Роковая женщина
-Андрюша, мальчик мой! С ним так было нельзя! Нельзя! Он же как ребёнок, его каждый мог обидеть.
Бог как-то слишком благосклонен был к ней. Слишком уж выделял её среди остальных своих чад. И, если она, по своему всегдашнему разумению, останавливалась иногда и задумчиво спрашивала:
- Вот, если сейчас эта птичка маленьким сереньким комочком взлетит с ветки.. или, вот, лист, огромный, просто гигантский, жёлто-золотой упадёт прямо перед ней.., то она самая счастливая на свете!
И, разумеется, птичка взлетала и лист тут же плавно зигзагами медленно парил по воздуху и опускался точно перед ней. Потому что, весь мир принадлежал ей. И создан-то он был исключительно для неё! Для чего же еще?
Всё давалось ей само, легко, просто плыло в руки. Ты самая- самая, самая на свете лучшая! Лет в четырнадцать ей стали сниться сны, после которых она просыпаясь, бродила ещё долго как в сладкой вате, в небытии. В жизни продолжался этот кайф, нирвана, медовое ощущение невыносимого счастья. В епархиальном училище она слыла первой красавицей и первой ученицей. Светлые волосы укладывались сами пушистой волной. А за спиной ниже талии свисала толстая русая коса с атласным бантом. В серых прозрачных глазах проблёскивал иногда, мелькал какой-то огонёк. Бешеная энергия. И даже было боязно заглядывать в эти глаза- обожжёшься. Единственному молодому преподавателю, священник с окладистой бородой в длинной суконной рясе не в счёт, она, крадучись, в тёмном коридоре как-то полила шляпу духами. Прибила калоши гвоздиком, стуча неумело небольшим бюстиком Вольтера. А потом долго стояла перед ним в длинном до пят платье с белым нарядным фартуком, впиваясь ногтями в деревянные перила широкой лестницы с покатыми ступенями.
- Николай Иванович!
Широко распахнув глаза.
- Николай Иванович! Николай Иванович!
- Что?
В ответ щурились и темнели серые рыбьи глаза, и она заливалась смехом. Как стеклянные камешки перекатывались в быстром прозрачном, зубы сводящем, ручье.
В последнее перед выпуском Рождество было совсем хорошо. А потом как-то на каникулах на улице, когда в витринах были выставлены торты в золотых и кружевных салфеточных обёртках, на неё долго смотрел, а потом увязался следом полный господин. Подошёл, взял за руку в мягкой лайковой перчатке и потащил за собой. Она как сомнамбула пошла за ним. И опомнилась , когда уже было поздно. В кружевной высокой пуховой постели. Подушка ещё хранила вмятину от его головы и пахла английским одеколоном. Господи! Почему я такая? Я ненавижу, ненавижу это ужасающее животное в себе! Скулы сводило от отвращения к нему, от мерзкого запаха этого. Тлена, чего-то подвального.
А теперь вот Андрей. Приказчик из соседней лавки. Застрелился из-за неё. Таких людей не нужно трогать. Обходить за километр. Хрупко это так, стеклянно. Малейшее неверное движение, и разобьётся. Я не хотела, не хотела! Господи! Я правда не хотела! Нагадала же мне цыганка, что я роковая женщина, и погублю многих! Андрей рассеялся в воздухе, уплыл куда-то. Зелёные лапы ёлок под снежными валиками за чёрной чугунной стройной оградой с маленькими золочёными шишечками поверху. Ледянки под ногами, прокатиться в лайковых коричневых кожаных ботиночках на меху. Голова кружилась от снега, бьющего белизной в глаза. От солнца, разливающегося золотом в соборных луковках колоколов с тонкими крестиками, плывущими в кудрявых облаках. От самого переливчатого колокольного звона стыло сердце. Никая я не роковая. Отряхнула рукой с меховой беличьей опушкой с подола длинной шерстяной синей юбки снег. Прозрачные серые, как в омут стеклянный нырнёшь, глаза. Просто я люблю, я люблю, ужасно люблю! Невыносимо! Это вот всё-всё вокруг!
Свидетельство о публикации №215010400710