Бвбушке, Белке и Стрелке

               
                Валерий Недавний
                Бабушке, Белке и Стрелке
   Иван Николаевич проснулся в пять утра. За окном родительского дома в свете уличных фонарей первозданной белизной искрился январский снег. Густые шапки снега покрывали кусты сирени у забора и ветви яблонь и груш в саду. Ветвь розы покачивалась на ветру скребла своими шипами стекла окна. «Совсем сдала мать после смерти отца», - решил он, обратив внимание на неухоженный вид кустов цветов в палисаднике. – Даже свои любимые розы она к зиме не подготовила. Обычно всегда под зиму обрезала их и обматывала кусты мешковиной, чтобы они не вымерзали. Надо будет завтра утеплить их. Лежа на диване и разглядывая установленную на табуретке маленькую ёлочку, Иван Николаевич размышлял, - «Как быстро летит время. Жить не жил, а уже за пятый десяток перевалило». Сколько он себя помнил, его родители даже в тяжелое военное время устраивали им детям елку. Сколько было радости, когда отец появлялся в доме с ёлкой или даже с небольшой ёлочкой. Они детвора клеили цепи и игрушки. А мать вырезала из бумаги или картона заготовки к ним. Разрисовывали их акварельной краской. Иногда отцу удавалось купить настоящие стеклянные шары и игрушки. И у них за несколько лет накопился целый  ящик игрушек. В соседней комнате послышался надсадный кашель матери.
«Эта астма совсем её замучает» - вздохнул он, думая, чем помочь матери. Слышно было, как спрыгнул на пол котенок Тишка. Затем скрипнув сеткой кровати, встала и мать. Вот так, ежедневно мучаясь бессонницей, она встречает рассветы. «Не иначе за Якова переживает» - решил он, вспомнив, вчера в разговоре с ним мать сказала, что получила письмо от Яшки из Караганды. Так она любовно называла своего меньшего брата. Был он самым младшим и единственным мужчиной, оставшимся в большой семье родителей матери. Он был связующим звеном живым напоминанием о родном Крыме. В 1941 году, по воспоминаниям родителей, вместе с эшелоном депортированных крымских немцев покидала и их семья родной Судак. В Кизляре отцу Ивана Николаевичу как русскоязычному предложили покинуть эшелон и обосноваться здесь на жительство в Дагестане. А родственники матери - немцы отправились в Казахстан, на Алтай и дальше. Тогда на плечи малолетнего Якова и легла нелегкая доля кормильца. Мужчин к тому времени в семье бабушки не осталось Отец матери, дедушка Яков, отсидевший в лагерях ГУЛАГа, был перед самым началом войны освобожден и вскоре умер. Старший и средний братья матери были осуждены органами НКВД в 1936 году. Об их судьбе долгое время родственники ничего не знали.  Только в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году на запрос его отца был получен ответ. Братья матери были осуждены и умерли в лагерях и посмертно реабилитированы. Мужья сестер матери попали в трудовую армию и чтобы прокормить всю эту многочисленную ораву: - мать, сестер, невесток и племянников шестнадцатилетнему Яшке пришлось устроиться на шахту в забой. Ушли из жизни старики, подались на этническую родину, в Германию молодое поколение немцев. И лишь Яков, живший все это время под Карагандой, мучился вопросом «Перебираться ему в Германию или оставаться в  призрачном СНГ». Казалось бы, жизнь наладилась, дети выросли и получили образование. Каждый имел свою семью работу и вновь беда. Кляня в душе Горбачева и его перестройку, приведшую к распаду СССР, Яков извещал свою сестру его мать о своем решении ехать к детям в Германию.
                Иван Николаевич вернулся мыслью к матери: - «Взять её к себе, в город, вряд ли согласится. Да и тесно в его трёхкомнатной квартире, словно на подводной лодке. Может подселить к ней, на хутор своих молодых?» И тут же отверг эту идею. Помнится, как после сорока дней прошедших со дня похорон отца заговорил с матерью. Он предложил ей подселить к ней старшего сына с невесткой. Мол, будут помогать ей по дому, огороду, а там привыкнут к хутору к сельской жизни, да и ей не скучно будет одной.
 - И не говори мне об этом, - оборвала его мать. – Пусть живут у тебя, а я уж сама. Я старый человек, они молодые. К тому же внуки, от них шум гам. Ты уж сынок извини.
«Навещать мать по выходным не наездишься. Это не старые добрые времена, денег на поездку не хватит, - рассуждал Иван Николаевич. - Хорошо, его брат и две сестры живут поблизости да в выходные наезжают к ней». Поднявшись, он идет в комнату матери включает радиоприемник и садится у её постели.
 - Что не спится сынок?
 - Привычка мама. Встаешь в полпятого утра и будильника не надо.
 - Это так, - соглашается она. – Вот так и я, ждешь, ждешь этого утра. А тут еще ночи такие длинные… Скорее бы весна, все легче будет.
Мысленно соглашается с ней. Весной и день на увеличение, становится теплей. Зелень, цветы, гости, соседи. Одним словом – не одна.
 - Вы лежите мама, а я выгребу шлак из топки котла и принесу дров и угля.
 - Не торопись сынок, посиди со мною, расскажи как там твои внучата?
Приезжая проведать мать Иван Николаевич рассказывал ей о внуках. Как и каждый дед, он испытывал особое чувство к ним. Порой ему казалось, внуков он любит больше собственных детей. Помнит, как вопреки протестам невестки весной взял с собою на дачный участок внучку. Трехлетней крохе все было вновь: - поездка в автобусе и два километра пути на плечах деда к дачному участку. Шли мимо лесного массива, пруда со стаями уток и гусей, стадом коров и коз. На даче он показал внучке делянку клубники. Сколько было радости, когда внучка увидела спелые ягоды. Топчась по клубнике, кроха в восторге тыкала ручонкой в зрелые ягоды и захлебываясь визжала:
  - Деда смотри убничка, убничка!
Так уж сложилось, смышленую черноглазую и задиристую внучку Иван Николаевич с самого начала стал по-мужски называть Шуриком. Уж очень хотелось, чтобы первым был внук.
 - Вы уж смотрите за ними. Дети, они какие? За ними глаз да глаз нужен, - наставляла его мать. - Чтобы окна, двери были закрыты, особенно на балкон. Артемку берегите, покойный дед так уж просил за него.
 - Смотрим мама, - заверил он мать.
Артема появившегося спустя год и три месяца после рождения Сашеньки он любил не меньше внучки. Лобастый крепыш с коротко торчащими волосиками внук всюду ходил хвостиком за сестренкой. В девять месяцев отказался от соски-пустышки, предпочтя ей манку. Каша стекала с торчащей ребром ложки и в рот не попадала. Жена и невестка выходили из себя при виде перепачканного упрямца. Их попытки придать ложке горизонтальное положение вызывали у внука бурю негодования. К всеобщему удивлению членов семьи эту науку внук вскоре освоил. При виде взрослых за столом Артем  выдвигал из-под стола табурет, взбирался на него и требовал себе тарелку. Сидеть отдельно за детским столиком в компании свой сестры внук не желал.
 - А ест мама, вы бы только видели. С тарелку борща уминает.
 - Ничего удивительного, он же у вас крупный малыш. Когда молодые приезжали ко мне, я присмотрелась к нему. Ладони широкие, как у прадеда, будет работящим человеком. Хороший растет мальчишка.
 - Мужик! – согласился Иван Николаевич с матерью.
Вспомнил как Шурка, визжа от восторга, шлепала по щекам моргающего глазенками братца, приговаривала словами матери: - Это наш музик, му-зи-к!
 - Займусь хозяйством мама, - Иван Николаевич встал из-за стола и вышел на веранду.
Закрыв за собой дверь в прихожую, и открыв дверь веранды, принялся выгребать шлак из топки котла. Вынес ведро со шлаком на задний дворик и высыпал на кучу. Мороз пощипывал пальцы рук и уши. Полуторагодовалая Белка, обросшая к зиме густой белой шерстью, из-за чего получила свое имя, ласково терлась у его ног. Старая, со свалявшейся шерстью Стрелка вылезла из сарая, где хранился уголь, и плелась за ним. Она предпочла отсек с углем вместо холодной конуры. Покойный отец баловал собак подстилками из соломы.
 - И вам бедолагам туго приходится, - посочувствовал он дворнягам, - Сейчас я вам вынесу поесть, подождите.
Иван Николаевич вернулся в дом, собрал остатки вчерашней каши, обрезки от окорока, куски хлеба остатки супа и вынес собакам. По его подсчетам Стрелке шел шестнадцатый год. С год назад её парализовало на правую сторону. Он регулярно навещавший мать решил собака долго не протянет, но Стрелка оправилась. Как потом ему призналась мать она из жалости, выпаивала собаку отварами своего приготовления из трав. Стрелка отставала от молодой Белки. Её била мелкая дрожь, часто отрывала лапы от жгучей мерзлой земли. Пока собаки ели он бросил в угольник старый отцовский полушубок на подстилку Стрелке. «Сама его затянет и приспособит как надо» - решил, возвращаясь, в дом. Войдя на веранду, Андрей Николаевич засыпал в топку котла уголь, поставил на плиту чугун с картофелем для варки еды собакам и принялся наводить в комнатах порядок. Вот уже лет восемь как на их с братом плечи легли заботы о родителях. Вначале это были: - заготовка дров на зиму, перекопка огорода, уход за виноградником, приготовление вин. Затем со старением родителей объем работ увеличивался.
 - Брось сынок сама вымою, - упрекнула его мать застав за мытьем посуды.
 - Мама вам же нельзя в холодной воде возиться, а я уже заканчиваю.
 - Тогда я приготовлю тебе завтрак. А то когда я одна, то десяти часов во двор не выхожу. Как глотнешь холодного воздуха, потом целый день кашляешь.
 - Скоро уже весна, а там будет теплее.
 - А как у Вас с продуктами? – неожиданно изменила мать тему разговора. – Может, возьмешь у меня: - картошку, варенье. Мяса, сала у меня сынок нет.
 - Мам! – с укором посмотрел он на нее.
 - Не сердись сынок. Забываю.
В молодые годы, не имея своего хозяйства, они дети часто загружались у родителей продуктами, возвращаясь к себе, домой с объемистыми сумками. И мать не могла отвыкнуть от старой привычки что-то предложить им детям из своего запаса. Еще весной чувствуя надвигающиеся трудности, он засадил свою дачу и старшего сына всем необходимым. Так что запасся овощами и фруктами впрок. Иван Николаевич понимал, разросшаяся семейка за долгую зиму подберет все. Осень выдалась нелегкой. Отец перенес инсульт и находился в тяжелом состоянии. И Ивану Николаевичу приходилось разрываться на два «фронта». После работы спешил на дачные участки, возвращался домой затемно. Наскоро поужинав, принимался за обработку принесенных ягод, овощей, фруктов. Мариновал, консервировал, варил варенье, сушил сухофрукты, готовил компоты. И лишь в полночь, освежившись под душем, забывался в коротком сне. На выходные дни выезжал к родителям, на хутор, чтобы помочь им по дому. Общими усилиями: - он, брат и сестра дежурили у постели отца и сумели вывести его из кризиса. Но организм не выдержал, и отцу вновь стало плохо. И Ивану Николаевичу пришлось взять отпуск и приехать на хутор к родителям. В перерывах, когда мать сменяла его у постели отца он копал картошку, собирал фрукты, отделял их мякоть от косточек и выставлял на солнце сушить. Ночами варил варенье, готовил компоты. А под утро, когда отец измученный болями засыпал, Иван Николаевич валился на диван чтобы немного отдохнуть. Отпуск хоть и месячный, а дел было невпроворот. Ездил в Невинномысск на топливный склад пустой из-за не поставок угля из бастующих регионов. Все же уголь завез, с дровами помог сосед лесник. Взяв у него бензопилу, заготовил дрова. Теперь он был спокоен, топливом в зиму мать обеспечил, а там осенью братишка пойдет в отпуск еще добавит.
                2
        Завтракали вдвоем с матерью. Яркое солнце лучилось сквозь стекла веранды, придавая неповторимый уют. В котле гудело пламя, а Тишка, вытянув  лапки, сладко дремал на коврике, простеленном поверх котла.
 - Хорошее вы с Володей в том году вино сделали, - рассматривая на свет стакан с вином, заговорила мать. Чем-то крымское вино Алиготе напоминает. Жаль только пить его уже не могу.
 - Выйду, мама на пенсию, - делился он планами, - обновлю виноград и займусь виноделием. На даче я уже завел новые сорта винограда, а у себя на заводе потихоньку изготовляю необходимый инвентарь для виноделия: - пресс, дробилку, воронки и емкости.
Мать его слушала молча. Про себя отметил, как и покойный отец, она все чаще в последнее время вспоминает родной Крым, г. Судак, дом, сестер и братьев. Иван Николаевич хорошо помнит, как после многочисленных послевоенных переездов их семьи связанных с работой отца они обосновалась в этом небольшом хуторке. Долгими зимними вечерами они дети слушали воспоминания родителей об их собственном домике, оставленном в 1941 году в Судаке. Домик выстроили у береговой линии моря, а через три месяца после вселения в него началась война. Так в разговорах в семейном кругу и родилась мысль построить здесь на хуторе свой дом, точно такой, какой был в Крыму.
               С Веранды просматривалась широкая пойма реки Большой Зеленчук. Левая её половина густо проросла лесом, на правой разместилось поле огородной бригады местного колхоза. От него равнинная часть подступала к крутояру. По левому берегу  реки Б. Зеленчук расположились хутора с селами Ставрополья. Туда дальше в предгорье уходили аулы Карачаево-Черкесии. В хорошую ясную погоду за грядой темных гор можно было видеть цепь снежных с двуглавым Эльбрусом.
 «Так и не выкорчевали её, - заметив попавшую в поле зрения старую яблоню в огороде, посетовал Иван Николаевич нехватке времени, - Надо её весной убрать». Еще летом он с братом наметил удалить старые засохшие деревья, чтобы на их месте высадить молодые саженцы, но за текучкой дел не успели.
 - Тут  осенью такая история сынок приключилась, отрезав горбушку хлеба, взглянула на него мать. – Сидели мы  с Пашей, соседкой на скамейке у ворот. Останавливается на углу нашего участка на полянке «Волга». Смотрим, выходят из машины два черкеса. Тот, что за рулем – толстяк, из Эрсакона. Второй прилично одетый представительный мужчина, видать приезжий. Слышим толстяк, и говорит ему:
- Пройдем вдоль забора, - а сам ему рукой показывает на угол нашего участка - а оттуда увидишь. Там теперь все перестроено, засажено деревьями. Но усадьбу своего отца увидишь. Сейчас на её месте огородная бригада колхоза размещена. Прошли черкесы к нашему забору, долго там стояли и смотрели с косогора в сторону огородной бригады. После  вернулись на лужайку, к машине бросили на траву сиденья и сели на них.
 - И, конечно же, с бутылкой, - не удержался Иван Николаевич от юмора.
 - Ты не смейся! - обиделась мать, а слушай. – Посмотрела я как тот прилично одетый пожилой черкес, не может умоститься на сиденье, и говорю Паше: - Пойду, позову их в дом, пусть хоть по-человечески выпьют. Встала и пошла к ним.
 - Что же вы, - говорю им, - с бок дороги, в пыли разместились? Пойдемте ко мне во двор. Там на веранде или под беседкой можете посидеть.
Пошептались они между собой на своем языке, собрали бутылку, стаканы с закуской и пошли за мной. Накрыла я им стол на веранде. Слава богу, у меня говядина была тушенная, думала, зять заглянет, покормлю. Салат приготовила, стопки из сервиза достала, салфетки, скатерть свежую, застелила, в общем как гостей встретила. Как-никак, а люди, тем более неделю у меня никого уже  было. А одной, сам знаешь, скучно. Поставил толстяк бутылку коньяка, разлил и нам предлагает. Мы с Пашей вначале  отказывались, а потом согласились. Чтобы не обижать их. Выпили они. Вижу, тот  представительный мужчина сидит грустный, задумчивый. А толстяк на мясо налегает, затем за бутылкой потянулся и опять разливает. А я думаю: - «Съедят, а у меня в холодильнике ничего мясного. Только сало, яйца и творог чем угощать буду»
 - Не боитесь, что милиция может вас остановить? – спрашивает их Паша.
А толстяк ей отвечает:
 - Меня мать здесь каждая собака знает. А там наши аулы, никто не тронет, так, что за нас не волнуйтесь. Лучше скажите, помнят ли здесь Тамбиева?
 - Это не о том Тамбиеве чье имение в пойме Зеленчука против хутора Льва Толстого было?
- О нем, - подтвердил толстяк и повернулся к своему товарищу: - Оказывается, народ помнит, не забыли Темиргоя Тамбиева.
Вижу, интеллигентный черкес оживился и спрашивает Пашу:
 - А что вам известно о нем?
 - Я ничего о нем не знаю, - отвечает ему Паша. - Но помню, когда мои родители вступали в колхоз, соседи говорили, эта земля раньше принадлежала полковнику Тамбиеву. Сам он, как говорили хуторяне, после революции подался за границу. 
 - Так вот мать, - показывает толстяк на своего товарища. – Перед тобою самый младший сын того самого Тамбиева.
Мы с Пашей растерялись, молчим, чувствуем себя неловко. А толстяк разлил коньяк и говорит нам:
 - Давайте выпьем за наших родителей и полковника Темиргоя Тамбиева. Он был нашим князем. У нас в ауле есть еще старики, которые его помнят. Его за персидский поход сам великий князь Николай Николаевич наградил именным оружием.
Мать замолчала и потянулась к вазочке с печеньем.
 - Ну и что дальше? – Иван Николаевич с заинтересованностью ждал продолжения её рассказа.
 - Выпили мы с Пашей, неудобно от такого тоста отказываться. Разговорились, - мать отпила глоток чая и посмотрела через остекление веранды во двор. Там над крышами соседних домов столбами вверх уходили из печных труб клубы дыма. Мороз к вечеру как он заметил, стал крепчать, – живет под Дей-рой-том. Прости господи и не выговоришь.
 - Детройтом, - поправил мать Иван Николаевич.
 - По всему видно сынок, что этот Тамбиев человек состоятельный. Жалуется, никто в семье родного языка адыгов не знает, и учить не хотят. Единственная его надежда внук с ним он разговаривает на родном языке. Окончит внук университет, тогда вернусь в родной аул. Хочу оставшиеся дни провести на родине. Не дело – говорит он – если старинный род Тамбиевых затеряется на чужбине. Рассказал нам с Пашей о том, что у него в США два брата и одна сестра живет в Иордании. Сидели долго. Я еще им картошечки поджарила, винца твоего налила, того трехлетней выдержки. Все боялась, ну тот толстяк вроде свой простой мужик, а этот интеллигент к тому же американец. Поняла, вино им понравилось. Прощаясь, Тамбиев растрогался. Против своего толстяка по-русски говорит хуже. Прощаясь со мной и Пашей, сказал:
 - Америка богатая и замечательная страна, но такого доброго и простого народа как здесь в России я не встречал.
Перед уходом достал деньги и дает мне. Я растерялась, не беру. Выручил толстяк, что-то ему на родном языке сказал и по-русски закончил:
 - Здесь тебе не штаты, с гостей деньги не принято брать. Убери и не позорь нас перед матерью.
Вижу, смутился американец и толстяку что-то на родном языке доказывает. Тот лишь махнул рукой и с усмешкой ему ответил:
 - Здесь после  горбачевской перестройки и за доллары ничего не достанешь. Разве не видишь, сколько проехали с тобою сел, хуторов, аулов всюду полки магазинов  пусты.
Проводили мы их с Пашей за калитку. Поклонился он нам и руку к груди приложил, видать не забыл обычаи горцев. Ушли они к машине смотрим, возвращается Тамбиев с какой-то упаковкой. Протягивает её мне  и говорит:
- Возьми мать, это тебе для твоих сыновей. Если жив буду и вернусь на родину обязательно к тебе с внуком заеду.
Говорит, а в глазах слезы. И до того мне его жалко стало чуть сама не расплакалась.
 - Да-а-а, - посочувствовал Иван Николаевич матери.
 - Я сынок дала им того вина баллон в дорогу. Заметила, оно им понравилось.
 - Да бог с ним с вином, - успокоил он мать. – Ещё приготовим, а что было в той упаковке?
 - Ой, сынок и не передать радости. Зятья меня чуть ли не на руках  носили. Разворачиваем мы с Пашей упаковку, а там пять блоков сигарет. По два блока зятьям отдала, пять пачек Гаврилу Степановичу – мужу Паши и четыре пачки себе оставила. Может, какой сосед заглянет, чтобы угостить. Веришь, у нас на хуторе уже с месяц курева нет. Мужики злые как осенние мухи. У кого был табак-самосад, и тот покурили. Готовы люди, друг другу горло перегрызть, до чего довели народ.
Мать тяжело вздохнула и замолчала.
 - О чем мама думаете?
 - О Яшке сынок. Совсем умом на старости лет рехнулся, - глаза её наполнились слезами. – Люди как этот Тамбиев на родину стремятся, а он наоборот.
 - С чего вы это решили?
 - С год сынок молчал, а на той недели получила от него письмо. Номера уже им присвоили. Сидят на чемоданах ждут вызова.
                3
        Возвращался Иван Николаевич домой с тяжелым чувством. Перед глазами все еще стояла мать, суетливо вопреки его протестам запихивающая ему в портфель подарки для внуков.
 - Правильно сынок, - напутствовала она его в дорогу – побыл у меня, помог, а теперь поезжай к семье. Дома ведь тоже работы много. Привет всем передавай, поцелуй за меня внуков. А за меня не волнуйся я уж тут сама.
И от этого «я уж тут сама» у него защемило в груди, комом подкатив к горлу. Уж он хорошо знал от соседок, с каким нетерпением мать ждет каждого его приезда на хутор, вглядываясь с крыльца дома в проходящие мимо дома автобусы.
         Дома дверь квартиры ему открыла невестка.
 - Как там бабушка, не болеет? – поинтересовалась она у него в прихожей.
 - Все нормально Люда. Привет вам всем передавала.
Пока он снимал с себя куртку и вешал её на вешалку, внук деловито рылся в его портфеле, выискивая подарки от прабабушки. Лишь внучка стояла в сторонке, выжидающе глядя на него.
 - Что с ней Люда, - подойдя к невестке, тихо спросил он у неё.
 - Обиделась на тебя дед, -  и, приблизившись к нему, шепнула: - Хочет узнать передавал ли ты её привет бабушке?
 - Моя ты миленькая! – всполошился Иван Николаевич, присаживаясь на корточки перед внучкой, кляня себя в душе за забывчивость. – Был я Сашуня у бабули. Передал ей привет от тебя и Артемки.
 - А Белке, Стрелке?
 - Всем Сашуня: - Бабушке, Белке и Стрелке, - глядя в светящиеся радостью глазенки внучки, подтвердил Иван Николаевич.
                Февраль, 1991 год.                г. Ставрополь.