Оренбургские ссыльные

Идея сослать “мятежных” уральских казаков в Туркестан начала формироваться  ещё в самом начале событий, в сентябре 1874 года. Сначала имели в виду Тургай, потом уже более удалённые южные территории. Однако осуществить ссылку в столь отдалённый край было делом затруднительным и требовало больших организационных усилий, а желание “сбагрить” ненужный элемент из войска было очень жгучим. Поэтому, пока шло расследование возможностей отправить неугодных казаков как можно дальше, начали предварительную высылку в Оренбургскую губернию.

Оренбургская губерния была далеко не самым подходящим местом для ссылки. Прежде всего, она находилась в опасной близости к УКВ. Связи между Оренбургским и Уральским казачьими войсками существовали всегда, поэтому надеяться на полную изоляцию ссыльных не приходилось. Но хоть какое расстояние казалось войсковой администрации лучшим, чем никакое, поэтому никто не высказал возражений против этого плана. У ссылки в Оренбург были и свои сильные стороны. УКВ находилось в прямом подчинении Оренбургского генерал-губернатора, поэтому организовать высылку людей в пределах одной администрации было делом относительно простым из-за меньшей бюрократической волокиты. Среди Оренбургских казаков процент православных был намного выше, чем в УКВ, поэтому Оренбургской и Уральской администрациям не хотелось никакой “раскольничьей пропаганды” в ОКВ. Чтобы обойти эту трудность, в конце концов (в 1875 году) было решено расселять ссыльных в степных мусульманских районах, где их “раскольничья пропаганда” не имела бы никакого успеха.

Решение о временной ссылке казаков в ОКВ было принято ещё в сентябре 1874, но только в середине ноября канцелярия УКВ выделила полторы тысячи рублей на высылку первой партии. 3 декабря 1874 года в Оренбург привезли первую партию сосланных казаков в количестве 43 человек. Их присутствие в городе было нежелательно (даже в тюрьме), и их транспортировка по станицам ОКВ была организована как только смогли обеспечить арестантов зимней одеждой (почему-то ссыльные прибыли из Уральска не готовые к зиме) и оповестить местных атаманов. Хочется попутно заметить, что “странное”, не соответствующее сезону, одеяние первых ссыльных заложило “традицию”: за все годы ссылок печальная история со ссыльными, одетыми не по погоде, а то и вовсе неодетыми, повторялась не раз. Например, 1878 году есаул Аничхин привёл в Казалинск этап, в котором было 56 “совершенно нагих и босых” ссыльных уральских казаков.  Трудно поверить, что они покидали пределы УКВ в таком виде. В казённых сметах регулярно упоминаются расходы на одеяние и пропитание казаков. Это было обязанностью администрации: снарядить осужденных в соответствии с правилами. Если же администрация не выполняла свой долг, то ведь были по соседству неравнодушные семьи, которые провожали арестованных , в некоторых случаях, до войсковых границ. Наверняка, они снабжали своих отцов и мужей необходимой одеждой, если те совсем обносились, ведь вплоть до 1894 года позволялось отправлять этапных арестантов в своей одежде (Справочная книга, стр. 111). Что случилось с этой одеждой во время этапа? В среде “уходцев” еще рассказывают расплывчатые истории о мародерстве конвойных во время семейных этапов. Истории эти неконкретные в связи с давностью событий (почти полтора века прошло), но может так быть, что они дают нам разгадку одной из “странностей” уральских этапов?

Если же арестант не имел своей одежды, его обязаны были одеть за счёт тюремного ведомства. Был список вещей, обязательных для каждого арестанта, стоимость этого обязательного комплекта была в пределах 12-13 рублей (Справочная книга, Приложения, стр. 50). Впрочем И.П. Белоконский свидетельствовал, что материалы для одежды и обуви арестантов закупались самые гнилые, поэтому они разваливались на глазах. Сапоги не носились больше месяца, а в год полагалось лишь две пары сапог, так что практически круглый год арестанту приходилось обходиться без обуви (Белоконский, стр. 58-59). Может быть, можно списать на плохое качество одежды тот факт, что до Казалинска или Тургая арестанты приходили полуголыми, но не могли же все тёплые вещи развалиться за неделю этапа от Уральска до Оренбурга? А вполне возможно, что это были акты экономии бюджетных денег, потому что зимняя одежда - шубы, например, - выдавались только тем заключенным, которым предстоял длинный путь “этапным порядком” или же когда будет “слишком холодно (боле 10 ; холода)” (Справочная книга, стр.112), так что если морозы не доходили до 10 градусов ниже нуля, когда казаков отправляли в Оренбург, у администрации были законные основания экономить. Между прочим, за одежду выданную этапным арестантам, впоследствии высчитывали “с обществ, исключивших их из среды своей” (Справочная книга, стр. 119), в данном случае, надо полагать, со станиц УКВ, в которых проживали ссыльные.
Впрочем, вернёмся к Оренбургским ссыльным…

Вообще-то, с точки зрения администрации, содержать непослушных казаков в тюрьме было бы спокойнее. Там и пригляд был бы лучше, и связи с внешним миром можно было контролировать. Но Оренбург был готов к принятию большого количества арестантов не более, чем Уральск. Орская тюрьма тоже не соответствовала наплыву заключённых, начавшемуся с лета 1874 года. Задействованы были и бараки военных частей. Но батальонные бараки были рассчитаны только на батальон, поэтому, например, 250 “сверх-плановых” квартирантов (а именно столько арестантов из УКВ было в Оренбурге к концу 1874 года) больно ударили и по солдатам батальона, и по арестованным. Теснота была ужасающая, а то, что казаков по правилам нельзя было разместить по соседству с солдатами (их ведь нужно было держать под охраной и на расстоянии от основной массы солдат) только добавляло тесноты! По этой причине - нехватка мест в тюрьмах и бараках - речь могла идти только о ссылке. Но и в ссылке людей нужно как-то обеспечивать и одеждой, и едой, и кровом, и деньгами. Если кровлю можно было обеспечить одноразовым решением (например, отремонтировать старый барак и поселить в нём сосланных), то все остальные нужды могли быть обеспечены лишь систематическим вливанием денег, которых в казне не было.

Первую партию казаков разбили на три группы и распределили между тремя отделами ОКВ (ГАОО, д. 3931), надо полагать, чтобы облегчить обузу для Оренбургских казаков, а также, чтобы ослабить солидарность Уральских казаков. Первоначально планировалось, что в 1-ый отдел будет приписано 28 человек, тогда как 2-й и 3-й получат по 12 и 13 ссыльных, которые будут сданы исправникам этих отделов. Однако 28 ссыльных в одном отделе показалось начальству слишком опасным, поэтому и эту группу разбили на две части - по 14 человек. Однако скорость, с которой прибыли казаки застала администрацию врасплох (как это знакомо! история продолжает повторяться опять и опять!) и атаманы вышеупомянутых отделов не получили приказания о принятии  ссыльных (а заодно и о том, что к их приезду нужно подготовиться). В Оренбурге завязалась лихорадочная переписка  о том, как пристроить ссыльных казаков первой партии в положенные им отделы, а из Уральска уже отправлялась новая партия ссыльных казаков. Ожидалось что их будет 56 (ГАОО, д. 3931), но в действительности, в Уральске подготовили к выезду 77 казаков второй партии (один из них, Фёдор Михайлович Калягин, числится в списке среди 77 казаков, но почему-то был оставлен в Уральске, и в действительности в Оренбург прибыло 76 казаков). А так как станичные атаманы не были готовы к принятию большого числа осужденных, то уральские казаки в оренбургских казармах подзадержались. Первоначальный план разбросать их всех по окраинам губернии с треском провалился. Количество Уральцев всё увеличивалось в Оренбурге, вместо того, чтобы двигаться к месту предполагаемой ссылки. Письма Оренбургской администрации пестрят требованиями начальников разных отделов друг к другу “выселить этих людей теперь же!” хоть куда в Оренбургской губернии, пока их дальнейшая судьба решается, будь то Орский уезд, Вернеуральский, или Троицкий. В Оренбургском уезде уральцев расселили по станицам Каменноозерной и Никитинской, в Орском уезде в Гирьяльской, Ильинской и Задвиженской станицах. При первой же возможности старались выпихнуть ссыльных к Кауфману в Туркестан, но это не всегда удавалось.

С каждым транспортом прибывало около 200 казаков. За лето 1875 года прибыло два транспорта: с 7-ым  и 8-ым - 400 человек. 2 сентября прибыл 9-ый транспорт с ещё 200 человек.  В середине сентября - 10й транспорт. Все они предназначались для ссылки в Туркестанский край. Но выслать их не могли, “потому что войско (...) не успевает заготовлять потребное для отправления партий Уральцев, количество сухарей и контр-агент не может в короткий срок заготовить перевязочные средства” (из рапорта генерала Юноши Крыжановскому, сентябрь 1875 г.), а потому всех этих казаков нужно было расположить временно где-то. А где? Всё там же, в Оренбургской губернии. В Уральск неслись срочные запросы на дополнительные суммы (по 1000 рублей и больше), на содержание “внеплановых” ссыльных.

Помимо казаков, которые “зависли” в Оренбургской губернии, потому что генерал Кауфман в Туркестане не имел для них помещений, а конвоиры не имели для них достаточно сухарей на дорогу, были ещё и те ссыльные, которые с самого начала
предназначались для Оренбургской губернии. Эти ссыльные были большой обузой, потому что “высылаемые казаки по преклонности лет, дряхлости или болезням, признаны к работам неспособными”, и ни в одном из отделов ОКВ не горели желанием их принять, и, кстати, их разместить тоже было негде.

“Дряхлость” ссыльных была задокументирована врачами, потому что каждый ссыльный прошёл, говоря современным языком, мед. комиссию. По прибытии в Оренбург все ссыльные были повторно освидетельствованы врачом. Процент “дряхлых” и “неспособных к труду” был намного выше, чем ожидалось. Так из партии в 122 человека, прошедших врачебный осмотр в сентябре 1875 года, 58 оказались не способны к труду и должны были быть оставлены в Оренбургской губернии, и лишь 64 казака были отправлены в Туркестан. То есть чуть ли не половина казаков, подлежащих ссылке, не годилась в колонисты. Так, например, Потап Алексеевич Киселёв (около 70 лет), Филипп Абрамович Мурзин (75 лет), Фёдор Кузьмич Карнаухов (95 лет!!!) и другие предназначались в Уральске для ссылки в Туркестан, однако по приезде в Оренбург стало ясно, что до Туркестана они, возможно, не дотянут. Забегая вперёд скажу, что наплыв ссыльных в Оренбург был такой большой, что впоследствии решения врачей были пересмотрены по настоятельным требованиям Уральского наказного атамана Верёвкина (смотрите стр. 263), и некоторые старики и инвалиды позже были признаны “годными к труду” и всё-таки были сосланы в Туркестан, как это случилось с Исакием Анд. Ерофеевым и Дмитрием Махориным. Было среди оставленных в Оренбурге немало и довольно молодых людей, даже моложе 30 лет, как тот же Дмитрий Махорин, что автоматически означает: у них были серьёзные проблемы со здоровьем. Какие? Врождённая инвалидность? Боевые ранения? Почему в группу инвалидов попали 35-летние Влас Кузнецов, Тимофей Черноусов и Никон Зайкин, 33-летний Фёдор Борзиков, 30-летний Агей Назаров, 28-летние Ермолай Горбунов и Савин Щёлоков, 27-летний Тихон Сычёв, 24-летний Терентий Сосков?

Похоже на то, что процесс пересмотра медицинских решений начался уже в сентябре 1875 года, потому что довольно большая группа ссыльных, скорее всего, престарелых “начётчиков”, если судить по времени их ареста и судебного постановления - осень 1874 года, была выслана с 6-ым транспортом из Оренбурга в Туркестан. Среди тех казаков, “задержавшихся” в Оренбургской губернии более чем на полгода, были: Моисей Беляев, Абрам и Филипп Болдыревы, Дорофей Выровщиков, Матвей и Степан Дамрины, Ефим Евстифеев, Василий Ерачин, Пётр Запрометнов, Гаврила Кадомцов, Фёдор и Еремей Копеечкины, Константин Купряхин, Климентий Максин, Аверкий Мясников, Григорий Осипов, Яков Пустобаев, Илья Скоробогатов, Иван Шилимов и Сидор Черыков.

Когда в декабре 1874 года привезли первую партию уральских ссыльных, было решено снабжать их кормовым довольствием первые три месяца, пока не обживутся на новом месте. Предполагалось, что через 3 месяца они смогут сами зарабатывать на жизнь. В случае со стариками рассчитывать на независимые заработки ссыльных не приходилось, поэтому казна должна была рассчитывать на “поддержание их существования” до конца их дней, причём “производство кормового довольствия вызывает необходимость расходовать деньгами тотчас же (...), а сумм на этот предмет не имеется” (из рапорта генерала Юноши генерал-губернатору Н.А. Крыжановскому, сентябрь 1875) . А денег на эту статью расхода не было, потому что и такой статьи расхода не было до конца 1874 года, “а между тем по большому числу высылаемых в станицы Уральцев, расход на довольствие их будет простираться от 25 до 30 руб. ежедневно”, так что “без отпуска названной суммы из сумм Уральского Казачьего войска невозможно приступить к отправлению сих казаков по станицам,” - из того же рапорта генерала Юноши. А чтобы УКВ нашло нужные суммы нужно было писать в Военное Министерство и брать разрешение на кредиты из войсковой казны, и на всё это нужно было время. А казаки-то уже сидели в казармах, и их уже нужно было кормить!

Довольно быстро (то есть в течение года - с октября 1874 по сентябрь 1875) стало ясно, что благотворительные намерения поддерживать стариков материально “до конца их дней” терпят фиаско, потому что денег не было. Рапорт начальника Управления Оренбургского генерал-губернатора генерала Юноши от 2 сентября 1875 года был последним всплеском филантропии. Уже в конце сентября тот же самый генерал Юноша предписал станичным атаманам ОКВ, “что оставшиеся в станицах Оренбургского казачьего войска бывшие Уральские казаки должны сами изыскивать способы к своему существованию, не рассчитывая на начальство”.

К кому же относилось это предписание? Когда читаешь списки казаков, оставленных на поселение в ОКВ, сердце поневоле сжимается от сострадания.

Среди сосланных было много поистине старых людей. Максиму Алексеевичу Мелехину и Дорофею Матвеевичу Мордовину из Круглоозёрного форпоста было по 71 году, а к ним на содержание ещё прислали и семьи. К Мордовину - жену Лукерью того же возраста, а к Мелехину - жену Екатерину Никитичну, 61 год, с двумя дочками, 17 и 14 лет, не успевшими выйти замуж в УКВ. Семёну Савельевичу Кучкину из того же Круглоозерного форпоста было 76, а жене его Варваре Павловне было 70. Тимофею Ивановичу и Ирине Фёдоровне Филичевым из Серебряковского было уже по 72. Кириллу Кузьмичу Ляпину из Красноярского форпоста было 73, впрочем, у него была “молодая” жена 59 лет, Татьяна Карповна. Якову Степановичу Фофанову из Щаповского форпоста было 76, а жене его Анастасии - 74. Павлу Иовичу Солодовникову из Вшивского хутора тоже было 74, а жене его Мавре Ивановне - 67. Макею Андреевичу Кабаеву из Вшивского хутора было 77, жене его Ирине Васильевне было 76. А у Василия Лаврентьевича Черакаева, 78 лет, и его жены Натальи, 76 лет, из Рубеженского форпоста был ещё и сын ивалид 28 лет. Помимо того, что сами старались выжить, нужно было ещё и сына поддерживать! Матвею Никифоровичу Ильичёву из Гниловского хутора было уже за 80. Правда, Матвей Никифоро-вич был, видимо, “парень хоть куда”: у него была молодая жена Василиса Егоровна, 53 лет, и дочка Евдокия 16 лет. Было кому вести домашнее хозяйство. А вот на что они жили? Ведь добытчиком должен был быть 80-летний глава семейства! Василию Никитичу Кузнецову из Сахарной крепости было 80, а жене его Анисье Ивановне - 70, а ещё на руках у них была 14-летняя дочка Павла. Якову Алексеевичу Шароварникову из Лебяженского форпоста было 81. Ивану Кириллину из Дарьинского форпоста было 83, а жене его Февронье Ивановне - 79. Степану  Петровичу Ефремову из Красноярского форпоста и Алексею Петровичу Веселову из Киршенского было по 85 лет, и женам их было тоже по многу лет: Варваре Кузьминичне Ефремовой - 79, а Матрёне Николаевне Веселовой - 82. Павлу Мироновичу Стрельникову из Сахарной крепости было 86 лет, а жене его Наталье Андреевне - 80. Фёдору Карнаухову на момент ссылки было вообще 95 лет!!! Список стариков абсолютно не полный. Я лишь привела пример, какого рода “смутьяны” из УКВ были сосланы в Оренбург. Среди сосланных, помимо инвалидов, были семьи с больными людьми, как уже упомянутая семья Василия Лаврентьевича Черакаева. У 66-летнего Ефима Матвеевича Шапошникова из Уральска была хворая жена, 66-летняя же Евфимия Семёновна. Она не вставала с постели, а это значит что её муж в свои немолодые годы должен был ухаживать за ней круглые сутки (только те, кто имели дело с лежачими больными поймёт, какой это труд!), вести домашнее хозяйство, и ещё изыскивать способы заработать на пропитание своё и жены. То, что жёны-инвалиды или жёны, "больные хроническими недугами", оказались с ссылке вместе со своими мужьями тоже удивительно, ведь это противоречило закону (подробнее об этом в главе "Воссоединение семей").

Среди сосланных были и семьи “помоложе” (совсем-то молодых, которым было меньше 40, среди сосланных в ОКВ было раз-два и обчёлся! треть из них я уже назвала выше), и такие семьи зачастую были многодетные. У “молодой” семьи Феклистовых из Орловского форпоста (мужу Панфилу Сидоровичу было 35 лет, а жене Матрёне Максимовне - 31) было четверо детей от 4 до 11 лет. И это только по спискам! Сколько детей рождалось и умирало не входило ни в какие списки! Учитывались лишь те, на которых платилось пособие, и в редких случаях записывались все живущие дети подряд. У семьи Борзиковых из Владимирского форпоста было четверо детей, от 2 до 12 лет. И у семьи Спрыгиных из Уральска (Карпу Родионовичу было 48 лет, а жене его Анисье Вавиловне - 45) тоже было 4 детей от 2 до 15 лет. У семей Мордовиных и Голубовых из Круглоозерного было по 5 детей. У Степана Осиповича и Прасковьи Ивановны Давилиных из Круглоозерного было 6 детей от 3 до 16 лет. В Оренбургских списках мне на глаза попалась лишь одна семья с 6 детьми, получавшими пособие, а вот семей с 4 или 3 детьми было очень много, всех и не перечислишь.

Как эти семьи могли изыскать возможность заработать на жизнь? Их привезли в
Оренбургскую губернию с минимальным количеством скарба, и есть косвенные свидетельства, что не все пожитки, взятые с собой из Уральска,  достигли места назначения. У них не было ни лошадей, ни земли, ни своего угла. Большинство казаков не имели никаких профессий кроме рыболовства и военного дела. Рыболовством заниматься они не могли в тех районах, где их поселили, во всяком случае не профессиональным рыболовством, которое могло бы обеспечить прожиточный минимум. Военная профессия тоже исключалась: и потому что их из казаков исключили, да и не подходили они ни по возрасту, ни по состоянию здоровья... Большинство из них даже в батраки не могли наняться. Кому нужен работник 60-70-80 лет или инвалид?

Даже если опустить из вида всю эмоциональную и моральную обстановку: изолированная жизнь среди мусульман, невозможность выдать дочек замуж из-за того, что женихов старообрядцев вокруг не было, невозможность женить сыновей, по той же причине (да и кто выдаст дочь за голодранца, у которого нет никакого хозяйства?), - одна только финансовая сторона делала ссылку невозможно жестоким  наказанием. Практически всем сосланным в Оренбургскую губернию пришлось побираться среди односельчан-мусульман. Некогда гордые и зажиточные казаки были унижены до положения попрошаек.

Мне попались разрозненные списки умерших в ссылке казаков. До 1880 года умерло 22 уральца, если верить этому списку. Я же подозреваю, что списков должно было быть больше. Учитывая почтенный возраст многих сосланных, смерть в ссылке могла быть естественным событием, а могла и не быть. Списки причин смерти не уточняют. Семьи назад в УКВ не возвращали. О судьбах семей после смерти казаков никаких сведений в архивных делах нет.

Помимо сосланных в Оренбургский край начальством были в нём и “добровольные” изгнанники (смотрите стр. 262). Большое количество родственников сосланных, а также и тех, кто подлежал наказанию за участие в “бунте”, нашли там укромные местечки для себя. Можно предположить, что в первую очередь все бежавшие в Оренбургскую губернию направлялись к своим сосланным знакомым и родственникам, и от властей они скрывались у них же. Однако в архивных документах также постоянно встречаются упоминания о жителях Оренбургской губернии, проявлявших живое участие в сосланных уральских казаках. Местные старообрядцы помогали уральцам с едой, с медицинской помощью, с одеждой, брали уральцев на поруки, выступали с предложениями содержать сосланных у себя вместо переполненных тюрем, и особенно - вместо переполненных лазаретов. Можно предположить, что среди Оренбургских и уральских староверов существовали родственные связи, а может быть, их связывали деловые отношения... Так или иначе, сосланные уральцы имели множество сочувствующих знакомых в ОКВ. Вопрос в другом: как долго могли оренбургские старообрядцы поддерживать сосланных уральских казаков? И сколько из сосланных казаков смогло получить поддержку от собратьев по Вере? А сколько не смогло? В 1879 и 1880-м году Оренбургская область пострадала от страшной засухи, и многие местные жители сами оказались в самом плачевном положении, на уральских нищих средств у началения стало не хватать.

Бежали уральские казаки не только из УКВ в Оренбургские станицы, но и наоборот… Сосланные казаки нередко сбегали из мест поселения. Сами казаки не оставили отчётов о своих побегах, но можно предположить, что направлялись они в УКВ, поделиться своими новостями, поразузнать новости из УКВ, получить материальную поддержку от родни в УКВ, а то и просто от тоски по дому, как объяснил свой побег в “опеляционной” записке Дмитрий Махорин (смотрите стр. 279): “мы все, уральцы, не видим под собою и не знаем, по земле ходим или по воде, вот как доводит живая разлука”. Также уходили они и в столицы с очередными прошениями царю, царской семье, сенаторам... В конце августа 1878 года по Оренбургской губернии числилось “21 человек неизвестно куда отлучившихся” (ГАОО, ф.6, о.13, д.377, л. 291), что составляет около 5% всех сосланных в ОКВ.

После “прощения” 1881 года почти никто из Оренбургских ссыльных не сумел вернуться в УКВ. Можно предположить, что б;льшая часть всех сосланных в Оренбургскую губернию перемёрла и избавила Оренбургскую администрацию от дальнейших забот.