Существует дым

Она сидела на крыльце школы, уничтожая третью пачку сигарет за день. В груди жгло от ядовитого дыма, но она продолжала принимать никотин, уничтожая, убивая себя изнутри.

Он сидел за последней партой, считая минуты до окончания урока, чтобы увидеть, как она губит себя, а затем отобрать полупустую пачку, бросить её на землю и несколько раз наступить.

Они никогда не были друзьями, но чувствовали особую связь. Это не было любовью, симпатией или влечением. Это было чем-то большим и более важным.

Элизабет никогда не курила. Никогда постоянно — так будет лучше. Она ненавидела омерзительный запах сигарет, привкус горечи и сухости во рту. Поэтому два раза в месяц — считалось слишком большим количеством. Девушка воровала по нескольку штук у отца, так как покупать целую пачку было бессмысленно и очень опасно: мать проверяла все сумки, портфели и тайники своей дочери, пытаясь изолировать её от развратного мира.

Найл любил футбол. Любил иногда — так будет лучше. Пиная резиновый мяч, он вымещал всю злобу и негодование, которые собирались за нудный день. Обычно он приходил на поле только днем во вторник и пятницу, но стал делать это чаще, когда заметил под трибунами курящую девушку со светлыми волосами, торчащими из-под натянутого капюшона. Он смотрел на неё как на глупого и потерявшегося ребенка, пытающегося уничтожить себя вместе с проблемами.

А были ли они?

Она ненавидела, когда её называли «Лиззи», потому что полное имя звучало красивее. Идя с гордо поднятой головой по коридорам школы, она хотела, чтобы кто-то окликнул её полным именем. Но все лишь смеялись над слишком худой девушкой в растянутой толстовке, которая когда-то была ей мала. Поэтому её все называли «Лиззи», как бы напоминая, что теперь она стала маленькой и слишком невидимой для Элизабет.

Он терпеть не мог, когда любил её кто-то другой. Поэтому он ненавидел всех её родственников, которые нагло лгали ей в лицо, что она красива. Она ужасна: впалые щеки, острые черты лица(которые ей совсем не шли), бледный цвет кожи(она напоминала смерть или сбежавший труп из морга), огромные, пустые глаза(в которых, кроме жалости к самой себе, не было ничего), покусанные губы и тонкие брови. Всё ему казалось отвратительным в Лиззи. Но он чувствовал... он дышал тем чувством, которое питал к этой худощавой девушке.

Они не могли смотреть друг на друга, потому что Элизабет ненавидела бездонные голубые глаза Найла, а тот в свою очередь терпеть не мог кривую ухмылку на её лице. Поэтому они наблюдали друг за другом со стороны.

Будто один Ангел-хранитель другого. И наоборот.

Она хотела увести его от всех проблем, которые валились на него день за днем, заставляя чаще возвращаться на поле и бить по мячу сильнее. Он мечтал спрятать её от гнусного мира, в котором Лиззи не могла быть Элизабет. Но ведь не было ничего, что могло осуществить их желания...

кроме них самих.

Когда она достала последнюю сигарету из пустой пачки, кто-то перехватил её руку, вырвал отраву и сжал в кулаке. Элизабет испуганно спрятала глаза, думая, что это кто-то из учителей или того хуже — отец, брат, дядя. Но страх отошел, когда мелодичный голос небрежно обронил «Лиззи, хватит», отчего вся её боль чувствовалась в дрожи. Глаза девушки наполнились слезами, потому это имя звучало так унизительно, паршиво и колко, что казалось самым обидным оскорблением. Найл наклонился, чтобы лучше видеть лицо Элизабет(ведь он никогда не считал её «Лиззи», но изредка называл так, чтобы напомнить, в кого она превращалась), попытался улыбнуться и приободрить её.

— Прекрати, прошу, — сжав запястье девушки сильнее, прошептал парень. От неё противно пахло. Черная кофта была пропитана едким дымом, от которого его воротило. Найл хотел увидеть глаза девушки(её улыбка совсем не волновала), но какой-то старшеклассник нарочно кинул в неё пустую банку из-под содовой, отчего Элизабет свернулась в клубок. Черный. Отвратительный. Невидимый.

Она не проронила ни слова, когда за спиной звучало «Лиззи», «невидимка Лизз» или «дрыщевка Лиззи». Она лишь хотела раствориться в воздухе, как это делал дым. Она ничем не отличалась от него — её так же ненавидели.

— Элизабет, — повторял Найл, тряся девушку за плечо. Он слышал тихие всхлипы. Парень несколько раз прокричал её имя, но после неудачных попыток просто поднял её голову за подбородок, заставив тем самым смотреть в его глаза.

— Прекрати, прошу, — вновь шептал он. Элизабет лишь отвернула взгляд.

Пустая пачка лежала у её ног. Уничтоженная последняя сигарета валялась чуть дальше последней ступеньки. Лиззи смотрела куда-то в пустоту. Найл смотрел на Элизабет. Элизабет терялась к густом дыму, кутаясь в нём. Они находились на разных берегах: один был там, где есть надежда на спасение, вторая — где нет ничего, чтобы можно было бы разрушить ещё.

Они не понимали друг друга.

И никогда не поймут.

Потому что бездонные голубые ненавидели пустые карие.

А пустые карие теряли свой цвет и блеск на фоне бездонных голубых.

Они уничтожали друг друга. Это они чувствовали. Взаимное уничтожение: Найл уничтожал Лиззи, а Элизабет уничтожала Найла, который заметил её курящую под трибунами и стал приходить на поле чаще; который ненавидел, когда её любил кто-то другой; который считал минуты до окончания урока, чтобы посмотреть, как она губит себя.

Но это всего лишь иллюзия, потому что не существует «Лиззи», уничтожающей третью пачку за день, не существует Найла, который до сих пор просит Элизабет прекратить. Существует дым. Властный и разрушительный. Он проникает в каждую клеточку моего сердца, причиняя боль.