Маленький мельник

       История третья
      

              В той далекой пустынной стране, в тех местах, что были гоблинам родными, где холодные серые скалы стегал ветер и разбивал в брызги тугую океанскую волну, где тучи, смешавшись с холодным туманом низин, медленно кочевали над сочной зеленью болотистых лесов, изредка роняя то ли дождь, то ли росу, в тех красивых и диких краях зимы несли с собой лишь уныние и скуку, а еще понимание того, что время это нужно как-то переждать-перетерпеть, и хорошо бы заснуть до весны, чтобы не видеть этих лысых скал, на которых совершенно никак не могла задержаться сухая снежная крупа, да и та налетала нечасто, а был лишь ветер, жгучий холод и сумерки с утра до ночи. Но не знали гоблины других времен и других ландшафтов, и считали, что зима лишь такой и бывает, и должна быть такой, на то и зима. И только после того, как лихая судьба метнула их от одного края земли к другому, поняли гоблины, что же такое – зима!
              Вот когда сугробы по краям расчищенной дорожки выше головы, когда снег искрится и скрипит, и такой белый, что почти синий, а сосны такие зеленые, что почти черные, и звездное небо без облаков, и самовар пышет жаром в жарко натопленной избе – вот это зима. И хоть печь в избе, где только что отгрохотал общий сход, уже остывала, и самовар на председателевом столе предусмотрен не был, но зимний уют, безусловно, присутствовал даже в этой строго-официальной обстановке.
       Ну что сказать про сам сход? Все как обычно было: гоблины орали, Старший —  он же председатель, орал, господин Мошельник, зашедший ненадолго, больше помалкивал, а писарь весь этот гам на куске пергамента запечетлевал. Наорамшись, решили передохнуть, а заодно и о деле поговорить, уже так, без протокола и без Мошельника.
       — Я вот что вам, так сказать, посоветую, уважаемые, — завел Старший. — Посоветую, заметьте. Мы вот тут с вами коллегиально порешили паром через речку отгрохать и средства для этого нашему господину Мошельнику у нас же самих собрать поручили. Так вы, братцы, того, как бы это... Уф. В общем, не жлобитесь, мужики... Мало ли что там у Мошельника про нашу нищету беспросветную записано. Надо бы в этот раз побольше накидать, уж очень сроки поджимают. А то, если обычным порядком, то с наших формальных доходиков не то что к весне, а и к концу эры водолея средств не накопим. А без путепровода этого, сами понимаете, никак нам уже нельзя. Да и перед соседями стыдно.
       — Это что ж, не по протоколу, а, реально, по факту, значит, собираем?  — задали вопрос председателю.
       — Да уж придется, — удрученно ответил он. — По факту выручки. Вслух хоть и не говорим, а только друг дружку мы все хорошо знаем, и кто какую прибыль имеет предположить можем смело. Но это же исключительный случай, мужики! Первый и, возможно, последний! Так что, конкретно, по факту.
       Никому, конечно, это предложение не понравилось, поэтому пободались еще чуть-чуть, а потом коллективно генерировали идею учредить акционерное общество, тут же договорились о выпуске ценных бумаг и их номинальной стоимости и очень довольные собой начали расходиться. Еще бы им не быть довольными, коли они такие хитрые и изворотливые! Во-первых, Мошельнику от их избытков ни процентика не достанется, во-вторых, собственниками нового парома станут, да еще и выгоду от своей собственности начнут получать, когда введут в эксплуатацию это транспортное средство. Со всех сторон молодцы! А Мошельник пусть себе думает, что на им же собранные грошики возвели махину.
       И прибывая в таком симпатичном настроении, пошли потихоньку собираться по домам, время позднее, обмениваясь между собой у выхода из сходской избы легкими тычками и беззлобными шутками. Поминали друг другу всякие конфузы: то неудачные подделки ярлычков известных брэндов, то сами брэнды, неграмотно срисованные, а то и вовсе сочиненные — ну это уж скандал и недостойное для гоблина поведение. С тем, довольные, и разошлись маленькой, но плотной толпой, впустив в избу порцию морозного воздуха и снежной декабрьской пыли.
       В натопленной избе остались только Старший с маленьким писарем, замещавшим некстати заболевшего председателева помощника и секретаря. Как уж пацан оказался в сходской избе во время такого серьезного саммита, непонятно, но, однако, как-то оказался и был незамедлительно определен к делу.
       — А про что они тут под конец-то говорили, а, дяденька Старший? — с любопытством спросил Старшего его временный помощник, — Про контрафактики что ли? То есть, я хотел сказать, про продукцию свою? А я вот тут недавно сон такой увидел. Хороший... Будто сидит какой-то южный гоблин или, может, и юго-западный у себя в юго-западной мастерской и нашего села  брэндик изготавливает на коленке, а потом к нему наши же ярлычки ворованные клепит. Я как проснулся, так мне грустно стало... И захотелось, чтобы и на нашем селе свой собственный брэнд появился, и чтобы во все концы гоблинской тайги слава о нем пошла всем соседям на зависть! И чтобы даже из самого Заречья к нам купцы за ним наезжали. Вот я и решил: вырасту — пить и есть не буду, спать не буду, а брэнд для села нашего сотворю! Чтобы было нам конкретно чем гордиться! А то сейчас получается, что мы все есть тупиковая ветвь эволюции, а цивилизация наша — по определению контрафактная…
       Старший гоблин сначала молчал озадаченно, потом стал молчать мрачно, а потом и вовсе угрюмо. А после тяжелой паузы, во время которой несмышленый писарь с пунцовыми ушами ерзал на стуле и подрыгивал правой ногой, Старший сурово произнес:
       — Не смей называть нашу цивилизацию контрафактной в уничижительном смысле, глупый!  Ты что же думаешь, что контрафакт — это болезнь и отклонение в развитии? Кто так считает, тот клеветник и наш злейший недруг! Контрафакт — наша национальная идея. Наш единственный верный путь. Память предков, в конце концов. Наше всё.
       И прихлопнул лапой по столу.
         Под эти высокопарные высказывания Старшего маленький гоблин как-то успокоился, пришел в себя и, собравшись с духом, начал не то что отбиваться, а даже и нападать:
       — И вовсе даже не все у нас на селе такие! Есть и другие, да! И я сам свой собственный бизнес открою, такой, которого до меня ни у кого еще не было! Чтобы товары мои просто нарасхват шли, а на ярлычках мое прозвище, вот.
       — Да, умно, нечего сказать, — сказал с сарказмом Старший. — Сначала, значит, ты вложишь монеты в разработку проекта своего, потом — на закупку оборудования, материалов, ну и на хибару какую-нибудь, где все это происходить будет, а одновременно с этим рекламную кампанию затеешь, деньжищ в нее вложишь еще и поболе, чем в оборудование, раструбишь всем весям о своем новом таком великолепном, потом подключишь средства массовой информации, чтобы — не просто так, конечно, а опять же за монетки — живописали всему люду какой суперский товар уже кто-то где-то там приобрел и этот кто-то им пользуется, узнав, наконец, что такое настоящее счастье, и вот, в итоге, в базарный день, вытащишь ты свой такой замечательный товар на приловок, а там, на рынке, всё просто ломится от твоего товара, просто все завалено им, и народ берет его вполне охотно, только не у тебя, потому что у тебя дороже! И ты начинаешь бегать от гоблина к гоблину и что-то пытаться народу объяснить, только тебя все равно никто слушать-то и не будет, потому что какая разница, если у тебя дороже, а товар тот же, ну или почти что тот. Да и кто его знает наверняка, какой он там должен быть? И ты собираешься этим гордиться? Чем здесь гордиться, сынок? Такую глупость скрывать надо, потому что стыдно. Это позорно, в конце концов. Ну что, растолковал я тебе?
       Повисла пауза еще тяжелее первой. Подбородок маленького идеалиста задрожал, глаза заблестели предательской тинэйджерской слезой, и он сказал  дрожащим голосом:
       — Дяденька Старший, но ведь это же... воровство получается... Это же...  аморально?
       — Да ты!.. Да ты что такое несешь, пацан? Аморально! У нас на деревне только одно аморально — дураком быть!
       Маленький гоблин, прошелся туда-сюда по носу рукавом и кивнул, соглашаясь. — Да я это, того, разобраться же должен, — извиняющимся тоном промямлил он. — Я тогда лучше в сфере обслуживания бизнес начну. Цирюльню открою или  портняжную мастерскую. Или вон таверну при опушке.
       — Ох-хо-хох, вздохнул Старший, — маленький ты совсем, глупый. Родители-то живы?
       — Не, — протянул малец, — с дедом живу.
       — С дедом... Небось и в школу-то не ходил? А как же грамоту разумеешь?
       — Да что грамота, грамота — это легкотня... Я вот в Заречье мечтаю, в универ тамошний попасть, а деда говорит, что в универ монеток много надо, и что сам я и должен их заработать, такая его непримиримая позиция. Вас в пример ставит, господин Старший Гоблин, как вы всего сами буквально с нуля добились, как авторитет на селе зарабатывали. Так я люблю, когда он про вас мне начинает рассказывать, слушал бы и слушал!
       — И что же он про меня рассказать может, старик-то твой? Много чего? А про лешую братву, небось, не знает! Мне ведь даже пришлось как-то с этой самой лешей братвой дружбу свести. А что поделаешь? Нужна была кое-какая помощь на первом этапе, они ее оказали. Не безвозмездно, конечно. Конечно, не они одни, господин Мошельник мне тоже кое в чем помог, но с ним я рассчитался, когда уже пост занял. Да, непростое было время... Ну, отвлеклись мы с тобой. О чем, бишь, речь-то шла? О сфере услуг  у нас на селе? Так ты не обольщайся, парень, на этот счет. Гиблое это дело, услуги у нас оказывать. У нас ведь как? Ты ему не так бороду побреешь — он тебе в нюх. А то и просто в нюх, поскольку и платить не собирался. А всем скажет, что плохо побрил. А с кафешкой тут вообще засада. Ты нашу госпожу Трактирщицу знаешь? А как ты думаешь, почему до сих пор кроме ее трактира у нас на селе других кафешек нету? Потому, сынок, на селе у нас других кафешек нет, что у госпожи Трактирщицы на селе три родных брата имеется, несколько двоюродных, и куча должников. И за госпожу свою Трактирщицу они все горой станут, если какой глупый ее в нише потеснить задумает. Догоняешь?
       — Чего ж теперь делать-то, а, дядя Старший? — расстроенно спросил его малец.
       — Так я, вроде, все тебе объяснил?! — удивился Старший. — Полистай каталоги чужестранные, выбери что нравится, да и начинай помаленьку... Да, а кто дед-то у тебя будет?
       — Да Мельник дед, — невнятно произнес маленький писарь и как-то вдруг заторопился домой. — Пойду я, дяденька Старший, а то деда, небось, заждался уже, — и по-быстрому напялив шапку и тулуп, выкатился наружу.
       — Мельник? — переспросил Старший.
       Что-то зашевелилось в его памяти, что-то не очень-то приятное, какое-то даже некомфортное чувство, которое он не сумел сразу ни идентифицировать, ни прогнать, чтоб не мешалось. Он озабоченно почесал в затылке, чтобы вспоминалось лучше, но тут дверь сходской избы опять распахнулась и в проеме ее образовался, отдуваясь с мороза, тот самый Мельник, о котором только что шла речь.
       Вошел, попыхтел, потоптался всем туловом в толстой шубе в одну-другую сторону и, наконец, задал Старшему вопрос, а нет ли здесь его внучка.
       — Он, видишь, присмотреться к делам решил, собрался самостоятельно денежки зарабатывать. Затем и на сход пробрался, чтобы, значит, умных людей послушать, — пояснил Старшему Мельник.
       Насупившись, Старший проговорил:
       — Извини, братан, но внучок удался не в тебя. Я не осуждаю, ты гоблин на деревне уважаемый и из самых что ни на есть зажиточных. Понимаю, что воспитывать тебе было его некогда. Но, не взыщи: упустил ты мальца, недосмотрел.
       — Да, что правда, то правда, — сказал Мельник огорченно. — Шельмец еще тот. Шельмец, прохвост и мелкий циник к тому же.
       — Шельмец? Прохвост? Да ты про кого мне втираешь?
       — Да про кого, про кого... Про внучка моего, кого же еще... Ведь даже к Старому Эльфу водить его пришлось, и пока не заметно, что помог нам Старец.
       И тут в голове Старшего гоблина ударила молния, все осветив и расставив по местам. Старшему стало нехорошо. Сильно нехорошо. Под ложечкой противно засосало.
       — А не тот ли это мальчик, который как-то дня три за господином Мошельником ходил и чуть не довел уважаемого господина до нервного срыва?
       — Он, — покаянно произнес Мельник, — он ходил, маленький негодяй. И довел. Как все вышло-то? Ну, купил я ему дешевую игрушку — микрокалькулятор копеечный. Пусть, думаю, денежки считать учится.
       — А что он? — угрюмо спросил Старший.
       — А то он. Подошел к господину Мошельнику и при всем честном народе, прямо в базарный день, так ему и заявляет: «Мне, говорит, мой дед Мельник калькулятор купил, а он оказался очень сильно неисправный. Вот, посмотрите сами, господин Мошельник, вот я делю сколько стоит ваша, господин Мошельник, новая тележка на вашу же заработную плату, ту, что вам обчество выплачивает, и получается у меня, что работаете вы на обчество, господин Мошельник, двести восемь лет и семь месяцев. Посмотрите, посмотрите, может, это я где ошибся?» И так три дня, без передышки! Куда Мошельник, туда и внучок тащится, и все пытается разобраться, отчего такая неправдоподобная ерунда выходит.
       — Помнится, все же прекратил он преследовать бедного нашего Мошельника, — хмыкнул Старший, — Как-то внезапно.
       — Да, представь себе, бывает же такое. Устал, внучок, наверно. Или неинтересно ему стало. Потом вскорости он себе цифровую фотокамеру купил на первые заработанные. В аккурат перед тем, как, помнишь, на всех углах афишки появились про фотовыставку молодого одаренного художника под названием «Обратная сторона Луны». Мальчик сумел совершенно редкий кадр заснять, госпожу Трактирщицу в сиреневых панталонах, вид сзади. Ну а потом у него и диктофончик появился, это уже после того, как к госпоже Трактирщице макет «обратной стороны» на согласование носил. После этого неудача с ним и приключилась. Видимо, загордился малец, возомнил о себе много. Пробрался в кузню с диктофончиком, чтобы выяснить, на какой лексике господин Кузнец со своими молотобойцами будет общаться, если в чан с водой, в котором поковки горячие закалялись, немножко куриного помета добавить и при этом хорошенько размешать. Не учел внучок, что у господ подмастерьев хороший нюх. Вытащили они паршивца, откуда он там прятался, и ко мне привели. Вот, говорят, только из большого к тебе, господин Мельник, личного уважения, не накостыляли мы этому художнику сразу, но, если хочешь, то накостыляем сейчас. Или веди его уже к Старому Эльфу, а то все селение не знает, что же с этим новым явлением делать, как спасаться, потому как бороться бесполезно.
       — А дальше-то, дальше что? Что Старец тебе сказал? — заинтересованно спросил Старший, которого истории о чужих злоключениях несколько отвлекли от       собственных страхов.
       — Старец не мне, Старец внучку сказал. «Ну, здравствуй, — говорит, — маленький гоблин. И кем же ты хочешь стать, когда вырастешь?» А мой негодник ему и залепил: «Хочу стать таким же  ростоманом, как и ты, дедушка Эльф» Ну, Эльф, он же мудрый, его такой ерундой не прошибешь, улыбнулся только слегка, а сам на мальчишку моего смотрит, как бы в будущее пытается проникнуть. А тот возьми да и не остановись, а скажи в продолжение: «Ты, дедушка, забудь теперь про свою схроночку. Дюже белкам твои сухие мухоморы понравились. Когда ты там в последний раз-то был? Еще до снегопада?» Старец от этих слов так разволновался, что схватился сначала за сердце, а потом забегал по земляночке, принялся хватать шапку, валенки, котомку, лыжи, палки. А когда успокоился и вспомнил, что еще осенью все запасы в землянку перенес, то осерчал, конечно, не на шутку. Сел в уголок на топчан и принялся по коленке кулаком постукивать: «Либо отвлечь, —  говорит, — либо услать, либо отвлечь, либо услать, либо отвлечь, либо услать... Причем, услать — предпочтительнее» Так мы ни с чем и ушли.
       После небольшой паузы Мельник заговорил снова:
       — Но внучок, думается, в выбранном пути только утвердился.
       — Чего-то я не понял, какой-такой он путь себе выбрал? — спросил его Старший, вновь почувствовавший противный вакуум под ложечкой.
       — Да ты что! Не понял?! Или вид делаешь?
       Старший, насупившись, молчал.
         — Так ведь диктофончик-то он еще не обновил, — с тайным злорадством ответил Мельник.
       И Старший гоблин, который нечто подобное ожидал, но все же не оставлял надежды на благополучный исход, взревел жутким голосом:
       — Так он что, с диктофоном что ли на сход приходил, маленький поганец?! Приходил с диктофоном, а ушел с «бомбой»?! Как же я в нем обманулся, старый болван! Зачем же я ему... Про леших… Про выборы…
       И прямо в чем был, в одной стеганой душегрейке, распахнул настежь дверь избы и, перекрикивая шум начинающейся метели, заорал в ночное пространство спящего села: «Мужики! Быстро, подъем! Ловим пакостника, диктофон, цифровик, калькулятор — всё отобрать и спалить, пацана — в Заречье! В универ! За обучение платит община! Стипендию  буду платить сам! Повышенную!!!

       КОНЕЦ