Непростой случай

— Случай непростой… - задумчиво сказал доктор.

Его кабинет находился в полуподвальном помещении, полу-окошко которого показывало заношенные тапки пациентов из курилки. Я неловко сидел на одном полупопии и с тревогой ждал вердикта от нахмуренных бровей хозяина кабинета. Его звали Венедикт Альбертович, заслуженный колопроктолог России. Брови Венедикта Альбертовича уже две минуты ходили вверх и вниз, изучая мои анализы.

— М-да, - добавил многозначительно. - И давно это у вас?

«Давно? Да, кажется, что всю жизнь.»

— Начало болеть пару дней назад, - я неуклюже сменил полупопие — Понятно, - ответил доктор и опустил брови в каракули своего коллеги.

Пару дней назад был день рожденья Михи. Он играет на барабанах в «Бутерброде с маслом», кабаке и одноименном коллективе. Для краткости и различия их зовут Бутер-Бар и Бутер-Бэнд. Группа молодая, амбициозная и уже известная в городе. Обоими заправляет Миха. Мы с Михой со школы дружим, поэтому я много времени проводил с группой, стоял у истоков Бутера, кабака и коллектива.
 
Не так давно группу покинул баянист Серега. У него развилось запредельное чувство собственной важности, его гений и талант не умещался в рамках Бутера. Он постоянно ел какие-то аптечные наркотики, психовал по пустякам и уже два раза разбил баян на выступлении. Первый раз это как-то уместилось в сценарий, вышла жирная точка на байк-фесте. Но на свадьбе чиновника Зиновьева такое пройти не смогло — бабушке чиновника вызывали скорую, ставили укол. Корпоративы для Бутера оказались под вопросом. Серега ушел сам, без лишних разбирательств. Говорят, уехал в Питер, играет в Ленинграде.

Так Бутер хоть и справлялся втроем: барабаны, бас и вокал-гитарист, но постоянно подыскивал соло-музыканта для добавления «живописности» исполнению.
Миха не раз напоминал о моих занятиях на губной гармошке. Несколько лет назад от скуки я купил губную гармошку, самую дешевую, в ближайшем магазине. Месяц или около того подудел в нее и бросил, а потом вообще потерял. Плюс ко всему со студенческих лет я выявил у себя панический страх перед выступлениями на сцене. Поэтому замечания Михи я пропускал мимо ушей. Так мне казалось. Зародить уголек идеи ему удалось. Я немного почитал в интернете, посмотрел уроки и, однажды, обнаружил себя у прилавка музыкального магазина покупающим новую симпатичную немецкую гармошку.

В этот раз я стал обучаться по-взрослому. Прилежно гонял гаммы взад и вперед не менее двух часов в день, исполнял упражнения под метроном и под минусы. Регулярные занятия показали результат. Я стал довольно уверенно исполнять простые блюзовые рифы и Миха позвал меня на ближайшую репетицию в Бутер. Там меня послушали, посмеялись, выбрали две песни в до мажоре и отправили придумать и выучить свои партии к этим песням. На следующей репетиции меня послушали еще раз, посмеялись и сели вместе писать мне партии. Вышло недурно. Отправили репетировать. Еще две репетиции спустя я бодро исполнял свои соло. Миха сказал, что устроит мне премьеру на свою днюху. Если я нормально сыграю, «зайду» - по его словам, то они возьмут меня на Голосящий Вудсток через месяц, куда их позвали еще при Сереге Баянисте. Миха сказал: не ссы, будут только свои.
День премьеры я провел как на иголках в буквальном смысле. И дело не в том, что гости Михи в основном известные музыканты и бизнесмены и даже не в том, что обещала присутствовать Дуся Макарова, хореограф неземной красоты и грации. И уж совсем ни при чем Голосящий Вудсток, фестиваль, который я даже по ТВ ни разу не смотрел.

— Копчиковая киста, - сказал доктор, снимая перчатки.

— А-а... - ответил я, надевая штаны.

Врожденная. То есть в тебя вшита такая маленькая бомбочка замедленного действия. С рождения. И сделать с этим ты ничего не в силах. Это хорошо, если киста копчиковая, а если яичниковая? А если не киста? Ведь природа может закладывать бомбы помощнее. Отмерит сколько захочет, человек  ходит румяный, здоровый, ничего не подозревающий, а потом бах! и высох за месяц от рака желудка. Врачи разводят руками: предсказать было невозможно. Так и живут люди заминированные с рождения или в течение жизни и никто не скажет, когда рванет и рванет ли вообще. У природы есть и снайперы, и диверсанты: ветка упадет ровно там, где идет жертва, а сцепление с дорого подведет прямо у обрыва скалы. Природа не гнушается ковровой бомбардировкой, химическим и биологическим оружием. Думаю, примеры не нужны. Природа любит и умеет уничтожать человечество красиво, самым точным и изящным способом. - пронеслось у меня в голове после того, как я услышал диагноз.

Пока я считал, что моя копчиковая киста это обычный фурункул в необычном месте, беспокоило меня это не меньше. Всю ночь перед премьерой я потел и крутился в кровати, почти не спал, думая, что от волнения. Но уже утром, в душе, одно резкое движение мочалкой вызвало такую боль, что потемнело в глазах и раздался тихий звон в ушах. Проведя небольшое исследование, я пришел к выводу, что это обычный фурункул, который можно вылечить мазью Вишневского и листом капусты, делов-то! Ни того ни другого не было, поэтому я отложил лечение на завтра. В течение дня я несколько раз ставил свое решение под сомнение. Стоять было удобней всего, либо лежать на животе, но на работе этого не позволяют. Кое-как отстояв рабочий день, я поехал за подарком. Дата была не круглая, поэтому я ограничился набором барабанных палок, которые Миха постоянно ломал. В Бутер я приехал на трамвае, в нем можно было стоять. Уже приехал Серега баянист, гостивший в это время в городе, он подарил Михе книгу «Тусиби - мой трудный ребенок» с автографом автора, Александра Шульгина. Сам он ее вряд ли читал, но любил производить впечатление исследователя глубин сознания, ученого психонавта, и сильно обижался, если его звали наркоманом. В книге был ценен не автограф, а закладка, полоска бумаги примерно сантиметр шириной и с перфорацией через каждый сантиметр. Серега указал на ценность закладки и заговорщически подмигнул.

Когда официантка принесла последнее блюдо, приехала Дуся в воздушном платье, хоть на улице и было довольно холодно. Она села напротив меня. Серега весь вечер был в ударе, не замолкая рассказывал грубоватые анекдоты и поднимал тост каждые пятнадцать минут.

— Сиди на жопе ровно! - говорил он по любому поводу сидящим, стоящим или танцующим людям, без разбора, имея в виду: не волнуйся, я беру все проблемы на себя. Правда, каждый раз говоря это, он смотрел мне в глаза, а боковым зрением я ловил взгляд Дуси, который говорил: ну конечно всем про тебя все понятно. Каждый раз после этих слов, я глотал сухой ком и менял точку опоры на отдохнувшую ягодицу. Танцевать тоже было не совсем удобно, поэтому при первом случае я уходил постоять у аквариума, создав впечатление застенчивого ихтиолога.

Раскрасневшийся именинник подбегал ко мне несколько раз, мол, готов? щас навалим. Навалили. Еще навалили. Я вообще-то думал, что мы навалим звука, но мы пили водку. Играть никому не довелось этим вечером, потому что в ход пошла закладка, серегин подарок. Я не рискнул присоединиться, предстоял поход в поликлинику. Дуся тоже отказалась — утром на репетицию. Она предложила меня подбросить, я не стал отказываться. Хотелось поскорее уткнуться лицом в подушку и заорать, в штанах у меня развели костер.

Ночью я почти не спал, утром был уже в поликлинике. Специалиста не было по случаю воскресенья и мне предложили вызвать скорую, тогда бы они смогли меня принять, а так нет. Еще посоветовали собрать вещи и приходить в понедельник. Я так и поступил.

— М-да. - снова сказал доктор. - Будем оперировать.

Мне померили температуру, давление, сняли кардиограмму и побрили область будущей операции. Дежурный анестезиолог пригласил меня в кабинет и разузнал про возможную аллергию, выманил у меня немного денег на, вроде как особенную для моего случая, анестезию. Привели в операционную, раздели. Меня уже не смущала миловидная медсестра, она забрала мои вещи, аккуратно их сложила и унесла. В большой операционной я стоял один, голый. Был уже вечер, за день я ничего не съел, у меня заметно тряслись коленки, хоть я и не волновался. Пришли хирург и анестезиолог. Первого я узнал по зеленой хирургической рубашке, а второго просто узнал. Попа как-то уже и не болела.

— Ложись, - показал хирург на стол с бубликом, как у массажного кресла.

Я лег на живот, но анестезиолог меня перевернул и сделал укол в вену. Все это время они весело переговаривались и о чем-то шутили. Но в моем восприятии они молча и сурово делали свою работу. Только дальним уголком сознания я понимал, что для них это рядовая операция и волноваться тут не о чем.

— Скорей ложись, а то упадешь! - сказал анестезиолог и я провалился в горячий сон, думая, как бы не упасть.

Я был без сознания почти вечно и почти не был без сознания.

«Я умираю...» - первая мысль, которую мне удалось сформировать.

Перед ней я провалился и летел, совершенно очевидно, в бездну. Вокруг меня было одновременно очень много предметов, лучше сказать, все предметы. И очень много людей. Все люди. Я их не видел и не касался и вообще летел в одиночестве в беспросветной бездне, где совершенно невероятно кого-то встретить. Но все люди и все предметы были там. Еще там была густая обреченность. Скорее всего она и была бездной, людьми и предметами. Я подумал, что умираю. И тут же испугался таким детским плаксивым страхом: «Мама, я не хочу умирать! Не хочу! Мама!» - пытался я прокричать бездну. Но она глотала мои слова бесследно. Соседи по палате рассказывали, что среди ночи я вполне успешно прокричал бездну так, что прибегала медсестра, уколола мне что-то успокоительное.

В следующий раз я очнулся за полдень. Было два стойких ощущения. Первое, что мне в рот таджики сгребли все опавшие листья Москвы. Второе, что кто-то играет на моей губной гармошке. Второе подтвердилось, когда я приоткрыл глаз: дед за 70 играл «Ах, мой милый, Августин» и в такт вертел плечами, его калоприемник в такт подпрыгивал прямо перед моими глазами, я отвернулся. Первое подтвердилось, когда я хотел попросить не играть. Язык пошуршал по небу, других звуков не раздалось. Через секунду разболелась голова. Так сильно она еще не болела.

Приходил доктор, сказал, что воды мне нельзя, а то голова разболится. Я не хотел спорить. Когда он ушел, я попил из крана в туалете и пошел курить на улицу.

На улице было тепло. Опавшие листья создавали уют больничному двору. Не умирать было приятно. Послеоперационная рана не болела, но будто онемела и сильно давила во все стороны. Присесть на лавку я не рисковал, предпочитая не торопясь ходить по двору. Так я гулял пока не замерз, и уже поздно ночью вернулся в больницу. На этаже проктологического отделения двери всех палат были распахнуты из-за проблем с отоплением, батареи стояли раскаленные, хоть на улице порой доходило до +15. Из палат доносился храп всех мастей, иногда он звучал в унисон, иногда начатый запев в одной палате подхватывался мелодичным храпом из другой. Лампы дневного света нервно жужжали, изредка своими вспышками освещали расколотую плитку на полу. Я остановился в конце коридора и немного насладился этим шоу. Храпцы нередко исполняли полифонию, благодаря собственному метеоризму. Из-за этого атмосфера казалась еще более тяжелой.  Проктология делила этаж с реанимацией. Дверь реанимации открылась и выкатилась каталка с трупом в мешке, за ней из дверей вышел безразличный санитар. На нижней полке коляски лежал калоприменик, среди густо-бордовых ватных тампонов в прозрачном мешке для мусора. Я вернулся в палату, кровать деда Августина была аккуратно заправлена. Я сразу заснул.

Проснулся утром прямо перед обходом. Солнышко одинаково весело освещало все кровати без разбора и с выздоравливающими, и умирающими, и пустые. Доктор сказал, что рана ровная, быстро заживает, что уже можно ходить в туалет. Я взял гармошку и пошел во двор, играл гаммы до самого вечера.

На следующий день приезжала Дуся. Она хотела вернуть мне записную книжку, которую я оставил у нее в машине, но не знала моего телефона. Она позвонила Михе, тот сказал, что я болею и навестить меня можно вот там-то. Придурок. Она нашла меня во дворе с гармошкой. Отдала фрукты и записную книжку. Это была не моя книжка, у меня никогда не было записной книжки. Она сказала, что, наверное, тогда ее бывшего. Я молча напрягался, не понимая, чего ей от меня надо, а она молча улыбалась и почти сразу ушла. Пришла на следующий день. И через день.

Уже гораздо позже я вспомнил, или скорее Дуся напомнила, как на дне рожденья Михи, она рассказывала невероятно трогательную историю своей подруги, там что-то нечестный муж, ребенок за границей, оторванный от матери и т.д. Я воспринял эту историю очень близко к сердцу, покраснел и, где-то в месте про оторванного ребенка, даже уронил слезу. Таких чувствительных мужчин ей еще не приходилось видеть. Истинных причин моей реакции мы не обсуждали.

Дожидаться выписки было невыносимо и на четвертый день я уговорил доктора отпустить меня домой, под слово, что каждый день буду ходить на перевязки. Дуся отвезла меня домой, неторопливо и по самой ровной дороге. Так получилось дольше на полчаса.

Вечером все встретились в Бутере. Пацаны сидели кислые, потому что Миха не сможет поехать на Голосящий Вудсток, проблемы с инспекцией в баре, а значит не едет никто. Репетировать настроения ни у кого не было, да и гармошку я оставил дома. Последний раз я ее видел под сброшенным воздушным платьем.