Борис Черняков. Как это делалось в Союзе

Летом семьдесят седьмого, в Мисхоре, в пустынном из-за пасмурной погоды припляжном парке, случай свел меня с высоким, очень полным человеком лет пятидесяти с небольшим. Звали его Павло Захарович, в санаторий "Украина" он приехал из Харькова - работал там на каком-то заводе в должности начальника отдела кадров. еще я узнал, что мой новый знакомый - из бывших армейских политработников, уволенный по "хрущевскому" массовому сокращению в самом конце пятидесятых годов. Был он тогда еще молод, за плечами десятилетка, ускоренные офицерские курсы, фронт. Профессии никакой. Вот и направил военкомат капитана запаса на работу в отдел кадров. Ходил он сначала в инспекторах, а года через два-три стал начальником отдела.
   - Так и сижу, как говорится, "на кадрах" вот уже без малого пятнадцать лет, рассказывал он. - Работенка и не пыльная, и не денежная, и никакого от нее удовольствия: толковых людей взять неоткуда, принимаем кого попало, лишь бы дыры заткнуть.
   Слушал я Павло Захаровича и на языке у меня вертелся один вопрос. Помню, еще подумал: задать или не задавать? Решил - задам. Правдивого ответа, скорее всего, не получу, но по крайней мере понаблюдаю за реакцией. Тоже не лишено интереса.
   И я задал его, этот сакраментальный вопрос:
   - А евреев на работу берете?
   Вопреки ожиданиям ответ прозвучал предельно коротко и ясно:
   - Нет, евреев не берем.
   - Что так? Не иначе, как у вас там сверхсекретное производство, где, насколько мне известно, пятый пункт в анкете на самом деле стоит на первом месте. Впрочем, вы это знаете лучше меня.
   - Да какие у нас секреты, - усмехнулся он. - Сплошной ширпотреб, штампуем посуду: миски, ложки, поварешки...
   Наступившая затем пауза грозила затянуться. Я поднялся, собираясь уходить. Мой собеседник, не вставая, легонько тронул меня за рукав:
   - Да погодите вы, разговор еще не окончен.
   - О чем же нам с вами толковать? - сказал я. - По-моему, тут все ясно.
   И снова наступила тягостная пауза. Наконец, Павло Захарович прервал ее:
   - Ладно, была не была, расскажу вам о том, что, кроме меня, знает только один хмырь из райотдела госбезопасности. Человек вы, вижу, порядочный, да и разговор у нас один на один.
   Так вот, вскоре после той самой Шестидневной войны, когда ваши евреи сильно врезали нашим арабам, вызывает меня к себе куратор завода - тот самый гэбэшник, которого я только что упомянул. И вот что я от него услышал: "Недовольны мы твоей работой, Павло Захарович, очень недовольны. Ты почему засоряешь инженерно-технические кадры, да и рабочие тоже, этими, ну сам понимаешь, которые некоренной национальности? Кто работает - пусть работает, но почему ты новых берешь?" Я ему в ответ: как же не брать, мне дельный народ позарез нужен. Объясняю ему ситуацию с кадрами на заводе, показываю заявки начальников цехов, привожу цифры. Наш чекист слушает меня очень даже внимательно, не перебивает, только головой кивает: вроде бы все понял и с моими доводами согласен. А потом говорит: "Значит, люди тебе нужны аж позарез? Что ж, интересы производства прежде всего, с этим я полностью согласен. Ты - начальник отдела кадров; кого брать, а кого не брать - тоже ты решаешь, я и с этим согласен. И приказывать тебе не имею полномочий. Но хороший совет дам, а ты уж к нему очень внимательно прислушайся. Значит, так: принимать - принимай. Но вдумчиво, очень вдумчиво. Потому что если кто-нибудь из принятых подаст заявление о выезде в этот свой Израиль - вылетишь с работы в два счета. Это я тебе, как представитель нашей конторы, твердо обещаю". Ну, а то, что с гэбэшной конторой шутки плохи - вам, я думаю, не хуже моего известно.
   Павло Захарович замолчал. Молчал и я. Потом он достал сигарету, долго разминал ее. Закурив, сделал несколько глубоких затяжек. И сказал, глядя куда-то поверх торчащей из моря каменной гряды:
   - Теперь представьте себе картину. Приходит в отдел кадров специалист. О чем я должен его расспрашивать? Казалось бы, странный вопрос. Конечно же, о прежнем месте работы: какую должность занимал, почему уволился? Логично? Да ничего подобного! Первым делом я обязан задать ему основной и главный вопрос: а не собирается ли он в будущем подать заявление о выезде в Израиль? Бред какой-то!
   Где же выход? Проявить героизм - наплевать на предупреждение нашего куратора-чекиста? Хорошо бы. Но примите в расчет: у меня большая семья, да еще на руках и родители - старые, немощные люди. Пенсия у бывшего замкомбата, прямо скажем, грошовая, профессии нет. Вот вам и ответ на ваш вопрос, почему я евреев на работу не принимаю. Обидеться - ваше право. Но постарайтесь понять.
   Он попрощался и зашагал прочь.
   ...Как это там сказано в Библии: не судите, да не судимы будете.

   А вот еще один случай из той же, как говорится, оперы. Имя героя - Андрей Михайлович Неусыпин. Из ярославских крестьян, интеллигент в первом поколении. Один из крупнейших в стране специалистов в области авиационного приборостроения. Ленинградец. Более двух десятилетий - начальник и главный конструктор опытного завода. Лауреат Сталинской премии. Кавалер трех орденов Ленина - и, вполне вероятно, обладатель определенного числа выговоров разного "достоинства". Ибо, как известно, чем значительнее были заслуги того или иного директора, тем больше взысканий содержал его послужной список. Как писал поэт-сатирик, "орден, выговор, инфаркт - все в одном ряду".
   Вот история одного из полученных Андреем Михайловичем партийных выговоров - строгого, с занесением в учетную карточку.
   В самый разгар борьбы с "безродными космополитами", апофеозом которой стало печально знаменитое "дело врачей", Неусыпина вызвали в райком партии.
   Задав несколько ничего не значащих вопросов, первый секретарь перешел к сути дела.
   - Разговор у нас с тобой, Андрей Михайлович, будет сугубо доверительный, - предупредил он. - Ты сам понимаешь, какое сейчас время и как важно нам, членам партии и русским людям, помнить о повышенной политической бдительности. Так вот, в связи с этим райком подработал небольшой списочек людей, которых мы рекомендуем уволить с твоего завода, имеющего первостепенное оборонное значение. Думаю, что формулировка "по сокращению штатов" подойдет здесь лучше всего. Так что присаживайся поближе, перепиши фамилии - и действуй. Райком дает тебе "добро".
   С этими словами "первый" извлек из папки лист бумаги и легким небрежным движением пододвинул его к краю стола.
   Неусыпин глянул в список: начальники цехов, отделов, лабораторий. Толковые, прекрасно знающие свое дело люди; с некоторыми из них он проработал не один десяток лет. Ну и само собой разумеется, все до одного - евреи.
   О чем думал Андрей Михайлович, читая "подработанный" райкомом "списочек", можно только догадываться. Зато доподлинно известно, что он предпринял. Найденный им ход оказался настолько же простым, насколько и безошибочным. Он в полной мере продемонстрировал присущее этому человеку врожденное сочетание ума и порядочности с благоприобретенным точным знанием некоторых специфических особенностей деятельности партаппарата.
   - Мне все ясно, - сказал Неусыпин. - Я - коммунист дисциплинированный, и если партия приказывает...
   - Рекомендует, Андрей Михайлович, рекомендует, - быстро поправил его "первый".
   - Хорошо, - спокойно согласился Неусыпин, - раз партия рекомендует, я эту рекомендацию выполню. Но прошу дать ее в письменной форме. Я хоть и не бюрократ, но, как любой администратор, тоже чиновник. Мне нужна бумажка и, уж пожалуйста, по всей форме: на бланке райкома партии, за вашей подписью и обязательно с печатью.
   Вот и все. Расчет оказался точен: никакой письменной "рекомендации" не последовало и все работники завода, перечисленные в райкомовском проскрипционном списке, остались на своих местах.
   Все, что мог сделать в отместку главный партбонза районного масштаба - это придравшись к какой-то совершеннейшей чепухе, нагнать волну, обвинив Неусыпина в "серьезном ослаблении идеологической работы с кадрами". Андрей Михайлович отнесся к этому спокойно: "строгач" с занесением - он, как пустопорожняя брань, на вороту не виснет.

(Опубликовано в приложении "Конец недели", дата неизвестна)