Обречённые Doomed Chapter 1 Memoirs

                Chapter 1
- с вас 60 долларов и 38 центов
Я начала усердно лазить по карманам джинсов.  Идиотская привычка-носить деньги в карманах, а не в кошельке. Я достаю смятые, словно пожёванные двадцатки и десятки. Все это я кладу перед продавщицей. На вид ей лет 25, может тридцать. Она афроамериканка, хотя в ее голосе можно едва ли услышать французский акцент. Глаза розовые-у нее явно была тяжелая ночь. Вот она -привычка подмечать все на свете. Если вы думаете, что это нормально, и вы тоже обращаете внимание на распухшие глаза, покусанные ногти-вы просто не общались со мной. Уолт Уитмен со своим "Листья травы" понял бы меня сразу. Да  да, иногда мне кажется, что я вижу даже крохотные листики на кончиках нестриженых газонов. И даже сейчас, всего только в одном мутном взгляде, я вижу раздражённость в глазах людей, что стоят в очереди за мной. Наконец, я нахожу купон на скидку в 5% и мелочь - ровно без сдачи. Кассирша протягивает мне чек и сдачу с семидесяти долларов. Я подставляют ей руку для мелочи, но она кладет в ту самую тарелочку для центов. Это бесит жутко. Да и к тому же у меня в руках бумажные пакеты.

 Я выхожу из маркета.  На улице явно вот вот начнется гроза или хотя бы ливень. Времени было едва шесть вечера, но полицейские, вооруженные дубинками, уже отрядами кишели на улице. Большая часть из них бежала к границе, колючий забор которой был виден даже из далека. Жилье при границе стоило гораздо дешевле, чем в любом месте в городе. Это и не удивительно: кто хочет жить в страхе, при границе, зная, что за ней. Ни одна любящая мать или жена не позволит жить своей семье так близко к опасности. Хотя и ходят слухи, что в нашем городе безопасней, чем в любом другом приграничном поселке в штатах, но моя мама сошла б с ума, узнав, где я живу. А ,может, и нет. Трудно сказать, когда твою маму пичкают какими-то таблетками, от которых ей становится всё равно даже на войну. Я ускорила шаг, дабы не попасться на глаза полицейским, ведь они точно придерутся ко мне: сколько лет? Шестнадцать? А где твои родители? Как не здесь? А с кем ты живешь? Сама? Что-что?! Мне это совсем не нужно, тем более, очень долго объяснять ответы на эти вопросы.
 Я пришла вовремя. Погода просто бушевала. Я даже услышала, как через дорогу упало дерево. Поставив пакеты на пол, я принялась искать ключ. Именно в этот момент из своей квартиры на первом этаже поднялась мисс Бакли. Это была старушка лет 80. Она была сухая, костлявая, как и многие старухи в ее возрасте. Ее волосы по форме напоминали мне кекс и были они белые-белые, ну то есть седые. Но не стоит ее недооценивать. Она последние годы только и жила около границы, смотрела новости про войну и пережила смерть своей внучки - она еще та леди. Вот и сейчас она не поленилась подняться на третий этаж с первого, что бы напомнить мне:
 
- уже прошло почти полмесяца. Когда же ты заплатишь за квартиру?

У меня и правда не было денег сейчас. Выдался очень бурный месяц. Я работаю официанткой в кафе. Знаю, что работа не ахти, но учитывая все обстоятельства в мире и в этой стране, то мне даже повезло. За границей опять начались восстания, и город живет в тихом страхе вот уже около месяца. Люди и так не особо ходили развлекаться, а сейчас вообще почти перестали. Платить было нечем.

- я буду вынуждена позвонить твой матери.

Мисс Бакли давно догадалась, что у меня проблемы в семье и трогать маму-это последнее, что я бы делала при неприятностях. Вообще, мисс Бакли очень хорошая и добрая женщина. Многие просто не стали слушать шестнадцатилетнего подростка, который что-то мямлит о сложностях в семье, что мамы рядом нету, а папа умер давно. Кому нужны проблемы с несовершеннолетними, тем более в такой неспокойный час. Но только не мисс Бакли. Думаю дело в ее внучке. Что-то мне подсказывает, что я с этой Сьюзи очень похожи. Тем более, что ее внучка погибла, когда ей было 16. Дверь наконец-то открылась и я, лишь мило улыбнувшись, шмыгнула в темную комнату, плотно закрыв дверь. Меньше всего на свете мне бы хотелось описывать свою квартиру. Это была не большая комната, буквально бетонный кубик с одним огромным окном. В этой комнате я и жила. Здесь был старый, длинный диван - не то ли голубого, не то ли зеленого цвета. Стол с компьютером и стул. Шкаф под потолок, не большой телевизор, который, однако, ловил сто каналов. На подоконнике стояли разные кактусы. Я не умею ухаживать за цветами, по этому я выбрала кактусы. Еще висела картина, на которой была изображена зимняя деревня в Англии.
Она напоминала мне о родине, о тех временах, когда все мы были одной дружной семьей. На столе стояла фотография. Я долго мешкалась: ставить ее или нет, но мне очень тяжело сразу выкинуть все воспоминания из головы.

 На фотографии была моя семья. Там была мама: великолепная шатенка, с маленькими голубыми глазами. Она мило улыбалась, но не ту улыбку я видела: ее глаза источали больше радости и счастья, чем все широкие улыбки мира вместе взятые. Мой папа был среднего роста мужчина, с темными кучерявыми волосами. Он тоже мило улыбался, но опять таки я обращала внимание на глаза- зеленые, с короткими ресницами. Глядя в эти глаза, было просто невозможно стоять и молчать - хотелось подойти и обнять моего папу. Знайте, это был самый справедливый человек во всей Англии. Он знал, когда надо быть строгим, он знал, когда надо пожалеть или утешить. Он знал, когда нужно проучить или дать шанс. Словом, он знал как быть папой. Помню, когда моя старшая сестра отнимала у меня конфеты, папа приходил к нам в гостиную, брал меня на руки и вел в свой личный кабинет, что бы угостить одной очень вкусной и большой конфетой. Клянусь, тогда, в те моменты, я чувствовала себя необычайно счастливой, хотя Элла тоже получала свою порцию сладостей, но только чуть позже и не при мне. Элла, моя сестра, была старше меня на 4 года. Как черное и белое, день и ночь, радость и грусть- мы были абсолютно разными во всем. Элла была высокой девушкой, с мутно-зелеными глазами и черными, как смоль, волосами. Они были ей по самый пояс: густые, длинные. У нее была бледная кожа и слегка сдвинутые брови, что придавало ее взгляду некую злость. Но это было не так. Элла была шутницей, смелой девочкой с заразительным смехом. Она редко когда смеялась, но если смеялась, то казалось, словно все мы смотрим комедию с Мерлин Монро. Даже ее смех был сексуальным. Возле мамы же стояла я. Я была ничуть не ниже Эллы, разве что не такой худой, как она, но я не была полной. У меня так же была бледная кожа, правда на моих запястьях, на шее, на ногах тонкими голубыми линиями проступали вены. Вблизи это выглядело жутковато, но лично мне это нравилось. У меня были большие голубые глаза и каштановые, кучерявые волосы. Они были ниже плеча, однако очень скоро я подстригла их и выбелила в ядовито белый цвет. Я не улыбалась на фотографии, впрочем, как и в жизни. Мне всегда казалось, что мои губы не созданы для улыбки. Я не люблю шутить, не могу быстро завязывать отношения с людьми, не могу добиваться того, чего хочу так же легко, как это делала Элла.
Еще когда мы ходили в школу, она с первого дня давала всем знать, что она не просто англичанка со смазливым личиком-она была умна, но наивна. Мою сестру всегда замечали первой, ей предлагали главные роли в школьных спектаклях, приглашали на вечеринки, я не успевала запоминать имена ее мальчиков. Элла любила танцы. Она включала музыку, что бы потанцевать, а я-наоборот. Я во всем была противоположной: я часто сидела дома или в домике на дереве. Я вела дневники и рисовала. Вечерами, я читала книги или слушала музыку. Иногда ко мне приходил Тайлер-мой одноклассник. Мы мило болтали, играли в видео игру, а иногда мы просто бродили по городу. Я любила ходить. Просто, знайте ли, идти идти идти... Многие говорили моей сестре, что я очень странная, но в эти моменты она быстро затыкала собеседника и грозилась, что найдет компромат похлеще на любого, кто хоть как-то плохо выскажется обо мне. Все это было очень странным, ведь по сути, после того, как ей стукнуло 16, а мне 12, мы почти не общались, хоть и жили в одном доме. Я все думала, что это временно, но после смерти папы, это оказалось необратимым процессом.

  Все случилось в тот же год. Дело в том, что война достигла масштабных размеров. Это не просто война с огнестрельным оружием, нет. Главное оружие этой войны-человек. Американские ученые смогли выделить 'чувства' с человека, смешать с искусственным веществами и получить настоящее биологическое оружие. Людям в Африке в буквальном смысле слово вкололи под кожу 'агрессию'. Это очень сложный процесс. Гормоны, которые выделяются у человека во время злости, были получены прямиком из организма и переформированы в антибиотики. Вколов ампулу сего 'чувства', человек звереет, бесится и ощущает, как к горлу подкатывает ком злости. Ненависть-вот что будет управлять им в ближайшие недели. Вначале, эксперимент шел под контролем. Центральная Африка не давала причин паники. Но когда такие 'вакцинированный' люди собрались в группы, то они быстро захватили власть. Это только кажется невероятным процессом, на самом деле, в стране быстро отыскались богатые миллионеры, которые захотели владеть зоопарком 'агрессивных'. Так как масштаб 'вакцинированных' рос- рос и масштаб земель, на которых они жили. Почти вся Африка была под контролем больных. Очень быстро, в эту зону вошла часть Китая, Индия, Кавказ, Италия и Франция, Бразилия, Колумбия, часть Мексики, юго-запад Америки, юг Канады и Северная Англия. Проблема в том, что люди под контролем 'гнева' не соображают, что делают. По этому долгое время власти других стран мешкались по поводу надобности идти войной, стрелять в таких людей, убивать их. Но и на этом все не закончилось. Дошла информация о том, что помимо 'агрессии', изобрели другие виды 'чувств'.
Правда точно сказать какие - никто не может. Я видела этих людей: глаза их были красными, правда не совсем уж красные, они были нечто средним между розовым и бордовым; зрачки были узкими, настолько маленькими, что это еще сильнее выделяло радужку на красном фоне. Такие люди почти никогда не были спокойными: они хотели быть, крушить, ломать и, в конце концов -убивать. Страшно еще было и то, что на территории больных были и здоровые люди. Но никто не заботился о них, все они были вынуждены существовать, выживать в тех страшнейших условиях. ' Чувства' никак нельзя было передать, то есть этим не заражались. Даже если здоровый человек контактировал с кровью больного - понадобилось бы почти вся его кровь, что бы заразить. Приобретали 'чувства' только искусственно. От этого факта становилось еще омерзительней: здоровых людей можно было спасти, вытащить из-за границы, но моральные, богатые уроды не позволяли этого. Мир стоит на грани. А мой мир и подавно рухнул.

 В тот вечер папа возвращался с работы. По телевизору, по радио, по всем возможным источникам информации прокатилась волна объявлений: сумасшедшие в Англии. Остерегайтесь больных. Объявлено чрезвычайное положение. Многие машины застряли в пробке, в одной из которых был и мой папа. Налет произошел внезапно. 'Агрессивные' выскочили из всевозможных закоулок и кварталов улицы и просто начали штурмовать автомобили. Люди в панике бросали свои машины, старались как можно быстрее бежать. Наконец послышались выстрелы, и первая иномарка взлетела в воздух. Приблизительно в то же время, мы с мамой и с Эллой собирали чемоданы, поковали документы, деньги, бутылки с водой. Папы все не было и не было. Мама старалась не думать о плохом, она сто раз перепроверила чемодан, спросила у меня, как дела у Тайлера и что за отвратительную юбку натянула моя сестра. Я впервые увидела в глазах мамы страх и волнение. Ее руки тряслись мелкой дрожью, а с груди вырывался нервный смешок. Элла подошла ко мне и очень тихо сказала:

- он не вернется. Наш сосед, мистер Уилборт только что залетел домой. Папа бы тоже пришел.

Я взглянула в ее глаза. Даже не знаю, что меня больше удивило: то, что она заговорила со мной, или ее самоуверенность и спокойствие в голосе. Она пошла на кухню за чем-то, а я взглянула в окно и увидела, как мистер и миссис Уилборт на скорую руку собирают чемоданы. Раздался звонок мобильного мамы. Клянусь, что в этот момент время остановилось. Я обернулась и смотрела на телефон, Элла зашла в комнату со стаканом воды. Ровно на секунду зависло волнение в нашем доме.

- Кевин!- закричала мама в трубку и затихла.

- Ирвин - услышали мы тихий голос папы, но тогда, в нашей комнате стояла буквально гробовая тишина и только хлопающая дверь мистера Уилборта разрушала спокойствие - Ирвин....я пытался....

Дальше пауза и громкий шум. Я не хочу вспоминать, как мы, разбитые, бежали в аэропорт; как мистер и миссис Уилборт подвозили нас; как миссис Уилборт жалела маму; как мама не проронила не слезинки до самой Америки; как мы с Эллой задумчиво ехали всю дорогу; как уже гораздо позже, будучи в Америке, мы получили телеграмму о смерти нашего папы; о том, как мама ушла в глубокую депрессию; о том, как чудесным утром мы проснулись, а вместо Эллы - записка. Хотя это, может, я расскажу. Не прошло и пары месяцев, как мама записалась к психологу, а Элла ушла в науку. Она каждый день, вместо прогулок, сидела у себя в комнате с разными колбами и веществами. Раньше бы, мама жутко разозлилась за то, что в доме есть что-то, что угрожает нашему здоровью, но мама изменилась. В свои 45, она вдруг стала выглядеть на свой возраст, а не моложе, как раньше. Она часами могла сидеть у окна и смотреть на Сиэтловский парк, словно тот ее успокаивал. Она совершенно забыла о нас, но мы ее не винили. В конце концов, ее нельзя было винить. Элла мне рассказывала, что иногда, когда она подходила к ней, в тот самый момент у окна, мама смотрела куда-то в небо и тихо шептала: Кевин, Кевин. Так шли месяцы и даже годы, пока однажды я не вернулась домой и не увидела кучу полицейских машин возле нашего дома. Машина скорой помощи стояла  прям возле порога. Элла беседовала с человеком в форме, но увидев меня, она показала ему рукой в мою сторону. Тот положительно качнул головой и Элла подбежала ко мне.

- она окончательно сломалась. Выпрыгнуть с окна захотела. Я вовремя пришла домой.

Все это не укладывалось в моей голове, но только первое время. А потом, пораскинув мозгами я поняла, что целых два года мама копила в себе горе и просто однажды, как слабая птичка, решила покончить со всем этим. Я вдруг поняла, что моя мама жутко изменилась, раз решила оставить нас совсем одних. На тот момент мне было 14, а Элле 18. Прошло пару недель, прежде чем мама вернулась домой. С ней серьезно занимались психологи и, в конце концов, прописали какие-то серые таблетки, трижды в день. Не дам соврать- от них мама становилась овощем. Она готовила, стирала, убирала, смотрела телевизор, но ее не заботили новости о войне, наши успехи в школе. Ей было всё равно. По этому, спустя месяц такой жизни, я проснулась с бумагой в руках - записка от Эллы. В ней она говорила о том, что ей просто не место здесь, в этой рутине Америки. Она говорила, что такие места, как штат Вашингтон, то есть без 'агрессивных людей', подобны бомбе замедленного действия. Элла писала, что она навсегда покидает Сиэтл и надеется, что я смогу позаботится о маме, хотя та и так выглядит очень даже безобидно. Она писала, что я очень смелая и умная, и что она мне очень завидует и просит прощение за этот побег. Куда она отправилась, она так и не написала. Через год, в 15, я крепко обняла маму и сказала, что люблю ее. Я вышла из дома и больше никогда туда не возвращалась.