Как я делал фляги

                …И потрогал он Макаревича, и увидел, что это хорошо.

       Дорогой Михал Михалыч! Написать Вам эту историю подсказал мне Саша Поверин. Кроме того, что он тоже гончар и художник, он ещё и писатель. Надо, говорит рассказать это Жванецкому, а он всё опишет.
     Чтобы Вам стало интересно, мне захотелось  рассказать её  повеселей и похудожественней и тогда все  переросло в рассказ, написанный в форме  обращения к Вам, Михал Михалыч. Пришлось купить и освоить  компьютер, и если бы не Ваше восьмидесятилетие, бог знает, сколько бы это написание продолжалось. Невзирая на все  сомнения, с трепетом посылаю Вам свою «лебединую песню».
   Если  копать  вглубь времён, то можно было бы начать с того как я вдруг прочитал «Пока свободою горим…» Александра Сергеевича Пушкина. Или же с того, как мне словно бросило вызов  «А вы, надменные потомки…» Михаила Юрьевича Лермонтова. Или ещё глубже  с «Обнимая небо… », которое пел Эдуард  Хиль. Но главным в этой истории все-таки, было то, как однажды я стоял перед Высоцким.
     Прямо перед  Владимиром Семёновичем, на расстоянии вытянутой руки, даже меньше. В Москве, в  театре на  Таганке, на "Десяти днях, которые потрясли мир".  Как каждый  молодой человек в двадцать два года, я стоял переполненный надеждами, мечтая стать  Хемингуэем или, хотя бы  Джоном Ридом,  по которому и был поставлен этот спектакль.  Московские друзья подсказали мне прийти  в театр заранее, чтобы занять место возле чего-то вроде небольшой сценки в фойе, на которую выйдут петь революционные куплеты актеры Таганки во главе с Высоцким. Я нашёл это место - даже не сценка, а невысокий подиум и встал к ней вплотную, чтобы уже никто не мог встать передо мной. Так, в стороне от всех зрителей я решительно и твёрдо простоял  минут тридцать и был за это вознагражден – заиграла музыка и откуда-то из глубины фойе вышли актеры и направились прямо ко мне. Меня сразу же окружили и даже немного толкнули, но и я успел сделать ещё полшага, чтобы быть ближе всех к Владимиру Семёновичу.
    Михал Михалыч, представляете ¬ прямо передо мной стоял живой Высоцкий!  Перед  мальчиком из Саратова, который с двенадцати лет наизусть знает все его песни!  Он стоял так близко,  что я почувствовал себя героем, только что совершившим подвиг, и в этот волшебный миг моя рука сама потянулась его потрогать. Но вокруг было полно народа, да и Владимир Семёнович стоял такой непреступный, что я, конечно, не посмел. К слову сказать, Михал Михалыч, ведь я не очень большого роста.               
      Через три года, когда он умер, я вспомнил и пожалел  о том, что не потрогал. Мне пришла в голову такая наивная мысль, что если бы я дотронулся  до него в тот раз,  может  он остался бы жив?  Значительно  позже, когда  я уже мог называть себя художником и стал намного мудрее, низкий и Вам за это поклон,  Михал Михалыч,  я придумал,  что можно осуществить  своё желание прикоснуться к великому  человеку, если потрогать  его  более   приличным, то есть культурным способом.
      И  первым кого я, таким образом,  потрогал,  стал, не обижайтесь дорогой  Михал Михалыч, им стал Андрей  Макаревич, чьи песни теперь, после смерти Высоцкого, я учил наизусть.  Как талантливый  художник-керамист  тяготеющий к разработке оригинальной гончарной формы я сделал необычайно красивую флягу, опоясал её кожаными ремнями, налил туда виноградного вина тоже собственного производства и отправился в ДК «Россия» на концерт «Машины времени».  Купил  стоячий билет, пришел заранее, встал в боковом проходе поближе к сцене, чтобы потом было легче на неё подняться, стою, жду. Сзади подходит милиционер и  подозрительно встаёт как раз между мной и сценой!   Я  решил его предупредить, пока не начался концерт: 
 - Хочу, - говорю, - выйти на сцену  подарить фляжку Макаревичу?
 - Не пущу,  - отвечает, - не положено. Только цветы и никаких коробок!
        Это было уже  при капитализме,  а значит,   как раз начинались теракты. Что делать, Михал Михалыч? Я ж в Саратове  концерта ждал три года, произведение  сделал, вино, билет, а главное сожаление о не потроганном  Высоцком!   
 - Тебе Макаревич нравится?- спрашиваю.
 - Ну, так, ничё…
 - И мне нравится. Понимаешь, я художник и хочу отблагодарить человека, который оказал на    меня большое влияние. Я сам это сделал, - я показал фляжку, - и вино тоже самодельное.
   Он смотрел с недоверием, но уже не так безразлично как вначале. Я открыл пробку и дал ему понюхать:
 - Оно не отравленное, - чтобы всё было честно, мне пришлось  хлебнуть из горлышка, и он даже улыбнулся. Нормальный парень, Михал Михалыч, ей богу.
 - Ладно,  иди к комиссару. Он разрешит, пропущу.
    К какому  комиссару, где его искать? Концерт должен был давным-давно начаться, но задерживался.  В надежде всё уладить до начала концерта,  я побежал по бесконечным коридорам  ДК искать комиссара.
      Бегу, за углом опять милиция:
- Ты куда?
- К комиссару…
- Зачем?
- Меня сержант  из зала послал за разрешением  выйти на сцену.
- Какой сержант...?
- Понимаете, хочу Макаревичу подарок вручить.
- Какой подарок? – здоровенный парень сидит на стуле и явно не торопится.
- Понимаешь, - я художник и очень люблю Макаревича! Тебе Макаревич нравится?
- Ну, так ничё...
- Вот я и хочу сделать ему подарок. Это фляжка, она из глины, я сам её сделал, в ней вино, оно тоже самодельное  его можно пить, - и отхлёбываю из фляги уже для храбрости! Там литра два, хватит, думаю, раз такое дело.
- Ладно, иди, комиссар вон в той комнате, - пропускает верзила,  становясь симпатичнее,  и указывает на закрытую дверь в конце коридора.
    Победа, Михал Михалыч! Сработало! Я создал алгоритм! Это ж песня колобка!  Теперь-то  мне никакая дверь не страшна!
    Залетаю к комиссару  и, не обращая внимания на раздраженное  «тебе чего?»  сразу  быка за рога:
- Товарищ  лейтенант, я художник, поклонник Макаревича, сам сделал эту фляжку, хочу выйти  на сцену подарить, в ней вино оно не отравлено, - смело хлебаю из горлышка.
    Очевидно, я отрываю его от каких-то важных приказов, он секунду колеблется, потом смотрит на фляжку и говорит:
- На сцену я тебя, конечно, не пущу, - он переводит взгляд на меня, - сделаем так - вручишь  до начала концерта. Иди за кулисы он сейчас там.
     «Какие хорошие у нас все-таки менты»,  а, Михал Михалыч: «за кулисы ещё лучше», и за поворотом  уже вижу Макаревича, он даёт интервью. Рука опять тянется его потрогать, но до него еще десять шагов, а на дороге опять милиционер:
- Ты куда?
- К Макаревичу, мне комиссар разрешил.
- Ничего не знаю.
      Я уже слышу, как Андрей  нетерпеливо говорит, что у него концерт, и хватит вопросов. Он сейчас уйдет!..
- Понимаешь, я художник,  хочу отблагодарить человека, который оказал на меня влияние,          сам сделал это  на гончарном круге, - показываю флягу, - в ней вино, тоже самодельное, -
делаю глоток и вижу, что Макаревич уже открывает дверь гримёрки. Мент отходит в сторону, и я  кричу:
- Андрей Вадимович, на секунду можно Вас?
- Нет, нет ребята, хватит уже, - Андрей отмахивается от меня рукой.
      Забыв заготовленные слова о моём глубоком почтении, торопясь и волнуясь и от этого не очень хорошо соображая, что происходит, я вдруг услышал собственный голос:
- Я художник..,  хочу отблагодарить..,  сделал фляжку..,  из глины.., на гончарном круге..,  в ней вино..,  можно пить.., оно не отравленное, - и делаю уже большой, большой глоток из горлышка!
        Э-эхе-хе, дорогой Михал Михалыч! Даже то, что Андрей сразу протянул к фляге руки со словами,  -  ну, ну, ты нам то оставь! – и  это была первая  человеческая реакция на мой подарок, даже это не окупило всех моих «затрат» на прикосновение к великому.
    После прикосновения  я вернулся на своё место рядом со сценой и простоял до конца весь концерт,  приписывая себе хорошее настроение Андрея Вадимовича, который время от времени  поглядывал в мою сторону. Концерт прошел прекрасно М.М., но смущение осталось.
     Была ещё робкая попытка прикосновения к Виктору Викторовичу  Конецкому, читанному и перечитанному вслух лучшим  друзьям. Моё почтение, отправленное с помощью этих самых лучших друзей по интернету, скорей всего дошло до него, но по интернету человека не очень… потрогаешь.
       Не помню точно, прошел год или полтора.  Я уже совсем остыл и разочаровался, решив, что всё это детские глупости, и что мы люди взрослые. Сожаление о непотроганном  Высоцком почти совсем исчезло и приобрело теперь другой оттенок – меня больше интересовало, что бы произошло не с ним, а со мной. К тому же с каждой набитой шишкой всё меньше хотелось проявлять упорство их получать. В общем, это был период, когда я больше  слушал самое разнообразное радио. Как-то прохожу мимо ларька с музыкой, слышу  «Машина времени». «Надо послушать, что там нового у Макаревича», - думаю. Купил кассету, приехал в мастерскую, поставил, дошёл до «Места где свет»:
 - … Вы не поняли сэр, я совсем не прошусь к вам за стол.
   Мне вот только казалось, нам есть, что поведать друг другу...
      Стою ошеломлённый – он переживает из-за того же, что и я? Или  вообще  про меня поёт?! И я  с благодарностью вспомнил своё сожаление о не потроганном  Высоцком, а сожаление о потроганном Макаревиче вдруг превратилось в радость от моего соучастия в этой песне. Что касается  Макаревича, я мог умирать спокойно – я  выполнил свой долг, ставлю «псицу»!

     Наступила Ваша очередь быть потроганным, д. М.М., дорос  «замахнуться» так сказать. К этому времени  уже во всю шел ДПС и я отлично видел, в какой Вы блестящей форме! Очки то Вы начали набирать у меня уже давным-давно. Ваше огромное влияние было запечатлено  на  крышках  Щ-1,  Щ-2 и Щ-3 моих засыпных печей для обжига,  чтобы закрывать их «щательно» и песок не попал на глазурь когда  ставишь крышку, и сам я изо всех сил старался делать произведения, чтоб «работали», когда их «включаешь». А когда Вы, с пластинки  говорили, что керамика  это «пища духовная»,  я чувствовал себя Вашим коллегой!
     Если честно, Михал Михалыч - даже завидовать уже не получается – один сплошной восклицательный знак! Как  всё это можно придумать, если я выучить наизусть ничего кроме отдельных слов не могу?! Или вся память у меня на Высоцкого с Макаревичем ушла? Вот и кручу  Вас с утра до вечера, чтобы внутри звучало.  Как песню понравившуюся напеваю.   Вы же тоже напеваете М.М.?
    Да, так вот! «Михаил Михайлович Жванецкий - лауреат  Нобелевской премии  по литературе» - красиво же напечатано! За создание произведений, в которых автор « хотя бы о себе  говорит правду»!   Момент истины, абсолют... – не буду всё это мусолить. Потому что, когда я вас слушаю, д.М.М., вокруг ничего не существует,  Вы говорите это только Мне, позвольте  написать себя с большой буквы.  А когда чувствуешь себя с большой буквы, только тогда и живёшь по-настоящему. Только тогда и ощущаешь это чудное мгновенье  чистой красоты, которой Вы, М.М. получаетесь  гений. И да простит мне мою  интерпретацию  Александр Сергеевич,  моя жена Оля, да и вы М.М., а то я вас знаю, Вы сейчас начнете....
    Как большая рыба вдруг плеснет в том месте, куда как раз смотришь, ты вздрогнул, не успев, как следует ничего  разглядеть, но наполнился радостным волнением от увиденного. Что-то в этом роде.
     Вот в каком огромном почтении  приступил я, д. М. М., к изготовлению  Вашей фляги, когда увидел афишу о Вашем концерте в Саратове. Оригинальность формы, как я уже говорил, заключалась в склеивании двух тарелок, скрученных на гончарном круге, что дает большой, но  плоский объем, а стало быть, и возможность размахнутся  на поверхности. В декоре были ненавязчиво  застилизованы на вращении Ваши инициалы «М» и «Ж» с намёком на остроумие автора. Удачный восстановительный обжиг, серый  с  прохладной  зеленоватостью  оттенок, который особенно  редко получается,  одним словом – шедевр, ну Вы же М.М. её видели!
     В этот раз я решил не наливать в неё вина, а также обойтись без милиции. По счастью муж моей сестры был хорошо знаком с директором театра оперы и балета, в котором намечался Ваш концерт. Директор подвел меня к очень вежливому  артменеджеру и сказал:
  - Вот наш хороший художник. Он хотел бы сделать подарок Михаилу Михайловичу.
Менеджер очень вежливо обещал в антракте отвести меня к Вам. Договорились, что я выйду в фойе и буду стоять точно на этом месте, что он подойдёт.
    Началось первое отделение. Я сидел по контрамарке во втором ряду уже близко от Вас, М.М.  Вы читали про бабу Ягу и с таким неожиданным (первый раз  увидел Вас на сцене) артистизмом, что я смеялся вслух вместе со всем залом и почти забыл о своём горе. Горе  случилось только что, по дороге на концерт, и терзало меня сомненьями - дарить или не дарить Вам свою фляжку.
    А по дороге, я не удержался от желания похвастаться и показать своё гениальное произведение профессионалу,  человеку, который  научил меня быть художником Сергею Пархоменко. Я его очень уважал, даже  флягу подарил впоследствии. Он открыл пробку и сморщил нос:
 - пахнет копчёным, - говорит. Очень талантливый и тонко чувствующий художник.  Я же промывал её три дня, держал внутри всякие напитки хорошие, чтобы устранить технологический запах, уже ж не пахло совсем. До концерта оставалось сорок минут: «успею думаю ещё раз промыть напоследок», и чтоб быстро и с напором наполнить я засунул бронзовый кран внутрь горлышка, оно как раз подошло! «Одно неловкое движение», руки дрожали от усталости: «у меня всегда так, М.М., что – нибудь трёшь до последнего мгновенья, подчищаешь».  Кряк!– маленький кусочек горлышка упал в раковину. Внутри всё оборвалось и даже ноги подкосились и только каким-то чудом я не доломал горло окончательно. Но растерянность продолжалась недолго: «мы же, художники»! Срочная реставрация - клей ПВА, подогревание газовой горелкой, пятиминутная выдержка, осколок на месте, даже ничего не заметно и вот, д.М.М.,  я уже иду на встречу с Вами, но пробку вставлять ещё рано – ПВА схватывается двадцать четыре часа.
 - Жалко, - думаю про себя, - вторую такую я уже не сделаю. Очень жалко!
 - Но ведь Михал Михалыч  тоже художник, мудрый и понимающий, и пусть с дефектом, но лучше шедевр. И потом я расскажу всю правду, как было дело. Нет, надо дарить эту фляжку, и когда ещё представится такой удобный случай. Я же его ждал пять лет. Просто скажу, чтобы он не вставлял пробку до конца, пусть клей как следует схватиться.
 - Да, как жалко, что так всё вышло. Потратить полжизни, научиться чтобы  было «включашь и работает», и так лопухнуться в последний момент, -  досадовал я на весь белый свет, на своё хвастовство, и даже на Вас, М.М.
   Начался антракт. Вы весело предложили посмотреть кто с кем и кто в чём, а мне надо идти в фойе, чтобы «вежливый» отвел меня на встречу с Вами. Тороплюсь не опоздать - еще,  когда договаривались, подумал: «как он про меня запомнит?». Спускаюсь в фойе -  никого. Стою. Антракт идет. Как быть?  Что делать? Что за народ? Я со сломанной фляжкой и то пришёл, а этот.…  А, махнул рукой и бросился искать Вас М.М., самостоятельно, совершенно не зная куда идти и на всякий случай приготовился разговаривать с милицией.
        Милиции к удивлению не было, это радовало, и я свободно шел один по лестницам и этажам, завернул за какой-то угол и увидел Вас в конце коридора.  Вы прогуливались, тоже совсем один, и я, было, открыл рот сказать Вам о своём почтении, показать фляжку и по реакции окончательно убедиться, что дарить надо. Вдруг откуда-то сбоку выбежала женщина, замахала руками и закричала, что туда или сюда, не помню точно, но нельзя.  «Наверное, жена»? – испугался я и уже развернулся, как из-за неё, тоже сбоку, вышел  «вежливый», увидел меня и сказал, что всё в порядке, что есть договорённость, что я местный художник и хотел бы вручить подарок.
   Уфф!.. Это была вершина счастья! Мы стояли все вместе, Вы, М.М., разглядывали фляжку, назвали меня Мишенькой, а её приятной вещицей, ноги и руки у меня просто тряслись, и совсем уже ничего не соображая от счастья и страха, я пошутил Вашу шутку про духовную пищу и керамику. Потом Вы сказали:
  - Давайте сфотографируемся, - и вы все повернулись к фотографу. Я тоже повернулся, но на всякий случай встал так, чтобы фотограф мог меня отрезать, если я мешаю.  М.М., ну «…глушь же, Саратов»!
   Потом Вы дали мне визитку Сташкевича, и  с облегчением после фотографирования я ушёл в зал на своё место. Как вы догадались, что визитка мне пригодится? И только уже там, немного очухавшись, я вспомнил про трещину. Кругом смеялись, некоторые хохотали, дарили цветы, аплодировали стоя, а я  представлял, как Вы засунете пробку, горлышко отломится, Вы будете переживать, что сломали, потом конечно догадаетесь, что оно было склеено, и будете считать меня обманщиком.
    Получалось всё – таки «…А включаешь – не работает», увы, д.М.М.!

   Во второй раз, по горячим следам, я решил Вас потрогать при помощи своего друга, Жоры Крупина, который жил в Москве. Я сделал новую фляжку. Она, конечно, не была уже такой гениальной, как первая, но зато была целой. Написал короткую извинительную записку, отдал Жоре  Вашу визитку и попросил передать на 1-ю Тверскую ямскую, дом 16, офис 7. Я на него очень надеялся – москвич, метр девяносто шесть, член сборной по водному поло, уверенный, успешный человек. Он согласился, сказал, что живет сейчас как раз рядом и ему ничего не стоит.
    И вот получаю письмо:
  - Миша, ты будешь смеяться, но я её сдал в самолёте в багаж и она разбилась. Осколки я склею, будет у меня висеть!
  Но мне было не очень смешно, д.М.М., какая всё – таки хрупкая вещь керамика.

    Как и вы, М.М.,  я подумал, что может быть хватит, что пора уже прислушаться, как сейчас говорят, к знакам и остановиться? Ну не идет же, но время от времени внутренний голос шептал: « …ты будешь жалеть…, герои не сдаются…, бог любит троицу»… Долгое время я его успешно отгонял.
   И вот, спустя семь лет, Оля ведет меня на концерт в зал Чайковского. Мы в Москве, работаем в творческой группе Союза Художников. На всякий случай я сделал фляжку. Конечно, я вырос профессионально, окреп, работа получилась хорошая, тоже шедевр, но первая мне нравилась всё-таки больше.
   Шёл дождь. Концерт проходил весело. Принесли грудного ребёнка, он выдержал половину первого отделения и заплакал, а Вы, М.М., сказали: «Вот он - понимает»! Перед антрактом Вы прочитали про выпивку и закуску, так что весь зал Чайковского бросился в буфет. Мы с Олей тоже выпили по бокалу шампанского и нам достался только один бутерброд с сёмгой. Пакет с фляжкой портил весь наш вид среди москвичей. Не зная, куда его девать, я стеснялся и решил: «хватит, в этот раз дарить ничего не буду». Вы М.М., как всегда были на высоте. Вы победно вскидывали вверх сжатый кулак и притопывали ногой после каждого произведения. Рядом с нами громко хохотала какая – то девица. Не смотря на то, что немного мутило от шампанского, я тоже  наслаждался и неожиданно услышал, как Вы говорите:
 - Всё, концерт окончен.
 Мы сидели на самом верху.  Оля толкнула меня в бок:
  - Иди, дари!
 Я сломя голову помчался через фойе, выскочил в партер и с разгону затормозил перед сценой. Оля вбежала за мной с телефоном в руках. Она хотела запечатлеть момент вручения.  В поисках выгодного ракурса она метнулась направо, в боковой проход. Зал аплодировал стоя, Вы раскланивались и принимали цветы.
Оля прицелилась из телефона, а я протянул вперед фляжку, в ремнях, как в проводах напоминающую адскую машинку и громко сказал:
  - Это Вам, Михал Михалыч!
  Вы мельком взглянули на подарок и заколебались. Позади  громко рукоплескал весь зал Чайковского. Я стоял один, с протянутыми  к Вам, д.М.М., руками и, подумав, что Вы не расслышали, повторил чуть громче:
 - Это Вам!
   И тут Вы уже решительно и твёрдо поклонились и быстро ушли со сцены. Я опустил фляжку
  Да, концерт был, действительно, окончен.



                6 марта,  2014 года,  Чебоксары,  Михаил Садовников.