Неисправимые

Как-то летним вечером, когда жара, раскинувшая свои волны по изнуренному городу, собирается в кучу, растворяясь в асфальте, мы заговорили. Говорить с этим человеком всегда непросто. Приходится подбирать слова подобно искусному кутюрье, будто я подбираю материю, цвет, фасон для наряда, в который я наряжу этого человека.
Мне всегда казалось, что мы знакомы не так долго. Я, наверно, совершенно не знал о мыслях, чувствах ее, но в тоже время ближе никого и быть не могло. Слово «долго» очень относительное, и что-то невесомое, не имеющее границ. Десять минут  - это долго, когда ждешь кого-то на важную встречу. Минута – это долго, когда нет ответа. Полгода – это не долго, когда впереди целая жизнь. Целая жизнь – это, наверно, не долго. Если подумать.
Обычный летний день подходил к концу. Я украдкой поглядывал на ее открытые плечи в веснушках. Она улыбалась и наблюдала за закатом. Я все думал о том, что редко вижу ее улыбку и тем более открытые плечи. Глубокая складка, которая давно обрела дом над ее переносицей, куда-то спряталась, будто забыла заплатить за аренду, и на время ее выселили.
-Мам, ты такая красивая. Жаль, что ты себя не видишь сейчас!
Она вздрогнула, посмотрела на меня и смущенно опустила глаза.
-Спасибо, сынок. И ты у меня красавец, расстарались мы с отцом, знаешь. Иногда и не верится, что я вот такого тебя на свет родила.
Мы смущенно замолчали. Слишком редко наши диалоги включают комплименты. И мне даже стыдно за это.
-Мам…
-Что случилось, родной?
-А ты любила отца?
Она зажмурилась. Мы никогда не говорили о нем. Мы вспоминали такие семейные анекдоты, мимоходом упоминали, что бы он сказал на этот счет, но никогда не говорили.
-Почему ты спросил?
-Кажется…я хочу сказать Молли, что люблю ее. Но боюсь, что ошибаюсь. Сильные слова, ты же понимаешь.
-Хмм…
Пауза. Я так и слышал, как она по крупицам складывала в голове, мысли, воспоминания. Искала ответ. Искала правду. Искала, что из этой правды можно произнести. Мамы они такие. Тоже кутюрье слов. Особенно со своими детьми.
-Любила. Потом не любила. Потом снова любила. А потом я потеряла между этим грань, потому что у него и у тебя была моя жизнь. Наверно, потом больше не задумываешься о каких-то позициях. Мол, люблю я или не люблю.
-А почему ты переставала его любить, ма?
-Знаешь, в жизни всякое бывает. А у вас, мужчин, особое понимание жизни. Вы с детских пеленок пытаетесь стать настоящими мужчинами. У настоящего мужчины есть миллион требований к себе, есть миллион указаний как надо жить. И все вы какие-то грустные, хоть вас и любишь, а бывает, что перелюбишь или недолюбишь. Вам трудно жить. Не дай бог, кто-то скажет, что вы не являетесь настоящими мужчинами. Но, самая соль в том, что у меня подозрение в последнее время, что нет настоящего мужчины – нет такого. А вы все играете, подбиваете себя по параметрам каким-то. Стараетесь быть кем-то другим. Вот и твой отец однажды стал другим. Он благородно жил со мной, но, как же вы любите говорить, что иногда вас надо спустить с поводка. Вот тогда я его разлюбила. И полюбила снова в совместной старости.
-Я не знал об этом.
-Если бы знал, то позор на наши с ним седые головы. То, что происходит между родителями, сынок, не должно наложить отпечаток на детей. Потому что этот отпечаток не смоешь словами, объятиями, слезами, подарками, поцелуями и даже временем.
Я смотрел на нее. Она поправила платье, поправила тугой пучок блестящих волос на затылке. Смело посмотрела мне в глаза. В них была тревога. Она, наверно, размышляла о том, что можно было не произносить. Я улыбнулся. Она в ответ. Никогда не знал о чем, она думает, только догадки.
-Сынок, а ты любишь Молли?
-Мам, я тебя люблю.
-А я тебя. Но, все же, ты любишь ее?
-У нее смех, как у тебя. Люблю. Скажу ей сегодня. Я же мужчина.
Она засмеялась.
-Неисправимые