Клуб Апатия. Глава IX

IX


Лето было какое-то необычное, контрастное. Жара чередовалась с прохладой по дням. День-два жарит солнце, нагревает асфальт и крыши домов, люди ходят в шортиках и маечках; на третий день откуда-то внезапно налетает прохладный ветер, нагоняет туч, идет дождь, всё остывает, растерянные люди надевают курточки, брюки… берут зонты. Попадаются отдельные растяпы, не успевшие сменить форму одежды, так и шлёпают в сандалиях, шортиках и маечках по лужам. А ведь холодно. Не просто приятное отсутствие зноя, а прямо какая-то осенняя слякоть, пасмурность… Зябко. На следующий день глядишь – с утра опять небо чистое, ясное, голубое. Снова начинается тепло. Солнце к полдню печёт во всю силу. Снова зной. Вчерашние лужи сверкают и радостно слепят глаза.

После темного пасмурного поистине ноябрьского дня яркое солнце и чистое небо буквально ослепляют меня. Свет врывается в мою каморку через окна, освещает каждый уголок, и я вижу, как много у меня пыли.

Особенно меня впечатлял этот яркий свет, отражающийся в лужах. Я только его и воспринимал, людей вообще как будто не видел.

Муся Владимировна выходила из своей квартиры, шла на улицу, приходила обратно. Старая Мышь крадущейся тенью проскальзывала по коридору. Одноглазый алкаш со второго этажа, топая и хлопая дверьми, куда-то уходил и возвращался. Все люди, кого я видел, были для меня всё равно, что обшарпанные стены нашего коридора.

За пределы нашего спрятанного в буйно разросшемся скверике двора я выходил только за хлебом и сигаретами. И там, на открытой улице, главным для меня был яркий свет в ясную полосу погоды или сизая влажная тень, если было пасмурно.

Когда вы стоите под душем и попеременно включаете то холодную воду, то теплую, тело, весь организм испытывает удивительные ощущения – он как будто расширяется и сжимается… и ошеломляется этим. Примерно так же погода воздействовала на мой ум.

Появилось чувство, что я стремительно  с каждым днём забываю годы прожитой жизни, какое-то ощущение полной амнезии. Наверно, это оттого, что я резко поменял угол направления своего мышления – думал об одном, погода изменилась – стал думать о другом. Значит, это не я изменил направление мышления, а оно само изменилось. Конечно, самые важные пункты остались неизменными: меня продолжал волновать хлеб насущный, мои отношения с Агатой, мое неверие, «Апатия», Лариса со своим тайным обществом… Даже Старая Мышь со своей незаметной жизнью меня волновала. Мне было любопытно, чем это она там у себя занимается каждый вечер, приходя с работы и запираясь у себя в квартире. Да, основные вещи остались. Но они под изменившимся углом освещения получили новые тени и показали новые грани. Однако  мне не слишком интересны были эти новые грани - сами-то вещи всё равно были старыми. Старыми - сильно сказано – они были прежними, моими, я устал о них думать.

Прошло что-то около двух недель после ночного визита Ларисы. Наступил июль.
Был вечер пятницы. Небо, затянутое тучами, обещало ночной дождь. Духоты не чувствовалось. Вполне приятный прохладный вечер. Я немного посидел на лавочке под густыми, низко склонившимися кленами, покурил. С чего-то вдруг мне вспомнилось детское ощущение огромности, нескончаемости лета, когда оно по длительности перекрывает осень, зиму и весну вместе взятые.

Пьяный одноглазый мужичонка возвращался домой. Застучал, затопал между дверьми, на кого-то глухо заматерился в коридоре. Никогда не может проскользнуть тихо, обязательно всяким шумом резко заявляет о своем приходе.
Слева от колонн входа горело занавешенное вишневой шторой окно Муси Владимировны. На улице еще темно не было. И даже сумерек еще не было. Но тучи и листва свет загораживали. С этой стороны  в квартирах можно было уже включать электрическое освещение. Загорелось желтое окно Старой Мыши, то есть Софьи Сергеевны.

Я думал об Агате, скучал. Агата на неделю уехала в деревню к бабушке. В это воскресенье обещалась приехать. Наверняка там она сходит на могилу Пашки-вампира. Он родом оттуда. Или уже сходила. С этими мыслями я затушил окурок о перекладину скамейки, встал и пошёл домой. Четыре серые круглые облупленные колонны величественно возвышались в вечернем сумраке нашего скверика. Проходя к двери, я коснулся одной из них – прохладный шершавый камень.

Не успел я войти, как из прохода, со скрипом отворив дверь, вышла Муся Владимировна в своем обширном желтом складчатом капоте. Она молча специальной дощечкой приперла дверь, что б та не закрывалась. Летом принято было наружную дверь в дом держать открытой, чтобы темные внутренности коридора постоянно проветривались и освежались. Наш пьяный одноглазый сосед с верхнего этажа ногой сбил дощечку, и дверь закрылась. Вторые двери, внутренние, в открытом положении были привязаны веревочкой и никогда летом не закрывались.

- Вечер-то какой хороший, Муся Владимировна. Не жарко, - слова как бы сами вылетели у меня изо рта.
- И не говори.
Старуха вышла и встала рядом со мной между колоннами, с шумом носом потянула воздух и сказала:
- Дождь ночью будет. Надо белье затащить.
В подтверждение её слов вдали загромыхал гром. Бельем она назвала пару старых халатов, которые висели на веревке, натянутой между фонарным столбом и одним из кленов. Не говоря лишних слов, Муся Владимировна сняла халаты и понесла их в дом.
Я сидел в квартире на старом диване. Читать не хотелось. Я просто сидел и убивал комаров, которых в комнату через широко открытое окно налетело порядком.

Медленно, неотвратимо темнело, время приближалось  к двенадцати, свет я не зажигал – просто лень было встать с дивана и щелкнуть выключателем.
Вдруг я подумал, что сейчас, сию минуту ко мне может прийти Лариса. Опять, как тогда, две недели назад, раздастся размеренный стук в дверь, Лариса тихо войдет, и мы начнем с ней о чем-нибудь беседовать странном. Будем сидеть на кухне, говорить и пить чай. В этот момент в дверь кто-то тихо постучал. Я аж подскочил на диване. Совпадение показалось невероятным – можно было подумать, что мои мысли на шаг опережают действительные события. Я не сомневался, что пришла опять Лариса. Кто еще мог ко мне прийти, кроме неё? Агата - в деревне, приедет только в воскресенье, да и обычно она входит ко мне без стука – буквально вламывается, широко распахивая дверь, если я  не закрыл   на замок. А я редко закрываю на замок. Только когда ложусь спать. Замок у двери старый и тугой – помучаешься, пока его закроешь, что изнутри, что снаружи. Муся Владимировна тоже не стучится, просто открывает дверь и  кричит в квартиру: «Никита! Дома?»

Кто еще мог прийти? Леонардо? Он обычно один не приходит, только с Ларисой.
Не вставая с дивана, я прокричал: «Кто там?» Дверь в прихожую была открыта. Никто не откликнулся. Я какое-то время прислушивался, потом встал, прошел к двери и резко её распахнул. У порога стояла Старая Мышь. В руках она держала блюдо с небольшим круглым пирогом. Старая Мышь немного смешалась из-за того, что дверь перед ней раскрылась так резко и широко. Прядь серых жиденьких волос на её виске качнулась от возникшего ветерка.

Я сам немного смутился. Она просто стояла через порог от меня, держала перед собой пирог и молчала. Не хватало только белого вышитого полотенца и солонки. Мне, наверное, надо было сказать «милости просим» и отступить на шаг назад.

- Никита, вы дома? Муся Владимировна сказала, что вы дома… Вот я решилась угостить вас пирогом. У меня сегодня день рождения, - проговорила Старая Мышь, то есть Софья Сергеевна.
- Ой, спасибо, - непонятно из-за чего смущаясь, ответил я и стал сочинять в уме поздравительную фразу. Сколько ей интересно стукнуло? Наверное, где-то около 55-ти.

Женщина стала протягивать мне пирог, как будто испекла его персонально для меня. Я был уверен, что она угостит меня кусочком и пойдет дальше угощать других соседей. Но она совала его мне в руки целиком. Приятно запахло ванилью.

- Угощать-то мне больше и некого, - отвечая на мои мысли, сказала Софья Сергеевна.

Я опомнился:
- Да вы проходите. Что мы топчемся здесь. Пойдемте на кухню, я поставлю чайник, - сказал я. Откуда только слова такие смелые взялись.

На кухне мы присели возле столика – я возле окна, а Софья Сергеевна напротив. Чайник закипал. Лампочка светила желто и весело. Пирог был сладким, но без крема. Желтый, рассыпчатый с изюмом и пятнами варенья внутри он по структуре напоминал кекс. Был еще теплым. И с чаем был довольно-таки вкусен. Подозреваю, что такой пирог Софья Сергеевна пекла и 10-ть лет назад и двадцать. И вообще рецепт у него дореволюционный. В революцию, в гражданскую войну, за затемненными окнами зимними вечерами в Великую отечественную пекли такие пироги. Благо, продуктов особых он не требует: мука, яйца, сахар, сметана, ваниль, изюм.

Сейчас в супермаркетах продаются шикарные, красивые и, наверно, очень вкусные торты. Я подходил в магазине к холодным витринам, где ждали своего покупателя эти красавцы. Торт «Королевский» - белоснежный воздушный крем-суфле, выложенный по верху дольками киви, мандаринов и виноградинами. Кстати, такой я ел у Агаты под коньяк  в тот незабываемый вечер, когда мы впервые переспали. Вид вполне соответствует вкусу. Строгий на вид йогуртный торт «Марс», есть ещё такое пирожное. Задорный «Ванька кучерявый», сметанный торт «Джулия», шоколадный «Шаганэ», творожные торты. Из детства почему-то помнятся только ужасные масляные торты и более-менее  - кремовый. Домашние всегда были вкуснее. Мама делала «Муравейник».

Я подходил в магазине к прилавкам-холодильникам, где за стеклом находились эти разнообразные торты, и просто любовался, и думал, что это такая сладкая приманка, чтобы человеку захотелось работать и зарабатывать деньги.
Еще я думал, что эти кулинарные шедевры полезны для здоровья – в них ведь творог, йогурт, витамины, не то, что масляные торты прошлого, при одном воспоминании о которых в области желудка появляется тяжесть.

Прекрасное занятие для человека, работающего дворником, не имеющего иного дохода, кроме дворницкой зарплаты – приходить в супермаркет и, сглатывая слюну, любоваться различными тортами. Можно любоваться не только тортами. Сейчас в магазинах полно всего: колбасы, окорока, копчености, рыба, всякие деликатесы, фрукты – всё так и манит своим аппетитным видом. Сразу отпадает вопрос ради чего стоит работать и жить. Ради того, чтобы есть.

Легко обобщить данную замануху и на непищевые потребительские товары. Необозримое разнообразие и красота. И всё так красиво представлено и упаковано, что сразу хочется купить. Даже рекламу в телевизоре необязательно смотреть. Стоит только прогуляться по улице и зайти в парочку магазинов. Горные велосипеды, сверкающие хромом и лаком, – черные шины с глубоким протектором упруго накачаны, агрегаты готовы к использованию, заплати, садись и катись… в парки, леса, на озера. Свежий ветер в волосах, движение, кровь разгоняется, здоровье прибывает, глаз радуется открывающимся видам природы и городских ландшафтов. Кроссовки на полках - мягкая кожа, привлекательная форма – нога так и просится в них. Футболки, шорты, мячи, теннисные ракетки, солнечные очки…

Перейдем в магазин электроники. Включенные плазменные панели на стенах передают красоту жизни – по ним их же самих и рекламируют, наряду со всем остальным. CD-проигрыватели, плееры, сотовые телефоны, бытовая техника. Трехкамерный холодильник цвета металлик. Кажется, поставишь такой у себя в квартире и жить сразу станешь в эпоху активного освоения космоса за пределами солнечной системы. Одежда, мебель, сувениры… Я не могу перечислить всю жизнь. Смысл жизни в обществе потребления находится в магазинах. Жизнь превращается в перекачку энергии и материи от производства к потреблению и обратно. И больше никуда из этого кольца – шаг в сторону - побег, прыжок на месте - провокация. Случается, что эта замкнутая схема отрывается от действительных потребностей человека. Человек по 9 часов в день тратит на то, чтобы в поте лица своего производить, к примеру, мобильные телефоны. Он занимает в корпорации, производящей мобильные телефоны, ответственную должность. По правде говоря, он работает даже больше девяти часов в сутки. Конкуренция велика, надо завоевывать новые рынки сбыта, улучшать технологию, качество, расширять модельный ряд. Работа отнимает у человека много сил – он стремится сделать карьеру. И к тому же на его место претендуют с десяток умных, энергичных, высококвалифицированных людей. Нельзя расслабляться, а иначе можно потерять свое место. Начальство следит: кто развивается, а кто просто сидит на месте, и с такими не церемонятся. Зарплата у него высокая. Но за неё ему приходится потеть. «В поте лица своего будешь добывать хлеб свой». И он потеет – главное в его жизни – это, безусловно, работа.
 На самом деле свою единственную жизнь он заложил корпорации мобильных телефонов. Свою единственную неповторимую, Богом данную жизнь. Он устает на работе, отдыхает только, чтобы вновь со свежими силами приступить к работе. Отпуск дается, чтобы производительность труда не снизилась.

Что на выходе? Во что он и многие другие перекачивают свою жизнь? В маленькую волшебную коробочку, по которой можно разговаривать с кем-нибудь на расстоянии. Еще ряд параллельных функций. Но главное - это разговаривать на расстоянии. И всё. Больше ничего. Не будем задаваться вопросом, о чем обычно люди разговаривают по телефону.

Хорошо. Основная жизненная энергия дня потрачена на работу. Телефон мы произвели, красиво упаковали, снабдили инструкцией и поместили в специальном салоне-магазине. Нам выдали зарплату. Уставшие и довольные мы идем в магазин и покупаем… новую модель телевизора, например ту самую плазменную панель. Мы не больно-то и хотим её покупать. Точно так же, как и человек, её сделавший и получивший за неё свои деньги, не хочет покупать наш сотовый телефон, на который мы положили жизнь. На плазменную панель он тоже потратил главные силы своей  жизни.

На то и уходит жизнь большинства людей: делать не больно-то им нужные вещи и потом потреблять их. А куда деваться?  Жить-то надо. Делать в квартире ремонт, менять мебель, менять автомобиль на более современный, так же, как и свой сотовый телефон.

Еще говорят, что в больших городах быстрый темп жизни – какая-то гонка. Производители гонятся за потребителем, стремятся опередить конкурентов в производстве более современного и привлекательного товара, потребители (те же самые производители) спешат купить самое лучшее и новое. Это гонка за безумием. Человек, постоянно занятый, спешащий, почти не задумывается, чего ему на самом деле хотеть в этой жизни. Что на самом деле он хочет получить и ради чего ему следует трудиться. Как будто за него это кто-то уже решил. И этот вопрос не подлежит обсуждению.

Трудно жить, когда ничего больше не хочешь из того, что тебе предлагается. Однако при таком раскладе есть шанс найти что-то новое, что действительно стоит хотеть.

Пирог Старой Мыши, Софьи Сергеевны, был каким-то анахронизмом, как, впрочем, и сама Софья Сергеевна. Анахронизмом была и квартира, в которой я обитал, и сам дом и, кажется, большинство его жильцов.

Она сидела на краешке табурета, смиренно сложив бледные сухие ладошки на коленях. Время от времени она сцепляла их, нервно, но не сильно.
Сначала ей было трудно говорить, она часто останавливалась – скажет слово и молчит, напряженно продираясь сквозь пласты памяти. Вот, вроде бы что-то нащупает, вдохнет, снова скажет два слова и опять умолкнет, уткнувшись взглядом в пол.

Софья Сергеевна, оказывается, давно хотела рассказать мне какую-то историю, связанную с квартирой, в которой я жил, с привидениями. И вот сейчас выпала такая возможность. Всё располагало к неспешному рассказу о квартире с приведениями. Простой ванильный пирог, тусклый свет лампочки, горячий чай, свежий вечерний воздух… Старая икона, смотрящая на нас из закопченного угла.
Комаров слышно не было, но я знал, что как только я улягусь спать, они один за другим с громким жужжанием, как слоны, станут подлетать и усаживаться на моё лицо. Хорошо, что у меня есть электрофумигатор – прибор с резервуарчиком, наполненным эссенцией персидской ромашки. Я вставлю его в розетку, и ромашковые пары убьют всех комаров – эти пары для них как какой-то нервно-паралитический газ.

Я невнимательно слушал Софью Сергеевну, как будто заранее знал всё, о чем она может мне рассказать. Периодически отвлекался на свои мысли о комарах, о горячей воде, которую наконец-то дали, о Первой мировой войне, о дирижаблях, о слонах…

Вот одна из подобных мыслей: что было бы, если б комары были размером с собаку? Одного такого комара было бы достаточно, чтоб убить человека. Зато с такими легко бороться – взял лопату и сбиваешь на лету.

Софья Сергеевна, однако, не обращала вынимания на то, как я слушаю - внимательно или не внимательно. Для неё самой важно было выговориться.
«Это было около 15-ти лет назад. Тогда только-только умерла моя мама. Я осталась одна. Скорбь, тоска, покинутость – этими словами трудно описать тогдашнее моё состояние. Помню только, что я заставляла себя принимать пищу, выходить на улицу,  дышать воздухом…

Я поняла, что осталась одна и теперь всегда буду одна, и всё же как будто не поняла. Не могла понять. Половинку меня отрезали. Как будто бы вот от этого пирога взяли и отрезали кусок. В квартире, где мы прожили с мамой почти 30 лет, я оставаться не могла. Просто физически не могла. Почти 30 лет мы прожили с мамой бок о бок. Сейчас я продолжаю жить в этой квартире одна уже более 15-ти лет. Мне надо было какое-то время после похорон пожить в другом месте. Уже тогда эта квартира, - Софья Сергеевна движением головы окинула кухню, - пустовала, в ней никто не жил. Здесь всё было так же, как сейчас. Муся Владимировна чуть позже стала пытаться её сдавать. А в тот момент разрешила мне немного  пожить здесь, пока боль утраты не утихнет, и я не смогу возвратиться к себе домой».

- А кто жил в этой квартире раньше? – спросил я.
- Вы имеете в виду до войны?
- Да. Кто были её хозяева? Родственники Муси Владимировны?
- Да. Но об этом я хочу позже рассказать. Переехала я в эту квартиру, вернее сказать не переехала – чего там переезжать-то? Взяла кое-что из вещей, мыло, зубную щетку и перешла.

«Невмоготу мне было оставаться в своем доме, где всё напоминало о маме, всё было ею пропитано. Потом я там всё поменяла, сделала ремонт. А пока, чтобы прийти в себя и как-то свыкнуться с мыслью, что мамы больше нет, я стала жить в этой квартире. Спала на диванчике, на котором вы сейчас спите. Сидела вот так же на кухне, на этой табуретке за столом, целые вечера и смотрела в окно. На работу не ходила - взяла отпуск. Последние пять или шесть лет работала без отпусков. Просто не нужен мне был отпуск – не знала чем себя занять. Мама пожилая. Сидеть с ней все дни дома? Когда на работу ходишь, время хоть как-то незаметно пролетает. Я работаю на почте. Начинала оператором. А теперь что-то вроде контролера. От дома недалеко. Встаешь в восемь, к девяти приходишь на работу, вечером в шесть освобождаешься. Пока идешь с работы, зайдешь в пару магазинов, просто прогуляешься по бульвару, когда погода хорошая. В семь обычно дома. Время от семи вечера до сна со старенькой мамой в маленькой квартире пролетало незаметно. Сготовишь обед на завтра, постираешь или, так, что нужно по быту сделаешь, телевизор вместе посмотрим, поворчим друг на дружку и спать. С утра на работу. А мама-пенсионерка весь день дома. Что бы я с ней делала целыми днями в отпуску? Поехать на море или еще куда-нибудь, средства нам не позволяли. Да и мама уже не хотела, с трудом переносила длительные поездки. Гулять-то на улицу редко выходила. Выйдет из дому, посидит на лавочке под кленами - и вся прогулка. Ноги у неё больные были. А в последний год так вообще расхворалась. Родственников у нас нету, не осталось… чтоб к ним можно было съездить, погостить. Да я бы и всё равно не поехала. Маму разве оставишь? А по городу в свободное время я никуда не хожу… в театры, там, кино… По молодости ещё ходила, а потом перестала. Вначале из-за денег – билеты для моей зарплаты стали дороги. На еду бы хватило, не до театров уж. А потом, когда деньги вроде лишние стали появляться, просто неохота стало. Отвыкла, наверно, или постарела. Да и не с кем мне было ходить. Подруг у меня, что сейчас, что тогда не имелось. Не любительница я ходить куда-нибудь.
Однажды знакомая по работе устроила девичник в честь какого-то праздника, то ли день рождения у неё был, то ли ещё что. Дай-ка, думаю, схожу, развеюсь. Пошла, задержалась допоздна. Пришла домой, а мама моя, гляжу, плачет, все глаза заплаканные. Стала переживать, что меня так долго нету, скучать… Вот и расплакалась. Это было… погодите-ка… да, примерно за пять лет до её смерти. С того момента я перестала куда-то ходить. Да и мне самой как-то не хотелось. И отпуска брать перестала. Тогда мне исполнилось сорок два года. Вообще-то я и до этого вроде без отпусков работала. Коллеги, у кого муж, семья, все хотят летом в отпуск пойти. А я обычно перед зимой уходила. Да. А потом и вовсе как-то незачем мне стало отдыхать. Вот такая у нас жизнь пошла. На работу, с работы домой, снова на работу.

 В тот период я окончательно смирилась. Как бы это сказать, смирилась с тем, что жизнь моя не изменится больше, и ждать нечего, кроме пенсии, а потом… Вот я уже кстати на пенсии, но продолжаю работать – молодых-то на моё место не сыщешь, работа скучная, да и зарплата невелика. А я привыкла.  И, в общем, мне тогда как-то даже легче сделалось, веселей что ли. Стала находить всё больше радости в вещах мелких, незаметных. Пирог вот такой с мамой испечем вечером в субботу, сядем вдвоем и чай пьем. Телевизор смотрим. На стульях мягкие подстилки, мама сплела, глаз радуют. Кресло, старое, любимое, греет. Телевизор хорошо показывает, любимый сериал опять повторяют. Мне очень стала нравиться наша размеренная жизнь, где дни похожи один на другой, и недели, и годы… С виду такая жизнь может показаться и скучной, и убогой. Но нам было комфортно. И я стала бояться вообще каких-либо изменений. Это… как старую фарфоровую куколку поставишь на полку рядом с часами, вазочкой… стоит она там день за днем в неизменном своём окружении и пылью покрывается. И так ей уютно под этой пылью, так хорошо и спокойно, что век бы так простояла. И на самом деле стоит она там год, второй… и создается иллюзия, что уже вечность стоит и еще простоит вечность.

Так и мы с мамой – покрылись пылью в переносном смысле и почти поверили в то, что так будем жить вечно. Уже тогда мне стало казаться, что прожила я с мамой в своей квартире, где мы даже ремонт боялись делать, лет 120, не меньше.

 А детство, юность, когда мы еще жили в другом городе, и была жива бабушка, молодые годы – уже в этом городе, но в другом районе… надежды… веселье… было каким-то коротким далёким сном, исчезающим и вновь появляющимся без спросу в памяти. Молодость-то у меня как у всех была - гуляла, радовалась жизни. Замуж вот только не вышла».

Софья Сергеевна сделала паузу, о чем-то глубоко задумавшись.
Пока она молчала, я попробовал представить себе, какой она была в молодости? Неужели эта старая, пропитанная нафталином женщина, когда-то была молодой, возможно, даже привлекательной женщиной? Если это и было, то, наверное, лет 100 назад, где-то в конце позапрошлого века. Да, именно в то время она, возможно, была юной девушкой. Да и имя её кажется каким-то старинным. Софья. Вероятно, в молодости её звали Софьюшкой. Ходила она в белом муслиновом платье, сафьяновых башмачках, белых носочках и шляпке. И еще у неё был легкий шелковый с ажурными краями зонтик от солнца, такой… на бамбуковой трости. Гуляла она по пирсу. Потому что жили они, вообще-то, в Сочи или еще каком-нибудь южном приморском городке. Так вот, гуляла она и украдкой поглядывала на матросов, которые все, как один, были одеты почему-то в белые береты с бомбонами, белые курточки и белые, подкатанные до колен штаны.
- А вам сколько исполнилось? – неожиданно для самого себя спросил я. Такой вопрос в направлении Софьи Сергеевны мне почему-то не показался нетактичным. А может ситуация такая была.

- Шестьдесят восемь, - Софья Сергеевна словно бы очнулась.
Я удивился. Мне думалось, что ей лет 55-ть, не больше. Видимо, и правда, долгие годы простой одинаковой изо дня в день жизни как бы покрыли её слоем защитного лака. Так что темп её старения замедлился.

 Вообще, при случайном быстром взгляде на неё при определенном повороте её головки и угле освещения, когда взглянешь мимолетно, поверхностно, могло показаться, что ей вообще лет тридцать. Возможно, это из-за того, что она была тщедушного подросткового телосложения, и волосы её были приглажены и собраны на затылке. Но, конечно, так только могло показаться. Седина в волосах, блеклость кожи, морщины на шее и лучики вокруг рта говорили, что она давно уже не молода, что, кажется, она вообще никогда не могла быть молода.

Есть такие люди, которые родились для того, чтобы основную и главную часть своей жизни прожить вот такими престарелыми существами. Вроде и не бабушка, и не женщина, и не девушка, хотя можно сказать и бабушка, и старая женщина, и старая девушка. Старая девушка в прямом смысле слова.
- Вы спросите, как же так получилось, что я никогда не была замужем и в результате осталась совершенно одна? – продолжила Софья Сергеевна. - Вполне обыкновенно получилось. Не взял никто. Я не одна такая. Жила себе когда-то скромная, не очень симпатичная девушка, у которой из всех нарядов было только платье единственное, да берет белый, подаренный мамой. Жила как все, гуляла по улицам, в парке, ходила в кино. На танцах даже была. Очень хотела познакомиться с каким-нибудь парнем. Только вот не смотрел на неё никто. Она и сама понимала, что не очень подходящий объект для внимания. Худенькая, плоскогрудая, бледная. Губ почти нету. Нос некрасивый, глаза какие-то постоянно испуганные. Волосы жидкие. После войны – недостаток мужчин. А ещё я всегда, всю жизнь, мечтала о настоящей любви, наверно, принца какого-то ждала.

Все говорили: некрасивых девушек не бывает. После тридцати я увидела изнанку жизни и начала каменеть. Образ старой девы вошел в мои кровь и плоть.
Талантов у меня никаких нет, и не было. И характера никакого. Умом бог тоже не одарил. Образования не получила, всю жизнь проработала на почте. Всегда любила вязать да вышивать. В сорок лет я наконец-то смирилась, поняла: видимо, не для земной любви я родилась, и ласки мужской мне уже никогда не узнать. Все мои желания пропали, затухли. Я в соответствии с внешним внутренне стала пресной, как старая монашенка. Мне стал открываться мир земных удовольствий, где нет ни мужчин, ни мыслей о них, ни любви плотской. Очень тихий, уютный такой, спокойный мир чаепитий, бабской болтовни и сплетен, телепрограмм, сериалы – наша отрада, позже появились, прогулок в старом сквере, ненавязчивой помощи обременённым семьей приятельницам, благосклонного внимания их постоянным жалобам на то, как они устают, как им не хватает времени, как достали постоянные бытовые проблемы с непослушными детьми, ровно, как и с мужем, который мог бы быть гораздо-гораздо лучше… и как отец семейства, хозяин, и как мужчина.

Жалобы этих уставших тёток успокаивали Софью Сергеевну.
Я задумался. Действительно ли у неё не было выбора? Неужели на самом деле некоторая часть женщин рождены для такой судьбы? Представился транспарант на 8-е марта, растяжка над главной площадью города: «Привет всем красивым девушкам и женщинам нашего города!» А остальные что? Вымирайте? Естественный отбор в любви? Либо же находите компромиссы – это для вас распространяется ложь, что некрасивых девушек не бывает, что главное – это внутренняя красота, обаяние какое-то, что некрасивость дело поправимое всякими специальными средствами, упражнениями. Многим, кстати, помогает. Обманули природу – не родились красивыми, так подделались под них.

Страна любви, как поётся в одной песне, жестокая страна. Законы её отвратительны. Если Бог не наградил вас природной красотой, то вам приходится выкручиваться, и любовь для вас - совершенно не то, о чём пишется в прекрасных стихах. Поэты свои сонеты не посвящают таким девушкам, какой была Софья Сергеевна. Поэты вдохновляются прекрасными лучезарными глазами, карминовыми ртами, стройными станами, волосами, подобными водопаду из шелка. А то, что имеется внутри у этой нимфы, не столь важно. Была бы добра, весела (а это, конечно, есть, коль скоро она красива внешне) и совсем немного умна.
Я подумал о себе, о своём отношении к девушкам, я не слишком привередлив. Мне многие кажутся по-разному симпатичными. Однако нередко просто даже на улице встречаются девушки, которых я увижу и сразу отвожу глаза. Они находятся за гранью моего мужского интереса. Рискну сказать, что такие не интересны и многим другим мужчинам.

Что таким делать? Естественный отбор в любви у людей так же жесток, как и борьба за существование у диких животных в джунглях. Правда, дикие животные не осознают своей жестокости. У животных – слабые и чахлые погибают. У людей – некрасивые девушки остаются без любимого мужчины.

«Образ старой девы вошёл в мои плоть и кровь. Мне стал открываться мир земных удовольствий, где нет ни любви плотской, ни мужчин, ни мыслей о них…»
За окном пошёл дождь. Я не заметил его начала, он как-то тихо подкрался и пошёл, зашуршал в листве, застукал каплями о козырёк и мелкими брызгами в стекло. Действительно, я не заметил его начала, заслушался рассказом Софьи Сергеевны, моей странной поздней гостьи, и пропустил. А когда обратил внимание, дождь уже вовсю шёл.

Софья Сергеевна продолжила свой рассказ.
 «Я прожила удивительно длинную серую ровную жизнь. Но до смерти мамы эта жизнь ещё была наполнена каким-то томлением, смутным ожиданием неизвестного. А 15 лет назад… Вот сейчас, Никита, я вам поведаю о том, о чём  давно хотела поведать. Умерла моя мама, и я на время переехала в эту квартиру. Всё здесь было таким же, как сейчас у вас. Сейчас вспоминаю те дни, и мне кажется, что я жила как будто во сне. То есть это был не совсем сон, а как бы застывшая реальность. Наверное, сказались еще и таблетки успокоительные, которые я пила. Участковый врач мне прописала, чтобы легче пережить смерть мамы. Маленькие такие жёлтые таблеточки. Очень горькие на вкус, если разгрызть их.
Как я жила в  те дни? На работу не ходила, хотя, наверное, надо было. Встречи с людьми, обыкновенный будничный режим облегчили бы мою боль. Но у меня не было физических сил пойти на работу. Сначала я вообще не могла спать. Сидела полночи на вот этом вот табурете, на котором вы сейчас сидите, смотрела в одну точку и думала о своей жизни, о всей своей прожитой длинной никчемной жизни. Думала о жизни мамы, в которой женское счастье было единственный раз и так не долго. Мама родила меня без мужа. Дело было в последний год войны. Она влюбилась в какого-то лейтенантика. Забеременела от него. А тот оказался женатым и после войны уехал к своей семье. Я даже имени его не знаю. Фотокарточку только один раз видела. Улыбающийся такой, красавчик, на груди - орден и медали. Рука раненая на перевязи. После него мама так никого и не нашла.

Без любви мы ведь не живём, а, так, существуем. Для женщины, что бы там ни  говорилось, любовь есть смысл жизни. Это мужчина, если не повезло в любви, может найти смысл в работе. На то он и мужчина. Для него семья, любовь, всегда стоят на втором месте после работы. Женщина тоже может уйти в работу, но тогда она постепенно на гормональном уровне превращается в мужчину, высыхает. А куда ушла моя мама, после того, как в её жизни не стало моего папы? И куда ушла я, когда в моей жизни вообще никого не было?
У меня была бессонница. Вначале таблетки не помогали. Вечером приходила Муся Владимировна. Мы сидели с ней и пили чай, говорила в основном она, пыталась своей болтовней как-то отвлечь меня. Я молчала. Спасибо ей, конечно. Она очень помогала мне. Но целыми днями находиться со мной она не могла. После вечернего чаепития уходила, а я оставалась одна.

Время переваливало за полночь. Лампочка жёлто и грустно светила. Я переходила из кухни в комнату, садилась на диван, диван скрипел – очень громкий звук в пустой и одинокой квартире. Посидев немного в зале, я возвращалась на кухню, наливала себе чай, выкуривала папиросу из оставленных мне Мусей Владимировной, запивала горьким чаем. Мне надо было хотя бы телевизор перетащить сюда из своей квартиры, чтобы не было так пусто и одиноко. Но я  не могла. Там всё  было связано с мамой.

Ближе к  утру я ложилась, не раздеваясь, на диван и ненадолго забывалась, всего на несколько часов, закрывала глаза и, казалось, будто засыпаю, но на самом деле не спала. После такого короткого забытья вставала с тяжелой головой, умывалась и шла на улицу, во двор, где долго сидела под деревьями. Постепенно я научилась засыпать, но и то это происходило далеко за полночь, часам к 4-м утра. Всё-таки сон спасает от всего. Теперь я ложилась в 4-ре и спала до обеда. Понемногу и пищу принимать стала, не только сигареты и чай.
Поначалу одинокие долгие часы от 11 вечера до 4-х утра в чужой квартире казались мне страшными, но еще страшнее было возвратиться в нашу с мамой квартиру. Потом я как-то привыкла, что ли, или же в эти часы что-то происходило со мной. Может быть, я излечивалась наедине с собой.
Я стала ждать вечера и ночи. Дни мне стали казаться пустыми и бессмысленными, а эти ночи, где я одна в жёлтом электрическом свете – желанными. Когда у меня допоздна засиживалась Муся Владимировна, мне не терпелось, чтоб она скорее ушла и оставила меня наедине с ночью, тогда как раньше, ещё неделю назад, мне не хотелось, чтоб она уходила – страшно было оставаться одной.

Чем же я занималась в эти странные длинные ночные часы? Ничем определённым. Но только в эти часы я начинала чувствовать, что живу. Я и жила только в эти часы, чувствуя, что вот она, я, вот мои мысли обо всём... а это – старые стены, старый диван, круглый стол.

Этот стол с двумя придвинутыми к нему стульями, со старой лампой на нём, с круглой нитяной салфеткой – сейчас её убрали, всегда привлекал моё внимание. Мне нравилось на него смотреть. Потом я стала включать настольную лампу и выключать верхний свет. Ещё на нём стоял небольшой зелёный жестяной кувшинчик с засохшей красной розой в нём – сейчас его нет. Я включала лампу, садилась на диван и смотрела на этот кувшинчик, на эту одинокую засохшую розу. О чём я думала в такие моменты? Сложно сказать. О жизни своей печальной, о маме, о нашем с ней одиночестве я больше не думала. Наверно, устала об этом думать. А о чём еще я могла думать? Вот так и получалось, что мыслей в голове у меня никаких не имелось – какая-то пустота. И эта пустота заполнялась тем, на что был направлен мой взгляд. Тёмный полированный стол на толстых фигурных ножках, два старых стула с плетёными подкладками на них, жестяная ваза, сухой цветок, лампа, железный абажур, покрытый зеленой краской, которая выцвела и по краям облупилась. Две латунные ножки – трубочки, на которых абажур крепится. Слухом улавливала шумы с улицы, шорох ветра, лай бродячих собак… Постепенно уличные шумы исчезали, оставалось только то, что здесь внутри, в  комнате: скрипы дивана, на котором я сидела, редкая капель из крана на кухне».

«И однажды я увидела их», – на этой фразе Софья Сергеевна непроизвольно понизила голос.

Я напрягся, так как будто она наоборот вскрикнула.

- Кого? – тихо спросил я.
- Их, - ответила Софья Сергеевна, и всё мне рассказала.