Микстура счастья, блин

         История пятая
         

          
               

Старики говорят, что где-то в глубине тайги, в самой ее непролазной сердцевине, затерялся Золотой город. Стены этот город окружают высокие, гранитные, а крепостные ворота позолоченные, а крыши домов золотые. И всего в том городе в изобилии: и пищи разнообразной, и одёжки добротной, и рабочей скотины — всего! Но сторонится этих стен всякий конный и пеший, и всякий зверь, и всякая птица боится пролетать над золотым великолепием его. Потому что город тот населен племенем гоблинов таких мрачных и злых, что страшится все живое близкого соседства с ним и избегает всячески общения. Врут, наверно, старики.




       У господина Мельника радость: внучок из дальней страны вернулся, маленький гоблин, из Заречья, из универа. Обучался он там наукам многим, профессию получил. А изменился-то как! Повзрослел, посерьезнел... Не узнать... Все, кто ни встречался с Мельником на широкой главной улице, все, все раскланивались, долго трясли ему лапы и выражали свой восторг по поводу возвращения малыша из дальних странствий.
       Вечером состоялся званый пир, и вся деревня смогла увидеть вновь обретенного дедова внука и подивиться его манерам и одёжке. Одет он был странновато, но, в общем, симпатично: в черный шелковый балахон, называемый им мантией, и имел на голове странный убор в виде цилиндра с квадратной нашлепкой сверху, вовсе никак не называемый. Не дожидаясь вопросов, охотно объяснял, что теперь он бакалавр, и прикид его специальный, бакалаврский, хотя носить его всегда не обязательно. Это так, для первого впечатления.
       Никто из пришедших поздравить деда и внука знать не знал, что это за бакалавр такой, но спросить стеснялись. Отчасти оттого, чтобы не выдать свою серость, а отчасти, решив — и не без основания —  что мальчонка и сам толком не знает, что это есть такое, и зачем тогда портить людям праздник?
       На следующий день юный бакалавр уже расхаживал по селу в джинсах, сандалиях и майке на выпуск, с бейсболкой, повернутой козырьком назад. Расхаживал, по сторонам посматривал, с сельчанами заговаривал, объясняя свое любопытство причиной простой и понятной: стосковался!.. Да, знаете ли, соскучился по родным краям, грызя гранит на чужбине.
       А сельчане — народ невредный, разговор с ним поддерживают без всякой опаски на его счет. Понимают, что в ситуацию парень попал. Ему бы на службу какую пристроиться, а он — бакалавр. Не очень-то им в селении нужны бакалавры.
       Пошатавшись немного по деревне, свернул бакалавр к трактиру, где в это время дня народу было немного: только несколько работничков, перекусывающих  чайком с баранками, и поодаль от них — два буржуйчика с гоблинбургерами в лапах. Дождался приглашения от буржуйчиков, которые почему-то приняли его за своего, подсел, услышал от них дежурное: «Как сам?»
       С готовностью заговорил:
       — Прекрасно, господа! Прекрасно после долгой разлуки вернуться на родину и убедиться, что на земле есть селение, которое тебя ждет, и никогда не меняется! Тайга шумит, рыбка плещется, дымок из труб поднимается, молодая поросль с рогатками... Перешли на пневматику, говорите? Похвально. Но остальное-то все по-прежнему?
       Жующие буржуйчики согласились, что остальное – по-прежнему. Бакалавр, поменяв тон с восторженно-сентиментального на просто восторженный, вопросил риторически:
       — А ведь стабильность – это мечта любого политика и народа, не так ли?
       Те синхронно мотнули головами, обжигаясь кофе.
       — Я тут, вы понимаете, все присматриваюсь, разобраться пытаюсь, надо же дело себе какое найти... — доверительно продолжил бакалавр. — По моим наблюдениям выходит, что стабильность деревни обеспечена, так сказать, персональной стабильностью отдельных селян. Господин Мошельник стабильно карманит, господин Бобер стабильно вымогает, господа сельчане с таким же постоянством утаивают, суют на лапу и контрафактят. То есть, извиняюсь, развивают экономику села. Или вот ваш наемный персонал, — он кивнул на работничков. — Те стабильно халтурят, сачкуют, норовят что-нибудь утащить и при этом жалуются, что вы им недоплачиваете.
       — В точку попал, — ответили буржуйчики, — Все, что перечислил, все так и есть. И ничего тут не поделаешь. Как говорится, конфликт интересов.
       И умчались, обтирая на ходу жующие рты, под предлогом жуткой нехватки времени, а на поверку  думается, устав от умника и его рассуждений.
       Поболтавшись между столиками для виду, умник подсел уже без спросу к работничкам, которые особо никуда не торопились, и опять к расспросам приступил, но уже, так сказать, к естественным антагонистам предыдущей стороны.
       — Ну, что, трудоголики, эксплуататоры эксплуатируют?
       Ответ он сразу не понял, так как в своем Заречье подрастерял часть родного лексического запаса, но по контексту сообразил, что — да, эксплуатируют.
       — А миссис Луна? Наша добрейшая госпожа Трактирщица? Все так же охотно кредитует?
       Работнички хрюкнули утвердительно.
       — И так же строга при расчетах?
       Работнички завздыхали, посмотрели воровато в сторону именованной госпожи и удалились, шепча под нос что-то.
       Поднявшись легко из-за стола, бакалавр пересек зал трактирный и остановился напротив конторки, за которой восседала сама. Вскинул глаза, и, ткнувшись об ее взгляд, смотрел секундочку задумчиво, потом вынул аккуратно соломинку  из зубов, улыбнулся во всю пасть и сладко пропел:
       — Позвольте, сударыня,  приложиться к ручке и, так сказать, засвидетельствовать.
       Но госпожа Трактирщица — не дура, фыркнула и сказала что-то вроде того, чтобы заказывал или валил.
       Парень наш не смутился нисколечко, а лишь усмехнулся и тут же тоном менеджера по продажам заговорил:
       — Мэм, у меня для вас одно дельце есть, думаю, вас заинтересует. Не желаете ли на территории вашего, так сказать, ресторана, устроить одну акцию?.. Ну, презентацию...
       «Мэм» ничего не ответила на это, но было заметно, что уши включила. Бакалавр продолжил:
       — У меня имеется одна штучка интересная, напиток типа. Не алкогольный, а, скорее, тонизирующий. Называется «Хэппи микс», микстура счастья, по-вашему. По нашему... Без раскрутки, сами понимаете, никто его брать не будет. А мы с вами к обоюдной выгоде организуем мероприятие, где напиток мой будет раздаваться бесплатно, а ваш, хозяюшка, эль, конечно, за монетки. Ну как? Неужели неинтересно?
       Госпожа Трактирщица хмыкнула в положительном смысле, и партнеры быстро пришли к соглашению. Назначили день, время, программу обсудили, ну и провели все на должном уровне.
       Гоблинов набежало — вся деревня. Сначала пробовали бакалаврский бесплатный напиток, типа тонизирующий, потом поступательно к барной стойке передвигались, где Трактирщица всем улыбалась, так время и провели. Хвалили студента, хоть его питье так себе на вкус, хвалили Трактирщицу и радовались жизни по полной.
       Следующий день выходной был, отлеживался народ. А когда в понедельник с утра начали расходиться по делам и по работам, почувствовали некий внутренний дискомфорт и какое-то трудноидентифицируемое беспокойство. А потом началось...
       По понедельникам как раз у господина Мошельника обход. Куда ни зайдет, к кому ни обратится, монетки гоблины отчитывают без утайки. Но с какими мордами... Он, дурик, радовался, прикидывал в уме, это же на сколько шуб для женушки сэкономить сможет!
       Ага... Явился в  присутствие. И все денежки без утайки передал господину Старшему! И даже долго вытряхивал несколько пустяшных монет, застрявших в складках мошны.
       С ужасом на лице, шаркающей походкой побрел домой, так как ни на что сил больше не имел — ни на исправление своего дикого поступка, ни даже на его анализ.
       Господин Старший подивился такой хорошей отдаче от гоблинского сообщества, но обрадоваться проценту так и не успел, а всю полученную сумму зафиксировал с привлечением писаря, чтобы в последствии доложить ее сходу.
       Что творилось в это время у Бобра, описать вообще трудно. С перекошенным от насильственной честности лицом господин Бобер малевал свои закорючки. Бесплатно! Или не малевал, даже за деньги! Это, ежели бы кто ему сунул. Но никто не совал! А то бы он сказал! Ну хоть бы кто, ну хоть бы один попробовал сунуть ему на лапу! Он бы тогда хоть душу отвел, хоть бы оторвался, хоть бы наорал на идиота, стресс бы снял... Не на ком сорваться... Все как сбесились просто. Не суют на лапу и все. Ждут молча в очереди, выслушивают молча же отказы, не спорят, не лезут на рожон, не пытаются подлизаться...
       А видок у них был при этом, следует заметить, не радостный. Отнюдь. Жутко убитый вид имели гоблины, совершая все эти морально-правильные действия.
       Однако, забили тревогу только к вечеру, после того, как буржуйчики, все как один, выплатили работничкам их заработок полностью до самой мельчайшей монетки, а работнички, принимая денежки, имели, представьте кошмар, усталый вид, потому что работали весь этот ужасный понедельник, сделав только перерыв на перекус и несколько — на перекуры.
       Добила всех новость от пошивщиков продвинутых заречных порток. Пошивщики, отстрочив партию товара, отказались клепать на нем ярлыки и этикетки, говорящие, что товар и вправду заречный и продвинутый. А отказались потому, что он — цитата: «Таковым не являлся»! Видите ли! Поэтому и отказались.
       Довольно быстро — примерно, на следующий день — гоблины поняли, что их опоили. Поняли кто, поняли где и конкретно чем. Не знали только, так сказать, механизм воздействия. Поэтому, чтобы избавиться от напасти, пробовали средства простые, но надежные, как то: промывание желудка и кишечника, банька-парилка, чтобы через поры дурь вышла, ну там стрессовая терапия — в берлогу к мишке или прыжок над пропастью с кедра на тарзанке. Ходили к сельскому психотерапевту, чтобы снял установку, но установка не сдавалась.
       Вымотались жутко... С одной стороны — неестественными поведенческими своими реакциями, с другой — от бесплодных изнурительных попыток вернуть себе прежнее нормальное состояние.
       Когда все средства и способы были ими испробованы, впали в депрессию, уразумев, что вновь оказались в западне, и что только подлый бакалавришка может им предоставить противоядие. Но ведь и цену какую заломит, поганец! В том, что антидот существует, никто и не усомнился даже. Иначе зачем этому, с позволения сказать, дарованию, все было и затевать?
       А между тем уж неделя прошла, хотя счет дням вести гоблинам стало трудно. Казалось, что удлинилось само время, и дни стали невероятно-тяжко-долгими. На душе у каждого было погано и мрачно, и отвратительно.
       Не радовали, а угнетали перемены, начавшиеся в селе: прокладывалась широкая центральная магистраль, и стройматериалов на все хватало, и фуража казенным лошадкам... Все фонари ночами на улице горели… И баньку расширили, чтобы не по расписанию, а кто когда хочет... И для мелюзги, наконец, площадку устроили с качелями, каруселями, горками... Но не радостно совсем на это все было смотреть, а тягостно и обидно, потому как на украденные у себя самих монетки, нечестным химическим путем выманенные, все это богатство с благолепием возникло и безудержно и неотвратимо, как весенняя стихия, продолжало прирастать.
       И еще немаловажный момент, особенно их пугающий — никто больше обмануть никого не мог, даже и не пытался, даже и по пустякам. Бывало, выворачивает его наизнанку и колбасит, и крутит, и трясет, а правду, всю как есть, говорит.
       Так приперло гоблинов, что решили все же к бакалавру идти, принимать унижение. Ведь, наверняка, еще и уговаривать, и лебезить придется, чтобы средство получить.
       Нашли его на берегу речки, зубоскала. А он им и заявляет нагленько так, что никакого противоядия нет и быть не может, что процесс пошел необратимый, что теперь они такими на веки вечные останутся. И что радоваться они теперь должны, и его, внука мельникова, до конца дней своих благодарить за то, что заживут теперь богато и цивилизованно, Заречью на зависть. Да... Едва убежал со своей удочкой за дедову изгородь.
      А гоблины, конечно, сражены были таким сообщением. И тут, как обычно в безвыходном положении, вспомнили о Старом Эльфе, о мудром отшельнике. Он не подведет, выручит, спасет-таки попавших в беду! Должен спасти. Рванули напролом сквозь тайгу всем взрослым мужским населением, жутко боясь не застать его дома. Мало ли, может, он на дальнюю плантацию отправился с инспекцией, или еще куда, а тут такое дело, терпеть невмочь! Но застали!
        Возле его земляночки и застали. Эльф сидел на крышке люка, вытянув длинные тощие ноги и грелся на солнышке. Люк он раздобыл, сняв его с боевой машины, невесть как оказавшейся у дальнего болота и давно уже позабытой людьми, но облюбованной местным водяным. Водяной был невредный и согласился на бартер. Тяжелую крышку ребята из леших открутили и даже помогли доставить на место. А уж устанавливал ее он сам. Очень был крышкой доволен.
       При виде процессии эльф вздернул брови и в ответ на нестройное приветствие спросил: — Что это вы, гоблины, взъерошенные такие? Слышал я, что у вас эпоха расцвета наступила, а вы какие-то нерадостные…
       Старший вышел вперед, снял головной убор, хоть и непривычно уже, и рассказал мудрецу про все, что случилось с селом: разнообразные попытки избавиться от последствий коллективного отравления перечислил, и что неудачные те попытки были пожаловался, и про ответ мельникова внука поведал, пояснив, что ответ таковой есть гоблинам страшнейший приговор. Закончил горячей просьбой выручить их всех из беды, поскольку уже сил нету это издевательство переносить.
       Старец долго не отвечал, видно было, что озадачен. Потом уточнил:
       — То есть, результатами вы недовольны? Благоустройством, и так далее?..
       — Да, фиг с ними, с результатами, — заревели гоблины разом, — ну их к лешим! На кой оно нам, процветание, если химик этот радости жизни нас лишил! И превратил в дебильных рабов дебильной честности!
       — Да... Провалился эксперимент, — мрачно пробормотал старец. И продолжил, сердясь и раздражаясь:
       — Нету никакого отравления, гоблины. Зато есть снадобье зареченское, микстура правды называется. Его тамошняя полиция в злоумышленников вливает, чтобы дознание успешней шло. И действует оно недолго, от силы сутки. Но вы ж с алкоголем мешали...
       — Так ты знал!? — тяжко изумился Старший.
       — Сговорились! — выдохнули гоблины.
       Бывший спецназовец ловко скатился вниз по трапу в безопасные сумерки землянки, мягко чпокнув, задраился люк. Слова старца теперь звучали глухо, но все ж вполне разборчиво:
       — Это моя идея, гоблины. Хотя и малец не оплошал. Но вы, гоблины, нас подвели. И разочаровали. Не будет, значит, в наших таежных лесах Золотого города. Не будет высоких бело-мраморных стен, золотых крыш, и фонтанов с золотыми рыбками тоже не будет. Уходите. И не возвращайтесь. Можете не волноваться, действие препарата скоро пройдет.
       Его голос, звучавший все более и более глухо, совсем пропал. Видимо, уединился в дальней пещерке. Вот как обиделся на гоблинов. А гоблины стояли, понурившись, оглушенные, а кто и присел, обессилев, на кочку, кто тер лоб, кто бил в ладонь кулаком... Потоптались еще чуть-чуть, побрели молча в деревню. Разбрелись по переулкам и домам. Даже в трактир не пошли, так расстроились после потрясения. Хотя чего переживать-то? Радоваться надо.
       А когда на село спустились сумерки, выбрался Старший через заднее оконце в свой сад-огород и, пригнувшись и соблюдая прочую конспирацию, сначала перебежками, потом и ползком, двинулся в сторону мельниковой  усадьбы, где во флигелечке обитал бакалавр.
       — Не может такого быть, — рассуждал Старший сам с собой, — что нету больше того зелья у паршивца. Чует нос — есть. Конечно, запросит за него, и не поторгуешься, но надо же будет чем-то ловчилу-Мошельника угощать? А то дурь у него из головы скоро улетучится, он и начнет снова хапать немерено. Да и Бобра прищучить не помешает. Пригодится небольшой запасец, короче.
       Так он полз, сосредоточенно рассуждая, как ловчее процесс надо будет обставить, чтобы Мошельника угостить и Бобра прищучить, и, наконец, достиг штакетника, ограждающего по задкам мельникову усадьбу. Теперь главное не нашуметь, когда через забор перелезать будет и сквозь заросли ежевики продираться. Зачем привлекать внимание селян? Ни к чему простым гражданам знать, что их Старший ночью наведывался к бакалавру.
       Он поставил ногу на нижнюю перекладину, и схватился цепко за верхнюю, и подтянулся повыше, заглядывая поверх досок. Он вмиг все увидел, но не сразу сумел осознать явившуюся ему картину.
       — Провал, — отстраненно подумал Старший.
       Там, в глубине мельниковой усадьбы, за живой изгородью акации, за массивом ежевики и малины, за добротными теплицами с бахчевыми и пасленовыми, на утоптанной площадке заднего двора, освещенной светом луны и факелов, толпились его соплеменники. Много. То есть, все.
       И они, его соплеменники, с деловым видом, кто по двое, кто по трое, кто обособленно по одиночке, медленно перемещались в очереди. В очереди!
       Между ними прохаживался в новой душегрейке господин Мельник, похлопывал себя по животу, улыбался самодовольно и приговаривал, ни к кому конкретно не обращаясь:
       — А вы говорите — бакалавр!
       Взгляд Старшего проследовал по зигзагу очереди и нащупал ее голову: сколоченный на скорую руку прилавок. На прилавке стояло, теснясь, множество пустых баночек, пузыречков, бутылочек. А также одна громадная аптечная бутыль темного стекла — отнюдь не пустая. А также глиняная детская копилка в виде пузатого кабанчика, и еще в виде пивного бочонка, и в виде старого пня. А еще пластмассовая воронка, а еще старый добрый калькулятор, и мерный стаканчик, и что-то по мелочи, не разобрать издалека...
       И над всем этим многозначительным ландшафтом, облаченный в черную шелковую мантию и неназываемый головной убор, царил мельников внук.
       Под аккомпанемент сладко звенящей монетной капели, падающей на дно копилок, бодро булькала, наполняя  бутылочки и склянки, вожделенная вязкая жидкость.

       КОНЕЦ