Большая гоблинская боль

         
          История вторая


          В один из теплых дней так незаметно пришедшей молодой осени, когда не заладили еще  свою морось дожди, когда ветер еще не зол, а терпкие запахи грибов и опавшей листвы волнуют ноздри, сидели гоблины в родном трактире и после нелегкой, но вполне плодотворной рабочей недели отдыхали, пребывая в атмосфере довольства и умиротворения. Разговоры неспешные вели, байки всякие травили, похохатывали солидно, потягивали светлый эль.
          И тут — на тебе, приключилось, пришелец встрял. И так, знаете ли, встрял хитро, что никакой пакости сразу и не почуяли, проворонили, так сказать, само её зарождение, раззявы.
          Начал пришелец примерно так:
          — А вот правду говорят, уважаемые, что на деревню вашу жуткий монстр по прозвищу Крупный Би со своими головорезами надвигается, и на своём пути всё пожирает, а что не сожрет, то крушит?
          — У нас застава, — с ленцой ответил кто-то из своих, — Нам до этого Крупного дела нет, на нас не надвинется.
          — Так ведь и у Северных застава была, а тамошний сход решил, и сняли заставу-то. И каково сейчас Северным? — то ли в простоте, то ли с подковыркой вопросил назойливый неместный.
         Вот тут у гоблинов настроение вмиг и испортилось. Потому как хорошо знали они эту историю, такую до судорог тошную, что вспоминать об ней не хотелось, а, даже наоборот, хотелось забыть, а еще лучше — не знать никогда.
         Северные были гоблины как гоблины, обычные гоблины, не хуже других. Бывало, стачают штанишки или башмаки буквально на коленке и вынесут этот хенд мейк в базарный день на продажу. Могли и этикеточку нужную куда надо вшить в расчете на доверчивость селян. Или заводь огородят, себе присвоив, не пускают к ней никого, а пойманную рыбку втридорога и продают, хоть в харчевню с доставкой, а хоть и селянам в базарный день. Или за дальний лес на повозочке съездят, чепуховины всякой на ярмарке прикупят и на дешевой этой чепуховине, в тот же базарный день, очень даже неплохую себе дельточку выручают.
         Конечно, барахло, что шили сами на коленке, получалось хоть и прочное, но страшное, а то, что покупали у соседских кикиморок, хоть и было невозможно красивым, плющилось и рвалось тут же на теле, да и рыбку-то все равно селяне приворовывали за несправедливостью раздела и отъема. Но ведь жили же, развивались! А тут на тебе, Крупный Би! Бизнес то есть, из Заречья прется. Крупный.
         Заставу смял, завалил этим своим дешевым красивым прочным! И куда ж теперь деваться? В приказчики к подлым завоевателям? Так им грамотные нужны. Или опять же к ним, но в дворники? А вот на это гоблинская гордость пойти не позволяла.
         Пропали совсем Северные. Можно сказать, обратились в тупиковую ветвь эволюции. Теперь целыми днями сидят в кабаках, разодетые  в красивое и добротное, на которое заработали  им жены, не такие тупые и упрямые, как их тупые и упрямые мужья. 
         Ну, наши, как про все эти дела узнали, тут же стали предпринимать ходы всякие, чтобы селяне в будущем приобретали товарчик исключительно у них, а не у оккупантов поганых, если уж, случись такое, нагрянут. Иными словами, задумали повысить конкурентоспособность с целью выживания и дальнейшего обогащения. Поначалу решили артельно прогрессивное орудие труда купить, и денежки  уже в кубышку сложили... Ну и все, на том инициатива и захлебнулась. Не смогли к согласию придти, в какой очередности этим совместноприобретенным орудием пользоваться будут и какой ответ за него нести, если оно ненароком  поломается. Кто-то с отчаяния решился было у трактирщицы монетки взять, чтобы прикупить уж какое-нибудь, уж пусть и не прогрессивное, но опомнился вовремя. Ведь эта поганка носастая потому и ссуживает охотно, что в рост. А чтобы со стороны гоблинов обмана не было, в залог берет — у кого ошейничек медный фамильный, у кого — топорик, если он лесоруб, а кто и лошадкой рискует. И не знает хищная эта особа никакого даже малейшего сострадания, когда наступает срок платежа. Только что на нее обиду держать? Она же с монетками своими за гоблинами не гоняется. А то, что гремит ими на весь трактир, когда выручку эльную пересчитывает, так это ее право, это ей никто запретить не может.
         И вот осознав такую скудную перед собой альтернативу — либо тут кабала, либо там разорение, поняли гоблины своим коллективным мозгом, что попали они в то самое место, которое в народе зовется «глубокая западня», и будут они сидеть в ней до тех пор, покуда туда к ним не ввалятся злобные Крупные и не сунут им в лапы каждому по метле, а потом растопчут, и уничтожат, и унизят их гоблинское достоинство. И никогда-никогда не придется уже гоблинам точать свой хэнд мейк на коленке и сбывать его в базарный день доверчивым селянам.
         А вслед за этим трагическим прозрением вселилась в  коллективную душу гоблинов их Большая гоблинская боль, вползла, свернулась тугими тяжелыми кольцами где-то, примерно, над коллективной диафрагмой, и замерла — то ли уснув, то ли притворяясь спящей. И всё бы ничего, притерпелись уже, попривыкли, да только вот этот дурацкий чужестранец взял и вломился по-хамски в их жизнь со своими дурацкими же расспросами!
        Навострила чуткие уши Большая  боль, зашевелилась, напружинила когтистые лапы, повела шипастым хвостом, пыхнула, пробуя силы, жарким дыханием из опасных ноздрей. Сникли гоблины, помрачнели.
        — Ну, чего тебе надо, а? — с тоской спросили они пришельца, — Чего? Или ты поглумиться над нашей бедой решил? Так мы тебя сейчас быстро того... Уконтропупим!
        — Что вы, что вы, мужики! — замахал руками пришелец, — я что, похож на идиота?
        Гоблины по-хамски промолчали.
        И тут он заговорил. Хорошо заговорил, складно, с чувством, с азартом! Видимо, обучался ораторскому делу, и, видимо, этот митинг был не первый в его жизни. И поэтому гоблины хоть и сопели обиженно, но лбы наморщили и слух напрягли, стараясь вникнуть, к чему же оратор клонит.
        А клонил он  к тому, что, типа, негоже в мелких все оставаться... Что надо расти... Предпринимать шаги к развитию... И тогда никакой крупный  им не страшен будет, потому как сами будут почти крупными. Или, на худой конец, почти средними. Вот, для примера, если бы были у них швейные машинки человеческие, то штанишки получались бы половчее, а сия продукция перешла бы из разряда единичного недоразумения в разряд мелкой серии, а это, господа, уже почти поток! И значит, что получается? Свободная конкуренция с Крупным получается, а не грубая бойня! И он, добрый пришелец, с удовольствием и даже с радостью эти самые машинки швейные с беличьим приводом, а также удочки перископические, и мотопилы, и мото-топоры, и много чего ещё другого такого в хозяйстве нужного возьмет гоблинам да и предоставит!
        Загорелись гоблины от таких панорам, загомонили, заволновались!
        — И что же ты, простая душа, так и отдашь нам предметы эти? — спросил самый ушлый из них, — Ведь, поди, монеток за них запросишь?
        — Конечно, конечно, непременно запрошу. Я же не похож на идиота. Только потом, потом отдадите, хоть за раз, хоть кусочками, когда прибыль получать начнете, тогда и отдадите!
        Как быстрый огонь по бекфортову шнуру, как электрический ток по елочной гирлянде, пробежал, заискрился позитивный интерес по трактирному залу, от столика к столику, будоража гоблинов шальной надеждой! А что? Почему «не про нас?» Коли будут вооружены они человеческими орудиями труда, то покажут этим гадам из Заречья, что они, гоблины, тоже кое-чего стоят!  И могут!
        — О чем базар, братан, отдадим, не вопрос, — загудели гоблины бешеной трибуной.
        Живо нашли берестовый свиток, гусиное перо, черничную краску и принялись составлять реестрик своих хочушек, чтобы ничего не упустить и в чем-то не прогадать ненароком. Сопя друг другу в уши, толкаясь локтями и пинаясь коленками, реестрик написали и даже проверили. Все. Ничего не упустили. Скроив умильные морды, протянули свиток пришельцу, вперились в него хитрыми буравчиками. Улыбаются, ожидают.
        — Ну, вы, конкретно, молодцы, мужики, — мазнув по бересте невнимательным взглядом сказал пришелец. — Один нюансик утрясем, и можно будет оговаривать буквально модель и цвет кузова. Давайте, ребятки, по порядочку, у кого в хозяйстве что имеется и какую прибыль он с того самого в настоящий момент реально получает.
        Народ, прямо сказать, не понял. Просто-таки оторопел народ от такой наглой неприличности. А потом как разом грохнули все:
       — Да ты сдурел что ли, как там тебя? Ты на что посягаешь, морда чужеземная? Мужики, а может, он и не чужак вовсе, а Мошельником засланный шпион?
       Но таковая реакция аудитории по всей видимости не особенно-то и удивила чужестранца. Ловким сусликом прошмыгнул он под- и мимо тянущихся к нему мстительных лап, резво проскакал по столешницам с остатками снеди и выпивки на них, подпрыгнув, повис, держась одной рукой за балку перекрытия и, забравшись на нее верхом, уселся в безопасном комфорте.
       — Не надо так волноваться, господа! В моих вопросах нет ничего для вас обидного, право слово! Не могу же я свое имущество отдать кому угодно, не изучив гарантии! Я же не похож на идиота, чтобы просто так вам его отписать, только потому что вы такие положительные гоблины! Вот, к примеру, — и он легко достал из рукава тот самый свиточек, — к примеру, вручу я с целью последующего выкупа удочку перископическую господину под номером два по списку, а у него своего добра нет и мое быстро трактирщице вашей снесет за кувшин старого эля, им же и натрескается. Ну начищу я ему репу, чтобы хоть какую компенсацию получить, так вы же за него еще и заступитесь, а про меня скажете, что так, мол, идиоту тому и надо! Или вот, еще пример. Допустим, не пьяница господин под номером два по списку, допустим. Но добра недвижимого у него нет, а мое движимое то, то и еще вон то быстренько продаст в базарный день, а сам кинется за дальний лес к знакомой кикиморке мои денежки транжирить. Оттуда его я даже и достать не смогу, чтобы репу начистить, а говорить про меня опять будут, что, типа, так и надо тому идиоту, — И оглядел запрокинутые головы, видимо, рассчитывая на быстрое понимание.
       — Ну не все ж такие, ёлы-палы, — промямлил кто-то неуверенно, — вот я, к примеру... И в мыслях не было!
       — Ну не все ж мы такие, — уже в голос, с надрывом, заревела толпа — Что же ты нас всех, гнида, под одну гребенку чешешь? Ведь Мошельник же все узнает, не утаишь от него списочек твой доходный! Мы же ему, Мошельнику, тогда совсем другие монеты платить-то будем! Ведь он, бурундук несытый, давно мечтает новую карусель на пустыре поставить, потому как старая шуба у его жены уже не новая! Набросится на наши доходики, аки волк! Ты что, этого что ль хочешь?! Ну и гад же ты, чужестранец!!
       И поднялась тогда Большая гоблинская боль до самых балок перекрытия, и смела ненавистного пришельца прямо через чердачное оконце в чисто поле, что за трактиром начиналось, и побежал, морда чужеземная, прикрываясь списочком от летящего вслед него всего, а гоблины всё голосили не переставая: «Работай, надрывайся, а потом за удочку — плати, Мошельнику — плати, себе — шиш без масла оставляй!»
       Растеребил по-подлому их рану недобрый пришелец. Растоптал огромными злыми ногами слабо проклюнувшуюся надежду. Ну ничего, ничего. Всё ещё обойдется, может. Авось, не будет никакого наступления. И вполне еще можно на коленке обувку точать! Хоть прибыль и невелика, зато вся своя, шиш что Мошельник-зараза получит. На худой-то конец, можно ведь и в дворники!!
       Успокоились слегка, вроде бы отлегло. Сели опять за эль, разговоры говорить продолжили, грубо прерванные незваным благодетелем.
       — А вот, к примеру, — затеял один, — как там Крупные, тоже, небось, своим мошельникам отсыпают?
       — Дык, — задумался другой, — куда ж им деваться? Отсыпают, небось.
       — А деньжищ с них берут, небось, немерено? — продолжал первый.
       — Может, и немерено... Хотя, думается, умники на нашей деревне не кончаются. Думается, в меру отсыпают.
       — И нашему Мошельнику будут отсыпать, коли сюда проберутся? — не унимался первый.
       — Не… Нашему их не принудить. Наш на них власти не имеет. Хотя, говорят, удумал он монетки с них прямо на заставе собирать, то ли за вход, то ли за ввоз, а может, за износ покрытия.
       — Да ты что? — удивился первый. — Выходит, он Крупного прищучить решился? — Ну, хоть поржем! — радостно проорал он, когда комизм ситуации достиг его мозга.
       И весь трактирный зал, доселе вялый после перенесенного потрясения, содрогнулся от мощного, громоподобного, коллективного ржания со всхлипами и хлопаньем лапами  в доски столов.
       Совсем, ну совсем полегчало гоблинам! Как будто кто-то сильный и справедливый отомстил за все гоблинские беды всем обидчикам сразу. И потому к моменту появления в трактире Старшего, атмосфера соделалась ровной и даже отчасти благодушной.
       А Старший, войдя в трактир, как всегда вытер старательно ноги о коврик у входа и уселся на свое любимое уже никем не занятое место под полотном известного художника «Взятие гоблинами стен». Сама хозяйка подала ему большую кружку пенного эля, гоблины же принялись вести умные разговоры о предметах науки и искусства, так как знали, что Старший к этим предметам тяготеет. А погодя немного Старший и сам решил поговорить с народом.
       — А слышали вы, гоблины, — начал Старший, — что на деревню нашу  крупный бизнес надвигается, а на своём пути всё беспощадно поглощает и разоряет?
       Кто-то, поперхнувшись элем, надсадно закашлялся. Остальные напряженно молчали.
       — Мошельник-то наш прицелился с него монетки за вход брать. Прямо на заставе, —  продолжил Старший, не замечая общего драматизма.
       — Да мы тут... поржали уже, — неуверенно ответили из зала.
       — Д-а-а-а, — задумчиво протянул Старший, — жаль, что нет у нас человеческих орудий труда. Ведь Мошельник теперь крупными поборами озадачится и там на заставе есть, пить и спать будет, при его-то любви к своей работе! Не до нас ему будет, гоблины, точно вам говорю. А мы даже достойный контрафакт подготовить не сумеем к прибытию новых игроков. На коленке — какой контрафакт? Это не контрафакт, а хохма получается. Вот я и говорю. Человеческие орудия нужны, а взять-то и не где!
       И тут после непродолжительной тишины трактир сотрясся.
       — Да что же это мы, олухи, хорошего человека неподумавши обидели! — заорали гоблины всеми глотками сразу, после чего сорвались с места и, рассеявшись по пустырю, частой шеренгой, не обходя кочек и зарослей лопуха, устремились в сторону темнеющего леса.
       Старший озадаченно чесал в затылке. Трактирщица, обиженно поджав губы, громко пересчитывала монеты.

КОНЕЦ