Обстоятельства жизни. Глава7

           С грустью я наблюдала за стекавшими по окну струйками августовского дождя. В душе было холодно и пусто, как ночь за окном. Я с каждым днём чувствовала, что и в самом деле настала пора уезжать: постоянное отсутствие мужа и просто физическая усталость от бесконечного деревенского труда подтачивали моё здоровье. Приняв окончательное решение уехать, вспоминала обо всём, что было пережито за эти годы. Если бы ещё год назад я знала, что уеду скоро отсюда, то ни за что не стала бы делать ремонт в доме, в который мы переехали из другого такого же колхозного дома прошлым летом. И переехали мы из-за того, что тот дом находился, словно бы в чаше, куда собиралась дождевая и талая воды. И весной, во время весеннего половодья, наступало ужасное время: мы с мужем вдвоём поднимали всю мебель на кирпичи, потому, что вода выступала над полом сантиметров на пять! Зато радости сына не было конца: дома можно было шлёпать в резиновых сапогах, как по лужам на улице! После того, как вода отходила, в доме оставалась сырость, – теперь уже на радость огромным лягушкам, которые прыгали тут и там…
            Передо мной на столе в кабинете лежал чистый лист бумаги. Я обдумывала, как мне написать заявление об увольнении, а мысли и воспоминания одни за другими, словно подсказывали мне, что моё решение об увольнении верно. С ужасом вспомнила, как прошлым летом, после переезда в другой дом, взяв в руки топор, отдирала старую краску на подоконниках, полах этого колхозного дома. Сколько тогда вложила сил, и всё это оказалось впустую! Мои мысли прервал голос секретарши, вошедшей в кабинет со словами:
         –Ирина Николаевна, сегодня в десять часов состоится совещание в кабинете председателя.
         –  По какому вопросу?
         – Не знаю точно, вроде бы заместитель начальника управления по экономике приезжает.
         Ровно в десять часов началось совещание. Председатель собрал всех специалистов, бригадиров. Они  расселись в кабинете на стульях вдоль стен и недоуменно переглядывались, тоже не понимая, почему так экстренно собрали всех, и почему вдруг приехал  начальник районного управления, который почётно восседал рядом с хозяином. Председатель чуть ли не траурным голосом, вызывая тревогу в сердцах собравшихся людей, начал совещание со слов:
           – Товарищи! К нам сегодня приехал начальник райсельхозуправления товарищ Федин. Рассматриваться будет только один вопрос: о работе главного экономиста.
           От неожиданности у меня пересохло  во рту. От настороженности окружающих и гробовой тишины мне стало совсем не по себе. Как без всякого предупреждения, без каких-либо причин поднимать такой вопрос? Я перевела взгляд на председателя, который как-то отчуждённо глядел перед собой, не поворачивая даже головы в мою сторону, и с отвращением заметила, что кончик его носа был уже лилово-красным. С колотящимся сердцем и дрожью во всём теле я будто бы ждала приговора. В голове лихорадочно носились догадки, в чём могла быть моя вина. И мне вдруг стало, как день, ясно, что вся моя вина лишь в том, что я, как инородное тело в организме, которое нужно исторгнуть, мешаю спокойно жить этому человеку, и что пришла пора избавиться от меня. Но ведь можно было избавиться более человечным способом! Вот что значит безнаказанность! Его огромный авторитет у районного руководства и большое влияние на них делали своё чёрное дело: все, кто высказывал чуть-чуть иное мнение, не совпадающее с его личным мнением, – затем страдали. «Инакомыслящего» лишали премий без всяких оснований или же внезапно проверяли с района и такого специалиста отстраняли от должности. Этот метод расправы с неугодными людьми  был давно всем знаком. И председатель после небольшой паузы, собравшись с мыслями, хладнокровно и безжалостно продолжал:
           –  Я крайне не доволен  работой главного экономиста. Она не выполняет своих обязанностей, не бывает на производстве… – дальше я уже не слышала, мне стало плохо. От несправедливых слов к горлу подступил такой ком, что я чуть не задохнулась. Глаза наполнились слезами, которые дрожали на ресницах, не растекаясь по всему лицу лишь благодаря моим неимоверным усилиям! Кулаков ещё что-то говорил обо мне, затем предоставив слово заместителю начальника управления, который почему-то упорно прятал от меня свой взгляд. В его не совсем уверенном голосе послышалось, что он даже сочувствует мне, но из-за сложившихся обстоятельств вынужден говорить против меня. Все приглашённые колхозники тоже сидели, задумавшись, опустив голову и ни на кого не глядя, лишь кто-то один из них с сочувствием смотрел на меня. Главный бухгалтер сидел со своим косым, самодовольным и ехидным взглядом, почти улыбаясь, подтверждая, что всё, что говорится, – чистая правда. «Наверное, немало поработал, характеризуя меня и мою работу», догадывалась я. Тут слёзы хлынули из моих затуманенных глаз, и я выбежала из кабинета…
           Уже к вечеру этого дня, совершенно успокоившись, твёрдо решив уехать отсюда, я подала своё заявление об увольнении председателю колхоза. Он, как и всегда, сидел в своём прокуренном кабинете, не спеша прочёл его и спросил:
         – Ты это сурьёзно?
         – Вы же, Василий Иванович, давно об этом мечтали, что уж спрашивать-то? Да, я уезжаю, что ни делается, – всё к лучшему! – И мне показалось, что всё же что-то дрогнуло в лице этого человека, снова я заметила в выражении его лица едва заметную грустинку…