Книга третья - главы 9 и 10

                Глава девятая

       Н: Когда мы младенцы, мы ещё ничего не знаем ни о превратностях судьбы, ни даже о самой смерти...
       Н: Наверное, не боится смерти – именно не боится, а не преодолевает страх – только тот, кто во имя жизни пройдёт на земле все муки ада ДО того, как умирание также могло бы добавить к этим мукам – страх душевный: на него тогда, быть может душе, полумёртвой, сил не останется; все эти силы, без остатка, уже раньше были положены на другое, их стоящее...
       Оптимист: Если бы мы, люди – разом, не сговариваясь – услышали в себе Музыку, в которой для нас было бы столько сказано, что, кажется, и добавить к этому нечего – к понятному с полузвука!.. – Чтобы – с её НАИВЕРНЕЙШЕЙ подсказки – увидеть дорогу туда, где круг судеб не замкнётся...               
               
       Вдруг – в младенческом возрасте – окажись я... в зрительном зале, на музыкальном спектакле «“Юнона” и “Авось”».
       И вдруг… взмахни волшебной палочкой некто, также незримо присутствующий здесь!.. – И вот:
       Публики – не стало...
       В зале – я один...
       И только сцена – живёт и поёт...
       Но я, как любой младенец, ещё ничего не знаю о театре; не ведаю и о том, что сейчас происходит на сцене... Все радости и печали великой любви ещё очень-очень слабо долетают до меня... Будь я взрослым, но таким же, как сейчас, не подготовленным, не знающим, что это только актёры, а я только зритель и участвую в этом не более как зритель, мне, наверное, актёров легко было бы принять за безумцев, вообразивших, что они в ином веке, в иной стране, и хоть говорят по-русски, но не все зовут друг друга по-нашему – много имён иностранных. Но я, младенец, ещё не отличаю «безумцев» от «нормальных», – только вижу, только слышу, быть может, что-то едва-едва начинаю чувствовать – ещё не понимать... Для меня это не артисты, а просто обычные люди, только с виду старше меня и которые существуют со мной в одном мире и в одном времени; а язык их, пусть и не младенческий, сочетается с волшебными звуками – звуками чудесной Музыки, и исходит из уст тех, чьи голоса слиты в этой Музыке; быть может, не всё и в ней – её полутонах, переходах, звучании то громком, то тихом – мне понятно… Я ещё не знаю, как оно – нечто! – и в Смерти – говорит о Жизни, и в Разлуке – о Любви. Но что-то в этом есть... И если не мысленно, так бессознательно – я этим уже младенчески проникаюсь... Неужели оно обращено ко мне?.. – То, что даже младенческую душу не оставит равнодушной...
       Вот, уже начиная что-то понимать и сердцем откликаться всё больше, я с удивлением замечаю, что… расту: не по дням, не по часам даже, а по минутам – мгновениям!.. Вот уже приподнимаюсь – встаю на ноги... ещё немножечко, ещё чуть-чуть...
       Наконец – иду – к НИМ!..
       Чем ближе к артистам подхожу, тем больше сил в себе чувствую. Душою – всё тот же «младенец», – таким я и вырос: рядом с их, почти детской, простотой и дивной беспечностью – умением жить и творить в театре-храме; сейчас даже без оглядки: есть зрители, нет зрителей – здесь не может быть глаз «чужих», людей «посторонних»... Артисты в пределах сцены и времени – своего – способны видеть дальше сцены, дальше времени. Кажется, им всё подвластно... И я – так же просто и беспечно – сам «забудусь» – рядом с НИМИ, забудусь – в НИХ!.. И буду счастлив, беспредельно счастлив...
       И вдруг: в ту самую минуту, когда я – под пропетые ими со сцены слова «Аллилуйя любви!» – восхожу к ним на сцену... тогда, в мгновение ока:
       ВСЁ НЕСЧАСТЛИВОЕ, ПЛОХОЕ, – УЛЕТУЧИВАЕТСЯ!!! 
       ...Прежде я, младенец, не понимал, что Любовь и Жизнь, Разлука и Смерть – они шли рука об руку, в двух шагах от меня творились артистами, – пока я по-младенчески зачарованно и доверчиво им внимал... Но потом, когда, от избытка радостного волнения, уже сам я был готов броситься в объятия Жизни, – в этих-то объятиях: Смерть, словно и вправду, была побеждена – Жизнью, а дни, годы, десятилетия Разлуки – в миг единый взяты назад – Любовью!.. (Будто граф Николай Резанов – в лице артиста Николая Караченцова, и Кончита – в лице артистки Елены Шаниной, – они уже меня на сцене с тем и ждали с самого начала; а под конец – и я это понял!)
       Но объятия Любви и Жизни – распростёрлись не мне одному:
       ...Сколько бы их, добрых людей, в зрительном зале ни появилось вдруг снова, – а их незримое присутствие мною ощущалось и тогда, когда в зале, казалось, не было ни души, – их дыхание лёгкое, душераскрепощающее, овевало всё и вся...

       Н: Так, без всяких условностей – вроде тех, которые между зрителями и артистами на спектакле «“Юнона” и “Авось”» в воображении автора песни-исповеди как в Лету канули...
       Н: ...когда искренности артистов хватило на большее, чем просто «театр»...   
       Живое Солнце Мира: …каждый, в ТОТ час будто заново рождённый, также «младенческой» душой проникся бы всем этим, пошёл артистам навстречу и вместе со всеми, не сговариваясь, на чью-то безнадёжную попытку словами донести невыразимое, решающее судьбу человека, – ответил бы: «.......Н Е  Н А Д О,  Я  П О - О - О - Н Я Л [63]!!!!!!!.......»

_______________________________________________________
63 Андрей Вознесенский (из рок-оперы «“Юнона” и “Авось”»).

                Глава десятая

       – Я сохраню эту газету, – по-одесски мелодичным, мягким басочком сказала моя учительница Ольга Павловна, когда пришла к нам домой и дала её мне на время почитать: что же, по Глобе, астрологу, грядущие десять лет нам готовят. – Сверю, – добавила она, – прогнозы Павла Глобы с действительностью: чему бывать, а чему – не бывать...
       Нам-то с Ольгой Павловной легко сверять! А каково тем, кого Глоба «похоронил» в ближайшие годы, а интервью с ним – большая газетная статья, что сейчас я держал в руках, – ещё при их жизни превратилась в их собственную «похоронку»?!.. Ей поверили бы они (разрешите мне обойтись без имён) или нет, – но ведь эти люди будут жить, и проживут ещё немало лет... – Днём им бодрствовать, ночью спать и видеть сны и… иногда, быть может, слышать о себе, о своей судьбе из уст иных, пророчащих им нечто на последующие десять – двадцать – сорок лет...
       Или, наоборот: убьют премьер-министра Израиля Ицхака Рабина... Что об этом знают звёзды?.. Звёзды, возможно, знают больше Глобы... 

       Пессимист: «...И кто прибавляет знание, прибавляет боль» [64].

       Как любитель, а не профессиональный астролог, я что-то – так, самую малость – знал в этой несколько забронзовевшей науке. Даже по её теории пробовал делать вычисления, чтобы их проверить на практике. Совпадало – не всё, но многое... Но, наверное, даже знай я астрологию лучше, не стал бы строить один за другим далеко идущие прогнозы, кроме тех, что из её теории напрямую можно извлечь. (Этим только и занимаются астрологи, желающие быть притчей на устах у всех.) Слишком много здесь подводных камней. В жизни столько всего переплетено, так закручено! Клубок действительности попробуй-ка распутать – всё охватить, приспосабливая к ней астрологическую теорию!   
       Да и, честно говоря, с момента рождения моей Мечты мне меньше всего хотелось самому себе пророчествовать. Уж если со средства воплощения желаемого спадёт покров неясности, – так вперёд: чтобы не с видениями, туманными или ясными, а с Романтическим Порывом, творящим доброе, к этому прийти…
       Кроме того, одних пророчеств, хоть бы от самой Ванги, было мне мало. Даже если они оказались бы верны, – главное, из них извлечь что-нибудь полезное. Что мне может помочь, а не помешать. И когда провидец или астролог, предвидя подобную возможность, вдруг сам так и загорится… «Но (эта мысль напрашивалась сама собой) чтобы загореться, не надо быть пророком. Ведь без всяких чьих-то предсказаний «моё» стало для меня той жемчужиной, которую не променял бы на все сокровища мира...»
       И всё же, думал я, не проскальзывало ли в прогнозах Глобы что-то – такое, что сам втайне лелеял я в мыслях своих?.. И о чём иная цыганка выдала б так выдала – мол: «Всю-у-у  пра-а-а-вду расскажу!»?

       Н: Ну очень, оч-чень хоч-чется, чтобы нам поведали: Что? Где? Когда?
       Н: Много будешь знать, состаришься!
 
       На минуточку вспомнилось мне, как я лежал себе да слушал маленький «концерт», пьяной компанией устроенный у нашего дома, на ночь глядя:

                Ну что сказать, ну что сказать,
                Устроены так люди,
                Желают знать, желают знать,
                Желают знать, что будет [65].

       ...Скоро от Ольги Павловны я узнаю: Глоба собственной персоной будет – где бы вы думали? У нас, в Одессе.

       Н (про Глобу): Сообщение ТАСС! 

       Мэр Одессы Эдуард Гурвиц готовится к торжественной встрече дорогого гостя.
       Но, в отличие от мэра, которому в Одессе жить да ею управлять... нашей семьи скоро, даже очень скоро, не будет – ни в Одессе, ни в бывшем Советском Союзе...
       А когда мы уедем – прощай, Одесса, и прощай, Глоба.            
       К счастью, – уже от нашей Юли – я также узнаю нечто потрясающее: оказывается, с мэром Гурвицем «общается» – не кто-нибудь, а сама Лёлина Рахиль (простите, не знаю, как Рахиль-старушку по батюшке звать)!
       Короче, я захотел своё тощее «Полное собрание сочинений» передать Лёлиной знакомой, которая на короткой ноге с мэром: чтобы та – ни больше ни меньше! – передала это самому Гурвицу, а сам Гурвиц – ни больше ни меньше! – на встречу с самим Глобой захватил бы это с собой!
       Но мудрая Ольга Павловна, когда я, осенённый, тут же с воодушевлением в голосе сообщил ей по телефону о столь блестящей идее, – она, скажем так, легонечко отговорила меня от неё. Мол, перед Гурвицем лежит вся Одесса-мама, а тут ещё самого Глобу встречать – ой, мама!
       Кстати, по астрологическим прогнозам Павла Глобы (оптимистическим до невозможности, я бы добавил; оказывается, вдохновенный романтический порыв и астрологам не чужд), жители нашего города в 1997-м году непременно почувствуют себя счастливыми... Не важно, поверят ли своему одесскому счастью дожившие до 1997-го... Так что – вперёд и с песней! – всё хорошо, прекрасная маркиза, всё будет хорошо… (Наша кошечка Маркиза, которая останется с Юлей в Одессе, не возражала бы!) И вообще, в прогнозах Глобы всё глобально. Что ожидает наш город в первом десятилетии нового века? О, это десятилетие будет незабвенным! Если верить Глобе, мы могли бы пророчимое им заключить в одно-единственное восклицание, словно с высокой трибуны облетающее всю планету, торжественно и громогласно:
       – Да здравствует Одесская Республика!

       Республика ШКИД [66] (Одессе): И ты уже согласна?
       Одесса: И даже ООчень!
       Республика ШКИД: На свою собственную Республику? Единую, могучую, свободную?
       Одесса: Ну, конечно же, не на Республику Ныш Гит или Республику Цурес, которую бы мы – извините – киш ин тухес!
       Республика ШКИД: Понятно!
       Одесса: Ещё бы не понятно!
       Республика ШКИД: И какой ты свою будущую Одесскую Республику представляешь?
       Одесса: А кто сказал – «будущую»?..
       Республика ШКИД: Пардон?..
       Одесса: Я – уже сегодня, уже сейчас…
       Республика ШКИД: Одесская Республика?!..
       Одесса: Я – Республика Жванецкого!
       Наконец, человек с портфелем, в котором на прищурившихся страницах острые да шустрые слова соединились в республику, названную его именем, с демократической юморинкой в голосе, говорит: Избушка-избушка! Встань к Республике Жванецкого передом, к кремлёвским старцам прошлого и будущего – раком!..

 
64 Кохелет (еврейское название библейской Книги Экклесиаста), гл. 1, стих 18. 
65 Леонид Дербенёв (песня из фильма «Ах, водевиль, водевиль!»).
66 ШКИД, или Республика ШКИД – Школа-коммуна для трудно воспитуемых подростков имени Достоевского, основанная В. Н. Сорока-Росинским в 1918-м году в Петрограде. (Об этой школе для беспризорных детей рассказывается в повести Григория Белых и Л. Пантелеева «Республика ШКИД», а также в одноимённом фильме по её мотивам.)