчитались, в овчарне стояли уже три ярки и баранчик. В своем отделении вздыхал повзрослевший Мальчик.

   Марья подошла к корове. Та тяжело вздохнула, потянулась к руке хозяйки, ожидая привычной ласки. У Марьи на глаза навернулись слезы. Уже почти год прошел с ее замужества, а детушек нет. Говорят, нельзя гневить Господа, он один знает, когда кому что надлежит испытать. Но почему так несправедлива судьба к ней? Ведь она все исполняет, как надлежит православной женщине, старается не грешить, терпелива с родственниками мужа, почитает их, уважает даденного богом, вернее, вымоленного у Господа супруга, а вот главного, того счастья, о котором так мечтала, все нет.

   На Рождество пришли в гости к родне Васюточка с Артемом. Пока мужчины за праздничной закуской обговаривали свои дела, Васюточка в печном углу делилась секретами с Марьей. Они с мужем решили весной ехать к братцу Степану посмотреть, неужели там так хорошо и  сытно живется. Тот так красочно расписал зятю   тамошние места, что Артем загорелся желанием переменить жизнь.

   Марья порадовалась за подругу. У нее тоже все складывалось как нельзя лучше. В доме все уладилось. Пусть и бедно в избе, но все здоровы, есть зерно, в хлеву стоит Рыжуха, за печью жует жвачку телочка, ягнились овечки, принесли по два ягненка.

   Марья потянула подругу и теперь родственницу в закуту, показать прибыток.
Васюточка обратила внимание, как осторожно та ступает по утоптанному снегу, как еще больше округлилось ее лицо. Не утерпела, спросила:

   -- Ты никак в тягости?

   Хотела произнести безразлично, но в голосе прозвучали явные нотки зависти и даже обиды. Васюточка и не хотела бы задеть подруженьку, но в душе шевельнулась досада.

   -- Что ты, Васюта, откуда? Я уж и ждать перестала. И свекровья, твоя мать, все меня пытает. Обижает меня словами, что пустая я. Видно, годы уже не те. Последнее время что-то голова кружится, устаю я. Поспать бы вволю, а куда там. Кто же за меня мою работу будет делать…

   Марья присела на колоду возле поленицы.

   -- А мамаша где? Али опять за свое взялась? По вечеркам бегает?
 
   -- Думаю, отбегалась. Матерь ее совсем плохая. Приходила давеча тетка Табачная,  сестра свекровина, сказывала, что не доживет до Крещенья…

   -- Вон оно как. Надо будет сходить проведать баушку. Она-ть нас нянчила, пока мамаша по вечеркам шастала. А ты-то как себя чувствуешь? Гляжу, бледная, оплывшая. Как дела женские?

   -- Да все как всегда. Говорю же, устала я. Видно, взвалила на себя груз неподъемный, вот и надорвалась чуток. Ничего, отдохну, оклемаюсь.

   -- Вот что, Марьюшка, сходи-ка ты на праздники к своим, погости там, отдохни… Давно, поди, не была?

   -- Почитай с Покрова. Сходить  к матушке хотелось бы, да как без женского пригляда изба останется…

   -- Ничего с ней не сдеится. Я с братчиком перемолвлюсь словом. Папаша не будет против.

   На другой день Виктор сам заговорил о том, что не пристало Марье не видеться в праздники с родителями, и  сопроводил ее до родительского дома, заверив, что в избе за это время ничего не произойдет.

   Матушка с батюшкой обрадовались появлению дочери с зятем, не знали куда усадить. Матрена тут же стала рассказывать сестре о своих девических секретах, теща выставила на стол угощения, бутылку вина, приготовленного для дорогих гостей. Но зять выпил лишь для приличия, чтобы поддержать тестя, а вот угощенью отдал должное, с удовольствием отведал солений тещиных, холодца с хреном , свиную голову.

   Уговорились, что Марья погостит у родителей дня три, а потом Виктор ее заберет.


   В первый же день матушка дала ей поспать чуть ли не до обеда, потом усадила подле себя и как в детстве принялась прочесывать роскошную рыжую гриву, перебирая пряди. Марья вновь уплыла мысленно в воспоминания детства. Как приятно было вот так, отдавшись на волю матушкиных рук, мечтать о взрослой жизни, о том, как будет у нее свой дом, муж… Теперь девичьи грезы сбываются. Только вот последнее время что-то тяжеловато становится тянуть женскую работу.

   А матушка тем временем все расспрашивает, как жизнь в семье, не обижает ли муж, уделяет ли ей внимание, жалеет ли, заботится ли о ней?

   Как скажешь матушке все? На мужа она не в обиде. Он всегда рядом, и ласки  его приятны, и помощь ощутима. А вот ноет сердечко. Что-то страшит непонятное. И сил тех, что раньше, нет. Поспать хочется, отдохнуть. А когда вырвешь минутку? Дел в избе невпроворот. С раннего утра до поздней ноченьки. Радость есть в том, что скотина здорова, что урожая хватает на прокорм, что с податями удастся рассчитаться.

   Матушка слушает дочь, расчесывает густые рыжие волосы, заплетает в косу, а у самой в глазах слезы, губу закусывает, чтобы не расплакаться.  Ночью поделилась радостью с мужем:
 
   -- Понесла наша Марья. Сама еще не догадывается. Все как у меня. Глядишь, летом мальца принесет…

   -- Слава тебе Господи! – облегченно выдохнул и отец.

   Три дня в родительском доме стали для Марьи настоящим откровеньем. Никогда она раньше не ощущала такой заботы и внимания. Матушка не будила ее до обеда, давала вволю поспать. Отстранила от всех дел, мол, вернёшься в мужнину избу, там наработаешься. А на прямой вопрос дочери, почему такое внимание и не приключилась ли с ней какая хвороба, неожиданно откровенно ответила:

   -- Дочь, теперь вас двое. Ты должна заботиться и о том, кого носишь под сердцем. Я виновата, не подсказала тебе раньше, думала, что и сама догадаешься. Отдыхай чаще, не перетруждай себя непосильной работой, и все будет, даст бог, благополучно.

   Осознание того, что она скоро родит ребеночка, что было самой заветной мечтой Марьи, осветило ее словно божьей свечой изнутри. Когда пришел Виктор, чтобы забрать жену домой, он поразился произошедшей в ее облике перемене. Марья стала еще ярче, статнее, ее лицо освещала какая-то необычная улыбка,   все внимание словно бы направлено было внутрь себя, отгорожено от мира.
А тут еще и тесть, взяв зятя под руку, повел в хлев под видом обсуждения весенней страды, хотя до нее еще жить да жить.

   Тут, вдали от любопытствующих, откровенно поинтересовался:

   -- Ну, зятёк, когда будем зыбку вешать?

  Виктор удивленно взглянул на тестя.

   -- Не гляди так. Сам только надысь узнал. Марья и не догадывалась. Расскажет  тебе сама. А я хочу предупредить тебя: не загружай девку работой. Она сильная, долго может тянуть гуж, а в один момент и сломается. Она моя дочь, плоть от плоти моей. Я желаю ей добра. Потому и прошу, будь опорой ей сейчас. Пусть выносит мальца всем нам на радость.

   Тесть запряг в сани мать Мальчика, каурую лошадку, ладную и неприхотливую, и отвез на другую сторону деревни дочь и зятя. На душе у него было радостно, но и тревожно. Дочерей своих он откровенно любил и за каждую переживал. А за Марью больше всего. Она мало того, что ликом походила на него,  так и характером и хваткой напоминала ему давно почившую матушку. И в девические годы чаще других тянулась к отцу, перенимала его повадки, бралась за посильную ей работу. Он долго горевал, что девка остается вековухой, и потому с радостью принял нового зятя, хотя и не уважал его гулёну-мать. И теперь, видя радость дочери, и определив, что зять жену уважает и заботится о ней в меру сил, ощутил на душе покой. Бог поможет им в жизни, даст Марье желанных детей, а ему любимых внуков.

   На Ивана Купалу Марья разрешилась крупным мальчиком, которого нарекли по святцам Иваном. Младенчик был с темными, как у свекрови волосиками, а личиком смахивал на отца Марьи. Едва оклемавшись от родов, молодая мать с грудничком тут же отправилась косить луг. С Ваняткой в тени под кустами оставалась нянчиться сестрица Мотря.

   Так пролетело лето. Осенью вернулись из поездки Васюточка с Артёмом. Подруженька сразу же навестила родительский дом, потетёшкалась с племянником, который уже гулил и пускал слюни. Подарила игрушку и серебряную монетку на зубок. Порадовалась Марьиному счастью, ведь это она, Васюта тогда подсуетилась, устроила всё так, чтобы соединились братчик Виктор  и подружка Марья.



   Два года спустя у Виктора и Марьи родилась девочка, которую нарекли Прасковьей, но дома все звали Паничкой. Девчушка оказалась ликом и цветом волос вылитая Марья, только не столь яркая в рыжину, да и конопушек поменьше. Свекровь с радостью приняла новую внучку, брала к себе на ночь, баловала её, впрочем, как и Ванюшку, который уже довольно уверенно бродил по своему концу деревни, и за которым нужен был теперь глаз да глаз.

   Марья с Виктором старались сделать так, чтобы детям не пришлось голодать. Вместе с отцом и братом Василием Виктор  по осени, когда все полевые работы выполнены, а скот поставлен в закуту, отправлялся по соседним деревням ремонтировать обувь, а то и шить сапоги тем, кто приготовил кожу. Но больше сельчане заказывали поршни. В них ходили в основном женщины. Да и  стоили они не столь дорого, как сапоги. В иное время мужчины выделывали кожи для будущих нужд. Но это случалось редко. Не столь богаты были, чтобы иметь возможность заготавливать сырьё впрок. Нужно ведь было платить налоги, подати, иные платежи. Все основные заработки уходили на их погашение. Хорошо, что удавалось сохранить корову-кормилицу да жеребчика Мальчика.

   Не успела откормить грудью Паничку, как Марья поняла, что опять в тягости. Свекровь теперь поглядывала на невестку с неудовольствием. Внуки, конечно, это прекрасно, это счастье, но не следует рожать их так часто. Впрочем, сама она в бытность молодой, рожала почти ежегодно.

   Третьей родилась опять девочка. Нарекли её по святцам Натальей. Девчушка оказалась темноволосой и кареглазой, в свекровьину родню. И Авдотья, вроде как ощутившая прежде неудовольствие, опять растворилась в радости. И то, правда, что много детушек не дадут бабушке с дедушкой засидеться в старости. По вечёркам теперь Авдотья не бегала, разве что на праздники позволяла себе расслабиться, пропустить чарку-другую. Иногда для баловства макала хлеб в рюмку, угощала внучек вином. Марья, увидев такое, захолонула сердцем, а Виктор однажды предупредил мать, что если повторится такое еще раз, всей семьей переберётся квартировать к тётке Табачной. Та была сестрой матери, но в отличие от  Авдотьи вином не увлекалась, хотя тоже имела грех: пристрастилась от мужа инвалида к табаку. Нюхала табак не хуже мужика, потому и получила прозвище Табачная.

   Авдотья откровенно испугалась предупреждения сына. Тот был молчалив и малоприветлив, с детства не любил нежностей и обладал тем качеством, что все свои обещания выполнял. А Авдотья внуков любила.

   Жизнь текла чередом. Дети подрастали. Ванятка уже приглядывал за сёстрами, когда взрослые отправлялись на покос или на овощник. Забывались нищие и голодные зимы. Марья радовалась уродившейся ржи и овсам, новому льну, семена которого привезла из очередной поездки подруга Васюточка. Они с Артемом вновь решили осесть в родном краю. Потому что, как известно, всегда хорошо там, где нас нет. И как говорится, где родился, там и пригодился.
 


   Вряд ли кто из коренных жителей Савинок даже в те времена помнил о первых поселенцах, пришедших в эту лесную чащу. Почему предки выбрали этот глухой угол, отрог  дремучих брынских лесов, о которых поминалось ещё в древних сказаниях и былинах, что передавали по памяти старики своим внукам? Что заставило первопоселенцев забраться в чащобу и поселиться вдоль берегов маленького ручья, вытекающего из расположенного в полуверсте от деревни глубокого, старики говорили бездонного, болота, известного тем, что ещё ни одно, попавшее в его воды животное выбраться само не смогло?

   Было в болоте бучило, которого опасались все взрослые и под страхом сурового наказания запрещали детворе ходить в его сторону и устраивать игры рядом с опасной трясиной. А Мошок и название свое получил потому, что покрывал его воды и самые опасные подходы к нему яркий, свежий мох, ровный и приятный на вид. Да только любой поверивший в кажущуюся благодать, вскоре горько сожалел о своей доверчивости. Возможно, в стародавние времена на месте болота было первозданное озеро. Оно-то, видимо, и привлекло первых  поселенцев, построивших свои избы по берегам безымянного ручья, который потом нарекли Ужаткой.

   Но с тех времён прошло много десятилетий, а может быть, и веков. И из озера водоём превратился в  болото с опасными трясинами по топким берегам. Но нежное и притягательное название Мошок так за ним и закрепилось.

   Ручей,  разделявший деревню на две улицы, на западном её конце превращался в  рукотворный пруд, благодаря запруде. Здесь пролегала дорога, ведущая с одной стороны к Барсукам и большаку, а с другой стороны к Лозам. За Мошком шла дорога на Дюкино и в общинные поля  и луга. На тот край деревни сгоняли деревенское стадо, а потому в просторечии он издавна звался Сраным концом.
Середину деревни, между улицами занимал широкий луг, который по весне во время разлива Ужатки превращался в болото. Летом ручей почти пересыхал, неторопливо стекая в Савинское болото, издавна образовавшееся в низинной восточной части деревни, которую жители по привычке звали Каритовкой.

   Болото было мелкое и неопасное. Через него был перекинут каменный мостик, когда-то построенный пращурами для удобства передвижения. Со временем мостик обветшал, его не единожды латали и подстраивали, но свое первоначальное название «каменный мостик» так за ним и сохранилось.

   Если ехать по дороге в северную сторону, то можно попасть в Маргино. Если на юг, в полутора верстах расположены Харенки, а проехав ещё версты три, путник попадал на большак, на так называемый Варшавский тракт.

   Виктор не раз за год уходил по  деревням в поисках заказчиков на пошив обуви и хорошо знал все окрестные места. Добирался аж до Слободки, где обитала дальняя родня. А Марья ходила из  деревни разве что в Харенки, где была торговая лавка, и в Маргино, где обитала средняя сестра Марфа. Да  периодически бывала в Мочаловской церкви Параскевы Пятницы.

  Жизнь  меж тем шла своим чередом. Тихо, как-то буднично и незаметно преставился дед Костюшка, как звали его долгожданные внуки. За ним неожиданно ушла и Авдотья. Вроде бы и не старая, и ещё вполне в силах, она просто утром не проснулась. Деревенские, острые на язык сплетницы поговаривали, что опилась старуха на поминках по мужу.

  Но у Марьи было свое видение случившегося. Она чувствовала, что свекровь просто не смогла дальше жить без тихого и безответного Костюшки. После похорон мужа затосковала по нём, перестала интересоваться домом, внуками и всем белым светом. И вскоре ушла вослед за ним.



   Спрятавшаяся в глубине лесов деревня все-таки не смогла уберечь своих жителей от соблазнов надвигавшегося нового времени. То на одном  конце деревни, то на другом заколачивались окна и двери в избах, а их жильцы, загрузив телеги скарбом, уходили по одной из дорог в большой мир, в надежде найти там лучшую долю. Иногда, как Артём и Васюточка Монаховы, люди возвращались в родные места. Чаще же оседали в городах, где быт и надежды на лучшую долю и лёгкую жизнь перемалывали недавних хлебопашцев, превращая их в рабочий люд, утративший связь с землёй-матушкой.

   Однажды тихий и налаженный быт деревни был разрушен страшным известием: объявлена война с германцем. Началась мобилизация военнообязанных мужчин. И в их числе был призван Виктор Константинович Сударьков.

   Деревня будто осиротела. Враз исчезли все мужики. Остались лишь женщины, старики и дети. И пока мужики тянули суровую лямку войны, вся тяжесть по добыванию хлеба насущного легла на женские и детские плечи.

  Марья была уже на сносях, вот-вот должна была разрешиться очередным, уже четвёртым ребятёнком. Виктор, на прощанье просил её беречь себя, потому что кто, кроме матери, позаботится о детях. Хорошо, что успел убрать зерно до ухода на войну, да сена заготовили в достатке, а то бы пришлось расстаться с живностью.

   Родители Марьи, чем могли, помогали, хотя сами уже были немолоды. Сестра Мотря перебралась на время к Марье, чтобы пособить той после родов. Через  месяц родился справный рыжеволосый мальчуган. Нарекли его Павликом в честь прадеда Марьи.