05 Дикая охота короля Стаха

Начало:  «Раздел первый»  http://www.proza.ru/2014/12/28/462 

Предыдущая часть: «Раздел четвёртый» http://www.proza.ru/2015/01/03/897


Раздел пятый

 

Через день я подходил к дому Дуботовка. Я не хотел идти, но хозяйка сказала: «Идите, я приказываю. Мне не будет тут страшно».

И я пошел. Пойти мне пришлось совсем в другую сторону от дома, на юго-восток. Заросшая травою аллея, по обеим сторонам которой стоял мрачный, как лес, парк, привела меня к ограде. В одном месте тут не было прута (это была тайна Надежды Яновской, какую она мне раскрыла), и можно было пролезть. Это было хорошо, ведь мне не пришлось, таким образом, идти на север, по той аллее, по какой я приехал, обходить весь парк и только тогда идти к дому Дуботовка. А так я пролез сквозь ограду и выбрался по равное место. Слева и прямо от меня были безграничные вересковые пустоши с редкими купами деревьев, справа какие-то заросли, за ними полная, как глаз, речка, потом болотный искривленный лес, а потом, по-видимому, настоящая и безнадежная топь. Где-то очень далеко виднелись за вересковыми пустошами верхушки деревьев, по-видимому, насаждения дома Дуботовка.

Я медленно шел пустошью, только иногда попадая на что-то похожее на тропу. И хотя осеннее поле было мрачным и неуютным, хотя дважды над моей головой пролетал огромный ворон - мне было тут легко после Болотных Елей. Тут было все обычным: мох на кочках болотцев, сухой вереск между ними, мышка-малютка, какая тянула из высокой колючки белый пух, по-видимому, в свое гнездо, готовясь на зиму.

Я подошел к дому Дуботовка только в сумерках, когда окна его были ярко освещены. Это был самый обычный шляхетский дом. Старинной постройки, приземистый, с очень маленькими окошками, он был покрыт гонтом, чисто побелен, имел крыльцо с четырьмя колоннами. Провинциальный архитектор не знал, по-видимому, известного секрета, и потому колонны казались немного выпуклыми посреди, как бочонки. Окружали дом старые посадки из желтых, почти уже облетевших огромных лип. За домом большой преимущественно фруктовый сад, за ним - платок вспаханной земли.

Я, по-видимому, опоздал, поскольку за окнами уже гремели голоса. Встретили меня горячо и страстно.

- Батеньки, святые мученики! - кричал Дуботовк. - Появился-таки, появился, блудный сын. За стол его, за стол. Антось, где ты там, лабидуда? Разгонную гостю. Прохлопали, черти, даже не салютовали ему, стремянной не поднесли. Вот, олухи...

За столом сидело человек десять, все мужчины. Знакомые мне были только Светилович, Алесь Ворона и Стаховский. Почти все уже были довольно пьяные и рассматривали меня почему-то с повышенным любопытством. Стол ломился от блюд: по-видимому, Дуботовк был из местных зажиточных дворянчиков. Зажиточность была, однако, относительная. Есть и пить было что, но комнаты, через какие я шел, не отличались богатой обстановкой. Стены побелены, ставни резные и ярко порашены, мебель старая и не очень красивая, зато очень тяжелая. Старосветчина смотрела из каждого угла. В столовой, кроме широкого дубового стола, табуретов, обтянутых зеленым шелковистым полотном, двух данцигских стульев, оббитых позолоченным сафьяном, и тройного зеркала в коричневой раме, какая передавала город с церковными главами, ничего не было. Пестро одетые гости смотрели на меня.

- Что вы глаза вперили! - гаркнул Дуботовк. - Столичного человека не видели, медведи, что ли?? А ну, помогите гостю, положите на его блюдо, что вам по вкусу.

Волосатые зевы заулыбались, лапы начали двигаться. Скоро на моем блюде лежал огромный гусь с брусничным вареньем, ножка индюка с яблоками, соленые грибы, десяток колдунов, а со всех сторон только и слышно было:

- А вот пышки с чесноком... А вот, пан, кусок шиночки дикого кабана, наперченный, огнем горит. Памятью матери заклинаю - возьмите... А вот чудесная... А вот необычный...

- Вот как у нас по-белорусски угощают, - хохотал хозяин, увидев, что я совсем растерялся.

Передо мною выросла гора. Я попробовал протестовать, но вызвал такой взрыв возмущения (у одного из гостей даже слезы потекли; правда, он был немного под хмельком), что я сдался.

Лабидуда Антось принес мне на подносе «разгонную» чарку. Я очень крепкий на хмель человек, но тут я растерялся. В чарке было не меньше бутылки какой-то желтой прозрачной жидкости.

- Не могу.

- Как это не могу? Не может только целомудренная девка, да и та скоро соглашается.

- Много, пан Дуботовк.

- Много, когда три жены в доме, да и то не для каждого... Э-э, хлопцы, нас не уважают. Просите почтенного гостя.

- Не обижайте.. Выпейте, - заревели гости медвежьими голосами.

Пришлось выпить. Жидкость обожгла все мои потроха, огненные круги заходили в голове, но я сдержался, не скривился.

- Мужчина! - похвалил Дуботовк.

- Что это? - проглотив хороший кусок окорока, спросил я.

- Го! Старку польскую знаешь, водку знаешь, хохлацкий спотыкач тоже, а нашего «трыс дзівінірыс» не знаешь. Это, брат, по-литовски «трижды девять», водка на двадцати семи травах. Мы ее секрет у литовцев выведали столетие тому назад. Сейчас ее и сами литовцы забыли, а мы еще помним. Пей на здоровьечко, потом я тебя ставным медом угощу.

- А это что? - спросил я, тыкая вилкой в что-то темное на тарелке.

- Миленький ты мой, это лосиные губы в подслащенном уксусе. Ешь, брат, питайся. Это блюдо для великанов. Предки наши, земля им пухом, не глупые были. Ешь, обязательно их ешь.

А через минуту, забывшись, что рекомендовал «губы», кричал:

- Нет, брат, ты у меня отсель, не попробовав холодных пирогов с гусиной печенкой, не пойдешь. Антось, сюда!

Подошел Антось с пирогами. Я было отказался.

- Падай гостю в ноги. Бей глупой головой в пол, проси, ведь гость нас обижает.

Через минуту я был тоже под хмельком. Вокруг кричали, пели, но я не забывал есть. Дуботовк висел у меня на плече и бубнил что-то, что я не очень и слушал. Комната начинала раскачиваться.

 

                А-а вып'ем чарку,
                А за ёй дру-гу-ю, -
 

ревел кто-то. И вдруг я вспомнил далекий дом в еловом парке, бороду мха на деревьях, камин, грустную фигуру у него. Мне стало грустно. «Я пьяная свинья, - повторял я, - нельзя роскошествовать, когда другому плохо». И так мне стало жаль ее, что я попробовал заплакать и... сразу стал трезвым. Гости вставали из-за стола.

- Панове, - говорил Дуботовк, - вы прогуляйтесь немножко, надо стол подновить.

Боже, это был еще только начало! А они же были уже хорошо упившиеся. Было восемь часов вечера. Ничего. Еще рано. Я знал, что, так внезапно протрезвев, я больше не буду сегодня пьяным, но все же решил пить осторожно, ведь еще в болоте загрязнешь - будет тогда штука.

Развлекались. Дуботовк показывал хорошую коллекцию оружия. Очень хвалил одну старую саблю, какую выпросил у Романа Яновского. Говорил, что российский булат берет медную пластину, польская «зигмунтовка» довольно толстый гвоздь, а это - наша, секрет еще татары при Витовте завезли. И внутри ртуть, удар такой, что не тонкую медную пластинку возьмет, но и толстую. Ему не верили. Он раскричался, приказал Антосю принести чурбан. Антось внес в комнату короткое бревно толщиной в три человеческих шеи, поставил на пол.

Все замерли. Дуботовк примерился, ощерился, и вдруг сабля описала в воздухе почти невидимый полукруг.

Хакнув нутром, Дуботовк потянул саблю на себя и... рассек бревно вкось. Помахал кистью руки в воздухе. Все молчали, ошеломленные.

- Вот как надо, - коротко сказал он.

В этом перерыве мне удалось отвести Светиловича на крыльцо и, напомнив ему его слова, рассказать про все, что происходило в Болотных Елях. Он сильно взволновался, сказал, что слышал про все это и раньше, но не очень верил.

- Теперь верите?

- Вам верю, - просто сказал он. - И обещаю вам, пока я жив, ни один волос не упадет с ее головы. Дьявол это, призрак или что-то другое - я стану на его пути.

Мы договорились, что он и я будем расследовать это дело вместе, что он через день придет ко мне и расскажет, о чем он узнал в окрестности (разные притчи во языцех и сплетни могли принести определенную пользу). Дуботовка решили пока что в дело не впутывать: старик мог разнервничаться и, по своему обычаю, сечь с плеча.

Ужин тянулся дальше. Опять угощали, опять пили. Я заметил, что Дуботовк подливает себе и мне равно, пьет и пытливо поглядывает на меня. Когда я выпивал чарку, на его лице являлось выражение удовлетворения. Это было своеобразное подстрекательство на соревнование. А в перерывах он предлагал то «блины с мачанкой», то «необычные штанишки с мясом, так и плавают в масле, святые таких не ели». По-видимому, он проверял меня со всех сторон. Я пил и почти не пьянел.

Остальные, кроме Светиловича, были уже в том состоянии, когда каждый не слушает, что говорит другой, когда лица красные, когда один поет, другой рассказывает другу историю с его любовницей, третий надрывается, чтобы обратить внимание всех на какой-то колоритный факт своей биографии, а четвертый сам себе рассказывает, какая хорошая у него была мать, и какой он пьянчуга, и какой он позорный: недостойный такой матери сын.

Пели, целовались. Кто-то выл:

 

                Мая жонка ў хаце,
                А я п'ю, гуляю.
                Карчмару вала, а душу
                Д'яблу прапіваю.
 

Второй тянул свое:

 

                Раскажыце мне, добры людзейкі,
                Дзе мой любы начуе.
                Калі ў дальняй дарозе -
                Памажы яму, Божа,
                Як ва ўдовачкі на пасцелечцы -
                Пакарай яго, Божа.
                Як ва ўдовачкі на пасцелечцы...
 

Кто-то приподнял голову от стола и пропел свой вариант последней строчки:

 

                Пам-мажы яму... тож-жа.

 

Все захохотали.

Между тем Дуботовк покачал головой, как будто отгоняя хмель, встал и провозгласил:

- Я наконец нашел средь молодых настоящего шляхтича. Он пил сегодня больше меня, я одурел, а он свежий, как куст под дождем. Вы все тут не выдержали бы и половины этого. Девять из вас лежали бы без ног, а один мычал. Это мужчина! Это человек! Его, и только его, я с удовольствием взял бы в друзья молодости.

Все начали кричать «славу». Только один Ворона смотрел на меня мрачно и язвительно. Пили за мое здоровье, за шляхту - соль земли, за мою будущую жену.

Когда восхищение немножко утихло, Дуботовк посмотрел мне в глаза и доверительно спросил:

- Женишься?

Я неопределённо кивнул головой, хотя хорошо понимал, о чем он спрашивает. Он, по-видимому, был уверен в этом, а мне не хотелось его убеждать в обратном. Старику я понравился, он был под хмельком сейчас и мог очень обидеться, если бы я искренне сказал ему, что я никогда про это не думал и думать не хочу.

- Она красивая, - вместо ответа утвердил Дуботовк и вздохнул, отводя вбок глаза.

- Кто? - спросил я.

- Моя подопечная.

Дело зашло слишком далеко, и больше крутить нельзя было, получилось бы, что я скомпрометировал девушку.

- Я не думал про это, - сказал я. - А если бы даже и думал, так это дело не моё. Спросили бы прежде всего у нее.

- Уклоняешься от серьезного ответа, - вдруг язвительно процедил Ворона (я не ждал, что он может слышать наш тихий разговор). - Не хочешь просто и искренне сказать серьезным людям, что гонишься за деньгами, за родовитой женой.

Я побелел. Стремясь держаться спокойно, ответил:

- Я не собираюсь жениться. И вообще считаю, что разговор про девушку в холостой пьяной компании - не подходящий для настоящего человека. Замолчите, пан Ворона, не притягивайте внимания пьяных к невинной девушке, не портьте ее репутации, и я, хотя это ужасное оскорбление, прощу вас.

- Хо! - сказал Ворона. - Он мне простит. Этот кот, это хам.

- Замолчите! - крикнул я. - Как вы оскорбляете ее одним из этих слов, подумайте?!

- Панове! Панове! - успокаивал нас Дуботовк. - Ворона, ты пьян.

- Думайте сами. Я спустил вам однажды ваш проступок, я не буду этого делать больше, - прошипел Ворона.

- Мерзавец! - гаркнул я, бесясь.

- Это я?

- Да, вы! - крикнул я так страшно, что даже тот, кто спал, поднял голову от стола. - Я заставлю вас замазать глотку.

Столовый нож просвистел в воздухе и плашмя стукнулся мне в грудь. Я вскочил с места, схватил Ворону за грудь и встряхнул. В это время Дуботовк схватил нас за плечи и растянул, молча толкнув Ворону в грудь.

- Стыдись, Алесь! - загремел он. - Ты щенок... Немедля мирись.

- Подожди, Дуботовк. Дело серьезное. Поздно. Задета моя честь, - рычал Ворона.

- И моя честь, как хозяина. Кто теперь приедет ко мне в гости? Все скажут, что у меня можно нарваться на такое, - гудел Дуботовк.

- Плевать, - выкрикнул, ощерившись, Ворона.

Дуботовк молча дал ему плюху.

- Теперь ты будешь прежде всего биться на саблях, со мной, ведь он только взял тебя за грудь, - просипел он таким голосом, что многие содрогнулись. - Я сделаю так, что мой гость пойдет отсюда живой и здоровый.

- Ошибаешься, - почти спокойно сказал Ворона. - Кто первый оскорбил, тот первый и в очереди. А потом уже дело будет и с тобой, хоть и убей меня.

- Алесь, - почти рыдал Дуботовк. - Не позорь мой дом.

- Он будет биться со мной, - твердо сказал Ворона.

- Ну и хорошо, - неожиданно согласился хозяин. - Ничего, пан Белорецкий. Будьте мужественными. Этот свинтус сейчас такой пьяный, что не сможет держать пулгака. Я, пожалуй, стану рядом с вами, это будет самое безопасное от пуль место на всем месте дуэли.

- Что вы, пан Григорий... - я положил ладонь ему на плечо. - Не надо. Я не боюсь. Будьте мужественными и вы.

Ворона вперил на меня свои черные мертвые глаза:

- Я еще не закончил. Стреляться будем не в саду, иначе этот фацет убежит. И не завтра, иначе он отъедет отсель. Стреляться будем тут, сейчас, в пустой комнате во мшанике. И каждому па три пули. В темноте.

Дуботовк сделал протестующий жест, но в мою душу уже закралась холодная безумная ярость. Мне было все равно, я ненавидел этого человека, забыл Яновскую, работу, себя.

- Я подчиняюсь вашему желанию, - съязвил я. - А вы воспользуетесь темнотой, чтобы убежать от меня? Впрочем, как хотите.

- Львенок! - услышал я прерывистый голос Дуботовка.

Я глянул на него и поразился. На старика жаль было смотреть. Лицо его искривилось, в глазках была нечеловеческая тоска и стыд, такой стыд, такой стыд, хоть тресни... Он едва не плакал, и на конце носа висела какая-то подозрительная капля. Он даже в глаза мне не взглянул, повернулся и махнул рукой.

Мшаник прилегал к дому, огромное помещение с седым мхом в пазах стен. Паутина, как раскрученные свитки холста, висела с соломенной крыши и качалась от шагов. Два шляхтича несли свечи и проводили нас в комнату во мшанике, совсем пустую, с серой грязной штукатуркой и без окон. Тут пахло мышами и мерзостью запустения.

Если сказать честно, я боялся, и очень боялся. Чувства моей были похожими на чувства быка на бойне или человека, который сидит у дантиста. И скверно, и противно, но убежать нельзя.

«Ну что будет, как он вот сейчас возьмет и стрельнет и попадёт мне в живот? Ах, это ужасно! Убежать бы куда».

Мне почему-то особенно ужасной казалась рана в живот. А я еще только что наелся.

Я чуть не замычал от тоски и отвращения. Но вовремя спохватился и посмотрел на Ворону. Он стоял с секундантами у противоположной стены, заложив левую руку в карман черного фрака, а в правой, опущенной вниз, держал дуэльный пулгак. Два других ему положили в карманы. Его желтое, сухое и какое-то пренебрежительное лицо было спокойным. Не знаю, мог ли я сказать то же про свое лицо.

Двое моих секундантов (один из них был Дуботовк) дали и мне пулгак, два других пулгака положили в карманы - я ничего не замечал, я смотрел на лицо человека, какого я должен убить, ведь иначе он убьет меня. Я смотрел на него с какой-то жадностью, как будто желая понять, за что он убьет меня, за что он меня ненавидит.

«За что я его убью? - подумал я, как будто только я стоял тут с пулгаком в руке. - Нет, его нельзя убивать. И даже не в том, не в том дело, а эта тонкая, такая слабая человеческая шея, какую так легко перервать». Я не хотел умирать тоже, я решил выкручиваться, добиться того, чтобы Ворона выстрелил три раза, и тем закончить дуэль.

Секунданты вышли и оставили нас двоих в комнате. Потом двери захлопнулись. Мы очутились в полной тьме. Скоро прозвучал голос одного из секундантов Вороны:

- Начинайте.

Я сделал левой ногой два «шага» вбок и потом осторожно поставил ее на прежнее место. Удивительно, но всякое волнение исчезло, я действовал как автомат, но так разумно и скоро, как никогда не сумел бы сделать это под контролем мозга. Не слухом, а скорее кожей я ощущал присутствие Вороны в комнате, там, у другой стены.

Мы молчали. Сейчас дело зависело во многом от того, кто будет выдержаннее. Палец мой так и стремился скорей нажать спуск.

Вспышка озарила комнату. Не выдержал Ворона. Пуля визгнула где-то в слева от меня, цокнулась в стену. Я мог бы выстрелить в тот момент так верно, как при дневном свете. Но я не выстрелил, только пощупал рукой то место, куда она ударила. А потом остался на том самом месте.

Ворона, по-видимому, не мог даже и подумать, что я второй раз употребил тот же прием. Я слышал его взволнованное сиплое дыхание.

Второй выстрел пулгака Вороны отдался в комнате. И опять я не стрелял. Но стоять больше на месте не было моих сил, тем более что я слышал: Ворона начал красться вдоль стены, а потом, кажется, в мою сторону.

Нервы мои не выдержали, я осторожно начал куда-то идти. А тьма смотрела на меня тысячами пистолетных дул. Дуло могло быть в любой точке, я мог налезть на него просто животом, тем более что потерял врага и даже не мог сказать, где двери в комнате и где какая стена.

Я остановился, чтобы прислушаться к тайному инстинкту. И вот в тот момент, когда я остановился, что-то заставило меня с грохотом броситься бедром на пол.

Выстрел прозвучал просто надо мной, даже волосы на моей голове шевельнулись.

А у меня еще были три пули. На минуту шевельнулась дикая радость, но я вспомнил хилую человеческую шею и опустил пулгак.

- Что там такое? - прозвучал голос за дверями. - Стрелял кто-то один. Что там, убило кого, что ли? Стреляйте скорей, хватит вам кулагу варить.

И тогда я поднял руку с пулгаком, отвел ее в сторону от того места, где был в момент третьего выстрела Ворона, и нажал спуск. Надо же было мне выпустить хоть одну пулю.

В ответ, совсем неожиданно для меня, раздался жалостный стон и звук от падения человеческого тела.

- Скорей сюда! - крикнул я. - Скорей! Помогите! Я, кажется, убил его.

Желтая, ослепительная полоса света вкось упала на пол. Когда люди вошли в комнату, я увидел Ворону, какой лежал кверху лицом, вытянутый и неподвижный. Я бросился к нему, приподнял его голову. Руки мои наткнулись на что-то теплое и липучее. Лицо Вороны еще больше пожелтело.

Я не выдержал больше, я схватил его за щеки, припал лицом:

- Ворона! Ворона! Проснись! Проснись же!

Дуботовк, мрачный и суровый, выплыл откуда-то, как из тумана. Он хлопотал возле лежащего, потом взглянул мне в глаза и захохотал. Мне показалось, что я помешался. Я встал и, ошалелый, почти бессознательный, вытащил из кармана второй пулгак. Мне казалось очень простым взять его, поднести к виску и...

- Не хочу, не хочу я больше!

- Ну чего ты, хлопче, чего, миленький, - услышал я голос Дуботовка. - Это же не ты его оскорбил, он нас с тобой хотел опозорить. Ничего, за тобой еще два выстрела. Вишь ты, как тебя корчит! Это все с непривычки, от чистых рук и честного сердца. Ну... ну... ты же не убил его, нет. Он только оглушен, как бугай на бойне. Вишь, как ты его ловко. Отстрелил кусок уха и еще и на голове кожу вспорол. Ничего, полежит неделю, отлежится.

- Не надо мне ваших двух выстрелов! Не желаю! - кричал я, как ребенок, и чуть не топал ногами. - Прощаю ему эти два выстрела!

Ворону подхватили мой секундант и еще какой-то шляхтич, у какого все лицо включало в себя огромный курносый нос и небритую бороду. Они понесли его куда-то.

- Пусть берет себе эти два выстрела!

Только тут я понял, какой это ужас убить человека! Лучше, наверняка, подохнуть самому. И не то чтобы я был таким уже святым. Совсем другое дело, когда такое случится в стычке, в битве, в запале. А тут темная комната и человек, какой прячется от тебя, как крыса от фокстерьера. Я выстрелил из обоих пулгаков в стену у потолка, бросил их на землю и пошел.

Когда я зашел в комнату, где произошла свара, Ворону положили уже в одном из дальних комнат под присмотром родственников Дуботовка, а компания опять сидела за столом. Я хотел идти сразу же - не пустили. Дуботовк посадил меня рядом с собой и сказал:

- Ничего, хлопче. Это от нервов у тебя. Он живой, будет здоровый - чего еще? И он будет теперь знать, как нападать на настоящих людей. На, выпей... Я скажу тебе, что ты настоящий человек. Так дьявольский хитро и так мужественно ждать всех трех выстрелов - это мало кто мог сделать. И это хорошо, что ты благородный, ты же мог убить его двумя остальными пулями - и не сделал этого. Мой дом сейчас до последнего креста благодарен тебе.

- И все же это плохо, - сказал один из дворянчиков. - Такая выдержка, она не от человека.

Дуботовк встряхнул головой:

- Сам должен, свинья. Сам полез, пьяный дурак. Кто бы еще подумал кричать про деньги, кроме него. Ты же знаешь, что он к ней сватался и получил тыкву. Я уверен, что пан Андрей значительно обеспеченнее, чем Яновские. У него голова, работа и руки, а у последней женщины их рода - майорат, на каком надо сидеть, как собаке на сене, подохнуть голодом на ящике с деньгами.

И обратился ко всем:

- Панове, я надеюсь на честь всех нас. Мне кажется, о том, что случилось, надо молчать. Это не делает чести Вороне - дьявол с ним, он заслуживает каторги, но это не делает чести и вам, и девушке, имя какой трепал на пьяном языке этот молокосос... Ну, а мне и подавно. Единственный, кто держал себя как мужчина, это Белорецкий, а он, как настоящий мужчина, скромник.

Все согласились. И гости, по-видимому, умели держать язык за зубами, поскольку по округу никто и словом не обмолвился потом об этом происшествии.

Когда я шел оттуда, Дуботовк задержал меня на крыльце:

- Коня тебе дать, Андрюшка?

Я умею ездить, но хотел пройтись пешком и прийти в чувство после всего.

- Ну то смотри.

Я пошел домой вересковой пустошью. Была уже глубокая ночь, месяца не было видно за тучами, но какой-то неясный, болезненно-серый свет заливал пустошь. Иногда вздрагивал под порывами ветра сухой вереск, иногда господствовала тишина. Огромные стоящие каменья попадались около дороги. Угрюмая эта была дорога! Тени разрастались, пересекали ее. Мне немного хотелось спать, и я ужаснулся от одной мысли, что надо идти дорогой, обходить парк, шагать около Волотовой прорвы. Лучше было опять пойти пустошью и отыскать потайной лаз в ограде.

Я сошёл с дороги, почти сразу попал в какую-то топь, перепачкал сапоги, потом выбился на сухой вереск, потом опять попал в грязь, уперся в длинное и узкое болото. Браня себя за то, что сделал большой круг, я взял налево, ближе к зарослям на берегу реки (я помнил, что там было сухо, и к тому же река немного осушает около себя влажную местность), выбился скоро на ту самую тропу, по которой шел к Дуботовку, и, очутившись в половине версты от его дома, пошел вдоль зарослей в направлении Болотных Елей. Парк уже вырисовывался верхушками деревьев версты за полторы впереди, когда какое-то непонятное чувство остановило меня. Чувства мои что ли, обостренные в этот вечер водкой и опасностью, какое-то непонятное шестое чувство выразительно сказало мне, что я не один на равнине. Что было это, другое, я не знал, но был уверен, что оно еще далеко. Я ускорил шаги, скоро миновал тот язык трясинного места, в который влез недавно и какой перегораживал мне путь. Получилось так, что я стоял почти у зарослей, просто передо мной в версте был парк Болотных Елей, трясинная ложбина метров в десять шириной отделяла меня от того места, где находился сорок минут назад, где сунулся в топь (я потерял эти минуты, чтобы сделать круг). За ложбиной лежала пустошь, равно освещенная все тем же недостоверным светом, а за ними - дорога. Когда обернулся назад, то далеко в правом боку мерцал последний огонек в доме Дуботовка, мирный и розовый, а в левом боку, тоже далеко, за пустошью виднелись развесистые и огромные верхушки Яновской пущи. Но она была очень-очень далеко, на границе пустоши и болот.

Я стоял и слушал, хотя какое-то неспокойное чувство и говорило мне, что оно сейчас ближе. Я же не мог поверить в предчувствия: должна была быть какая-то реальная причина для этого душевного состояния. Я не мог ничего видеть: легкий туман скрывал равнину. Я ничего не слышал. Что же это могло быть, откуда этот сигнал? Я лег на землю, прижал к ней ухо и через полминуты почувствовал какое-то равномерное сотрясение земли. Не скажу, что я очень смелый человек, инстинкт самосохранения у меня, может, даже сильнее, чем у других, но я всегда был очень любопытным. Я решил ждать и скоро был награжден.

Со стороны пущи по пустошам двигалась какая-то темная масса, довольно большая и живая. Я долгое время не мог догадаться, что это такое. Потом я услышал мелкий и равный топот копыт. Шуршал вереск. Потом все исчезло, масса, по-видимому, спустилась в какую-то ложбину, а когда появилась опять - топот умолк. Она мчалась беззвучно, будто плыла в воздухе, становилась все ближе и ближе. После стала большей, по-видимому, повернула и вместо головы показала мнет бок. Еще минута, и я аж подался вперед. В волнах слабого прозрачного тумана ясно вырисовывались силуэты всадников, какие мчали бешеным галопом, что лошадиные гривы веяли на ветру. Я начал считать их и начислил двадцать. Двадцать первый скакал впереди. Я еще сомневался, когда ветер принес откуда-то далекий отзвук охотничьего рога. Холодный сухой мороз прошел по моей спине.

Тусклые тени всадников бежали от дороги вкось к трясинной ложбине. Веяли по ветру плащи-велеисы, всадники прямо, как куклы, сидели в седле, и ни один звук не долетал оттуда. Именно в этом молчании и было самое ужасное. Какие-то светлые пятна выделялись на этом туманном фоне. А двадцать первый скакал впереди, не качаясь в седле, глаза его закрывала низко надвинутая шляпа с пером, лицо было мрачным и бледным, губы поджаты.

Дикий вереск пел под их ногами.

Я с любопытством смотрел на острые носы, какие торчали из-под шляп, на тонкие, снизу косматые ноги коней какой-то неизвестной породы.

Беззвучно скакала по вереску дикая охота короля Стаха, мчали серые, туманные, наклоненные вперед фигуры.

Я не сразу понял, что они, блуждая болотом, наткнулись на мой след и сейчас идут по нему по мою душу. Они остановились, все так же беззвучно, около того места, где я попал в топь. До них было не меньше десяти метров через топь, я видел даже, что лошади их, туманные лошади, вороного и пестрого цветов, но не услышал ни одного звука, только где-то у пущи иногда пел приглушенный рог. Я только видел, что один из них повис в седле, посмотрел на следы, опять выпрямился. Вождь махнул рукой в ту сторону, куда пошел я, огибая ложбину, и охота умчала. Еще минут пятнадцать, и оно, обогнув ложбину, должны быть тут. Холодная злость крутилась в моем сердце: ну нет, призраки вы или кто, а я вас встречу надлежаще!.. Револьвер, шесть зарядов - и посмотрим. Я быстро сунул руку в карман, и... холодный пот выступил на моем лбу: револьвера не было. Я только тут вспомнил, что оставил его в ящике в столе бюро в моей комнате.

«Это конец», - подумал я.

Но ждать конца, сложив лапки, было не в моих правилах. Через пятнадцать минут будут тут. Местность неровная. Там-сям есть болотца, которые возможно перебежать мне, а не всадникам (хотя, может, если они призраки, они перелетят их в воздухе). Я могу запутать следы.

Я снял сапоги, чтобы в первые минуты не привлечь внимания погони звуками своих шагов, и пошел, сначала медленно, а потом, когда ложбина скрылась, быстрей. Я петлял, бежал по вереску, ноги мои намокли от росы. Я направился сначала вдоль ложбины, а потом круто повернул к Болотным Елям кустами. Несколько раз я бежал по воде - обращать ли внимание мне было на это? Быстро я опять добежал до тропы, а когда повернулся, то увидел дикую охоту уже на этом боку. Оно с тем же тупым упрямством двигалась по моим следам. Погоня мчала, гривы и плащи реяли в воздухе.

Пользуясь тем, что я скрыт от них кустами, а тропа идет под гору, я взял сапоги в руки и дал по тропе такой класс бега, какого не давал никогда до этого и почти что никогда - после. Я мчал так, что ветер свистел в ушах, жгло в легких, ел глаза пот. А топот за моей спиной хоть медленно, а приближался. Скоро мне уже казалось, что я упаду, я и действительно два раза споткнулся, но выправился и бежал, бежал, бежал. Медленно, очень медленно приближался темный парк, а топот звучал все ближе и ближе.

На мое счастье, пришло второе дыхание, как сказали бы сейчас. Я бежал прямиком, через овраги и ямы, огибая горбы, на каких меня могли заметить. И топот звучал то ближе, то дальше, то с правой, то с левой стороны. Мне не было времени оглядываться, но раз я все же оглянулся из кустов. Они, люди дикой охоты, летели за мной в молочном низком тумане.

Лошади их распростерлись в воздухе, вереск звенел под копытами, всадники сидели неподвижно, и над ними, в лоскуте чистого неба, горела одинокая острая звезда.

Напрягши последние силы, я скатился с горки, пересёк широкую тропу, прыгнул в канаву и побежал по дну, по воде. Канава приближалась к ограде. Я выскочил из нее и одним прыжком перенесся к ограде. Они были в каких-либо двадцати саженях от меня, но немного замешкались, и это дало возможность проскочить в чуть заметную дырку и скрыться в сирени. На тропе было совсем темно от деревьев, и потому, когда они почти беззвучно промчали мимо меня, я не смог рассмотреть их. Но я хорошо слышал, как головной простонал: «К прорве».

Дикая охота помчала дальше, а я сел на землю. Сердце мое тряслось, как хвост овцы. Но я быстро встал. Сидеть после бега нельзя. Я хорошо понимал, что только получил отсрочку. Они могут быстрей домчать кружным путём к дому, чем я дойду к нему прямиком. И опять побежал. Ноги мои были сбиты до крови, дважды я упал, запнувшись о корни, лапы елок хлестали мое лицо. Громадина дворца выросла передо мной совсем неожиданно, и одновременно я услышал топот копыт где-то впереди. Они опять звучали, они гремели так часто, что я кожей чувствовал: они мчат невероятно быстрым галопом.

Я пошел ва-банк. Я мог спрятаться, но во дворце была девушка, какая сейчас, наверное, очень испугалась. Я должен был быть там, там было мое оружие. В несколько прыжков я оказался на крыльце и забарабанил в двери:

- Надежда Романовна! Надежда Романовна! Откройте!

Кричать было нельзя. Она могла обомлеть от ужаса. А лязг копыт был уже тут, на этой половине дворца. Я гремел.

Двери открылись внезапно. Я вскочил в зал, сильно припер двери и хотел было броситься за оружием, но через волчок увидел, что туманные кони промчались дальше и исчезли за поворотом аллеи.

Я глянул на Яновскую, какая стояла, пораженная моим видом, глянул в зеркало и ужаснулся: весь ободранный, поцарапанный, с кровью на руках, с лохматыми волосами стоял и дико смотрел на меня мой двойник. Я опять глянул на Яновскую: бледная, с мертвым лицом, она закрыла глаза и спросила:

- Верите вы сейчас в дикую охоту короля Стаха?

- Сейчас верю, - мрачно сказал я. - И вы не побоялись открыть мне двери в такой момент?!.. Маленькое мужественное сердце.

В ответ она разрыдалась:

- Пане Белорецкий... пан Андрей... Андрей. Я так боялась, так боялась за вас. Боже... Боже... Боже! Хотя бы взял ты только меня одну!

Руки мои сжались в кулаки.

- Пани Надежда. Я не знаю, призраки это или нет. Призраки не могли быть такими реальными, люди не могли быть такими призрачными, пылать такой нечистой злобой. Но я клянусь, клянусь вам. За этот ваш ужас, за эти ваши слезы они заплатят мне, заплатят дорогой ценой. Клянусь вам.

Где-то далеко замирал частый топот лошадиных копыт.

 Продолжение «Раздел шестой»  http://www.proza.ru/2015/01/06/547